Валерий Горшков
Пазори
Сенгакоця (I)
Где-то во тьме звякнул колокольчик. Звук понёсся прочь и медленно утонул в сгустившейся непроглядной бесконечности. Я замер, всматриваясь в черноту, в надежде, что глаза постепенно привыкнут к ней. Предметы во мраке всё никак не проступали.
Зато начало работать обоняние, принесшее запах тлеющих благовоний. Что-то хвойное с ягодными нотками. Уловив направление источника аромата, я повернулся. Вновь послышался звон колокольчиков. На этот раз нескольких.
Казавшееся до этого чужим тело отозвалось ощущениями плотной одежды и твёрдой поверхности под согнутыми ногами. Подушечки пальцев нащупали вокруг дощатый пол. Я сидел в прохладном помещении.
Что-то давило на глаза. Повязка? Из-за неё-то я ничего и не видел. Едва стоило потянуться к лицу, как материализовавшаяся из неоткуда твёрдая палка, похожая на деревянный посох или костыль, мягко легла на мои ладони и опустила их.
– Не нужно, – шепнул мужчина совсем рядом. – Свет пока вреден тебе.
Его голос казался смутно знакомым. В шёпоте отдалённо улавливалось что-то хорошо мне известное. Воспоминание скользнуло совсем рядом, но ухватиться за него не удалось.
– Кто здесь? – на всякий случай тоже шёпотом спросил я. – И где я? Что случилось?
Хотелось получить ответы разом на все вопросы. Казалось, если бы не сбившееся дыхание, их поток никогда бы не закончился.
– Ты не помнишь? – собеседник задал вопрос, но совсем не удивился и не представился.
– Кто вы?
– Ты не помнишь, – уже утвердительно проговорил он.
Я действительно не помнил. Эта повязка на глазах, неразговорчивый сиделка, благовония с колокольчиками. Почему я на полу? Зачем мы шепчем?
– Ты ведь Костя? – уточнил незнакомец. – Константин Папочка?
Стоило мне кивнуть, и совсем рядом тонкой дрожью опять отозвались несколько колокольчиков.
– Вы слышите это? – спросил я.
– Что последнее ты помнишь? – проигнорировал меня собеседник.
Хороший был вопрос. Правильный. Прошлое отсутствовало. Я был собой, но чистым, ненаполненным. Константин, мужчина неопределённого возраста и рода занятий. Константин Спиридонович, не представляющий, что с ним произошло. Константин Спиридонович Папочка – пустышка, никто.
– Вот, держи, – шептун приподнял мою ладонь острым навершием посоха и вложил в неё что-то твёрдое. – Вспоминай.
Указательным пальцем второй руки я провёл по узорчатому пористому цилиндру, соскользнул с него на холодную плоскость и остановился на колком острие.
– Нож? – догадался я.
– Хар, – поправил мужчина.
Слово звучало необычно, но знакомо. Я повторил его несколько раз скороговоркой, пытаясь разжевать, размять на составляющие и уже по ним определить, почему мне было небезразлично это холодное оружие, этот инструмент – не какой-то абстрактный, а тот самый, что я сжимал.
Воспоминание первое: Лисьи огни
– Ненецкий хар – незаменимая вещь в быту любого жителя тундры, – говорил я, вытягивая над головой нож с костяной рукояткой. – Без него на улицу не выходят. Это сразу и многофункциональный инструмент похлеще швейцарской раскладушки…
Окружившие меня пятиярусным кольцом студенты-первокурсники, сидящие в амфитеатре аудитории, хохотнули.
– А также оружие для нападения и обороны, – продолжал я. – Верный товарищ, порой даже предмет ритуального назначения.
Я выдержал многозначительную паузу, дожидаясь, когда внезапно повисшая тишина заставит вчерашних школьников прекратить разговоры, оторваться от телефонов и хрустящих снеков – чипсов или сухариков. Кто-то жевал очень увлечённо, но медленно, пребывая в полной уверенности, что осторожные движения челюстей делали его незаметным. Откуда ему было знать, что это там, наверху, звуки терялись, а внизу, у кафедры, благодаря сужающейся форме помещения, они наоборот концентрировались, многократно усиливаясь и указывая на сектор с источником звука. Голодный студент словно жевал у меня над самым ухом, не раскусывая, а раздражающе долго давя свои хрустяшки зубами одну за одной. Наконец мы встретились взглядами. Да, ты, лохматый хомяк, тебя ждём. Пачка с перекусом нырнула под столешницу.
– Именно этот как раз такой, – рассказывал я. – Он принадлежал тадебе – шаману, если говорить в обывательской терминологии.
Деланный интерес аудитории, последовавший за моим молчанием, разом обернулся настоящим. Некоторые даже извлекли одинокие наушники, прикрываемые ладонями. Ещё бы. Про колдовство всем интересно. Иногда мне казалось, что магическое мышление в человеке зарождалось раньше логического. От того все кругом и бегали до сих пор к гадалкам, вглядывались в натальные карты и составляли дневники желаний, поручая многие хлопоты искусственному интеллекту. А зачем был нужен естественный, когда тут такой помощник, а самому достаточно и магического?
– Нож этот во время последних летних раскопок под Салехардом обнаружил ваш постоянный преподаватель, Валерий Николаевич, – пояснил я. – Захоронение принадлежало ненецкому шаману, хотя у него были и атрибуты селькупской культуры. Эти два народа, живущие бок о бок и регулярно контактирующие…
– Константин Спиридонович, а что он умел? – крикнул из центра аудитории носатый парнишка, опережая словами так и не поднявшуюся до конца руку.
– Простите? – не понял я.
– Шаман, – пояснил юноша. – Что он мог наколдовать?
– Ничего, – ответил я. – Иначе бы, скорее всего, его бы не похоронили.
Первокурсники снова рассмеялись.
– А я слышала, они способны духов вызывать… – вставила свои копейки кучерявая девушка в первом ряду.
– Про оккультные все вот эти штуки вы в следующий раз у Валерия Николаевича спросите, – отмахнулся я. – Я не этнограф, а палеоантропология, впрочем, как и любая другая наука, включая этнографию, не оставляет места для магии, мисс Грейнджер.
Судя по воодушевлённой реакции аудитории, своей шуткой я наградил девушку прозвищем до самого конца обучения. Однако её это, похоже, не волновало.
– Почему же, Константин Спиридонович? – не унималась первокурсница.
Взглянув на часы, я понял, что мог себе позволить потратить пять-десять минут на отвлечение от основной темы.
– Ну давайте попробую объяснить. Вам на птицах с зёрнами или на обезьянах с камнями?
– Как угодно.
– Значит на птицах. Есть такое понятие – «голубиное суеверие». Оно появилось после экспериментов психолога Фредерика Скиннера. Тот сажал голубей в клетки, снабжённые кнопкой, поднимающей шторку, за которой были спрятаны зёрна. Нажимая на неё, птицы получали доступ к еде. Однако, когда экспериментатор убирал кнопку и поднимал шторку произвольно или же по таймеру, птицы задумывались, за что их награждали. Они искали первопричину и находили. Кто чесал лапой клюв – продолжал чесать, воркующие – ворковали, а те, кто хлопал крыльями – хлопали дальше, полагая, что это и есть определяющее действие. Такие ложные причинно-следственные связи у человека обычно приводят к шизофрении, но иногда ложатся в основу суеверий. У древних людей ошибочные наблюдения становились основой культов. Кто набирал больше других псевдознаний и мог обосновать их, тот и становился колдуном, шаманом, прорицателем.
– Но люди ведь умнее голубей, – подметил смышлёный студент, развалившийся прямо напротив меня на первом ярусе.
– Не для всех случаев релевантное наблюдение, но принимается, – согласился я. – У людей логические цепочки и действия были куда сложнее. Иногда может даже и вовсе некоторые решения оказывались правильными. Предположим, разболелась у древнего человека голова от давления. Конечно, под рукой у него тонометра нет, и о существовании гипертонии ему поведать никто не может. Зато древний мир полон опасностей и желающих тебя убить. По какой-либо причине, будь то колючка, хищник, схватка с врагом или собственная неуклюжесть, наш больной получает ранение, кровь льётся, и, хвала небесам, разум проясняется. Нам с вами понятно – давление от кровопотери упало. Да, не самый действенный и далеко небезопасный способ, но в древности другого нет, как и представлений о кровяном давлении. Вот исцелившийся ценой крови и начинает гадать, что с ним произошло. А куда его заведёт собственная фантазия – кто знает. Будут ли это обуявшие разум злые духи, которых он умилостивил кровью, или проклятье недоброжелателей, снятое божеством в обмен на жертву, нам уже не важно. Механизм таков. Он считает особыми предметы и обстоятельства. Случайно сжёг пищу на ужин, а утром охота удалась – умилостивил духов леса. Стучал в пустой кожаный сосуд для воды во время засухи, выбивая последние капли, и дождь пошёл – готов ритуал на вызов осадков, только бурдюк поменять на что-то поудобнее да звонче, вроде бубна. Поколение за поколением подобные наблюдения накапливаются, обрастают бессмысленной, но эффектной для сенсоров чепухой типа пёстрых перьев, гортанных песен, да ароматных трав, и вуаля – оставайся с нами мальчик, будешь нашим шаманом.
Я специально сделал неправильное ударение на последнем слоге и простонал от резкой боли в ладони. В пылу объяснений совсем забыл, что держал в руках хар. В какой-то момент бездумно сжал древнее лезвие, а то оказалось вовсе не таким тупым, как можно было подумать.
– Ну вот, – хохотнул я, демонстрируя повреждённую кисть. – Ценой крови избавил себя от необходимости вести лекцию на подмене.
Вернув хар в ножны и сунув их в передний карман брюк, я пошевелил пальцами. Все работали.
Остановить кровотечение было не чем. Хлестало порядочно, но, похоже, крупные вены я не задел. Лишь надрезал верхние слои кожи, и она разошлась, надрываясь дальше по рассечению и принося новую боль при попытке раскрыть ладонь. А вот болело нешуточно. Если бы я не видел, что всё не страшно, мог бы подумать, будто отхватил себе всю кисть по запястье. Жжение у краёв раны усиливалось, растекалось по тканям и устремлялось прямо к мозгу. Голову начал разрывать звук шёпота студентов. Те словно сговорились и одновременно принялись яростно шушукаться. Голосов оказалось так много, что было невозможно разобрать ни слова. Слившись воедино, они доставляли уже физические страдания.
– Тишина! – потребовал я.
Замолчали. Однако глядели на меня с какой-то опаской. Вопреки моим ожиданиям, кровотечение не замедлилось. Лекцию пришлось прервать.
Извинившись, я покинул аудиторию и поспешил в медицинский кабинет, располагавшийся этажом ниже в противоположном крыле корпуса. Сбежав по лестнице и окропив её кровью, нырнул в коридор. Только на полпути осознал, что тот был пуст.
Да, шли занятия, однако обычно это не останавливало заучек от посещения располагавшегося на этаже читального зала, прогульщиков, спешащих по кратчайшему пути через лестницу в столовую, и бездельников, устроивших себе курилку в мужском туалете.
Даже свет не горел. Путь освещало хмурое небо, заглядывавшее в одинокое окно в конце коридора. Рядом с ним и располагался медкабинет, а напротив него – техническое помещение, дверь в которое была чуть приоткрыта. В крохотной щели мелькнуло что-то. Я остановился. За створкой разгорелся и погас отблеск желтоватого света.
Звук шлёпающих с кончиков моих пальцев на линолеум капель крови перебивали одинокие слова, доносящиеся из техпомещения. Кто-то шептал. Студенты? Шушуканья сменяло тяжёлое дыхание. Чем они там занимались?
Подскочив к двери, я толкнул створку. В ноздри ударил запах жжёной проводки.
– Ёксель-моксель! – крякнул ковырявшийся в щитке электрик. – Заколебали! Как сделаю – не пропустите!
Он поправил налобный фонарь, слепанув диодами прямо мне в лицо, и захлопнул дверь перед самым моим носом.
На стук в медицинском кабинете не ответили, но дверь приоткрылась от ударов. Внутри над столом склонилась медсестра, скроллила ленту соцсети на лежавшем перед ней смартфоне. Судя по ритму басов, доносящихся из её наушников, она слушала что-то из восьмидесятых.
– Здравствуйте, – поприветствовал я как можно громче, но не срываясь в крик.
Девушка не заметила меня, даже когда я подошёл к ней почти вплотную.
– Добрый день! – повторил я уже громче, чем следовало.
От неожиданности бедняжка закричала и отдёрнулась в сторону. Своим приветствием я, видно, попал в секунду тишины между песнями.
– Зачем орать? – возмутилась она, снимая наушники. – Не глухая…
– Мне нужно обработать порез.
Я продемонстрировал перепачканную подпёкшейся кровью ладонь. Девушка молча смотрела на неё несколько секунд, а потом подняла удивлённый взгляд.
– Да поздно уже.
– В смысле, как это? – не понял я. – Гангрена?
– В раковине вымойте, – отмахнулась медсестра, закатив глаза.
Опасаясь, что рану будет щипать, я нехотя подошёл к пристроившейся в углу раковине-тюльпану и открыл холодную воду. По истрескавшейся керамической чаше побежала розоватая вода и устремилась в клокочущий провал слива. Боли не было. Раскрыв ладонь, я увидел аккуратный разрез в двух-трёх верхних слоях кожи. Её загнувшиеся кверху края белели над внутренними, более розовыми. Капилляры казались не задетыми.
– Но ведь кровь была! – удивился я, ощупав рану.
Медсестра повела плечом, мол, понятия не имею, что там тебе могло привидеться.
– Не ковыряйте больше, – сказала она.
Рана действительно выглядела так, будто уже успела поджить, а я с неё содрал болячку. Девушка плеснула на повреждение прямо из пузырька хлоргексидином и в три-четыре оборота перевязала ладонь бинтом. Рука больше совсем не болела.
Сверчком прострекотал смартфон. Поблагодарив медсестру, я проверил сообщения. Аня интересовалась, успеваю ли я. Сверился с часами. Следовало поторопиться. Я дёрнул дверь и почти втащил внутрь держащуюся за ручку девушку. Пришлось придержать её, спасая от падения.
– Осторожнее, – попросил я.
Чёрное крашеное каре, излишне тёмные тени и тональник мёртвенного оттенка, угольная помада, мешковатая одежда. Только в этот момент узнал в ней дочь коллеги, которая доучивалась на палеонтолога.
– Лука, чего это вы тут? – спросил я. – Подслушиваете?
– Да я это… – отмахнулась Лукерья, потирая висок, которым стукнулась о мой локоть. – Отвяньте.
– Вот, верните отцу.
Я протянул ей хар, однако она отдёрнулась и подняла руки, словно я угрожал ей.
– Дрянь эту сами трогайте, – фыркнула девушка.
Проходя в кабинет, она бросила что-то невнятное, последние слова были похожи на «инд а ти сь». Разобрать сказанное помешал внезапный спазм в ладони, который сопроводил приступ головной боли.
– Что вы говорите? – переспросил я, оборачиваясь.
– Издеваетесь? – прорычала она, ни то повторяя сказанное, ни то и впрямь раздражаясь от моих расспросов.
Она уселась рядом с медсестрой, а я поспешил на парковку. Путь до поликлиники был недолгим, однако, как и полагается к вечеру, автомобили тромбами на перекрестках закупорили все основные городские артерии. Движение замерло. Приходилось наблюдать за обгоняющими медлительный поток пешеходами.
С неба премерзко накрапывало. Чёрт разберёт – то ли пудра из снежинок, то ли капли дождя, мелкого словно брызги из пульверизатора. Ветер трепал волосы прохожих и голые ветки тополей на тротуаре. Становилось зябко даже в салоне. Так с виду не скажешь, что осень – больше походило на бесснежную зиму.
Пришлось включить печку. Из дефлекторов вместе с омертвевшим сухим воздухом ударили пыль и мелкий мусор, каким-то образом попавший в воздуховоды. Следом за печкой включил магнитолу. Бездумно пощелкал свои любимые песни и, не найдя подходящей под настроение, запустил радио. Угодил на новостной блок развлекательной станции. От того и новости на ней были больше забавой, нежели содержательной частью эфира.
– … Сообщается об аномальной солнечной активности, – оповестила радостная ведущая. – По данным Института прикладной геофизики, степень возмущённости магнитного поля планеты достигла уровня G4 – четвёртого из пяти возможных уровней интенсивности.
– И как мы это должны понимать? – спросил я у радио.
– Такие мощные вспышки на Солнце и вызванные ими магнитные бури приводят к полярным сияниям в нетипичных регионах, – пояснила диктор.
– Это в каких же? – попытал я удачу во второй раз, влезая в ускорившийся поток на соседней полосе.
– В частности, явление можно будет наблюдать и за городом в Московской области. Кстати, дословно с финского слово, обозначающее северное сияние, переводится как «лисьи огни»…
Полярных сияний мне раньше видеть не доводилось. Бывал в местах, где они происходят, но удача так ни разу и не подвернулась. Не сказать, что сильно переживал по этому поводу, но внезапная возможность увидеть такое зрелище, не отправляясь никуда в путешествие, показалась заманчивой.
Совершив очередной манёвр и протиснувшись между автобусом и потрёпанным кроссовером, я осознал, что рана на ладони больше не доставляла никаких неудобств. Больше мешался бинт, наскоро накрученный вокруг кисти и протянутый между пальцами.
Фаза движения опять сменилась на простой. По радио продолжали рассказывать про полярные сияния. Снаружи всё сильнее хмурилось. Пешеходы начинали суетиться сильнее. От скуки начал разматывать начинающую раздражать перевязку и не сразу поверил тому, что скрывалось под ней. А именно – ничего. Словно и не было никакого пореза. Ни царапинки, ни шрама, ни-че-го-шень-ки.
Не желая поддаваться эмоциям, вернул бинт обратно на два оборота, чтобы дать себе спокойно обдумать увиденное. Усомнился в нём. Снова снял. Конечно, ничего не изменилось. На ум сразу же пришло логичное объяснение – шаманский хар был с секретом. Лезвие наверняка скрывало краситель… Вот только как он сохранил консистенцию столь долгое время?
Извлёк древний артефакт из кармана и сразу же положил его в держатель для стакана между сиденьями. Двинувшаяся впереди малолитражка не оставила времени проверять нож. Да и вертеть его за рулём было небезопасно. И в просторном помещении умудрился им покалечиться. Или же нет?
В раздумье понюхал ладонь в месте, где должен быть порез. Пахло кожаной обивкой руля. Медленно лизнул себя прямо вдоль линии мудрости, под которой скрывалась приводящая большой палец мышца. Со стороны наверняка выглядело далеко не мудро. А на вкус ощутил лишь соль собственного пота.
Посигналили. Перестроился в потихоньку ускоряющийся поток крайней полосы, от которой через квартал нужно было сворачивать к поликлинике. На светофоре перед поворотом слева пристроился семейный минивэн. За рулём сидела женщина. Мужчина позади грозно нависал над корчащим мне рожи мальчишкой. Тот вывалил наружу язык и, издеваючись, вылизал им свою ладонь, пластиковую обшивку междверной стойки, стекло. А затем отмашистый отцовский подзатыльник отключил у мальчишки режим егозы. Язык вернулся на место, наружу полился беззвучный плач. Просунувшись между спинками передних сидений, водительница начала тыкать пальцем с острым, словно кончик шпаги, ногтем в супруга. Разгорался скандал. Вот вам и эффект Папочки – стоило кому-то лизнуть свою руку в одном конце пробки, и на другом дрогнул чей-то брак.
Загорелся зелёный. Больше не обращая внимания на своих соседей по потоку, свернул на территорию поликлиники. Получилось слишком резко, и с приборной панели на пассажирский коврик слетела коробка с новой внутренней дверной ручкой для передней правой двери, купленной на замену сломавшейся старой.
Припарковавшись, на ходу настрочил сообщение Ане, спросил, где она. Та как раз проходила УЗИ в кабинете на третьем этаже. Пролетел по лестнице мимо зоны ожидания второго этажа и вынырнул на третьем рядом с кабинетом эндокринолога. Ультразвуковые исследования делали напротив.
Не обращая внимания на собравшихся в зоне ожидания, подскочил к кабинету и открыл дверь без стука.
– Подождите за дверью, пожалуйста, – раздался женский голос из-за ширмы.
– Здравствуйте, я – Папочка, – представился я.
– Поздравляю, а у нас тут мамочка на приёме, – подключилась к разговору сидевшая до этого неподвижно медсестра.
Она поднялась из-за стола и упёрла руки в боки, растопырив локти. Должно быть, рассчитывала стать крупнее за счёт этого, однако, что сидела, что стояла – рост будто и не изменился.
– Вон! – гаркнула она.
– Всё в порядке, – успокоил её голос Ани из-за ширмы. – Это мой Папочка.
– Тьфу-ты, – вздёрнула руками медсестра. – С вашими фамилиями… Бахилы-то где, Папенька?
Я было потянулся к диспетчеру с бахилами справа от входа, но сделать это мне не позволила грозная медработница.
– Закончили уже, в коридоре жди, – сказала она.
Аня вышла спустя минуту. Придерживая уже порядочно округлившийся к тридцать четвертой неделе живот, она приподнялась на носочках и чмокнула меня в щёку.
– Куда теперь? – спросил я.
– На улицу, – ответила Аня. – Ты, как всегда, приехал в самом конце.
– Прости… Как всё прошло?
Мы двинулись к лестнице. Динамик под потолком назвал новый номер талона, приглашая следующего пациента в кабинет УЗИ. Между нами прошмыгнула какая-то суетная женщина в шелестящем комбинезоне.
– Всё отлично, переживать не о чем, – ответила Аня. – Может поможешь?
Только тут я заметил дорожную сумку в её руке. Мы никуда не собирались.
– Не рановато ли Елисею съезжать? – удивился я и спотыкнулся на последней ступеньке.
– Елисею самое то, пусть валит, а у нас будет Платон, – настояла Аня. – Держи уже.
Супруга впихнула мне вещи. Сумка оказалась совсем не лёгкая для своих размеров. Такой вес вряд ли был полезен в её положении, но заикаться об этом не стал – вышло бы себе дороже. Она забрала свой неприметный пуховик в гардеробе.
– А что не Глонасс сразу? – скривился я. – То хоть спутниковая система…
– Чего? – переспросила супруга, ожидавшая открытия забарахливших автоматических дверей.
– В честь пошлины ребёнка называть не буду.
Улица встретила запахом зимы. Похоже, температура наконец подобралась к нолю. Правда, пока пейзаж по-прежнему оставался уныло-осенним.
– А тебе и не придётся, – отрезала она.
Причём уверенно так. Будто и правда я совсем никакого отношения к собственному сыну не имел. Стараясь миновать эти липкие мысли, решил перевести тему.
– На дачу? – спросил я.
Она кивнула. В последнее время Аня полюбила свежий воздух. И ей, и ребёнку он был полезен. Уже две пятницы подряд на выходные мы уезжали за город. Вот только оба раза собирались заранее, а тут вроде не планировали, не обсуждали. Да и вещи никакие обычно с собой не брали. Всё необходимое в нашем небольшом треугольном доме-шалаше было. Магазин находился неподалёку. Зачем эта сумка?
Я взвесил ношу. Внутри всё было уложено плотно, почти единым комком. Ничего не перекатывалось, не звякало.
– Кое-какие вещи, решила списать на дачу, – пояснила жена, заметив мой интерес к сумке.
Она открыла пассажирскую дверь и занесла ногу внутрь. Я пошёл к багажнику.
– Уже было подумал, сбежать задумала, если не успею тебя забрать, – пошутил я.
Аня почему-то не улыбнулась. Замерла.
– Что случилось?
– Дай сумку, – потребовала она. – Лучше в ноги поставлю, испачкаешь.
Отдав её, я с удивлением подметил внутри багажника опрокинутую пластиковую канистру в лужице красноватой тормозной жидкости.
– Понимаю конечно, обострилось обоняние, – проговорил я, усаживаясь за руль и набрасывая ремень безопасности. – Но чтобы настолько…
Она посмотрела на меня с недоумением.
– Проехали, – закончил я.
– Поехали, – поправила она.
Ремень безопасности Аня, по привычке в последнее время, надевать не стала. Говорила, с животом это стало неудобно.
Дорога в область, как и в любой пятничный вечер, оказалась настоящим кошмаром. Пробки. Подрезающие автомобили. Красные светофоры. Аварии. А ещё шум, крики, зажатое между машинами раздражение. Время горело в двигателе вместе с топливом.
– Ты сегодня не в духе, – заметил я.
– Просто дождаться не могу, когда всё это закончится.
– Да, к ночи только доберёмся, – согласился я.
– Я не про пробки.
Отвлёкшись от дороги, взглянул на неё. Она повернулась к окну и, точно высматривая что-то в небе, задумчиво поглаживала живот. Я поймал одну её руку и погладил.
– Полтора месяца до свободы, – успокоил я, а затем добавил: «Я согласен на Платона».
Аня едва заметно улыбнулась, освободила свою ладонь и, подключившись к автомобильной медиасистеме, запустила на ней поп-музыку с телефона.
Чем ближе подъезжали к области, тем свободнее становилась трасса. Поток постепенно разряжался. Автомобили один за другим уходили к развязкам и съездам. Едущие впереди ускорялись. До ощущения долгожданной свободы оставалось несколько минут. Затор ещё цеплялся за бампер, но уже был не в силах удержать машину.
Чем меньше становилось светового шума, тем плотнее сгущался вечер. Стемнело стремительно. Казалось, мгновение назад безоблачное небо ещё хранило свет дня, и вот уже утонуло в ночи. Тьма становилась плотнее, и в этой тьме что-то двигалось. Поначалу бледно-свинцовое, затем уплотнилось и зазмеилось. Всполохи побежали над чёрными полями перламутровыми переливами, освещая их каким-то потусторонним зеленоватым светом.
– Вот и харп, – проговорила Аня. – Это из-за бури. Сегодня магнитная буря, слышал ведь?
– Что-что? – не понял я. – Буря да, г-четыре. А как ты в начале сказала?
– Сполохи сияния по-ненецки, – объяснила она. – «Харп» в тундровом или «калмял дялимта» в лесном диалекте. Во втором случае обратный перевод будет «заря покойников».
– Почему? – спросил я.
Второй перевод показался мне не совсем очевидным и даже немного пугающим.
– Такое представление о сиянии сложилось у них ещё в доанимистический период, – продолжила супруга. – Тогда природные явления оживотворялись, а не одушевлялись…
Рассказывая, она точно расцвела и вернулась назад в университет к любимому делу.
– Так почему они называют его зарёй покойников? – переспросил я.
Аня повернулась, пристегнула ремень безопасности и посмотрела мне прямо в глаза.
– А ты взгляни повнимательнее и поймёшь.
Наклонившись над рулём поближе к лобовому стеклу, поднял взгляд и увидел прямо над нами настоящий вихрь зелёной плазмы, из которого на землю сыпались первые в этом году снежинки. Словно сахар кто-то размешивал в зелёном чае, а мы мчались по дну кружки внутри крохотного автомобильчика. Небо точно провалилось внутрь, врезаясь мне в лоб. Удар прошил мозг до затылка, где сконцентрировался давящим на перепонки звоном. Машину повело в сторону. Прежде, чем всё исчезло, я почувствовал, как авто налетело колесом на покатый отбойник и приподнялось в воздух. Мотор взревел. Его перебила чуждая для конца осени череда оглушительных раскатов грома, принёсшая за собой вспышку молнии. Голову обнял обруч боли, которая стремительно собиралось в области затылка и сгущалась.
Я не слышал удара. Сознание покинуло меня раньше, чем нас опрокинуло обратно на проезжую часть. Не знаю, сколько прошло времени прежде, чем я пришёл в себя, но, судя по тому, что на помощь пока никто не пришёл, очнулся я довольно быстро.
Перед глазами скрипящий дворник рвал резину об трещины в лобовом стекле, медленно стуча из стороны в сторону. Горела только одна фара, освещая серое небо, упавшее на крышу. В промежутке между зеленоватыми тучами сбоку виднелись голые деревья. Лежащие на крыше руки затечь не успели, но почти не слушались. А прямо передо мной, уходя далеко вперёд, по небу шли прерывистые белые линии.
Шум в голове начал отступать, мысли – упорядочиваться. Пришло понимание, что это не небо упало на крышу, а машина перевернулась и теперь лежала прямо на разделительной полосе проезжей части. Того и гляди, из любого направления могла появиться машина и впечататься в нас. Пережить второе ДТП подряд было бы верхом удачи.
– Ань, выбирайся, – прохрипел я и закашлялся. – Аня, не молчи, ты как?
Повернувшись, я с облегчением увидел рядом пустое сиденье, надутую подушку безопасности и открытую настежь дверь. Аня не теряла сознание, выбралась и поспешила за помощью. Моя умница.
Свисавшие на крышу руки начало покалывать из-за нарушенного кровотока. Плечо и шею сдавливал натянувшийся ремень безопасности, который не позволил мне окончательно выпасть из водительского кресла.
Через силу поднял правую руку и потянулся к замку ремня, левой поплотнее упёрся в потолок, чтобы не грохнуться на шею всем весом. Под головой лежали осколки стекла, мой смартфон, ненецкий нож и неразличимый мусор – какие-то старые чеки, обёртки, тряпки для зеркал. Увидел слетевшее с пальца обручальное кольцо Ани. Натянул на свой мизинец.
И тут послышались шлепки у самого уха. Повернувшись, вскрикнул от неожиданности – рядом с моей головой в разбившееся окно просунула голову серая утка. Да нет, пожалуй, это была не утка, а гагара. Откуда ей было тут взяться? Они же из водоёмов не вылазят.
Птица по-свойски прошлёпала внутрь по крыше, прочесав щекочущими перьями хвоста мне по лицу, подхватила клювом лежащий возле потолочного осветителя хар и поволокла прочь. Заворожённый этим сюрреалистичным зрелищем, я лишь запоздало поймал воздух, попытавшись остановить воровку. Та отбежала подальше от авто скрежеща костяной рукоятью ножа по припорошённому снегом асфальту и оставляя на нём борозду. Прокричала человеческим воплем, а затем просунула в ремешок голову и, разбежавшись, как-то криво взлетела. Висящий на её шее хар был тяжёлым, тянул к земле, однако гагара упорно работала крыльями, одно из которых выглядело потрёпанным, пока не растворилась вдали.
Кнопка защёлки ремня безопасности поддалась не сразу. Чтобы побороть её, пришлось надавить сразу двумя руками. Высота была небольшая, но удар головой вновь на мгновение помутил мой рассудок. Даже не пытаясь открыть дверь, я выполз через разбитое боковое окно, порезав предплечья и колени в нескольких местах. Напряжённо вскрикнув, откатился подальше от покорёженной машины к обочине. Мозг так и рисовал перед глазами картину налетающего на меня грузовика. Но, к счастью, до сих пор никто и не подумал проехать этой дорогой.
– Аня! – позвал я.
Никто не отозвался.
Кое-как поднявшись на подламывающиеся ноги, я огляделся. Вокруг не было никого. Снег образовал вокруг перевёрнутой машины тончайшую белую плёнку без единого следа. Даже отпечатки лап гагары уже были не видны.
Подковыляв к распахнутой пассажирской двери, я заглянул внутрь, на заднее сиденье. Ани нигде не было. Пропала и её сумка. Может, выпала во время аварии?
Я подтянул ногой к себе лежащий внутри смартфон и непослушными пальцами начал бороться с кодом блокировки. Позвонил жене. Губительно долго трубка молчала. Затем робот оповестил, что телефон вызываемого абонента выключен.
– Аня! – во всё горло крикнул я.
Мой голос прокатился по обе стороны трассы над побелевшими полями и вернулся назад слабым эхо. А высоко в небе всё также степенно и безразлично ко всему продолжало переливаться биение света.
Чуть поодаль вырастал из земли металлический отбойник, на который, судя по всему, я и наехал, отвлекшись на полярное сияние и по какой-то причине потеряв сознание.
