Валерий Дудаков
Игра в «Анкор». Ответ. Книга сороковая

Полная версия

© Дудаков В.А., 2023

Послушайте

 
Послушайте, Александр Блок,
Поскольку прельщён я вашей Незнакомкой,
Не состязаюсь, какой в том прок,
Всей тонкостью нежной и рифмой звонкой.
 
 
Мы чем-то в связи, вполне сродни,
И любим дев, и с вином подружны,
Фонарь, аптека, и вдаль огни,
И вихрь враждебный вокруг нас кружит.
 
 
Где ж легкие перья, где девичий стан,
И тонкие руки в кольцах безбрачья,
Но чёрта с два, что я вам отдам
За это зрящих, да и не зрящих
 
 
Поэтов, горды вы в гении своём,
Так, что другие поэты – мимо,
Давайте вместе с вами споём
«Ин вино веритас» громким гимном.
 
 
Пусть там, за окном, кружит метель,
А тем, двенадцати, будет тризна,
Какого чёрта, ложась в постель,
Грехи вы прокляли всей отчизны.
 
 
Читая эти ваши стихи
Я плачу и от радости млею,
Россия, а впереди ни зги,
Несу цветы вам я к юбилею.
 

Слушая «трагическое действие» Сергея Ахунова по кантате И.С. Баха (BWV 106)^[1]

 
Концертный сбор был яркий, шумный,
С «Чайковским» залом встрече рад,
Незнанный мной Сергей Ахунов
Назвал по Баху текст кантат.
 
 
Сияла музыка свеченьем
Взапал, то склонна замереть,
Нас направляя к приключеньям
В страну, где сутью жизнь и смерть.
 
 
Я вновь склонюсь к молитвам Баха,
Их не познаешь смысл вовек,
Но в темень исчезали страхи,
Что обречён так человек.
 
 
Уйти из жизни без печали,
Покойно думая о том,
Когда настанет час прощальный,
Смерть для него лишь будет сном.
 
 
Недолги годы человечьи,
С рожденья ты готов признать,
Но эта истина извечна:
Что «Gottes Zeit ist allerbeste Zeit».
 

Нет

 
Ты позвонила, мол, нет сближенья,
И надо выяснить жизни нить,
Я не хотел, но от нетерпенья
Взлетел, чтоб наши дела смирить.
 
 
Я сомневался во всём недаром,
Ведь в этот день ты меня ждала,
И похмелялся «Солнцедаром»,
Отель «Рахманинов», день, жара.
 
 
Мы были вместе, но все-тки розно,
Песчаный пляж холодком пылил,
И было ясно, что невозможно
Всё вспомнить, годы с тобой забыв,
 
 
Все те ж пять дней, вроде, близость рядом,
Я не касался тебя ничем,
А там, в том парке и за оградой
Бродила молча прощанья тень.
 
 
Всю ночь скорбели о том вороны,
Тянули долгую канитель,
Я вспоминал наши дни в Вероне,
Для нас остывшую в ночь постель.
 
 
А дале всё неизбежно мучит,
Тоской, кручиной, что каждый день,
Но повторяю, на всякий случай,
Запомнить этот прощальный день.
 

Крестики-нолики

 
Может это лишь бред алкоголика,
Может боль, что волчком в виске,
Где за столиком крестиком-ноликом
Расставания знак на песке.
 
 
Знак простой, так отличен от сложного,
Оберег заклинания бед,
За продление невозможное
Всех пятидесяти прожитых лет.
 
 
И решеньем, пришедшим заранее,
Выносила ты свой приговор,
Было это в отеле «Рахманинов»,
Средь бесстыдно раскинутых гор.
 
 
Обжигала волна своенравная,
И песок обнажался тугой,
После пляжа к отелю направились
В этот вечер от сосен хмельной.
 
 
Там, где розы и лилии душлые,
И природа, как сказочный сон,
Ты сидела, ко мне равнодушная,
Час с подругой болтав в телефон.
 
 
И в обиде на то невнимание,
Ну не смог твой поступок понять,
Я ушёл, прекращая свидание,
Чтоб с отчаянья подушку обнять.
 
 
Были слёзы, холодные проводы
И упрёки с обеих сторон,
И печально зависла на проводе
Грусть, под карканье чёрных ворон.
 
 
Что ж другому вы спутницей станете,
В те места, может быть, не вернусь,
Но останется накрепко в памяти
Крым, Верона, «Рахманинов», грусть.
 

В парке Малевича

 
В субботний день со всем честным народом,
Традиции чтоб наши не забыть,
Собрались мы, уж не были три года,
Немчиновки угодья навестить.
 
 
Не склонен я к сравнениям, поверьте,
Но здесь, как память древности седой,
Трезубцем дуб, что символ громовержца,
Поляну медной покрывал листвой.
 
 
Была дубрава дню и солнцу рада,
Сияло небо синее над ней,
И звук фанфар в честь Мастера квадрата
Неясным гулом плыл округой всей.
 
 
Обычный день и жители посёлка
Запрятались в субботний свой досуг,
Хрустели под подошвами иголки,
А нам казалось, бродят толпы вкруг.
 
 
То были толки отдалённых празднеств,
Торжеств Октябрьских неумолчный пыл,
И пусть понять те формы мог не каждый,
Супрематизм им праздник приносил.
 
 
Взвивался лозунг: «Пусть назло буржуям,
Добьемся счастья мы когда-нибудь»,
Но впереди маячил неминуем
В двадцатый век тяжёлый крестный путь.
 
 
А здесь в тиши березы солнцем греты,
Ещё зелёной свежести в траве,
Блестят осины жёлтые монеты,
Как милостыня осени зиме.
 
 
С забытием расплата неизбежна,
Ведь с детских лет я это твёрдо знал,
У стен кремлевских выставки в Манеже
Квадрат как победитель гарцевал.
 

Досужие рассуждения о музее Василия Тропинина

 
Что ж, склонный к мифам он и антикам,
Стал век преданием седым,
Кто знает, и каким романтиком
В начале назван Золотым?
 
 
Потом через сто лет серебряно
Блеснет, кровавым самым став,
Вот знать бы, сколько нам отмерено
Других металлов для забав.
 
 
Ну хватит философий мнимых,
В моём стихе другой резон,
Какими тропами к Тропинину
Москва стремится на поклон.
 
 
Музей – он суть древлехранилище,
Коль создан, так тому и быть,
В нем очищение вы ищете,
Чтоб память сердца сохранить.
 
 
Он предназначен, чтоб для вечности
Застыть, коль жизнь должна спешить,
Нас защищая от беспечности,
Чтоб чистоту хранить души.
 
 
Тропинин был примером истинным
Служенья музе лишь одной,
И стал свободным, независимым,
Хоть по рожденью крепостной.
 
 
И расцветив штрихами зоркими,
Как будто в снах, но наяву,
От «Ямщика» до графа Моркова
Переписал он всю Москву.
 
 
Художник лица их покажет
Разнообразьем образцов,
И мы врастаем в персонажи
Его полотен-голосов.
 
 
Невольно их беседы слышим,
Негромким отзвук будет пусть,
И дамы в тишине застывши
Доверят кавалерам грусть.
 
 
А там и дружба с генералами
И царский благосклонный взгляд,
Так многого достиг от малого,
У нас в народе говорят.
 
 
Польстило – да, но не заставило,
Соблазнов сотни не смогли
Его нарушить жизни правила
От соков матушки-земли.
 
 
От быта по-московски тесного,
Садов, цветущих на весну,
Чуть деревенского столь местного,
Несет чем Русью за версту.
 
 
Как соучастник или зритель ли,
Я в быт московский погружён,
А где ж высокие эпитеты,
Искусствоведения резон?
 
 
К чему о том дебаты шумные,
У «патриарха» голос свой,
И рассуждения неумные
К его искусству – звук пустой.
 
 
Простой мечтой дорога выстлана
Тропининских страстей и чувств,
Что жизнь есть высшей правды истина,
А правда жизни – суть искусств.