Валерий Иванов
Повесть о «царском друге». Распутин
Минуло много дней и прошло несколько лет, с тех пор как тобольский житель Григорий Новых покинул свои родные места и поселился в столице даже не по своей воле, в самом деле, когда ему хотелось бы, проживая в столице, бросить всё и вернуться на родину. На не скошенные поля, которые ожидали своего покоса. Колыхающиеся от лёгкого ветра и чем-то манящие своей простотой и беззаботностью, но перед предстоящей косьбой, казалось бы, отнимавшие большую часть сил. Но вот ему просто необходимо было оставаться в Петрограде, как считал именно он. Интуиция необходимости в нём царскому престолу просто необходима. Да и возвращаться от сытой, богато уложенной жизни, которую он проводил в последнее время, покинув семью, удерживала его от возвращения на родину. Да и Прасковья, его жена, «уже, чай, не та…», считал про себя «старец», Распутин1 сильно оброс в столице, так прозывали его в столичном свете Петрограда.
Однажды получил известие от его земляков в виде государственной бумаги – копию документов о том, что дом его заложен. Жена переехала к сестре, и из уст соплеменников, побывавших в столице, узнал весть о том, что его жена неважно себя чувствует, руки огрубели, сама осунулась, но дочь в расцвете, как личность себя проявляет. Тогда Распутин отдал устный указ, утвердительную просьбу одному из этих приятелей-соотечественников о том, чтобы поспешно по приезде в Тобольск направить свою единственную дочь к нему в Петроград. На том и расстались, и более известий с родины Григорий Распутин не получал.
К нему на обжитое дочь Распутина прибыла во время весны уже следующего года. В совершеннолетии оставив мать и отчима и распутного старшего брата, который женившись рано, но то ли о том слухи и по влиянию неудавшейся его женитьбы, то ли увязавшись с теми личностями деревни, которые имели противоречие к Григорию Новых во время его там проживания в отношениях к своему земляку: увязав его сына в свое общество, привели парня к оставлению желать лучшего. Митрофан2 Григорьевич спился, потеряв доверие к своей семье. Лишь со временем который, прознав о делах своего отца, растеряв часть своих дружков, взялся за своё жалкое поведение.
Однажды принимая хмельного напитка, так как оно есть случилось в кабаке, расположенном у берегов Покровского села.
– Что ты знаешь о моем отце?! – заявил Дмитрий расположившемуся напротив одному крепостному указчику, который также употреблял за засаленном столе «разливной».
Внутри кабака было не тесно, но из-за скудности запаха и темноватого пространства даже днём не было уютно даже завсегдатаям, общающимся давно знакомым людям, поэтому здесь обычно было мало народу. Митрофан Григорьевич был знаком с Павлом по службе у барина, ныне его приятелем. Так однажды расставшись на том, что новость облетела Тобольскую губернию о старце из Петрограда, повлияла на сына Григория, тот взялся за ум, уйдя в своё время от не понимавшей его жены, взял в жёны другую, моложе, у них родилось двое детей. Но сам Дмитрий, бывало, любил по-прежнему пригубить горячительных, но лёгких напитков по лояльности к его привычкам новой жены. Ныне, встретив бывшего душеприказчика, разговаривали с ним об отце Дмитрия.
– Что ты говоришь? Учиться?! – спросил Дмитрия удивлённо Павел, когда ему принесли кружку пива.
Дмитрий достал завёрнутую махорку, сунул её в рот, жестом попросил друга дать ему прикурить. Павел зажёг спичку, протянул огонь к скрутке товарища.
– Да, Павлуша, – произнёс, затянувшись, его друг, – ибо ныне ощущение у меня, что все сейчас не на своём месте и надо-ть что-то менять. А менять, дорогой, надо-ть, бы быть учёному.
Слова Дмитрия Новых душеприказчика удивляли. Он сделал два глотка, освежившись, продолжил слушать сына Григория Ефимовича Новых, ныне Распутина.
– А знаком ли тебе, Павел, наш такой земляк Дмитрий Менделеев? Тёзка, стало быть, мой.
Дмитрия уже в действительности охватило опьянение. Павел не знал о таком человеке.
– О! Друг мой, это знаменитой на весь Пентярьбург учёный муж! Он изобрёл… – Дмитрий не знал, чем прославился Менделеев, но точно знал: чем-то важным для Отечества.
– Много чего полезного, вот как то, например, что ты поджигаешь мне скрутку спичкой… Само загорается.
Павел его внимательно слушал.
– Очень важно!.. – подытожил Дмитрий.
Его напарник серьёзным лицом подтвердил его слова.
– А то, что ты про отца маго говоришь, будь то говорят, он сам с императрицей роман крутит – то не верь тому, – Дмитрий указательным пальцем повёл перед лицом Павла.
– Враки всё энто! Батя – он знаешь какой?!.
Павел был во всём внимании, ему не терпелось сообщить что-то новое о Распутине своим домочадцам и владельцам имения бывшего хозяина Дмитрия, части знакомых, которые уже именовали его по новой фамилией его отца.
– Он… добрый. Руки не поднимет, а сам работать будет и другим пособлять… А матушка, будь ей здоровие, – перекрестился Дмитрий, – кричала, бывало, на нас детишек, а отец никогда. Выведет, бывало, в холодную или сени там: мол, сиди и подумай. Так было со мной. Я нашкодничал один раз, – Дмитрий сделал большой глоток. – И всё… Всё молча… всё любя… На той весне Матрёна к нему направилась, жить там будет, – дополнил Дмитрий.
– Ну дай ей Бог здоровья, – подытожил Павел, – и матушке твоей! – уточнил друг Дмитрия, он выпил кружку на пару со своим бывшим подчинённым Дмитрием Новых, крестьянским ремесленником.
Поздняя осень нисколько не давала пониманию того, что по всей стране шли перестроения. Запоздалая осень начала столетия обрушилась резким снегопадом только под самый Покров день. Григорий Ефимович Распутин, некогда Новых, житель Тобольской губернии, села Покровское, выпивший, шаткой походкой вышел из дома, принадлежавшего древнему роду Юсуповых, исходившему со времён до образования нового рода царенаследия Романовых, ныне владеющему этой дворцовой усадьбой в Петрограде. Расположенного у реки Мойки, под управлением Феликса Сумарокова-Эльстона. Женившегося на потомственной уроженке дочери князя Юсупова.
Григорий, казалось, не обращал никакого внимания на раболепные ухаживания за ним привратника.
– Оденьтесь, Григорий Ефимович, простудитесь, чай к зиме-с дело… – дворецкий пытался укрыть его же шубой.
– Прочь, лакей! – беззлобно крикнул на него Распутин. – Не стоит мне, лакею Господа, в овечьи шубы выряжаться. Буду гол как сокол! И чтоб ваши морды лакейские… – обратился он к мужчине являвшимся, как и управляющим имением. – Не смей в зад смотреть мне, как собаке. У-у, придворные халдеи! Всех вас вот так держу!..
Распутин сжал кулак перед лицом дворецкого.
Мужчина, завидев кулак, не смел более что-либо ещё говорить. Все же, отрезвив обстановку, едва пошатнувшись от чрезмерно выпитого алкоголя, Григорий, успокоившись, принял покорность со стороны главного лакея, позволив надеть на себя уличную одежду – шубу. Тут же, ощутив тепло, почувствовав бурлящий алкоголь, он вновь едва не взорвался, пожалев про себя привратника от того, что тот не был низкочинным собеседником, но и на всё согласным – просил лишь вызвать карету.
– Всё учтено-с, Григорий Ефимович. Дарья дала, посыльного запрягают. Вы уже не серчайте Григорий Ефимович, – урядник поймал его осознанную выдержанность, – мы никак не знали-с, что вы вот так сидели-с, сидели и…
Урядник не договорил, получив удар в лицо.
– Учить меня вздумал, собака!.. – произнёс Распутин стоявшему у дверей лакею.
Но тут же, пока тот не очнулся и не оброс злобой, к нему спешил успокоить упавшего от его кулака мужчину.
– Завтра, Никодим! Завтра прибудешь ко мне, и мы с тобой, словно лучшие друзья, по чарке красного выпьем, – произнёс Григорий.
Он хотел помочь бедолаге привстать, но от подоспевшей кареты к Никодиму поспешил каретный, приоткрыв дверь для гостя, тот спешил уладить и к управляющему дома Юсуповых, в указание которого и входил извозчик. Распутин сожалел, что так поступил, но теперь от продолжения гуляний его сдерживала его совесть, он спешил сесть в тарантас.
Время уже было позднее. Первый час ночи. Муж Зинаиды Юсуповой, истинной последовательницы рода Юсуповых, что проводила последней из хозяев дома буйного гостя, Сумароков-Эльстон относился к крестьянскому сыну Покровского села неоднозначно, с уважением, но тот быстро ему надоел, как не под стать его противоречивости. Супруга же не имела против к нему интерес и даже, по тайному её женскому естеству, желание сближения со «старцем», более как с мужчиной, чем правоверным, и склонности, в отличие от других женщин, к религиозному наставлению.
Распутин не раз бывал на набережной Мойки, 94, где располагался дворец Юсуповых, в частности, чтобы поговорить о высшем духовном поведении, а также при возможности употребить чарку с уважаемыми людьми, что было и крайне редко, при таких встречах Феликс Феликсович, глава семейства Юсуповых, редко употреблял алкоголь.
Но день рождения князя 17 октября являлся юбилейным годом его рождения. Тут и был отличный повод для Распутина сверх употребить, отвести свою незыблемость, поделиться с наивысшими представителями света России, равными, как представлял по себе крестьянский сын, с которыми он мог выпивать и спорить, как и с самим государем правления страной. К царю Николаю II он имел прохладу с тем, что тот всегда посмеивался над его убеждениями и не признавал его мнение, но лишь как жизненный лакей «простолюдина», как считал супротив большему числу света он царя российского государства.
Итак, на этот день в пятницу 1916 года Григорий закрылся от выпадения снега, по приметам который должен был выпасть ещё 1 октября на Покров день. И от того ли, что почувствовал он на себе лёгкий пух снежинок, Распутин поспешил в карету домой отсыпаться.
Прозорливый старец, как называли его в царских кругах знати и светского общества, которому на тот момент, несмотря на обросшее его лицо, было более лишь 45 лет. По своим меркам жизнедеятельности он ощущал себя юношей. Но у «юноши» этого было много опыта за плечами. Который и толкал его, словно наружу из некоего бытия, который его обременял и сжимал, как ощущал на своей родине Григорий Ефимович Распутин, сын крестьянина Новых по кличке «распутин»3, лучшего косаря Покровского села.
Но в эти года всевластный, казалось, он и вседозволенный «старец», как называли его в свете, не имел Распутин Григорий внутри себя полного упокоения домашнего очага и приюта, который он принимал на съёмной квартире, на Гороховой, 64. Это небольшая комната, схожая с подвальной кельей, находилась на углу дома. Принимая женщин, отчасти распускаясь, проводить такие приёмы в свете, как ни желалось бы ему, он не мог по статусу, собирая гостей в квартире, и иметь с ними лично что-то, кроме общений. Отчего у которого, если не у каждого горожанина она была на слуху. Единственное его упоение было – это углубиться в алкоголь и отлежаться, отстранив тем самым навязчивых посетителей – тем, что не в здравии, что было правдой, считая выпивку за недуг, а лгать Григорий Ефимович не то что не мог – не желал.
Праздничный день по поводу юбилея Феликса Сумарокова-Эльстона был обозначен лампадами проведённого в доме внедрения цивилизации электричества – освещением ламп накаливания. В сознании человек, сидевших за столом, кроме развлечений, принимая увлечения к самоанализу, кто более увлечённые прагматизмом, тем являл для себя новым прагматизмом бытия, как и развлечения в новом Санкт-Петербурге4 того времени, Распутин. Ярый противник всего новоявленного и желающий этим поделиться с друзьями.
За столом были богатые закуски, вина, настойки. Что влияли на «царского друга», располагая к фривольности.
– Кто бы мог подумать, Россия! – с возмущением сетовал гость.
Время близилось к полуночи. Распутин был изрядно выпивший.
– Страна немытых и рабов крестьянам отдана! Кто бы мог подумать!
– О чём вы, Григорий Ефимович? – спросил его сосед за столом напротив.
Тут Григорий Ефимович расширил взгляд. Слова ярости от недопонимания овладели им.
– О том! Мой дорогой друг, что земли и пашни, и реки скоро заполнятся кровью, на пастбищах пойдёт и полянах чуждая нам техника! Колосья хлебов будут гореть и полыхать! Народ взбунтуется от голода, наша пища превратится в ржаной затвердевший хлеб!
Тут кто-то едва слышно промолвил, сетуя своей жене:
– Слушай старика-то, когда ещё придется слушать откровения, чай и взаправду говорит, настанут лихие времена, – сказал один из гостей и перекрестился.
Это был каким-то образом попавший в общество начальника Московского военного округа коллежский асессор. Жена другого гостя, одна среднего достатка фрейлина при царском дворце, почитавшая Распутина как праведника, желала каждым днём бывать в его квартире. Побывав однажды там за советом, женщине на ту пору было 27 лет, замужем она состояла только первый год за офицером кавалергардского полка, которому на время их сватовства было уже 57 лет. Успокоив неровности брака, она продолжала облегчения морального состояния искать в «старце», и находила, и желала бы ещё, но страсть к вину «учителя» ограничивала их отношения.
Присутствующие снова припали к его изречению. Пугавшие высказывания «старца» отчетливо олицетворяли нынешние обстановки. Сопротивления городских жителей, тайности обществ коммунаров, явственнее становившиеся и всё больше не поддающиеся влиянию городской управы.
Вскоре слышимые голоса оставшихся гостей, становившихся реже к полуночи, выделяли своих ораторов.
– Да кто же осмелится угрожать России, Григорий Ефимович? – спросил голос.
Распутин в это время выбирал за столом закуски, вновь выделил свой образ ликованием под разросшейся бородой и, у подпоённого алкоголем, никто не знал, как заходили под ней желваки.
– Немцы! Эти рыцари-прохиндеи источают наше государство… подтачивают! Плетут сети заговоров!.. – едва Распутин не проговорился о недавнем разговоре его с одним из представителей германской элитной службы. – Губят Россию. Неужель не знаете?! Клеветники, обжоры! Прохиндеи разные! Один только Бог ведает, что может произойти, но я вам верою своей и знаниями Высшего говорю: народ бунтует. Царь спит!
Вдруг Распутин замолк. Как ни был он цареугодным подданым, но оставался всё же мужиком, крестьянским сыном. Предназначение в царской России класса, которым являлось только холопство. Своя, но неподневольная жизнь. Многие бы желали слушать «старца», что являлись из женского общества, но большинство из мужей не желали вслушиваться в патриотизм царского прозорливца. Часть из которых знали, какое влияние он имел на царицу и тем, что имел власть над недугом цесаревича Алексея Романова, имея статус целителя. Как сам Григорий, принимая такой статус, всё же не придавал этому значения публике, своим обществом имея другие интересы, продолжая жить насыщенной жизнью, установившейся в царской России с начала правления дочери Петра Елизаветы Романовой: балы, карточные игры, увеселения не замечала, растлевая чиновничье окружение, спад нравственности, соединение с новодумающим тайными обществами. На то забвение и увлечение коммуной и намекал Распутин. Однако сам не понимал в этом течении, как и не желая втягиваться в него, он ограничивался только самодостаточностью, лестью и расслаблением от алкоголя да яствами, больше всего он любил хорошо поесть и сладкое.
– Не будем сейчас к высказыванию, уважаемый Григорий Ефимович. Столь истинные высказывания по поводу монархии вам сейчас не к лицу, – высказался один из оставшихся гостей.
Распутин заходил желваками, он готовил ответ своему собеседнику, явно понимая, на что намекает гость. О лишних словах.
– Мир вам да благодать, – наконец высказал охмелевший разум «царского друга».
Тут оживились разговоры ещё стойких гостей, понемногу переходившие в споры с деловым переходом к вечерним играм. Распутин, также охладевший к политическим разговорам, почувствовав изрядно выпившим, решил собираться. Направленные духовные разговоры ввели его в транс праведности, захотелось отоспаться. «Умного понемножку», – посчитал он. Тут же встав, изрекши несколько слов, чтоб его не забыли, в довольствие и здравие царя, опустошив целиком рюмку, поспешил из-за стола. Явно демонстрируя неприязнь к тому, кто перечит его словам. Кто-то из дам просил его остаться, тот категорически отказывал, скрывая свою обиду в непонимании его. Игнорируя лица, высказывавшие против него, вышел из стола. Нечаянно задев скатерть, опрокинув оставленную кем-то рюмку красного вина. Остановившись, посчитав это за недобрый знак, суровым взглядом выискивая своего потенциального обидчика, посчитав за примету. Так его коренной недоброжелатель, которого Распутин так и не выискал среди поздних лиц торжества, член правой фракции, приписанный к довольствию московского чиновничьего аппарата, лизоблюд и пройдоха, ставленник Иосифа Морозовского Владимир Пуришкевич как ни в чём не бывало уже веселился в окружении собеседников. Никто бы и не заметил удаляющегося «царского друга», если бы не встретивший его дворецкий у дверей зала. И мимолётный взгляд отца юного Феликса Юсупова, не отыскав, словно успокаивающий лик, юного князя, Распутин решил, что завтрашний день он проведёт дома, завтра он позвонит маленькому.
Утро похмелья сдерживало в Григории Распутине желание что-либо делать, он, как обычно, попросил у горничной служанки, с которой имел обыкновение кокетничать, но более чего-либо из сношений далее не пользовал, уносясь мыслями иных деяний.
Так шли дни за днями. Подходили последние дни к концу 1916 года. За то время, что Распутин пытался воссоздать свое имя, его почти никто не слушал, не прислушивался. Его имя всё больше сочеталось с олицетворением пшеницы, что собирают и оставляют в амбарах. Те представители дворянства, что с появлением его в царском окружении шли его повидать, как чудо новоявленное, разбивались на отдельные секции или кружки. Его никто не приглашал. Редкие обращения в дом Юсуповых связывал лишь телефон, всё чаще с юным князем Феликсом Юсуповым. В речах с ним по телефону, которые сходили к подъёму от упадочного настроения князя, к проявлению других интересов, отговаривая от которых, Распутин не замечал, как сам желал быть их сторонником – в частности, ему нравилась жена Юсупова-младшего Ирина Александровна, «неистового дитя». Говорил Распутин при встречах с ней, с которой, зная об отношениях между супругами, желал если без тайных встреч, то приблизить её к себе. Но супружеское ложе для «старца» было больше всего, Распутин гнал такие мысли.
Она не желала ни слухов, ни сплетен, ни интриг. Довольствуясь общением с её мужем, вёл с ним дружбу, стараясь помочь, извлекая из него постыдный грех влечения юного князя к пассивности перед мужчинами. Навеянное склонение к тому от западной культуры тайных обществ. В самом деле, юный князь имел лишь лояльное к тому своё мнение, однако, не замечая, что ведёт к тому склонению сам.
15 декабря 1916 года Распутин набрал номер на телефонном аппарате в своей комнате. Телефонная связь была проведена не во всём доходном доме, но царская милость в лице императрицы Александры Фёдоровны считала это необходимостью для соединений царской четы с «царским другом».
– Алло, попросите к телефону князя Феликса Феликсовича, – говорил в трубку аппарата Распутин.
Три дня назад он прибыл из Старого Петергофа в городе Сарове. Ранее именно там предсказали Николаю II рождение престолонаследника. Чувствуя усиление смуты, Распутин вскоре в срочном порядке возвращается в Петроград.
Родовая болезнь Алексея Николаевича, перешедшая от связей древних родственников его матери Виктории Алисы фон Гессен Дармштадтской, в свете жены Николая II. Её бабка была инфицирована однажды при гулянии в саду, что повлияло на иммунную систему, изменив генную структуру, со временем явившись родовым проклятием, о котором узнал сам Николай лишь позже.
Роковая болезнь, ушедшая на три ветви поколений, тем самым создавая свою цепь генной мутации, из которой, вытекая из любви, далее по времени никак не сладившие с той любовью, которая была бы естественна для любого обывателя и патриота своей родины. Царь Николай Романов находился в разделении с самим собой, так и в заблуждении от патриотической любви и заботе о своей семье, что в итоге потерял свою корону.
Но у политиков свои планы, дела, и у горожан свои, патриоты свои. Те, кто относился к образу Распутина мыслями и действиями, имели лишь моменты, когда в их жизни происходили ярчайшие дни, запоминающиеся. Но так как это проявление жизни являло в себе осторожность, дабы не оступиться и пойти по направлению или, наоборот, войти в величайший образ общества, то Распутин Григорий Ефимович обладал огромным потенциалом власти над характерами людей. Однако, имея к сему и небольшой недостаток, полученный в обществе, где патриотизм, высокомерие и любовь к людям соединились в один клубок, Распутин был расточен в понимании доказательства о добродетели. Всё, что осталось у него, – это мысли, уединения и думы о сокровенном и, конечно, молитва. Покаяние о содеянном том или ином.
