Валерий Граждан
Невозвращенцы на Луне
Предтеча выхода в люди
В феврале волки гуляют
Эх, жизнь!
Уж не знаю о судьбе моих закадычных друзей, только зимой 1956 года, в феврале, в самую пору гульбы волков я всё-таки ушёл на самодельных лыжах из Руслановки, взяв у бабушки из сундука 100 рублей из наторгованных осенью на картошке денег и лепёшку. По совести я эти деньги не украл. Садили, копали картошку и торговали ею вместе. И взял-то я лишь малую часть. А вот бабушку я больше не увидел. Она умерла с горя через год. Её последние слова были: «Где ты, краля моя!» Ей было 98 лет. Конечно, мне очень жаль мою бабушку. Но я уже ушёл в большой мир. Навсегда.
Путь лежал в райцентр. Лыжи скользили по санному следу без помех. Волки если где и были, то у дальних колков, да и сытые они в этом году были: зайцев расплодилось – тьма! Дарёная финка как и прежде в похождениях, была у меня собой.
«Вот приду к дядьке. Он примет на день – два. А дальше куда?» И думы мои были далеко не весёлые. Ведь шестой класс я так и не закончил, ко всему заветную справку для паспорта не получил. Дядя Коля был крупным шишкой – заготовителем, и знал ещё до фронта моего отца. Но как быть со школой и справкой? Надо сказать, что паспорта на руках в колхозе имели 3–4 человека., среди них моя бабушка, как единоличница, председатель, да, разве что, почтальонша. А пресловутые справки имели хождение на уровне паспорта. Ко всему лет мне было 13, то есть для получения паспорта маловато. Ни поехать куда, ни пойти даже в соседнее село колхозник моего возраста «де юре» не имел права. Это угнетало по сути: вроде прорехи в законе, но с двойной запретной заплатой.
Хотя дядя Коля в Азово не стал себе морщить лоб в связи с внезапным появлением деревенского племянника, а переправил меня к другой сестре – тёте Тане. Благо, она работала народным судьёй в другом районе и выправлять бумаги ей не впервой. А родненького племянника она тут же отгородила от своих сыночков подальше. Муж Татьяны Петровны дядя Дима одарил мою персону некими белыми подштанниками с чудным названием – «кальсоны». А два образованных братика начали усиленно приучать меня к цивильной жизни. Пошли сплошным потоком запреты: не курить, не материться, не трогать спиртное, не сморкаться на дорогу, застёгивать ширинку, заправлять рубаху поверх кальсон, завязывать тесёмки на кальсонах и не пинать кошку. Конечно же, запретов было гораздо больше и они росли как снежный ком с горы. Так что вскорости мой прохудившийся юридический «Сидор» был надёжно заплатан. А в школе мой «хенди Хох» (руки вверх) поменяли на французское «пардон, мадам». И даже купили портфель. Так что к весне мне светило «неполное среднее образование» и «четвёрка» по поведению, что приравнивалось по тем временам чуть ли не к судимости. Но по настоянию Татьяны Петровны мои «фортели» были как бы спущены в Лету и преданы забвению мои драки и нецензурщина. Наряду с этим встал вопрос, куда девать новояленного «агнца» куда подалее от досточтимых братиков. В связи с возникшей проблемой Валерика, то бишь меня, приняли в комсомол уже как «достойного» пионера. Тут же по инициативе тёти Тани мне спроворили комсомольскую путёвку на мебельную фабрику в город (куда подальше). Всёлогично: на кой чёрт ей пятый рот в семье, да ещё отпетый хулиган и матершинник. И полетел я сизым голубем прямиком в Омск. Вначале в ОблКВЛКСМ, откуда с немалым скандалом- на мебельную фабрику. Минуя ремесленное училище, но с третьим разрядом. Это озадачило моего начальника участка Козлова: мне разрешалось работать лишь до обеда и то под наблюдением глухонемого наставника(других не было). А в вечерней школе, куда меня тут же определили, моими одноклассниками были сплошь фронтовики. В буфете, в подвале, рядом с раздевалкой торговали пивом и водкой на разлив.
Были и казусы. Лёня Славский, бывший командир полковой разведки, кавалер не менее пяти орденов, инвалид войны имел обыкновение второй урок сидеть в буфете. На первом он считал выручку за штрафы по электричеству. На третьем часе он мирно посапывал на парте. И никто его не беспокоил: заслуженный человек! И случилась как- то подмена преподавателя именно на третий час. По закону подлости Славского вызвали к доске. Вышел- то он браво, но, пройдя две-три парты, опять прикорнул. Учитель в испуге вызвал скорую. Смеху было на всю школу. Но водку продавать не стали, только пиво и газировку. Я в классе был вроде сына полка. Но списывать давал всем.
Почти так же ко мне относились на фабрике. Немых на фронт не брали, бендеровцев – тоже. А фронтовики, по большей части калеки, держались особняком. Некоторые немые умели говорить, хотя и каверкано. Не совсем внятно, но к их манере «говорить» привыкали. Они же читали по губам и жестикуляции. Многое из такой «речи» на пальцах помнится и поныне. Но мастера они были отменные. Халтуры в работе не терпели. Наверное поэтому ОТК в столярном цеху не было. Сейчас бы это назвали самоконтролем, а тогда попросту престиж работы: ты не столяр, коли не знаешь и не умеешь толком. И весь инструмент, включая пассатижи и зубила, свёрла- перки, стамески и долота делали сами. Я же работал купленным в магазине рубанком. Немой Парыгин долго наблюдал за моими потугами с инструментом, естественно, молча. Так же молча забрал рубанок и вышиб киянкой железку. Остриё попробовал о ноготь, произнёс гортанно: «Дерджи! Кароша джелеска! А эта калодка – гамно! Нез-зя дработат гамно.» И перерубил топором для брака колодку пополам. Взял меня за руку и повёл к своим шкафам – шифоньерам с инструментом. Достал оттуда буковую заготовку для рубанка, подал. Сказал при этом: «Дерджи! Тмотры мой рубанак и дэлай таки. Мецац дэлай, два но дэлай карашо. Гамно нэ работай!» Конечно же, пришлось купить другой рубанок: работать-то чем? Но прятал его от Парыгина, хотя тут же приступал к новой колодке. Приходил на работу часа в 4–5 утра, чтобы до обеда хоть что- то заработать. Прихватывал и обед. Постепенно САМ сделал свой инструмент. У нас даже кузница своя была. Школа художесвенного мастерства по дереву и шпону являла собой совершенство. Делали из столешниц целые панно. Многое из тогдашнего теперь утеряно и почти безвозвратно.
Не забыть, как тот же Козлов пёкся о сохранении столярного искусства краснодеревщиков, вот только жаль, что не многими он был понят. Может и мной тоже. Видел Козлов мои старания и любовь к дереву. Уговаривал идти учиться в институт за счёт фабрики по деревообработке и мебели. Я же, окончив вечернюю школу, поступил в авиационный институт…Вряд ли тогда мыслилось, что есть СУДЬБА. Многое, конечно, вершит человек сам, но есть нечто выше его чаяний.
Хрущев, кукуруза, ракеты и служба
Говорят, что на могиле Никиты Сергеевича Хрущёва стоит изваяние из двухцветного гранита: чёрного и белого. Пожалуй, что скульптор очень даже символично отобразил в памятнике смысл деяний тогдашнего руководителя советского государства: белые и чёрные. Несомненный позитив, тогда мало кем воспринятый и сумбурный негатив его деяний, породивший массу негодований в народе и у его ближайших соратников. Вроде весьма благое дело- дать простому люду жильё, переселить их из бараков и хибар в цивилизованное, пусть относительно, но жильё. Оно цело и по сей день: совмещённые санузлы с ванной, низкие потолки.
Анекдот: Хрущёв совместил ванную с туалетом, потолок сблизил с полом, была мысль соединить в один трубопровод водопровод и канализацию. Не успел.
Сократил непомерную армию, двинул миллионы людей на целину, сделал миллиардные вложения в оборонку, непомерно поднял налоги. Опять стих на вагоне товарняка:
«Дорогой товарищ Сталин, на кого ты нас оставил!
У Никиты, мудреца, хрен попьёшь теперь винца!», а внизу приписка: «Везите до Москвы, не стирайте!»
Хотя надо всё-таки отдать должное Н. Хрущёву как хозяйственнику государственного масштаба. И, если И. Сталин решал глобальные вопросы через ГУЛАГ, то Никита Сергеевич ставил вопросы и решал их почти по демократическому принципу: накормить, дать работу и жильё. Причём не за колючей проволокой и с тюремной баландой, как действовал Иосиф Джугашвили, а на свободе. Не хватало хлеба, мяса, молока… Белый хлеб давали по рецептам врачей. Ко всему появились совершенно необоснованные лозунги: «Догоним и перегоним США по производству мяса, молока…» Хотя откуда взяться всем этим продуктам, коли нету должного уровня сельхозпроизводства. Появилось сотни анекдотов: «По мясу и молоку хреном проволоку!»; в Москве – «Мосмясо», «Мосхлеб»; в Одессе «Одэмясо», «Одэхлиб», а в Херсоне, говорят, и того хуже». Началась «эра кукурузы», якобы универсального продукта для населения и… скота.
Но совершенствовалось и испытывалось ядерное оружие – залог государственной безопасности. Строились ракеты, танки, самолёты.
До половины, если не более населения «работали на войну». СССР всё глубже втягивали в гонку вооружений. Во всемирной атмосфере уже не просто пахло, а чадило ядерной войной. Не мог СССР, имеющий почти трёхкратное экономическое отставание от США и стран НАТО, превзойти их по вооружению и армии. Да и не было устоявшейся военной доктрины.
Для надёжной охраны и обороны водных границ Советского Союза требовались современные авианесущие корабли, ракетоносные субмарины, самолёты дальней авиации и многое другое. Плюс внутригосударственные проблемы. Но Н. Хрущёв отказывает командующему ВМФ СССР в выделении 150 миллиардов рублей на принципиальное обновление надводного флота. В связи с этим Хрущёв потребовал от адмирала гарантий в победе над американским флотом. Примерно аналогичные решения Генсек принял и по производству танков и самолётов. Ставка была сделана ТОЛЬКО на ракеты: на подлодках и в береговой охране. В итоге многие корабли оказались запертыми в собственных базах.
Год 1964 и события к нему
Н. Хрущёву преподнесли «пилюлю»: «Наши учёные создали противоракетную ракету и тем самым решили задачу уничтожения ракет противника в полёте» Это был доклад тогдашнего Министра обороны Р. Я. Малиновского. А в районе озера Балхаш наши ПРО (противоракетная оборона) успешно поразили свою же БСРД(баллистическая ракета средней дальности) СС-4. Этот ракетный триумф дал основания к уничтожению как нерациональных, больших линейных кораблей. Как бы изживших себя. Авианесущие корабли, даже как основа АУГ (авианесущая ударная группа) сочли анахронизмом века. Такая вот создалась чуть ли не доктрина века. Американцы, блок НАТО довольно быстро опровергли её, заперев своими АУГ наши базы ВМФ. Дать стратегический простор ВМФ, а особенно нашим субмаринам могли лишь корабли иного класса: плавбазы автономного плавания для атомных субмарин в первую голову.
В декабре 1960 года Комитет начальников штабов США утвердил первый вариант «Единого комплексного оперативного плана» в ядерной войне против СССР на 1962 год. Уничтожению подлежало 525 млн. чел. В Белом доме начались прения о целесообразности действий. Ко 2 августа 1964 года начались Тонкинские события, а иначе-Вьетнамская война. В ней в последующем «де факто» и «де юре» принял участие и Советский Союз. Всё более назревал военно-морской конфликт в Атлантике. Куда более опасным, а по сути ядерноопасным грозил стать Карибский кризис.
Вот в такой обстановке нас призывали на военную службу. Но никто нам особо не разъяснял «политический момент». Всё шло как бы своим чередом: повестка, призыв, учебный отряд, корабли. А далее – по приказу.
В1963 году Хрущёв поставил цель – снять жилищный голод и перейти на строительство 9 и 14 этажных жилищных домов.
Хрущёв, когда освоился с военными делами, понял, что будучи втрое слабее США экономически, мы не можем балансировать в производстве и модернизации вооружения на равных. Выход один: делать ставку на межконтинентальные ядерные баллистические ракеты и оснащённые ими подводные лодки. Шёл год призыва 1943–1945 гг. Не хватало хронически призывников: в военные годы рождаемость была по сути эпизодической. Решено было отменить все отсрочки от призыва. Стали брать на службу и всех студентов, практически без исключения. И, что удивительно, мы, выросшие в послевоенное лихолетье, обладали достаточным для военной службы здоровьем, особенно деревенские ребята.
Итак, осень 1964 года, 6 сентября вышел Приказ Министра обороны СССР Р.Я. Малиновского о призыве на действительную военную службу лиц 1944–1945 годов рождения. Нас призвали и везут на Дальний Восток. До Байкала нам как- то не особо верилось, что предстоит как минимум 3–4 года быть военными со всеми вытекающими последствиями. Стихли песни и анекдоты. Каждый пытался осмыслить ситуацию в одиночку. Так проехали Хабаровск, Уссурийск… Ночью прибыли на Вторую речку, в полуэкипаж Владивостока. И, скорее всего, к 64 году следует отнести наше воинское крещение. Нас смяли морально, скомкали духовно, обезличили, унизили в человеческом облике… Одежду без разговоров содрали. Всё свалили в кучу в неких пропарниках, где шапки, ботинки и перчатки, а заодно и кожаные куртки и полушубки из того же материала становились на 2–5 размеров меньше. Поди, попробуй одеть такое сызнова! Мало того, нас самих пропарили до умопомрачения. Представить невообразимо, как всё это «обработанное» одеяние мы смогли натянуть вновь на себя. Благо, у многих нашлись ножи и вещи пороли нещадно под «размер». Шапки, сапоги, ботинки, куртки резались так, что владельцы их казались многолетними татями- неудачниками, не то разбойниками с большой дороги. Хохот стоял невообразимый. Ведь самая наша незаурядная фантазия не могла представить эдакое наше преображение! Разве что жалкое подобие пленных немецких войск под Сталинградом. Некоторые вообще шли босиком(попробуй напялить усохшую до 35 размера обувку 42-го растоптанного до термообработки) и без головных уборов(ведь одевали всё, что достанется из найденного в куче «обработанного» шмутья… Никого из начальников это не интересовало. А ведь утренний морозец был далеко не «лёгкий». Прибыли в полуэкипаж. Нары, то есть голые доски в два яруса и суконное одеяло одно на троих. Но вначале нас почти пару часов держали на ночном холоде после бани- санобработки: зачитывали посписочно.
Прощай, авиация!
Первыми к нам и на нас обратились с подобием внимания старшины- срочники полуэкипажа. Мы- то принюхались за ночь к запаху от нашей братии в казарме, но для вошедших утром с улицы… Квадратный старшина- годок, то есть четвёртого года службы выматерился этажей эдак на десять и заорал: «Па-адьём, долбанная публика-aй». И тут же выскочил на улицу, распахнув двери. Невообразимый смрад из хлорки, карболки, пота и газовых продуктов жизнедеятельности вышибал слёзы. Уже не ожидая команды, мы сами распахнули окна. Лишь после этого вошёл офицер с ещё тремя старшинами. Сквозняком выдуло хотя и вонючее, но тепло. Не помогали и те пресловутые одеяла «одно на троих». Окна всё- таки закрыли. Отобрав из наших оборванцев относительно одетых, матросы увели их в какую-то «каптёрку». На гражданском языке это означало склад военной одежды. И наши знакомцы принесли то, что когда- то было формой, скорее всего со времён русско- японской войны. Такая у неё была степень изношенности. Но одели и обули всех. Теперь в строю стояли как бы матросы в шинелях, бушлатах и рваных тельняшках, а то и вовсе в исподнем с завязками. Тут же соседились те, кому достались шинели авиаторов и в танковых шлемах. Господи, были бы в те времена видеокамеры, вот где был простор для любителей поснимать юмористическую «клубничку». В принципе, брали и одевали под общий хохот всё, что удавалось подобрать из пополняемой кучи. Как бы там ни было, но мы заботу оценили: согрелись и не так воняло.
Снесли мы своё рваньё на свалку, а заодно подмели двор. Завтракали и обедали по тому же принципу, как и одевались: кому чего достанется. Благо, кружки и ложки у нас были с собой. Навести среди этой разномастной толпы даже элементарный порядок было немыслимо.
Первыми отделили тех, кому предстояло служить в морской авиации и подводном флоте. Мне изначально предписали авиацию. Появились «покупатели»– старшины и офицеры морской авиации. Они в одночасье растусовали нашу вольницу на некие отделения и без предисловий повели по кабинетам медкомиссии, хотя в сопровождавших нас карточках вся эта кухня уже значилась. Меня сержант Лёша «произвёл» в командиры отделения. Задача несложная: распинывать мне подобных по кабинетам. А потом всех скопом – на мандатную комиссию. Председательствовал капитан 1-го ранга, заместитель- подполковник морской авиации. Меня даже на «морзянку» проверили, а Лёша авансом записал в худсамодеятельность. Казалось, что жизнь моя налаживается как по маслу и служить всего 3 года!
А тем временем подходила моя очередь среди голых задниц призывников на мандатную к подполковнику: «Фамилия? Звать – величать? Образование 3 курса политехнического…», на этой фразе капраз выхватил мою папку: «Стой-ка, подполковник! Этот гусар пойдёт ко мне на лодку!»
Наступил момент для моего «последнего слова»: «Да не пойду я на лодку, я в авиацию…» И тут я услышал самый настоящий морской мат: «Да ты, твою в душу с перековыркой, да жареных… тебе…, в бога, христа и вымбовку в зад…» Стало бесповоротно ясно, что не летать мне под облаками и ждёт меня учебка с гальюнами на сопке и перспективой на 4 года службы. Моим землякам из Омска «повезло» одинаково. Мне лишь барокамеру на давление предстояло перепройти. А поутру, задолго до рассвета нас вели пешком через Владивосток, «город нашенский» в учебку подплава.
И опять нас никто не удосужился запечатлеть, хотя зевак было полно и смеха – тоже. Ещё бы: не каждый день увидишь эдакое разношёрстное действо! По мере продвижения к месту дислокации, а именно – к «Дунькиному пупу» (наименование сопки) наша колонна всё более преображалась в нудистскую. Вырвут клок штанов на заднице и ржут синхронно с аборигенами.
В казарму шагом марш!
Построили прямо перед баней. Проверили по спискам и айда в непролазный туман раздевалки. Содрали всё, что не удалось по дороге. Далее стригли так, что летели клочья волос до потолка. Дали по дольке хозмыла и тазик на двоих. И всё! Более мы не штатские. После помывки одевали абы как: «Кому чего не подходит, поменяетесь в казарме или у баталера!» Полубрезентовые синие робы скрипели, бескозырки вращались с учётом будущей шевелюры. Густой духман от яловой кожи прогар шибал в нос. Далее шло обучение необученных шить, подшивать и вообще держать иголку в руках. Мат стоял неимоверный- признак того, что иголка чаще попадала в палец, нежели в подшиваемую штанину. Подписали таблички для коек. Посыпались первые наряды «вне очереди» от старшин-срочников и особняком от старшины роты мичмана Баштана с 4-мя классами образования. Любимой фразой у ветерана ВОВ была: «Шо, дуже грамотные?! Вашу мать!! Я з вас выучу!» И учил. В основном пинками в область копчика. Промахивался редко. Очень злился, если визави успевал отвернуть свой зад. Более не дрался никто. Да и Баштан поутих, ограничившись писунами за казармой. А когда ветер дул в сторону Малого Улисса, то жители в изрядной округе вдыхали аромат мочи, настоянной на тройном одеколоне. Удивительно гадкий симбиоз. Уж лучше что- то одно. Но старшина был неумолим: пойманного писуна посылал в лавку за Тройным с последующим окроплением годами заливаемой мочой почвы.
Так получаются подводники
Заткнись и подчиняйся!
Как уж там согласно картографии и фортециям Владивостока, но наш учебный отряд подводного плавания находился на… Дунькином Пупу. Так местные именовали сопку, на которую мы взлезли цыганским табором сроком на 8 месяцев. Дабы спуститься с вышеуказанного «пупа» через указанный срок военморами подводного плавания. Не ведомо, почему всё-таки именно мы, а вернее наша партия поставки оказалась в по сути идиотской и умопомрачительно смешной ситуации на плацу школы подплава. Нас выстроили в той самой «форме одежды», в коей мы изумляли горожан, свершая исключительно зрелищный переход, огибая неспешно, даже бравурно побережье бухты Золотой Рог. Это даже представить невозможно, а увидев, надорвать живот от смеха. Но попробуем описать хотя бы одного-двух эдаких залётных «гвардейцев» от «кутюр». «Лот» № 1. На голове – не-то танковый, не-то авиационный шлем. Из-под обшлагов черной шинели, украшенных голубыми авиационными петлицами, выпячивается солдатская исподняя рубаха. Галифе от батьки Махно завершались кальсонами Яшки – артиллериста. Флотские прогары с ремёнными шнурками завершали «ансамбль». «Модель» шла сгорбившись, прятая озябшие руки в явно короткие рукава шинели.» Лот» № 2 «сувенирный» Он выглядел так: рваненькая лыжная шапчёнка «элегантно» торчала в районе ушей пограничной фуражки. Флотский бушлат без пуговиц, подпоясанный едва ли не бандажным поясом и рваный тельник под ним, галифе кавалериста(их почему-то было очень много, для выполнения функции брюк, случались и бриджи, но без подтяжек), сапоги кирзовые на борца сумо. Ко всему «модели» сами довершали одеяние мелкими штучками- дрючками в виде некоего жабо или кашне из кальсон. Сопровождающие старшины и офицер шли поодаль от нас, да настолько, чтобы встречные не сочли их соучастниками. Но уж насмеялись-то они вдосталь. Ведь по сути мы были ещё гражданскими. И никакие уставы – приказы на нас не распространялись. По ходу дела мы сами отрывали у визави ту или иную деталь одежды, например на заднице.
Так вот на плацу нас распределили по школам, а в школах – по ротам. К поименованным тут же подходили отрядные старшины и выявляли таланты. Столяры, художники, чертёжники (я подался в эту когорту, хотя был столяр – краснодеревщик, но потом сгодилось и это). «Таланты» освобождались от строевых занятий и НАРЯДОВ, в том числе от внеочередных, которыми впоследствии меня щедро одаривал наш старшина роты мичман Баштан. Его очень изумляла наша разница в образовании. Ему перепало до войны завершить 4 класса. И он, смакуя слова, говорил: «Шо, дуже грамотный?! А вот тебе, грамотей, наряд на гальюн дравить!» Но, к великому сожалению (а то может и неутешному горю) Баштана, признанного лучшим строевиком Владивостока(чем ужасно кичился мичман Баштан), его подопечный чудным образом уходил от наказания. Его надёжно опекал замначшколы ПО СЕКРЕТНОЙ части и опальный «грамотей» преспокойно чертил схемы устройства АПЛ для наглядных пособий. Там же РЕГУЛЯРНО получал поощрения. Баштан долго вынести постыдное для его престижа (Лучший строевик!!) недоразумение не мог уже чуть ли не физически. И дошло до банальной драки при закрытых (им же) дверях каптёрки. Победила молодость и здравый смысл. То есть я с двумя утюгами в руках, один из которых пустил в неприятеля. Таковой ретировался но отнюдь не строевым шагом. После случившегося (а об инциденте не доложили мы оба) мичман ВООБЩЕ перестал меня замечать. Как, впрочем, и Петю Сапунова-лучшего рационализатора школы (тоже «дуже грамотный», студент Новосибирского университета, физик). Жаль, но его распределили в Обнинск и наши пути разошлись. Но «Устройство АПЛ» и «Лёгководолазное дело» мы, «таланты» и «умники» посещали и сдавали, причем, только на отлично.
Конечно же, не так всё было гладко и благопристойно. Вот хотя бы один случай «самохода», то есть самоволки буквально перед распределением по кораблям и частям. И было это в разгар купального сезона в бухте Патрокл. А нам, морякам, даже искупаться не давали. Идиотизм! Тем более, что экзамены выпускные сданы… Идея!! На вешалах сушились робы старшин, одна была «главного». Её и втихаря «позаимствовали» на время. Одеваю робу, строю всех желающих и не трусливых (то есть абсолютно всех 30 человек курса «Р»). Лопаты, метлы (шансовый инструмент!) берём «на плечо!». Я командую (выучка при Омском драмтеатре и «школа» Баштана): «Становись!», «Ррясь! «Смир-рна!!», «Шаго-ом ма-арш!!»
И пошли соколики по центру плаца, прямиком к воротам: «Эй, ЧМО, хрена едло разинул (это вахте КП), салага, мать твою! Открывай! Да не мельтеши! Так-то!» и, обращаясь к строю: «За-а-певай!» «И рясь, и рясь, два, три! Запевала, твою в глотку, спишь?» И запевала горланил:
«За кормой бурун вскипает, в светлом зареве восток!! Раз- два!! Не частить!» И взвод химиков спускается куда-то вниз, как видно для работ на склады: «Главный повел, вроде из пятой роты!»-определился дежурный по КП. И лишь в одном его доклад был правдивым: «Повёл (якобы) главстаршина». Всё прочее под наветом известной на службе поговорки: «Инициатива наказуема». Излишняя суетливость, любознательность ни к чему хорошему не приводит: не любит это начальство. А главстаршина для матроса о-го-го какое начальство! А по сему «тырим» шансовый в бурьян.
Часа через два-три, перед ужином, накупавшись вдосталь в бухте Патрокл и разобрав в траве «шансовый инструмент», мы протопали опять-таки по плацу как на смотре перед 1 мая. Робу с погонами главстаршины повесили где и была: она теперь оказалась в одиночестве… Знал бы её хозяин, куда его форма одежды гуляла во время «сушки». И ещё более того: кто в его робе отдавал честь патрулю. Патрульные из морской авиации были восхищены бравыми подводниками, пропечатавшими при «равнении на-ле-во!) строевым шагом. Знал бы начальник патруля и его подопечные, кому фактически (самовольщикам) отдавали честь!
И был вторник августовского утра, когда нас в последний раз построили на плацу «Дунькиного пупа» Сугубо по доброй воле нас, пожелавших на Камчатку (там дисциплина помягче, но без увольнений) построили для выдачи документов об окончании Школы подплава № 1 и по 1 руб.05 коп за сутки на питание.
«Пойдёте на лайнере «Советский Союз», на Камчатке вас встретят. Дисциплину соблюдать!» Это было последнее наставление майора Костикова нам, теперь уже настоящим подводникам (как нам тогда казалось).
