Валерий Гудошников
На изгибе небес
– Вадим, прикинь время прибытия, – распорядился он. – А ты, Слава, запроси, включён ли привод?
– Уже запрашивал, включат через сорок минут, когда войдём в зону захвата.
– На точку выйдем через два часа тридцать минут, – сказал штурман, – ошибка – плюс-минус две минуты.
Командир удовлетворённо кивнул, привычно окинул взглядом приборы и, откинувшись на спинку сиденья, снова уставился скользящим взглядом в бесконечную белизну за бортом. В полярку он пришёл из ВВС несколько лет назад и ещё не устал восторгаться этим белым чарующим безмолвием.
Все члены экипажа имели стаж полётов в Арктике больше его и, видимо, потому давно перестали смотреть за борт, будучи абсолютно уверены, что ничего интересного там нет, и не может быть. Ну а восторгаться северной природой (тоже нашли природу!) их давно отучила суровая полярная действительность.
Собственно и Кандыбу, который всю войну пролетал в дальней авиации, мало, чем можно было удивить. Ему не раз приходилось летать в глубокий тыл врага, не раз гореть в подбитом самолёте и прыгать с парашютом, когда полёт становился невозможен. Но ему везло, он всегда дотягивал до линии фронта. Те, кого сбивали над целью, домой уже не возвращались. Многое уже стирается в памяти, но первый свой боевой полёт на Берлин он не забудет никогда.
Было это в 1941 году. В тихий августовский вечер на заходе солнца самолёты их полка, которые ещё оставались боеспособными, один за другим взлетели и взяли курс на запад. Предстояло нанести бомбовый удар по столице третьего рейха. Их не сопровождали истребители прикрытия, которых просто не было, сгорели в первые часы войны на земле. Поэтому, чтобы избежать встреч с вражескими истребителями, намеренно шли в облаках.
Предстояло преодолеть две тысячи километров. И всё в облаках, ночью, вне видимости земли без каких-либо трассовых приводов. Задача в то время не простая. В тот памятный полёт его экипаж ушёл на старом тихоходном самолёте, другие летели на более скоростных машинах.
Конечно, эти полёты вряд ли могли причинить немцам военный урон. Скорее имели психологическое значение. В то время, когда фашистские полчища стояли под Смоленском, надо было показать, что авиация русских жива.
И показали. Их налёта никто не ожидал. Ни один истребитель не поднялся им на перехват. В Берлине не соблюдали даже светомаскировку. Даже расчёты ПВО и те не сразу открыли огонь. Их тихоходная машина вышла на цель последней, когда все уже отбомбились. Очухавшись от первого потрясения, ПВО открыла шквальный огонь. Но все снаряды почему-то разрывались впереди самолёта. Это их и спасло. Потом поняли: немецкие зенитчики брали большое упреждение на скорость. Им и в голову не пришло, что такой старый и тихоходный драндулет мог долететь до Берлина и буквально зависнуть над городом. Они видели, как квартал за кварталом гасли огни. Беспечные берлинцы вспомнили о светомаскировке.
Благодаря малой скорости они и остались невредимы. Сбросив бомбы, без особых приключений вернулись обратно. Приземлившись, узнали, что вернулись не все. Переполох они наделали в Европе большой, и Сталин распорядился присвоить всем участникам этой операции звания героев. Так им стал в свои двадцать семь лет и Кандыба. За войну было много полётов и более сложных, но за них так уже не награждали.
– Командир! – услышал он словно откуда-то издалека. – Семёныч! Кушать подано. О чём задумался?
– Так, былое вспомнилось, – выпрямился он в кресле, принимая поднос с пищей.
– Знаем мы твоё былое. Всё военные годы в памяти перетряхиваешь, как старое барахло в сундуке. Забыть её пора, войну-то. Я вот давно уже забыл, – растягивая гласные, словно ребёнку выговаривал бортмеханик.
– Врёшь ты, Ерёмкин, – усомнился Кандыба, – такое не забывается.
Все дружно принялись за трапезу.
– Эх, под такой бы закусь! – вздохнул Серёга Жуков, запихивая в рот кусок говядины.
– В салоне четыре бочки стоят, – услужливо напомнил Ерёмкин, – можешь даже выкупаться.
– Но, но! – постучал по подлокотнику командир. – Садиться скоро.
– А как насчёт обратного пути? – не выдержал радист. – Чтобы дорога короче казалась.
– Видно будет, – неуверенно проговорил Кандыба.
– А тебе, Слава, нельзя, точки с тире путать будешь, – прошамкал механик, давясь говядиной.
– Да? – взвился тот. – А им можно? – ткнул вилкой в сторону пилотов.
– Нам-то как раз можно, – пояснил Жуков, – у нас вот он, автопилот, всегда трезвый.
Корецкий едва не подавился.
– Сажать самолёт тоже автопилот будет?
– Зачем же, сами посадим. За семь часов всё выветрится. Кстати, Женечка, не забудь по прилёту наполнить канистру. Головой отвечаешь.
– Вихри враждебные веют над нами! – воскликнул Ерёмкин. – Как чуть что – голову мою вспоминают. Всем нужна моя голова.
– Нам не голова твоя нужна, а полная канистра.
– Ну, хватит трепаться, – подал голос Кандыба, отряхивая крошки с колен. – Час лёту осталось. Все по местам!
Через час вышли на СП. Прошли над точкой, определяя посадочный курс. На ледовых аэродромах постоянного курса посадки не бывает, он меняется в зависимости от подвижки льдов. Но при хорошей погоде визуальная посадка трудностей не представляет.
Колёса мягко коснулись укатанного снега полосы. Самолёты на СП выходят встречать все без исключения, останавливаются все работы, бросаются все дела. Собаки с лаем выбегают первыми. Разгрузка проходит быстро, даже моторы не успевают остыть.
Пока шла разгрузка, Ерёмкин успел осмотреть и заправить самолёт и наполнить канистру спиртом из тут же открытой бочки. Обратно полярники отправляли груза мало, в основном почту. Груз вывозили только тогда, когда эвакуировали экспедицию из-за невозможности эксплуатации льдины, когда она от колоссальных напряжений начинала давать трещины или таяла, если её выносило в тёплые течения. Вот тогда самолёты уходили отсюда, едва отрываясь от полосы, по которой, порой, проходила уже не одна трещина. Всё, что не успевали вывезти, оставалось в качестве подарков белым медведям.
На этот раз была только почта.
– Что-то, ребята, посылок домой не посылаете, – балагурил Ерёмкин. – На дворе лето, бананы, наверное, уже созрели.
– Ещё рановато, – отвечали ему, – а вот арбузы бы можно, тут наш кок целую плантацию развёл. Да вот беда, медведи всё слопали.
– Вот же гады! – посочувствовал механик. – Мы им в следующий раз ульев с пчёлами привезём. Пчеловоды-то у вас есть?
Позубоскалив, таким образом, начали собираться в обратный путь.
– Когда снова к нам прилетите? – спросил начальник СП.
– Как пошлют, – ответил Кандыба. – Мы всегда готовы. Вон, – ткнул пальцем в небо, – светило-то не заходит, летай, да летай.
Кто бы мог подумать, что через восемь часов они снова прилетят сюда и без всяких санкций начальства.
Пустой самолёт легко оторвался от взлётной полосы. Где-то далеко на материке был уже поздний вечер, но здесь, в Арктике, солнце всё также освещало косыми лучами бескрайнюю ледяную пустыню. Оно не всходило и не заходило, оно просто каталось по небосводу, и было единственным ориентиром для навигационных расчётов. Что и сделал штурман, введя в астрономический компас координаты исходной точки. Обратный курс на базу известен, ничего сложного, на СП летали много раз и в гораздо худшую погоду.
Высоту набрали быстро. Пилотировал Серёга Жуков. Кандыба, прищурив глаза, в ленивой позе сидел в своём кресле, не вмешиваясь в управление. Легли на заданный курс.
– Как идём? – задал дежурную фразу командир. Она означала, что штурман должен сообщить путевую скорость.
– Как всегда, носом вперёд, – дежурно отозвался штурман, – ветер попутно-боковой, в правый борт. Угол сноса – минус восемь градусов. На базу придём минут на 15 раньше штилевого времени.
– Ну и славненько! – потёр ладони Кандыба. – Ерёмкин, прогрей лучше салон и готовь ужин. Или обед, чего там у нас по времени. Сервируй на откидных столиках, весь салон пустой, чего в кабине ютиться.
– Будет сделано, – вскочил механик.
Скоро в кабину проникли аппетитные запахи разогреваемой тушёнки. Минут через десять Корецкий пригласил всех к столу.
– Повеселиться мы всегда готовы, – довольным голосом воскликнул штурман. – Угощай нас, светило полярной кулинарии.
Он привычно глянул на прибор курса – 190 градусов, точно на базу, снял наушники и вылез из кресла. За ним неуклюже, словно медведь из берлоги, полез из кабины Кандыба.
– А ты чего сидишь? – спросил Жукова.
– Должен же кто-то в кабине остаться.
– Оставь в кабину дверь открытой, чтобы приборы видеть и выходи, – разрешил командир.
– Да, да, – поддакнул Корецкий, – отсюда всё видно, только не забудь автопилот включить.
– Не подковыривай, не первый день замужем, – огрызнулся Серёга. – Полёт спокойный, курс точный.
– Да всё нормально будет, – заверил штурман, – первый раз что ли? Курс точный держим, поворотных точек нет. Бывало, по пять часов в кабину не заходили, а прилетали, куда надо. На материк же идём. Выйдем… куда-нибудь.
– Вот, вот, – хмыкнул Корецкий, – материков внизу много.
– Не умничай, – отрезал Белоглазов, – лучше за точками с тире следи. Выйдем, куда надо.
Расселись у сервированного стола. Ровно гудели моторы, в салон заглядывали скупые солнечные лучи, полёт был абсолютно спокоен. Но к пище не притрагивались.
– Ну что же, как говорится, закусим тем, что бог послал, – потянулся к тушёнке Кандыба.
– Не бог послал, а Ерёмкин, – поправил командира радист и плачущим голосом добавил: – Честно говоря, жрать-то не хочется. Туда летели – ели, обратно – опять есть заставляют. – Он поскрёб пятернёй загривок и повернулся к Ерёмкину. – Скажи, кочегар, ты канистру на СП заправил?
– Конечно, – удивлённо ответил тот. – Когда это забывали?
– Такого не припомню, – согласился Корецкий. – Но… где же она?
– Ах, вот от чего у дяди аппетита нет! – расплылся в улыбке механик. – Да здесь она, под чехлами лежит.
– Закрыл-то хорошо? – забеспокоился Жуков, – бывали случаи – открывалась.
– Проверить нужно, – заволновался вдруг и штурман.
Все выжидающе посмотрели на командира, который молча лениво жевал, не вступая в разговор.
– Тушёнка, надо вам сказать, старая попалась, – заныл и Ерёмкин, видя, что командир молчит, – не прожуёшь её до самой базы. Под такую на фронте завсегда по сто грамм давали.
И все опять посмотрели на командира. Неужели и сейчас намёк не понял, когда всё сказано открытым текстом?
– Войны давно нет, Ерёмкин, – поднял голову Кандыба. – Сам же говорил.
– А я вот и не был на ней, – с сожалением вздохнул Жуков.
– Ну, ты-то тут выпил спирта больше, чем весь наш полк, – парировал механик.
– Да ладно вам, дипломаты! – улыбнулся Кандыба.
– Но ты же сам, командир, сказал: закусим, чем бог послал. Закусим! – со значением поднял палец радист. – А бог послал не только тушёнку, но и… это самое…
– Ерёмкин, по 50 грамм всем для аппетита.
На столе мгновенно появились кружки. Механик приволок канистру и виртуозно разлил спирт.
– Развести или как? – суетливо осведомился он.
– Не надо продукт портить, от разведённого у меня изжога, – отмахнулся Корецкий. – За что пьём?
– За наш экипаж, – предложил Кандыба.
Все согласились и дружно проглотили огненную жидкость. Только Жуков задержался, глядя, как пьют другие, потом втянул голову в плечи, словно собирался прыгнуть в полярную полынью и, закатив глаза, быстро вылил в рот содержимое кружки.
– Ах! – выдохнул он. – Словно ежа проглотил. – Силён, чертяка!
Кандыба выпил свой спирт спокойно, словно воду.
– Вот это по командирски, – одобрил Корецкий. – Семёныч, не зря тебе героя дали.
На отсутствие аппетита уже никто не жаловался. От выпитого спирта и оттого, что летят домой, настроение стало приподнятым. Через шесть часов будут дома. Пока же самолёт висел над бескрайними арктическими просторами. Ровно и успокаивающе гудели моторы, полёт был спокоен, видимость – миллион на миллион. Правда, солнце скрылось в высотной дымке, но на это никто не обратил внимание. Перекусив, дружно закурили.
– Вот так и живём, – выдохнул дым Корецкий, – едим в самолёте, пьём в самолёте, спим в самолёте. Разве это жизнь?
– А ты иначе жить не сможешь, – повернулся к нему Жуков. – Привычка. Вон в отпуск на материк улетишь, а через две недели уже обратно тянет.
Все согласились, что это действительно так.
Как всегда в таких случаях стали вспоминать курьёзные случаи, каких в авиации предостаточно.
– Серёга, расскажи, как ты однажды голую задницу своего командира пассажирам показывал, – попросил Белоглазов второго пилота.
– Чего? – удивился Корецкий. – Заливайте, но меру знайте. Кто ж поверит? Вот ты, Ерёмкин, поверишь?
– Не поверю, но всё равно интересно. Рассказывай, трепло полярное.
– Давно это было, – начал Жуков. – Я тогда на материке летал вторым пилотом на Ан-2 после окончания училища. Командиром у меня был Миша Зудов, парень со странностями, закоренелый холостяк. Прилетели мы как-то в один райцентр, да и заторчали там из-за непогоды на несколько часов. Дали задержку и чтобы время скоротать пошли в местный универмаг. Ну и присмотрел там себе Зудов плавки, вспомнил, что скоро в отпуск. В Сочи он, помнится, собирался.
– Ну а при чём тут голая задница? – не выдержал Ерёмкин.
– Не перебивай! – отмахнулся Жуков. – Купил он эти плавки, а когда обратно летели, засомневался, не малы ли? И решил примерить.
На Ан-2 кабина тесная. Встал Зудов в проходе между сиденьями, снял брюки, потом эти самые, семейные. И только нагнулся, чтобы плавки одеть, я взял за его спиной, да и нажал ручку двери, что из кабины в салон вела. Словно бес меня попутал. Ну, дверь конечно открылась. Что уж там подумали пассажиры, не знаю, но когда по прилёту из самолёта выходили, то как-то странно на нас смотрели. Зудов дверь-то быстро захлопнул, видение это пару секунд продолжалось. Я же, едва сдерживая смех, сказал ему, что дверь, видимо, от болтанки открылась, такое бывает иногда.
– Да зачем же ты дверь-то открыл? – хихикая, спросил Корецкий. – Так пассажиров до инфаркта довести можно.
– Говорю же, бес попутал, как-то всё спонтанно получилось, помимо воли.
– Ясно, что пассажиры подумали, – сказал механик, вытирая слёзы, – но чтоб в полёте…
– Вшивый всё про баню, – парировал Жуков.
– Они решили, что везёт их голубой экипаж, – убеждённо подтвердил Ерёмкин. – А зачем ещё в кабине до без трусов раздеваться? Вы же не сказали пассажирам, что плавки примеряли, извращенцы.
– Плавки-то не малы оказались? – смеясь, спросил Кандыба.
– В самый раз. Зудов сам потом долго смеялся, представив свой экран в проходе кабины. Правда, он так и не узнал, что дверь не сама открылась.
– Кто там к кабине ближе, посмотрите, что там у нас? – попросил Кандыба.
Ближе всех сидел радист, и ему прекрасно была видна панель командира.
– Курс, курс какой посмотри? – уточнил штурман.
Радист вытянул шею.
– Сто девяносто градусов, – сообщил он.
– Всё правильно так и должно быть. Точно идём.
Ровно гудели моторы. Самолёт висел в воздухе, не шелохнувшись. В салоне чувства полёта не было, если, конечно, не смотреть вниз. Но туда никто и не смотрел.
– Да куда мы денемся? – махнул рукой Ерёмкин, – всё равно на материк прилетим. Командир, ещё по одной? – протянул он руку к канистре.
– На палец, не больше, – разрешил Кандыба.
– Ха, у него палец, что шея у быка, – хихикнул Корецкий, сдвигая вместе кружки, чтобы было удобней разливать.
Наверное, сейчас читатель подумает: да как же, чёрт возьми, летать с такими лётчиками, ведь это же самоубийцы! Может он будет и прав, но, скорее всего, нет. В авиации, как правило, к лётным происшествиям приводит не одно, а стечение нескольких обстоятельств. В данном случае экипаж пассажиров не перевозил, а будь они на борту – подобное было бы просто невозможно. Но в описываемый период в Арктике, как шутили, можно не найти воды напиться, а вот спирт – пожалуйста. И при дальних полётах по перевозке грузов подобное было если и не правилом, то и не исключением. Но к происшествиям это никогда не приводило – норму знали.
– Ну, за тех, кто в небе! – провозгласил Корецкий.
– А поскольку третьего тоста не будет, то и за тех, кого нет среди нас, – сказал Белоглазов. – Где-то в этом районе пропал мой однокашник. Вместе с экипажем, конечно. Успели отстучать: горит правый двигатель…
Кандыба глянул в иллюминатор. Внизу льда уже было мало, в основном громадные полыньи. Это говорило о приближении к материку. Представив, как умирали ребята в ледяной воде, он внутренне содрогнулся. Ведь они наверняка посадили горящий самолёт на воду и были живы после посадки. Или до последнего тянули к материку, пока не взорвались в воздухе? Или у них перегорели тросы управления, и машина горящим костром рухнула в океан? Никто и никогда этого не узнает. Много, очень много таких тайн хранит Арктика. Вон сколько лет ищут самолёт Леваневского, всё бесполезно. «Уж лучше в бою погибнуть, чем бесследно сгинуть в океане», – подумал он.
Выпили молча, потянулись к закуске. Потом также молча закурили.
– Хотел пару писем написать родственникам, пока летаем, – вздохнул Корецкий, – на земле-то всё некогда. Но и в воздухе бывает некогда, – улыбнулся он. – Летаем да спим, спим да летаем.
– По два письма сразу не пиши, особенно в спешке, – посоветовал штурман. – Неприятность может выйти.
– Это отчего же? – усомнился радист.
– А оттого. Ты штурмана Володина из третьей эскадрильи знаешь? Так вот он написал два письма сразу, а потом чуть дело до развода не дошло.
– Причём же письма-то? – усомнился и Жуков. – Я тоже обычно пачками отсылаю и ничего, разводиться не собираюсь.
– Володин тоже не собирался.
– Да не тяни ты, рассказывай, – не выдержал Ерёмкин и посмотрел на часы, – Корецкому скоро на связь с базой выходить.
– Были мы с Володиным два года назад в УТО. Не забыли, что это такое? – начал Белоглазов.
– Кто же не знает, что это учебно-тренировочный отряд.
– Правильно. А юмористы иначе расшифровывают. Устал товарищ, отдохни. А в обратном порядке: отдохнул, теперь уё…й. Но это к слову. Так вот, устал Володин отдыхать, пили-то каждый день, и решил делом заняться. Написал два письма, одно домой жене, другое радистке Люсеньке из Амдермы. Он с ней с полгода назад до УТО познакомился, когда на запасной туда уходили.
Письма-то писал ещё трезвым, обоим в любви признавался. А тут пришли ребята, шлёп на стол бутылку, вторую. Короче, отправил он письма, только адреса перепутал. Через две недели домой прилетает, а жена вместо объятий – чемодан к порогу. Володин искренне удивляется, мол, за что? А она ему письмо под нос: твоё? Ну, моё, отвечает. А раз твоё, то и иди жить к своей дорогой Люсеньке.
– Вот это хохма! – ахнул Жуков. – И не выкрутишься, факт налицо.
– Выкрутился. Мало того, оправдался перед обоими. Сказал им одно и то же. Не сразу, но поверили.
– Заливаешь, Вадим. Письма – факты неоспоримые.
– А Володин сказал им, что решил проверить их реакцию. Мол, в УТО скучно, вот и придумали. Если, мол, заревнуют – значит любят. Не знаю, как Люся, а жена крепко взревновала. Неделю он у своего второго пилота жил.
А поверила в розыгрыш только после того, как у командира отряда побывала. Приехала в аэропорт и спрашивает командира, почему это её муж стал часто на запасные аэродромы улетать? Тот сначала не понял, спрашивает, как часто? А она отвечает, что в месяц раза по три-четыре, а иногда и чаще. Тут до командира дошло, в чём дело и говорит он ей, что у них на аэродроме подняли метеорологические минимумы и теперь самолёты часто на запасные уходят. Уехала женщина домой успокоенная.
Кандыба слушал ребят молча и в разговор не ввязывался. Поговорив о женщинах, вернулись к работе. Жуков рассказывал, как они летали на разведку следов атомных подводных лодок. Не наших, конечно.
– Вот это, я вам скажу, работа! Выходим в заданный район Арктики, заказчик даёт вводную: нужно сесть в такой-то точке с такими-то координатами. А там лёд такой тонкий, что толщину его сверху определить невозможно.
– Но ведь садились же?
– А куда деваться, заказчик настаивает. В общем, сядешь – не сядешь, взлетишь – не взлетишь. Снижаемся, садимся, и начинается эквилибристика. Стоять нельзя – провалишься. Поэтому нарезаем на льду круги, один, второй, третий. Круг сделаешь, смотришь, где пробежали – вода выступает. Как представишь, что под тобой несколько километров бездны – сразу пот прошибает. А в это время оператор на ходу выпрыгивает на лёд и начинает его бурить, чтобы пробы воды с глубины взять. А когда ветер сильный, бывает, что вовремя не развернёшься, вот и таскаем за собой этого беднягу. Он же к самолёту специальной верёвкой привязан.
– А если срочно взлетать надо?
– Тогда бедолагу на разбеге в самолёт втаскивают.
– А вдруг верёвка того, оборвётся?
– Значит судьба такая у бедняги. Тогда всё будет зависеть от командира. Захочет он ещё раз рисковать самолётом и экипажем, может и сядет, а нет, то, – Жуков развёл руками. – Но я такого не помню.
– Чтобы садились?
– Чтобы верёвка обрывалась. Бывает другое. На разбеге бедолага этот по льду, как мешок с этим самым, волочится. Хорошо, если лёд гладкий, а бывает, что как наждак. Иных уже в воздухе в самолёт втягивают.
Наливают ему стакан спирта, и потом он часа два в себя приходит. В общем, акробатика, а не полёты. За один такой полёт не больше пяти посадок разрешалось делать. Но и платили за каждую посадку по высшей категории сложности. Сложней не бывает.
– Ну, ещё бы! И на земле с подбором не просто садиться на незнакомой местности, а тут на лёд, да ещё на тяжёлой машине, – уважительно произнёс Ерёмкин. – А мне вот в таких полётах ни разу не приходилось участвовать.
– Уж там бы не поспал, как на наших перелётах, – заржал Белоглазов.
– А ты не смейся, – обиделся бортмеханик, – я своё дело делаю. Вон и командир подтвердит.
– Конечно, делаешь, – не унимался штурман, – за восемь часов полёта два раза за рычаг шасси дёрнуть – вот и вся работа.
– А на земле самолёты ты за меня обслуживаешь, умник? Да если б не я – не пил бы ты сейчас тут спирт, а сидел бы в своём кресле томился.
– Вот, вот, – заступился за механика Жуков. – Ты, навигатор, кочегара не трогай, он нам на земле больше нужен.
Шёл шестой час полёта на автопилоте. Полёт был абсолютно спокоен. Кандыба мало прислушивался, как и всегда, к трепотне экипажа и задумчиво смотрел в иллюминатор. Отсюда, из салона самолёта, арктический пейзаж воспринимался как-то иначе, чем из кабины, под другим ракурсом что ли. Он обратил внимание, что когда летели на СП, под самолётом в этом примерно месте были громадные разводья на десятки километров, а сейчас же почти сплошной лёд.
Он подумал, что не может его быть так много в это время года в этих широтах. Лететь оставалось часа два с половиной, значит должна быть уже чистая вода. Кандыба поискал глазами солнце, увы, его не было видно. Перенёс взгляд вперёд по курсу. Там, впереди, были сплошные льды, кое-где с признаками торошения. А это уже…
Смутное, ещё не осознанное беспокойство овладело им. Откуда взялись в этом месте такие льды? Они бывают с приближением к полюсу, но самолёт-то летит в обратном направлении. Должна уже быть чистая вода. А вместо этого…
– Штурман, – обратился он к безмятежно смеющемуся Белоглазову, – посмотри-ка за борт, ничего там странным тебе не кажется?
– А чего там может быть странного? – удивился тот. – Вода, да лёд, лёд, да вода.
– Но ты всё же посмотри.
Тот вытянул шею к иллюминатору.
– Вода, да лёд, лёд, да вода, – ещё приговаривал он, но с лица его уже сползала благодушная улыбка.
– Что скажешь?
– Воды нет, – сказал штурман и посмотрел на часы, – а должна быть.
Остальные члены экипажа тоже прильнули к иллюминаторам.
– Ни хрена себе! – ахнул Жуков. – Такие льды в это время могут быть только в море Бофорта. Я перед вылетом карту смотрел.
– Это море от нас левее на тысячу километров, – возразил штурман, становясь ещё серьёзнее, – не могли никак мы туда залететь. Не первый же раз…
– И дай бог не последний, – проворчал Корецкий.
– Да, сюда точно Макар телят не гонял, – проговорил Жуков, вглядываясь вперёд. – Не знаю куда, но мы точно не домой летим, командир.
– А… куда же? – спросил Белоглазов.
– А это тебя надо спросить! – встрепенулся Ерёмкин. – Пока ещё штурман у нас ты.
– А ну-ка, мужики, все по местам! – распорядился Кандыба. – Чертовщина какая-то.
В считанные секунды все заняли свои места. Ждали решающего слова штурмана. Пару минут он крутил свои рычаги и ручки, потом озабоченно почесался и снова схватился за свои навигационные штуковины. Затем, откинувшись в кресле, удивлённо воскликнул:
– Ни хрена себе! Ничего не понимаю! Мы, с каким курсом идём?
– У меня почему-то 320 градусов показывает,– сказал Жуков.
– Курс на базу 190 градусов, – напомнил штурман, – а у меня тоже почему-то 320 показывает.
– А у меня показывает, как положено 190 градусов, – сказал командир и вдруг матюгнулся замысловатым фронтовым матом.
– Что такое? – спросили его сразу двое.
Жуков, вытянувшись, вгляделся в прибор командира и сразу всё понял. Выставленный на заданный курс полёта прибор был заблокирован кнопкой арретирования. Это был новый прибор, не зависящий от магнитного поля земли, которым лётчики пользоваться не привыкли. В полёте его надо было периодически корректировать, что делать забывали, надеясь на астрокомпас. В хорошую же погоду просто устанавливали самолёт на заданный курс с учётом ветра, включали автопилот, и он приводил самолёт в нужную точку с точностью до 10 километров. В авиации, особенно в Арктике, эти расстояния ничтожны.
– Чёрт возьми! – вскричал Белоглазов. – Не могли же мы на 110 градусов вправо уйти.
– Может быть и влево, – возразил Жуков.
– Если влево, выходит, что мы по кругу летим? Чепуха какая-то!
– Выходит, так. И паковые льды об этом говорят. Вероятней всего мы на западной периферии моря Бофорта.
– Штурман! – подал голос Кандыба. – Курс пока не меняю. Быстро взять пеленги с мыса Шмидта и острова Врангеля. Давайте определим наше точное место, а потом с курсами будем разбираться.
– И солнца нет как назло, – матюгнулся штурман и принялся снова крутить ручки компасов.
– Это ты, Славик, в заблуждение нас вводил, – покосился Ерёмкин на радиста. – Курс 190, точно идём. А прибор-то заблокирован был. Он, куда бы ни летели, будет 190 показывать. Не заметил что ли красной точки на циферблате?
– Командир! – воскликнул штурман, проведя пеленги на карте. – Я ни хрена не понимаю! Но мы находимся северо-восточнее СП на 600 километров, не меньше.
– Да ты что, Вадим, с ума сошёл? Куда же мы почти шесть часов летели? – ахнул механик и покосился на прибор топлива. – Бензина, между прочим, на два часа осталось.
– Я два раза проверил, СП левее и сзади нас. Не знаю, как это всё получилось, но это так.
– Выходит, что вместо материка мы ещё дальше в Арктику уехали? – врубился, наконец, и радист, до этого мало что соображавший. – Ни хрена себе, завезли! То мы слева, то мы справа. Сплошные Бермуды.
– Вадим, ты уверен в наших координатах? – спокойно спросил Кандыба.
– Не знаю, как мы сюда попали, но в координатах уверен абсолютно, – ответил штурман.
– Тогда быстро – курс на СП. Топливо на исходе.
Белоглазов рассчитал новый курс, довернули на него самолёт.
– Сколько до СП?
– Больше 500 километров. Пять минут не меняйте курс, возьму пеленги – скажу точнее. Корецкий, с СП можешь связаться?
– По графику они только через полтора часа включатся, – ответил радист.
– Будет поздно.
Под крылом между тем были сплошные паковые льды и торосы, куда ни кинешь взор. Если садиться на вынужденную посадку – никакого шанса остаться целыми.
– Вадим, пеленги брать постоянно и расстояние, расстояние до СП, – напомнил Кандыба.
– Понял, командир.
– Корецкий!
– Слушаю, командир!
– Связывайся с базой, связывайся со всеми, с кем можешь. Передавай сигнал бедствия и текущие координаты. У нас есть какая-нибудь надежда на связь с СП?
– Никакой, командир, – ответил тот. – Если только их радист Москву не слушает от безделья.
Штурман дал новую поправку в курс и Кандыба развернул на него самолёт.
– Сколько топлива осталось, Ерёмкин?
– На час двадцать, если быть оптимистом, – ответил тот и вздохнул. – В Арктике безразлично, где подыхать, правее или левее трассы. Всё равно аборигены слопают.
– Не каркай прежде времени, кочегар, – покосился на него Жуков, – ещё не упали.
– Есть связь! – заорал вдруг Корецкий. – Есть связь с СП, командир! Они там футбол слушают. Сейчас включат привод.
– Удаление до СП 400 километров, – доложил штурман.
Все покосились на топливомеры, ясно осознавая, что бензина вряд ли хватит.
– Послушай, оптимист, – обратился штурман к Ерёмкину, – а бывает ли так, что топливомеры врут в пользу экипажа?
– Бывает и такое, но чаще – наоборот, – меланхолично ответил механик.
– Сергей, набирай высоту, – распорядился Кандыба. – Самолёт у нас пустой, горючего тоже почти нет, значит и расход меньше. Дотянем.
– А, может, выключим один двигатель? – предложил радист. – Экономия будет.
Ерёмкин посмотрел на него, как на прокажённого.
– Хоть убейте меня, мужики, я не пойму, где же мы летали? – снова запричитал штурман. – Две тыщи вёрст отмахали, а эта СП впереди оказалась.
– Не убивайся, разберёмся, – успокоил командир. – Сколько до СП?
– Триста пятьдесят, плюс-минус десять.
– Топливо, Ерёмкин?
– На сорок минут, плюс-минус пять.
– Хреново!
– Чего ж хорошего.
Минут десять летели молча. Каждый пытался осмыслить, что же произошло и не находил ответа. Неожиданно стала ухудшаться видимость. Набрали три тысячи метров.
– Ерёмкин, установи двигателям самый экономичный режим, какой сможешь. Мы будем снижаться по одному два метра в секунду. За счёт этого будет скорость.
Механик принялся двигать рычаги двигателей.
– Корецкий, сигнал бедствия на базе приняли?
– Приняли. Запрашивают, что случилось?
– Отвечай: сбились с курса по неизвестной причине, топливо на исходе. Пытаемся вернуться на СП.
– Понял.
– Штурман, удаление?
– Двести пятьдесят, – ответил Белоглазов и посмотрел вниз, словно пытаясь отыскать там знакомый ориентир.
Про топливо Кандыба уже не спрашивал, стрелки топливомеров болтались у самых нулей.
– Слышу позывные СП, – доложил штурман. – Есть пеленг! Курс – десять влево.
Снизились до двух километров и продолжали снижаться. Видимость ухудшалась. Зря говорят, что закона пакости нет. Вот он, в действии.
– Семёныч, может, площадку подберём и пойдём на вынужденную посадку? – предложил Жуков.
– Ни одной площадки подходящей внизу не вижу, – ответил Кандыба. – Пока её искать будем, сожжём последнее топливо. Нужно до СП тянуть.
Самолёт практически планировал на малом газе. Тяга двигателей была минимальна.
– Всем пристегнуться ремнями, скомандовал Кандыба. – Приготовиться к вынужденной посадке!
