Валерий Алексеевич Пантюхов
Кинжал
Глава 1. Долгожданная встреча
В это лето старший брат Асламбек спрятал её в высокой башне. Но для меня это не преграда, я готов залезть, куда угодно, мне бы только знать: хочет она меня видеть или нет. И вот сегодня мне её прислуга принесла весточку. В записке было всего два слова; наверное, любимая очень спешила, потому что охрана зорко следила за прислугой, которая приносила ей еду. Затворница успела написать всего два слова: «Сегодня утром!» «Наконец», – подумал я. Сунул в руку прислуге золотой, вскочил на коня, и мой Вороной понёс меня, счастливого и окрылённого, по горной дороге куда глаза глядят.
До утра было ещё далеко, и я предвкушал всё, что моя фантазия позволяла мне представить. Весь день я тщательно готовил всякие приспособления, чтобы забраться по отвесной стене на высокую башню. И вот настала полночь, охрана сменилась, вино, которое случайно, как думали стражники, им досталось, сделало своё дело, и сон сморил их. Я с нетерпением ждал рассвета, когда первый гимн солнцу пропоёт петух… И вот раздался долгожданный сигнал. Светает… Скоро первые лучи солнца коснутся вершин гор, надо спешить.
Ещё темно. Я в засаде. От восторга тихонько запел:
– Я знаю, ты спишь. У тебя самый сон. Я снюсь тебе. Ты одна в высокой башне. Я лезу через окно к тебе. Тебе страшно, ты ждёшь меня с нетерпением. От меня идёт энергия и тепло. Ты в высокой башне, тебе прохладно. Но скоро я буду рядом…
Не успел я пропеть, как второй петух пропел свою песню. «Всё! Пора!» – решил я и начал штурм башни на пути к своей любимой. Я взбирался легко, меня нёс на крыльях любви сам Лель (бог любви и любовной страсти в русской мифологии). Вот последние метры до окна, наконец, я в довольно большой, уютной комнатке, скорей, келье, устеленной большими овечьими шкурами поверх соломы. Видно, что она ещё спит, немного раскинув руки. Под мягкой овчиной было видно её очаровательное юное тело.
Я медленно подошёл к ней и замер, не решаясь дотронуться. Я очарован её видом, но медлю. Так я стоял, как зачарованный, не решаясь даже пошевелиться. Глаза дорисовывают то, что не видно из-под овчины. Вдруг её рука слегка шевельнулась, медленно потянулась ко мне, дотронулась до моей ноги, потянулась к поясу, взялась за кинжал, вытащила его из ножен и положила между нами. Я понял: это старинный обычай, он древний и строго соблюдается испокон веков.
Я обрадовался и загрустил одновременно: значит, она ещё ребёнок. Если я её трону, если я нарушу этот обычай, меня ждёт смерть. Можно делать всё, кроме одного, самого главного, от чего могут быть и дети… Но я знаю, что это значит, и делать можно всё, только не грубо и без насилия. Я ощутил, как она дрожит, как ей холодно. Сняв с себя тёплую бурку, медленно накрыл её. Моё тело всё горело. Жар пылал во мне, будто в жерле вулкана, из которого так и льётся пылающая лава.
Моё оцепенение прервала её рука. Она появилась из-под бурки и медленно дотронулась до моей ладони, притянула её к себе, положила себе на грудь. Я сквозь бурку чувствовал, что моя рука была намного горячее тела. Не могу передать, что случилось со мной, я боялся даже пошевелиться, чтобы не испугать её. Нежно трогая её, был настолько счастлив, что если бы больше ничего не было, я бы этот момент вспоминал всю жизнь!
По мне потоками побежали тёплые волны эротического мёда, я был взволнован от предвкушения: что-то сегодня будет… Стоя перед ней на одном колене, я не мог налюбоваться её лицом, его выразительными чертами.
Мои губы всё ближе и ближе приближались к её полуоткрытому рту. Её губы – это сама нежность и страсть, покорность и страсть, красота и страсть… Вот они рядом, так близко, алые, розовые, влажные… Я уже слышал и чувствовал её дыхание.
И вот мои губы коснулись её нежных губ, еле-еле, слегка. Я отодвинул голову и посмотрел на неё: её шея вытянулась, её губы сомкнулись, ища мои. Я ещё раз дотронулся до её губ, сладкое касание, ещё, и ещё… Вдруг она обняла меня за шею, прижала к себе, и наши губы слились в один живой, страстный поцелуй.
Я от волнения чуть не потерял сознание, ощутил, как бьётся моё сердце. Мой язык был нежен и жаден, нахален и обнажён, сладострастен и мягок. В поцелуе есть точка сознания, точка сосредоточения, которая всё сильней и активней переходит то на язык, то на губы. Поцелуй то затихал, то опять вспыхивал, как огонь. Я чувствовал себя в бурном океане страсти. Поцелуй страстный и невинный, сладкий и солёный, затягивал меня всё сильнее, обнажая наши обоюдные желания, любвеобильные, нежные и ненасытные…
Первые, слабые звуки любви вырвались из её уст. Я понял, что ей тоже хорошо, что блаженство, охватившее её, было не меньшее, а может, ещё большее, чем у меня. Вдруг второй рукой она откинула овчину в сторону: ярко сверкнула юная грудь, перед моими глазами лежала прекрасная, юная девушка, наполовину обнажённая, с закрытыми глазами. Она глубоко дышала. На её ножках были шёлковые штанишки, подвязанные сбоку тонкими шнурочками, и сквозь эти штанишки угадывалось крутое бедро и стройные ножки, переплетённые, как бы прикрываясь от моего жаждущего взгляда.
Моё любование было недолгим, она потянула ко мне руки, приглашая ближе и теснее обняться. Меня, как огнём, полыхнуло, языки пламени лизнули моё лицо, я в порыве страсти кинулся на неё, но кинжал уколол меня в колено, охлаждая мой пыл. Я на мгновение застыл, но она всё теснее и жарче обнимала меня. Однако кинжал, лежащий около её бедра, напоминал нам о наших любовных границах. И всё же мы настолько слились в одно целое, что я интуитивно услышал, почувствовал её мысли:
«Я ощутила, как ускорилось моё сердцебиение. Тело напряглось, я почувствовала, как взрывы энергии вырвались из моей груди. Мы обменялись взглядами, я поняла, что он хочет того же! Боже, что я творю, но сделать ничего не могу, да и не хочу! Я чувствую его руки на моём теле. Его касания, такие жаркие, такие страстные, глубоко проникают в меня. О! Как долго я их ждала. Наши губы опять соприкоснулись в безумной страсти. То, что я чувствовала в этот момент, не шло ни в какое сравнение с моими мечтами. Это было намного сильнее и волнительнее, чем я думала. Мы обнимались в темноте, в сумерках комнаты, наслаждаясь друг другом, обмениваясь своими чувствами. Я знала, что он пришел только ради меня, поэтому чувствовала себя особенной. Мы остались вместе на короткое время, но я знала, что это был самый незабываемый момент в моей жизни…»
После прочтения таких её мыслей я уже не понимал: она действительно так думала или это звучало в моей голове… Я был счастливо расслаблен. И вдруг она схватила кинжал. От неожиданности я замер. Она держала его перед собой так долго, что мне показалось: прошла целая вечность. Мурашки пробежали по всему телу, волна холодного пота прокатилась по мне. «Всё», – подумал я. Страсть и огонь, полыхавшие во мне, опять натолкнулись на кинжал, который она держала перед собой. Я как будто очнулся: всю мою страсть как ветром сдуло, я помотал головой и, ничего не придумав, неожиданно для себя произнес:
– Можно я разденусь?
– Как хочешь, – почти сразу ответила она.
Своих слов я сам испугался, но и её ответ меня не менее озадачил. Я привстал на коленки, не отрываясь, смотрел на свой кинжал в её руках. Он мне показался страшным оружием: вдруг сейчас как пырнет. И что мне делать? Этот вопрос, как топор над моей головой, повис в воздухе… Первая моя реакция – выхватить его из рук и выкинуть от греха подальше. Я уже собрался схватить его, но… она спокойно переложила его к стенке, встала на коленки и прижалась ко мне как-то по-детски, ласково, мило и нежно. Так мы стояли в объятиях, медленно и нежно прижимаясь все теснее…
В этот момент за дверью послышались шаги, и женский голос её служанки тихо произнес:
– Госпожа, к вам сейчас поднимется ваш старший брат. Я вам принесла его подарки, сладости и одежду. Откройте! Это я, госпожа! Спешите, прошу вас!
Мы были в таком милом, расслабленном состоянии, на самом пике любовных игр, и счастье было вокруг в этой каменной пещере, широкой и огромной. Несмотря ни на что, она казалась лучшим местом на Земле. Но после такого известия моя возлюбленная так испугалась, что чуть не потеряла сознание, и если бы я не подхватил её, то рухнула бы на пол. Но через мгновение лицо её порозовело, она опомнилась. Взяв себя в руки, быстро собралась, оделась и указала мне на темный угол, в котором стояли большие плетеные корзины, наполненные всякой всячиной. В глазах её была решительность и дерзость. Я метнулся в угол, как мог, спрятался и затаился. Она подбежала к двери, отодвинула засов, и в келью вошел её брат. Не успел он перешагнуть порог, как за ним вбежала служанка с подносом и большим кувшином с водой. Он дал ей какие-то распоряжения, та поставила поднос и кувшин с водой, поклонилась и ушла, закрыв за собой дверь.
Я наблюдал за происходящим и не верил своим глазам. Он подошел к ней и что-то стал говорить на своём языке, который я плохо понимал, но всё же сумел кое-какие слова понять. Брат стал уговаривать её на повышенных тонах и просить, чтоб она на что-то согласилась. Я весь напрягся, но не мог понять, что он от неё хочет. Тут он стал показывать ей драгоценности: бусы, браслеты и кольца – она мотала головой и тайком поглядывала в мой угол, где я затаился, как мышь.
Он раскрыл коробку, повесил ей на плечи красивое платье, протянул ей пояс, весь украшенный драгоценными камнями и очень красиво расшитый золотой нитью. При этом уже ласково и негромко говорил что-то на своём языке. Как я ни пытался понять, что он от неё хочет, как ни напрягал свой слух, но кроме знакомых мне отрывков слов, я ничего не мог понять.
Неожиданно он замер и, не отрывая глаз, уставился в одну точку. Интересно, куда он устремил свой взгляд, куда это он пялится так пристально, медленно приподнимаясь и приближаясь к своей сестре. Она отодвинулась от него, даже можно сказать шарахнулась, всё сильнее прижимая что-то и пытаясь задвинуть под овчину.
Вдруг он грубо оттолкнул её в сторону, наклонился и взял в руки мой кинжал, рассматривая его со всех сторон. Его глаза округлились, грудь его вздыбилась, и он громко закричал, тряся кинжалом перед её лицом. Его крик раздавался всё громче и громче, он входил в ярость. Схватив её за одежду, стал наносить ей пощёчины справа налево, слева направо.
Любимая, как птенчик, трепыхалась в его руках, но ни вырваться, ни крикнуть не могла. Вдруг он воткнул кинжал в настил, схватил девушку за рубашонку и рывком разорвал её на груди. Она вцепилась в его лицо, но он, не обращая на это внимание, навалился на неё, намереваясь сделать что-то непоправимое, как мне показалось.
В этот момент я выскочил из своей засады и набросился на него. Мы кубарем покатились, вцепившись друг в друга, готовые зубами рвать на части. Он рычал, как зверь, наседая на меня, и в конце концов ему удалось повалить меня, схватив за горло обеими руками.
Я помню, как мне не хватало воздуха, но я сопротивлялся, как мог, пока чуть не потерял сознание. Последним усилием воли, собрав всё сознание в точку, я оторвал его руки от моей шеи, но он выхватил свой кинжал, замахнулся для последнего, решающего удара, но я успел перехватить его руку, еле удерживая его натиск.
Но его кинжал был всё ближе и ближе, он нависал надо мной, как сама смерть. Мои силы были на исходе, по всему телу пробежала холодная волна, руки мои слабели, и в этот момент она схватила мой кинжал и с каким-то криком воткнула в спину брата.
Его руки ослабли, он обмяк, я скинул его с себя и увидел прямо перед собой испуганное её лицо. Она, закрыв лицо руками и не проронив ни слова, подошла к раненому брату, положила голову на грудь и прислушалась. Потом оторвала длинный лоскут от своей одежды, осторожно вытащила кинжал из плеча и перевязала, а затем громко позвала прислугу.
Открылась дверь, и вбежала ошарашенная прислуга, качая головой и приговаривая что-то на своём языке. Опустилась на колени перед раненым. Осмотрев его перевязанную рану, поднялась с колен, что-то сказав хозяйке, после чего быстро выбежала из кельи.
Я подошел к моей любимой, посмотрел ей в глаза, поцеловал её в заплаканные глазки, поблагодарил за спасенную мою жизнь, и мы обнялись. Она крепко прижалась ко мне и еле слышно заплакала. Так стояли мы, обнявшись, понимая, что случилось что-то ужасное, трагическое и что теперь нам несдобровать.
А потом она опустилась перед братом на колени и разразилась горькими рыданиями. Видимо, брат услышал её, очнулся, что-то еле слышное произнёс, немного пошевелился и опять закрыл глаза. С закрытыми глазами он долго что-то говорил, она кивала, с чем-то соглашалась, иногда отвечала.
Потом, поцеловав его в лоб, быстро встала, взяла меня за руку, сказала, чтобы я взял кинжал брата, а свой оставил на месте. Я взял его кинжал, положил рядом с ним, стал на колено, попросил у него прощения и сказал, что его сестра чиста и невинна, что у нас ничего не было, что я её люблю, что буду оберегать её и любить всю жизнь. Я склонил свою голову перед ним, попрощался, и мы быстро побежали вниз по лестнице.
Глава 2. Побег и плен
Пробежав по узкой лестнице до половины башни, она остановилась, резко повернулась и взглянула на меня. Я смотрел на неё сверху и думал про себя: «Какая же красивая, аж страшно».
На меня смотрели огромные, красивые глаза; в полутьме они казались еще чернее. Длинные ресницы бархатом ложились вокруг глаз, выделялись на её лице. Полные, красиво очерченные губы были сжаты, и было видно, что она очень серьёзна и хочет что-то сказать. Она глубоко дышала, её грудь то поднималась, то опускалась.
Я не мог оторвать глаз: смотрел то на губы, то на глаза, то на грудь. Она долго смотрела на меня, и её зрачки бегали лучом по моему лицу, то останавливаясь, и тогда я физически ощущал её пронзительный взгляд, то опускаясь и закрываясь ресницами, и тогда казалось, что девушка скромно смотрит вниз, потупив взгляд.
Она снова бросила на меня свой глубокий взгляд…
– Скажи мне, – сказала она, – ты меня любишь, ты меня не бросишь?
– Теперь мы навеки вместе, я тебя не просто люблю, я тебя безумно люблю! – воскликнул я.
Мы обнялись. Я крепко сжал её и горячо поцеловал. Опомнившись, мы побежали дальше. Добежав до тяжелых дубовых дверей, мы остановились и прислушались, приоткрыли дверь и сквозь образовавшуюся щель осмотрели все вокруг.
Было тихо, только лошади громко фыркали, мотая головой. Две лошади стояли на привязи. Одна – лошадь брата, Гузэль, вторая принадлежала его верному слуге, которого нигде не было видно. Мы переглянулись, без слов поняли друг друга.
Подбежали к лошадям, погладили их по гриве, успокаивая. Она с моей помощью взобралась на лошадь брата, я – на вторую. Взяв поводья в руки, только успели развернуться в сторону ворот, как из дома выбежала прислуга с корзиной в руках, подбежала к нам и быстро приторочила её на мою лошадь.
Потом что-то сказала своей юной госпоже, и мы, пришпорив лошадей, во весь апорт выехали за ворота. Тут же послышался крик, грянул выстрел (скорей всего вверх, иначе подстрелили бы нас, как голубков, так как с такого расстояния промахнуться невозможно), потом другой…
Опять выстрелы – но мы были уже далеко. Наши кони несли нас, как на крыльях. И тут нас разобрал смех: мы были счастливы и почти безумны от простора, от нашей любви, от свободы… Поднявшись на возвышенность, мы увидели прекрасную панораму: справа и слева – горы, а за ними – еще горы, серо-сизого цвета и высокое небо с парящим орлом – символом Кавказских гор. Немного слева, внизу, мы увидели, как из замка выехали один за другим несколько всадников. «Погоня!» – вырвалось у меня. Мы немного покрутились на месте, решая, что дальше делать.
До нашего гарнизона, который стоял в крепости «Внезапная», было верст десять-пятнадцать. Крепость стояла близ леса, на правой гористой стороне быстрой каменистой речки Акташ. В крепости находились казармы, церковь и каменные дома. Вокруг них – крепостной вал, на котором четыре бастиона с большими орудиями. Этот вал соединялся с форштадтом, где живут в собственных домах женатые казаки. Здесь находился дом полкового священника, казармы, маркитантский двор и две обхваты, или заставы, из коих одна – на реку Акташ, по дороге к укреплению Костычи, а другая – в Андреевский аул, отстоящий от форштадта не более версты.
Наши казачки за дровами ездят из «Внезапной» всегда с конвоем, это называется «оказией». Скот пасут за рекой Акташ тоже под конвоем, так как нередко случалось, что абреки нападали на скот. Я знал, что в это время наши казачки обходят дозором вдоль реки, поэтому мы свернули. Нам надо было немного спуститься ниже, чтобы наверняка там встретиться с казачками.
Наши кони, привыкшие к таким переходам, спускались уверенно, как бы зная дорогу по камням и бурелому. Но произошло непредвиденное. Наши кони вдруг заупрямились, никак не хотели идти. И не зря… Из кустов выскочил барс и большими прыжками промчался мимо и скрылся в чаще. Мой конь встал на дыбы, задняя нога соскользнула с камня в щель, лошадь дернулась в сторону, и мы услышали хруст сломанной ноги.
Я успел спрыгнуть, конь рухнул всем своим телом на камни. Делать нечего, коня надо пристрелить, но нечем. И тут вдруг моя юная любовь спрыгнула с коня, подошла ко мне, недолго раздумывая, вытащила из ножен кинжал, наклонилась и вонзила его в шейную артерию лошади. Кровь пульсирующим фонтанчиком вырывалась из умирающего животного, а она спокойно вытирала кинжал от крови, не отрывая глаз от затухающей жизни…
Я прервал её оцепенение, скомандовав: «Пора!» Она даже вздрогнула. Мы вдвоём залезли на коня брата и продолжили спуск к реке. Медленно обогнули ещё один крутой вал, там уже пошла более пологая тропа вдоль берега бурной речки Акташ. Мы были уже совсем рядом от нашего гарнизона. Были видны сторожевые башни на излучине реки по периметру вала. Чувствовалось, что Güzel устал, покрылся испариной, и надо было напоить коня. Невдалеке был брод, и мы решили там спешиться и напоить коня. Так и сделали.
Около брода речка немного расширялась, и поток был не такой быстрый. Я помог Айжене слезть с коня, взял её за осиную талию, прижал её к себе, посмотрел в её глаза цвета чёрной смородины, крепко прижал. Она обняла меня за шею, и мы утонули в головокружительном поцелуе. Погони не видно, поэтому мы расслабились: улыбались, нам было хорошо.
Конь напился, стал бить копытом по воде, и вдруг заржал. В ответ послышалось конское ржание совсем близко. Где-то рядом наш конь почуял сородича. Не успели мы залезть на Гузеля, как из-за валуна вышли три конных джигита, медленно шагая к нам с винтовками наперевес. Один из них, в чёрной кавказской папахе, крикнул издалека: «Э, урус, отдай нам её, и мы тебя не будем убивать, хорошо урус?»
Айжене прижалась ко мне, мы медленно отступили поближе к валуну, чтоб никто не смог зайти сзади. Они подъехали ближе, видя, что у нас нет оружия, окружили с трёх сторон, с улыбками о чём-то переговариваясь, остановились. Я выхватил кинжал и на вытянутой руке направил его в сторону одного их джигитов. Не обращая внимания на мои намерения, абрек в чёрной папахе обратился ко мне, держа меня на мушке: «Эй, урус, это твой конь? Откуда у тебя этот кинжал, урус?» – и опять о чём-то заговорили меж собой.
– О чём они говорят? – спросил я у Айжене.
– Они узнали коня и кинжал моего брата и спорят: сразу нас убить или взять в плен и продать, – ответила она.
– Это моя невеста, а кинжалом и конём мы в знак дружбы обменялись, – громко крикнул я.
– Пусть женщина сама за себя скажет! – выкрикнул джигит в чёрной папахе, опустив винтовку.
Айжене выглянула из-за моей спины и ответила:
– Я княжеская дочь Айжене, мой отец Пшех Айдамиров – черкесский князь, мой старший брат Арсланбек, средний брат Бартыхан и Магомет – младший, мы Айдамировы!
– Эй, женщинэ, ты что по-нашему не знаешь?
Айжене всё это повторила по-своему. Мужчины стали переглядываться, спорить, опустили ружья вниз, повесив их на плечи, и уже, добродушно улыбаясь, подъехали к нам поближе.
Айжене вдруг заволновалась и на ухо мне шепнула: «Это абреки».
Я пожалел, что спрятал кинжал, потому что один абрек подъехал слева, слез с коня очень дружелюбно, с улыбкой что-то приговаривая. Только я повернулся в сторону спешившегося абрека, как в этот момент абрек в чёрной папахе молнией кинулся на меня, и мы оба свалились на землю.
Абрек оказался не так ловок, как брат моей Айжене; я мигом перевернул его на спину, выхватил кинжал… и тут раздался выстрел. Стрелял третий абрек. Воспользовавшись моим замешательством после выстрела, он навалился на меня, обхватил мою голову и приставил свой кривой нож к моему горлу.
Меня скрутили, завязали сзади руки, закинули поперёк спины лошади, и всадник, похлопывая меня, стал приговаривать: «Хорош урус, хорош урус».
Айжене сильно не сопротивлялась, только что-то очень гневно высказывала, когда ей завязывали руки спереди. На её слова они только улыбались своими кривыми, как и их крючковатые носы, улыбками.
Её везли, привязав спина к спине, к одному из абреков. Мы ехали долго. Фыркали лошади, издавая звон копыт о камни. Ехали молча куда-то вверх и вверх. У меня затекла шея, ныли связанные руки, очень хотелось пить. Я не видел лошади, на которой везли Айжене, так как, как мешок, взвалили набок так, что я мог видеть только копыта, даже когда пытался оглянуться назад. Поэтому я только слышал, как идёт её Güzel, как они то приближаются, то отстают. Когда в очередной раз они приблизились, я громко, как мне показалось, крикнул: «Айжене!», но не услышав ответ, и тут же получил нагайкой по спине.
Меня от нагайки жигануло так, будто сотня пчёл вонзили свои жала одновременно, как будто пуля влипла в моё тело. Тут-то и вырвался мой крик, который услышала и моя любимая. Айжене крикнула: «Сашя, Сашя, Сашя, что с тобой?» Но не успела договорить, видимо, и ей досталось, поэтому я замолчал, ожидая своей ужасной участи.
Тропа шла вверх по кривой горной тропе, после чего, скорей всего, будет небольшой перевал и спуск в долину, где или их аул, или какой-то другой посёлок. Это где-то в верстах пяти южнее нашего гарнизона. Уже начинало смеркаться, когда мы подошли к аулу, но в аул не зашли. Остановились. Меня и Айжене усадили вместе со связанными руками и ногами. Все куда-то удалились. С нами остался один из абреков. Он дал воды и что-то долго говорил Айжене. Она резко отвечала с широко раскрытыми глазами, и её нежное лицо краснело, покрывалось пятнами.
В какой-то момент Айжене заёрзала, затопала и хотела ногами двинуть абрека, но он увернулся, громко рассмеявшись. «Что он сказал?» – спросил я. Она опустила голову и от негодования не могла вымолвить и слова. Замотала головой, а потом вдруг начала царапать своё лицо. Царапины покраснели, и кое-где выступила кровь.
«Эй? Чурбан копчёный, ты что ей сказал?» Абрек оглянулся и застыл в испуге. Бросился к ней, со словами, которые я не все понял, кроме: «шайтан кызы, шайтан хатын». Он разразился длинной тирадой из непонятных, но узнаваемых по интонации слов. Он сильно ругался, завязывая ей руки теперь уж сзади. Она не давалась, сопротивлялась.
А когда он приблизился, наклонившись ко мне, я со всей силы, с яростью ударил его головой прямо в нос. Раздался хруст сломанной кости, он упал навзничь, и его голова с треском грохнулась о камень. Он потерял сознание, с носа потекла кровь.
Айжене задрыгала ногами и с криком: «Хорошо Сашя, хорошо, молодец!» – высвободила ещё не завязанные абреком руки. Потом стала развязывать свои ноги, быстро работая зубами, и наконец развязалась, подбежала к раненому абреку, выхватила нож, посмотрела на него, как бы о чём-то размышляя, потом подбежала ко мне, разрезала путы, и мы обнялись.
Я размял замлевшие руки, поднялся на ноги и чуть не упал. Так затекли ноги, что я их не чувствовал, но кое-как подошёл к абреку, взял карабин, ремень, на котором висела кавказская шашка и ножны от кривого черкесского ножа.
