Валерий Попов
Любовь эпохи ковида
Парадная Москва в середине пятидесятых была в отличнейшем состоянии. Дома в стиле «сталинского ренессанса», впитавшего в себя всю декоративную пышность ушедших эпох, были еще новые, яркие, и когда ты, задрав голову, любовался ими, было ясно, что лучше ничего на свете не может быть. Улицы были чистые, ухоженные, в магазинах сиял мраморный пол, продавщицы ласковые, в крахмальных кокошниках. В магазине «Фрукты», рядом с высокой аркой, каждое яблоко было румяно, лежало на отдельной пергаментной гармошке и сладко пахло. В Столешниковом переулке, плавно стекающем от главной улицы вниз, мы зашли по моей просьбе в магазин «Российские вина» и там ощутили «запах порока», сладкий и слегка липкий. Имелся тут и «разлив», откуда неслись веселые голоса, но Игорек, поморщившись, сказал: «Это не элегантно», – и вопрос был закрыт. Потом, целую нашу жизнь, фраза «это не элегантно» спасала нас от непродуманных решений.
И мы пришли с ним в знаменитый тогда «Коктейль-бар» (первый такой в России), где, по словам Игорька, «собираются все наши», и где он уверенно изображал завсегдатая (в шестнадцать лет!).
– Славик, умоляю! – высокомерно обращался он к красавцу-бармену. – Сделай мне два «Манхеттена», как обычно. Ну, ты знаешь.
Славик в некоторой растерянности смотрел на него. Кто такой? С виду – лопоухий школьник, но по тому, как держится… один из тех мальчиков, что живут в «высоких» домах. Такие все могут.
– Но… «Манхеттена»… мы не делаем! – неуверенно отвечал Славик.
Еще бы! В пятидесятые годы – и «Манхеттен»! В лучшем случае в меню мог стоять коктейль «Маяк».
– Ну прошу – сделай для меня! – гундел Игорек. – Исключительно приватно!
Слова его обволакивали мозг, подчиняли. В конце концов, чтобы отвязаться от опасного подростка, Славик что-то набухал из бутылок, спрятанных под прилавком, в зеленоватые хайболы, воткнул в смесь соломинки и красиво пустил стаканы к нам по отполированной стойке – и останавливались они точно напротив клиента. Класс! Игорек благосклонно кивнул, втянул через соломинку… и еще раз кивнул, уже более вдумчиво: «Да, это – настоящий “Манхэттен”!» Вспоминая тот вкус, теперь сомневаюсь: был ли в том «Манхэттене» вообще алкоголь? А какая, собственно, разница? Главное – чувство причастности.
– К сожалению, это единственное в Москве место такого уровня, – закатывая глаза, важничал Игорек. – Есть еще несколько подражаний… но! – Гримаса скорби. – Спасибо, Слав! Как-нибудь заскочу.
Гонор, которым мы обзаводились тогда, очень нам пригодился в последующей жизни.
– К сожалению, – сообщил Игорек на улице (теперь это уже, несомненно, был Брод, а не улица Горького), – мы должны спешить. Лубоцкой пригласил нас на премьеру «Травиаты», а нам надо еще заскочить переодеться!
И мы были вынуждены, увы, вернуться в социализм и при всем нашем великолепии погрузиться в коммуналку.
– Не хочется вам говорить, – встретил нас суровый Иван Сергеевич. – Но приходится. Саратовский Юрка приехал, ваш брат. Вон чемодан его. Пошел прогуляться. Назначил вам на шесть встречу у главных ворот Сельскохозяйственной выставки. Потом в Ригу куда-то едет, на Олимпиаду какую-то. Молодец, не то што… Хочет, говорит, вас угостить! – На мрачном его лице вдруг прорезалась улыбка. – Уважьте уж брата своего! Давно ведь не виделись!
Я, можно сказать, никогда.
– Но встреча будет в стиле регтайм! – озабоченно произносит Игорь.
– Это уж вам виднее, – говорит патриарх.
По дороге я спросил Игорька: что значит «в стиле регтайм»? Стопроцентно, он и сам этого не знал, и я волновался.
– Регтайм – это значит, как получится! – деловито отвечает он.
Но как только я увидел и обнял плотного, теплого Юру, добродушно улыбающегося, я сразу понял – с ним будет хорошо.
– Братики мои! Как я рад-то! – простосердечно проговорил он.
Но я заметил, как Игорек поморщился от «рад-то». Недопустимое просторечие. Игорек сам, кстати, родился в Саратове… но далеко ушел.
– К сожалению, наше время ограничено! – заявил он, глянув на запястье, где часов, кстати, не было. Но это мелочь. – Может быть, мы успеем пропустить по хайболу!
– Ну, это уж вы глядите, – с волжской растяжкой произнес Юра. – Вы места знаете.
Волжане, понял я, никогда не спешат. Он мне нравился все больше. А то уж больно какая-то взвинченная пошла жизнь!
Мы входим в пышные ворота ВСХВ. Вот она, советская жизнь… какой она должна быть! Фонтан «Дружба народов» – девушки всех шестнадцати национальностей (по числу республик), гигантские красавицы в нацкостюмах. Тогда это уже вышло из моды и даже снобировалось! И Игорек, соответственно, поморщился. Нет ни одного приличного места, где можно было бы пропустить по хайболу. Кругом лишь советская неоклассическая пышность! Замечу – совсем не то, что нынешний «узбекский евроремонт»!
Узбекистан тогда тоже склонялся к пышности – резной павильон, слегка напоминающий чудо-мечети Самарканда, и такой же разукрашенный уходящей роскошью ресторан.
– Ишь ты! – оглядывается по сторонам Юра. – Ну че? Может, тут присядем?
Игорь мучительно морщится. Он стремился показать Юрию современную Москву. Правда, не так чтобы очень стремился. А это что ж получается – «Назад в СССР», как еще в то время не пел Джон Леннон? Или уже пел? Но возвращаться в Советский союз было бессмысленно, потому как он никуда и не уходил, а, наоборот, – цвел, судя по выставке. Лишь Игорь стремился в неизведанное будущее. А я оцениваю время по запахам! Таких ароматов я еще не вдыхал… или – недовдохнул? Мясо – и чудные специи. Не зря ко мне вскоре приклеилось прозвище «зам по наслаждениям» и сопровождало потом всю жизнь.
– Годится! – Я потирал ладошки.
Игорь сел – но лишь на краешек стула. «Воротил харю», как говорят некультурные.
Подошел официант. Не узбек.
– Вы, ребята, обедать будете? Или так присели? – он кивнул на Игорька, «отворотившего харю» еще больше.
Но мы-то сидели плотно.
– Обедать, конечно! – Юра неторопливо расставляет свои волжские «о».
И официант явно выделил его.
– Тогда держите меню. Может, зеленого чая пока принести?
– Да! Чай! – радостно восклицаю я.
Бабушка всегда приговаривает: «Чай не пьешь – откуда силы берешь?» Хлебнем благодати!
– В чашках? Или чайник, побольше?
– Да уж чайник несите! – командует Юра.
Вот кто у нас настоящий бай! Круглолицый, загорелый, с ежиком на голове, ладони сомкнул на животе, вполне ощутимом. Сидит крепко, уверенно. Добродушно, но цепко оглядывает нас.
– Разные вы, братики! – вдруг говорит он.
Оценивает. Ну, а чего? Имеет право: он уже студент, стипендию получает! А мы? Значит, кто-то лучше, кто-то хуже, на его взгляд? Или – просто разные? Сейчас разберемся.
– Ну, чего будем брать-то?
Руководит! Я впиваюсь в меню. Чанахи! Харчо! Одни названия пьянят. Плюс запахи. И я расслабляюсь, и принимаю «позу Юрка». Что не остается незамеченным.
– К сожалению, мы вынуждены ограничиться чаем! – стальной голос Игорька.
– Да вы что? У меня денег – во! – Юра выгружает из пиджака лопатник. Тот даже стоит, не падает. Наш «волжский купец» хватает его своими короткими мохнатыми пальцами, пихает в пиджак. – Харчо пробовали? Нет? Говорят – вкуснота!
Игорек морщится – как вульгарно!
– К сожалению, самый дорогой продукт – не деньги, а время, – произносит Игорек. – Мы с нашим юным другом (это, видимо, я?) приглашены на приватную вечеринку. Опаздывать в тех кругах не принято.
– Так, понятно, – вздыхает наш гость… или мы его гости? Пауза. – Пойду, сброшу давление.
Да… Примитив. Но это на первый взгляд! «Наш медведь», как мы окрестили Юрка в его отсутствие, возвращается вразвалочку, не спеша, уверенно.
– Ну… я там все заказал пока.
– Где? – сардонически усмехается Игорек.
– В смысле там, куда уходил? – хочет «размазать» Юрка. Тот, кратко усмехнувшись (показывая, что шутку заметил, но считает неудачной), поясняет:
– Официанту сказал: три чанахи, три шашлыка. У нас тоже приватная вечеринка, чай!
Слово «чай», если кто забыл, означает не только бодрящий напиток, но и силу, уверенность.
Все решил. Садится уверенно. Пахан!
Ммм! Несут!.. И через полчаса мы откидываемся… переполненные, но довольные.
– Ну че? Может, выставку поглядим? – предлагает благодушный Юра.
– К сожалению, нет! – Игорек встает. – Но, думаю, ты и один справишься? По законам столицы… платит гость! К сожалению, мы спешим!
– А меня не возьмете?
– Увы, нет! – разводит руками Игорек. – В Москве всё… расписано до мелочей. Если дома уже не увидим тебя – пока!
Жестоко… Но так играют «холодные виртуозы»!
И нам удается все!
– Это со мной! – небрежно кидает Игорек похожим на двух королев контролершам Большого театра и те, поклонившись, пропускают нас.
Всемогущ! Они даже смотрят нам вслед, обсуждая, видимо, кто этот всесильный юноша, который тащит с собой еще и приятеля?
– Спецзаказ! – сказал он величественной билетерше на этаже, и мы вошли в ложу.
У бархатного барьера, над театральной бездной восседали важный седой генерал с солидной женой ему под стать. Удивленно обернулись: они, видимо, ожидали более представительных соседей. Или вообще не ожидали? Но Игорек произнес: «Добрый вечер!» настолько благожелательно и в то же время строго, что те ответили с кротким вздохом: «Добрый вечер!», и повернулись к залу, смирившись с реальностью.
Игорек разыгрался. Мы с ним ерзаем на маленьких стульчиках второго ряда, «егозим», как сказала бы бабушка, супруга генерала поглядывает на нас с интересом, генерал – с осуждением на супругу, потом – на нас. Игорек мгновенно делает суровое лицо, даже сводит брови: генералу должно быть стыдно за мысли о том, что он оказался в ложе с недостаточно серьезными ценителями оперы, пусть даже юными. Генерал отворачивается, что-то шепчет жене, и по ушам их видно, что они улыбаются, и я уже деловито запоминаю этот момент и то состояние, когда сил нам просто некуда было девать! И вот свет в зале плавно погас, а занавес озарился снизу, и дирижер во фраке, но без волос, раскланялся перед публикой. Сдержанные аплодисменты.
– Пока я от аплодисментов воздержусь, – непринужденно начинает Игорек разговор, рассчитанный, видимо, на всех. – На римских гастролях маэстро был, увы, не в лучшей в форме! – Игорек выдает скорбную гримасу.
«Что за меломаны такие, недоростки, молоко на губах не обсохло, а туда же!» – возможно, думает генерал. Но, поразмыслив, важно кивает.
Зазвучала музыка – сперва вкрадчиво, потом громче. Генерал вслушивался – но уже без прежнего доверия (Игорек посеял-таки смуту, как настоящий театрал). Ну что за Игорек… Испортил старику удовольствие – возможно, последнее в его жизни! Зачем? Но зато показал себя!
– Наш Марк! Первая скрипка! – вздыхает Игорек в момент скрипичного соло. – Сегодня играет как никогда!
Генеральша с уже не скрываемым интересом глядит на Игорька, да и генерал тоже. Но на жену – осуждающе: «Ты зачем сюда пришла? На Игорька любоваться? Ну – великолепен. Ну и что? А я тебе – кто? – читалось в его взгляде. – В театре надо на сцену смотреть!»
Да! Опасно «театральное море»! Но Игорек плавает в нем легко.
И тут грянула «Заздравная», напоминаю – Верди, тогда еще исполняемая по-русски, а не на родном языке композитора, и я, замерев, внимал гениальной музыке – и словам:
– Подни-имем, поднимем же чаши веселья…
Цитирую по памяти. Сейчас, возможно, текст изменен по программе 12+.
– …и жадно прильнем к ним устами!
Игорек мгновенно это изобразил, «закинув рюмочку». Генерал вдруг захохотал: ему понравилось. Мы, кажется, задружились, и слушали, чуть ли не раскачиваясь вместе в такт, взявшись за руки.
– …ловите сча-астья миг златой, его тяжка-а утра-ата. Промчится без возвра-ата он жизнью ма-аладой!
«Без разврата!» – шепнул мне Игорек, но, поймав строгий взгляд генерала, тут же сделал невинное лицо: я что – я ничего.
Мне показалось, под левым глазом у генерала мелькнула слеза (или это стекло пенсне «сбликовало»?).
«Ему-то ловить “миг златой” явно уже поздно», – с сочувствием подумал я. Теперь бы я так не подумал. «Спокойно!» – сказал бы я. Но тогда смысл спетого меня пронзил. Действительно: «Ловите счастья миг златой!.. Промчится!». Но где же его ловить? Я с волнением глянул на Игорька: он, кажется, тоже в упоении, и даже прикрыл глаза… или вздремнул чуток? Я толкнул его, и он, вздрогнув, сразу «честно» вытаращил глаза – мол, я не сплю! Потом он так делал не раз. «Да, прэлэстно, прэлэстно!» – забормотал он.
Запела Виолетта Валери (она же наша партнерша по настольному теннису Нелли Мешкова), и Игорек, конечно, откомментировал:
– Узнаешь? Наша партнерша по настольному теннису! Там она выглядела грациозней.
Генерал уже смотрел на нас с уважением. С соседями ему повезло! И даже поддержал диалог:
– Да уж, на чахоточную она не похожа!
Неожиданно расшутился! В этот раз на нас, включая и генерала, осуждающе поглядела его жена. Настоящая «театральная интрига». Возбуждает чувства. И завел это – Игорек. Театр в театре!
Даже интерес к происходящему на сцене как-то угас. Наша взяла! Страдания Альфреда и Виолетты были нам пока что не близки. Внимание мое привлекла только печальная ария отца Альфреда – кажется, Жермона, – умолявшего своего блудного сына, увлекшегося этой шлюхой Виолеттой, вернуться в родное лоно (логово?). Не знаю, как это лучше сказать. Тучный папа неплохо пел:
Ты забыл край ми-илый свой,
Бро-осил ты Прованс родной,
Где так много сладких дней
Было в юности твоей!
…Вернись скорей!
Мо-олю Альфред!
Но запомнил я эту трогательную арию только благодаря тому, что Игорек сопровождал ее уморительной пантомимой: молитвенно складывал пальцы, закатывал глаза – очевидно, проводя параллель между происходящим на сцене и его собственными непростыми отношениями со своим падре, или «предком» (как мы тогда говорили), Иваном Сергеевичем. Все уже поняли, что главный герой в этой постановке Большого театра СССР, конечно же, Игорек, и не сводили с него глаз. И даже из соседних лож.
И – апофеоз! Самое изысканное общество «приближенных» – у служебного выхода Большого театра. Заключительный акт, не предусмотренный (или-таки предусмотренный?) гением Верди и талантом автора либретто. Игорек оказался вдруг главным в той элегантной, раздушенной толпе, состоящей из людей самых близких и допущенных. С какой-то непостижимой ловкостью, никого, вроде, не задевая, но никого и не забывая, он струился в той толпе, целуя ручки, а кого-то даже целуя в щечку. Да-а! Юрок с его чанахами тут не канает! Волшебный летний вечер! Не был ли он самым лучшим в жизни? Моей. Или – Игорька. Возможно, он путал имена, а порой и должности присутствующих здесь, но на успех его это никак не влияло – если он приписывал кому-то чужие успехи, это все равно льстило. А он был щедр! Может быть, не все его знали, скорее – никто не знал, но все были приятно поражены появлением этого ангелоподобного юноши, раздающего комплименты, а некоторым – и замечания (пользуясь особо близкими отношениями). «Ай-ай-ай! – грозил Лубоцкому пальчиком. – В Японию, значит, не едете? Отпуск себе устроили? – Тут сверкнул отблеск угрозы. – К себе в Вишневку, в степной Крым? Понимаю. Не Ялта, но зато все наши, свои! Эх, и я бы… Но! Пардон! Законы большого света жестоки, – поясняет Марку, – вынужден вас покинуть! Эта невозможная Аглая Тихоновна появилась опять! Но вы ж понимаете!» – и он грациозно «оттанцовывает» чуть влево – и вот уже лобызает унизанные алмазами персты Аглаи Тихоновны, всемогущей, видать, старухи! Которая вряд ли, при всем при том, может посодействовать реальной жизни Игорька! Но тут он бескорыстен. И Аглая Тихоновна к нему благосклонна – хотя работает тут он уже «на грани провала». Чуть устал? «В Японию, значит, не едете?» Та в недоумении: видимо, и не собиралась. «Значит, в Вишневку. Угадал? – грозит ей пальчиком. – Не в Вишневку?» Я замер. Сейчас все рухнет! Нет. Блестящее фуэте! «Ах, в Плетневку! Ну это, разумеется, уровнем выше, мы с вами понимаем!.. Ах, ниже – просто сестра ваша там живет? Понимаю… – сочувственно кивает. – Бедная женщина! Ах, вдова замминистра? Ну ясно!» – с облегчением, а то распереживался уже. И – смелый ход: «А я должен вас поругать!»
Я зажмуриваюсь. Это конец. Но – слышу и открываю глаза:
– Вечер прохладный… Почему вы не носите боа! Нет?.. Ну – берегитесь! Я вам его подарю!
Аглая Тихоновна, чувствуется, не прочь. И не важно, кто этот очаровательный юноша, раздаривающий боа! И перед которым – это ясно – распахивается любая дверь!
– Так когда в Плетневку? – уже запанибратски. – Смотрите, нагряну!
Та в приятном ужасе застывает! И, жестоко бросив «графиню», Игорек уходит… в простой народ! Впрочем, не в такой уж простой.
– Ох уж эта Трофимова! – доносится его утомленный голос. – Четыре кикса в одной партии! Да. Своды Большого театра такое слышат впервые!
Изысканная толпа разбредается, и мы остаемся одни.
– Ох уж эти… – наконец, подходит ко мне… Последний акт его вымотал. Зато какой успех! – Все грозятся в гости! – вздыхает он.
Все грозятся в гости? Интересно – куда? Видимо, в Филимонки, раков ловить! – усмехаюсь я про себя.
– Так ты думаешь, Юрка мы чрезмерно пригнули? – вдруг говорит он.
– Похоже на то.
– Займись этим! – дает указание.
Уже вымотанный, но заботится о гармонии! Состоялась бы та премьера без него? Возможно. Но сильно бы проиграла.
И самое удивительное, что этот удивительный юноша, затмивший самого Верди, через неделю после той премьеры пошел в школу с книгами и ранцем… Правда – в десятый, последний класс! Как все… Ну, конечно, не как все. Уверен, что преподавательский коллектив целиком состоял из очарованных им Аглай Тихоновн – и проблем не было. К тому же эрудиция его была столь огромна, что школьная программа занимала в ней ничтожную часть. Золотая медаль! Кому же, если по справедливости, как не ему?
Да, с кузеном мне повезло. Любуясь им, и я продвинулся в жизни. И первым своим «блеском» я обязан ему. Кому же еще? И не только первым учеником, но и джентльменом, и бонвиваном, и даже меломаном я стал, подражая ему.
И вот мы с Игорьком стоим на улице Горького, там, где она расширяется в Пушкинскую площадь, и мимо нас длинной лентой идут грузовики, и в каждом кузове пляшут, машут, поют красивые, яркие, молодые, разноцветные люди – Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве, 1957 год. И мы – чувствую я – вовсе не посторонние здесь, представляем наше поколение вполне достойно: с золотыми медалями – после короткого собеседования зачислены в самые престижные вузы: я – в Ленинградский электротехнический, Игорек – в Московский авиационный. И красивая гибкая негритянка, приплясывая в кузове, посылает нам поцелуй – именно нам. И, наверное, история наша правильно идет, если сейчас мы, два красавца и отличника, здесь стоим и весь мир нас любит!
«Как хорошо, – думаю я, – что вся жизнь еще впереди, и мы еще успеем исправить то… что уже испортили».
Закончив первый курс, мы с Игорьком устремились в Крым. Не к Аглае Тихоновне в Плетневку (зачем она нам?), а в литературный Коктебель, с запахом моря и полыни! Поэзия – вот что тогда меня влекло. И Игорек эту мою склонность поощрял и даже благосклонно курировал, делая замечания. Я именовался тогда Полутораглазый Стрелец, а его мы, смеясь, назвали Начальник АХО (административно-хозяйственной части), он отвечал за материальную сторону, которой, увы, не существовало. Нас с ним обчистили еще в дороге – на каждой станции нам назойливо что-то предлагали, несли прямо к колесам – и мы издержались. С трудом наскребли средства на съём полухлева – о дощатую стенку с другой стороны терлась хрюкающая свинья. Когда же ее зарежут? Созрела! Пора! Может, и нам достанутся хотя бы уши. Хозяйка (очередная Аглая Тихоновна), без конца намекавшая на свое блестящее прошлое, нам благоволила и разрешила, как она выразилась, «щипать» крыжовник. Возможно, не только его, но и ее. Поэтому мы, «блистательные негодяи», как определил Игорек (живущие, правда, почему-то в хлеву), трагически исчезали из своего прибежища ранним утром и отсутствовали допоздна. Чтобы, не дай бог, не перепутать крыжовник с чем-то еще. Сопровождающие нас иногда под покровом ночи «недурные девчонки», лишь услышав хрюканье, покидали нас… И нам облегчение! Завтра рано вставать. Свинья терлась и, кажется, даже кокетничала.
Так низко мы не падали еще никогда. Даже сказать «чудовищная бедность» было стыдно – настолько это совпадало с реальностью. Ведомые смутным инстинктом, мы забрели однажды на кухню столовой и столкнулись с острой социальной проблемой – поварихи зычно обсуждали дележку оставшегося в котлах. И мы услышали: «свиньям», и были потрясены. То есть наша соседка по хлеву питается регулярно (хозяйка как раз работала в столовой), а мы, несущие в массы культуру, голодны! Но нищенство нам претило. Мы выбрали более романтический, хотя и опасный, путь.
Не знаю, как он называется на блатном жаргоне, – до этой компании мы еще не опустились (или не поднялись). Возможно, мы были новаторами. Я двигался в очереди, в пространстве, отделенном от зала барьером. Предназначение этого барьера мы понимали слишком даже хорошо – чтобы не уносили еду, не доходя до кассы. Но два брата – это не один брат! Нанюхавшись запахов, мы шли на дело. Я двигал перед собой два подноса. На синий, скажем, поднос, я помещал блюдечко с двумя кусочками хлеба (натюрморт «Нищета и благородство»), на второй (скажем, желтый, чтобы не перепутать) ставил две тарелки борща, пару порций фаршированных перцев, два компота из сухофруктов… И все. Мы же не бесчинствовали! Лишь самое необходимое для выживания! После этого я деловито и даже слегка рассержено передавал этот поднос через барьер Игорьку, выкрикивая раздраженно что-нибудь вроде: «Галя, Галя! Ты тут забыла. Он сейчас все принесет!» Два брата-акробата… Игорек поднос брал (нагруженный неслабо), и нес к столику, где, желательно, сидела женщина с детьми, но без мужа. Так легче строился диалог, снимающий напряжение (и подозрения). Я скорбно оплачивал на кассе хлеб (на это средств пока что хватало), отвлекая на себя внимание: «А сдача?! Как нет сдачи? Почему? Ладно, забирайте себе!» И гордо шел с хлебом на блюдечке к Игорьку. «Ты заигрался!» – шипел он. Ревновал! Его-то талант оставался незамеченным… до поры. Однажды кассирша куда-то отлучилась и, возвращаясь, столкнулась нос к носу с Игорьком, несущим поднос, который она не видела у кассы (профессиональная память!) и точно не пробивала: «Э-э! А платить?» Игорек замер – та на его пути стояла, как бочка. Бросить поднос и бежать?
– А разве надо платить? – спросил Игорек настолько изумленно, что кассирша, смутившись, ушла.
Может, она подумала, что уже есть в стране регионы, где не надо платить? Но эта версия скоро отпала – возле кассы появился высокий жилистый паренек (возможно, ее сын?), кассирша показывала на нас, он весело кивал.
«Приведение приговора в исполнение» несколько оттянулось, но ненадолго. Вечером мы валялись возле цистерны с сухим (деньги на вино, как ни странно, находились). Все в Коктебеле было наполнено негой в этот час. Теплая пыль, в которой мы как раз отдыхали от дневных забот, желтое солнце, садящееся в море. Для полной идиллии не хватало какой-то мелочи – и вскоре мы ее получили. Нависнув над нами, как коршуны, они били нас ногами в остроконечных ботинках. Такая мода? Или это им выдается в качестве спецобуви? Не успели спросить – они уже разбежались. Причем, несколько ударов было нанесено по лицу – видимо, чтобы на нас остались отметины и нас не пускали в приличное общество. Хотя те, что стояли у бочки с сухим, были за нас! «Ай-ай-ай!» – приговаривали они. Но очереди, правда, не покидали. Слегка покачиваясь, мы встали. Расстройства особого не было. Ну что ж – за дело! Такова жизнь.
Игорек предложил, «исключительно ради любопытства», заглянуть в милицию – может быть, нам будет оказана какая-то правовая помощь. Но там мы увидели тех же хлопцев, бодро хохочущих, – вместе с дежурным офицером они отмечали победу! А тут, так сказать, появились и доказательства их победы – мы.
– Простите, – чопорно произнес Игорек. – Мы, видимо, ошиблись дверью.
– Иди, иди! – согласился дежурный. – Смотри только, о косяк не хряснись! А то еще скажешь, что это мы!
Дружный хохот.
«Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла, мы совсем не скучаем…» – процитировал я. И мы покинули этот берег с легкой грустью.
Зато Москва встретила нас с распростертыми объятьями.
– О! Получили, значит! – вскричал Иван Сергеевич и захохотал.
Ранее я никогда не видел его таким счастливым. Так он радовался нашим «рабочим травмам» в виде радужных пятен на лице. Мы скромно молчали.
– Да-а! – сказал мой отец, оказавшийся тут же. – В вашем возрасте я все больше книжки читал!
– Понимаю. Деревенское детство, – высокомерно проговорил Игорек. – Но мы, к сожалению, в нашем возрасте все уже прочли!
– Конечно! Теперь осталось только по мордáм получать! Это они к девкам, к девкам ходили! – ликовал Иван Сергеевич.
Какая клевета! Но мы не стали оспаривать эту версию… поскольку наша выглядела еще неказистей.
Отец мой пытался как-то обуздать «разгул реакции», который учинил Иван Сергеевич, и обратился к нам:
– Нет, хорошо, что вы дружите! Любуюсь вами! Но тут говорят, уж больно вы «теплые» каждый день!
Он, видимо, подводил разговор к теме пьянства и борьбы с ним. Между тем, аккурат посередине стола, стояла почти пустая бутылка старки, которую как раз собирались прикончить наши старики. И, видимо, мы нашим появлением внесли некоторый дискомфорт, и даже досаду. Попрекают нас пьянством, а между тем оба они, без сомнения, дунувши и причем крепко, что, кстати, должно нас, скорее, соединять, нежели разъединять.
– Мы готовы совершить еще одно путешествие… искупительное! – скромно сообщил я. – Куда-нибудь в глушь!
Тем более, что каникулы истрачены только наполовину.
– В Саратов, может? – усмехнулся отец. – А что? – Они с Иваном переглянулись. – Пускай! Тут как раз Нина звонила, сестра. Главврачом ее назначили в санатории. В «Черемшаны», возле Саратова. Зовет!
– Во! Им там хари как раз еще подчистят! – захохотал злобный Иван Сергеевич.
Что это за санаторий такой? Или он просто любит так отдыхать, с членовредительством?
– Нина сказала, что и Юрка туда приедет, с практики, – добавил отец.
– О! Вот Юрка-то шею им и намылит! – гнул свое хозяин.
– Надеюсь, вы не хотите, чтобы мы предстали перед нашим кузеном нищими? – скорбно произнес Игорь.
Во-во! Отлично! Тем более, что, действительно, у нас есть перед Юрой должок.
– Ну… прэлэстно! – произнес отец любимое свое слово и, вытащив из пиджака, шлепнул на стол пачку ассигнаций. – Премиальные выдали, за новый сорт! И еще столько бы дал, чтобы с вами поехать! (Блеснула слеза?) Да не могу – посевная у меня!
– Думаю, создание мощного семейного клана стоит потраченных усилий и энной суммы! – произнес Игорек.
– Ишь ты… клан! – Тут Иван Сергев не без гордости, наконец, взглянул на сынка и вытащил откуда-то из исподнего горсть купюр. – Только Юрку с панталыку не сбивайте – он мужик серьезный.
– Не собьем! – твердо пообещали мы.
И вторая пачечка шлепнулась рядом с первой. Как говорили мы с Игорьком: «После полуночи игрокам пошла карта».
БРАТАНИЕ
– Ну что, устроим братание? – предложил я.
Мы подплывали к цели нашего путешествия – Хвалынску. Отец настоял, чтобы мы именно плыли, и мы не пожалели.
Хвалынск хвалился церквями, уютными домиками, тонущими в зелени.
– Родина Петрова-Водкина, великого мастера! Его книгу «Хлыновск» читал? – Игорек, естественно, взял инициативу на себя. – Но во многом Кузьма не прав…
С его комментариями мы прогулялись по городу и даже зашли в музей, где полотен великого мастера, увы, не оказалось, зато в витринах красовались банки с изделиями местного плодоовощного комбината (аппетитными, но, увы, за стеклом), а главный зал был посвящен юности члена политбюро ЦК КПСС Михаила Суслова, начинавшего карьеру здесь.
– Мог бы вложиться и активней в этот городок, – сделал ему замечание Игорек. – Мог бы выхлопотать пару полотен Кузьмы.
С Кузьмой, похоже, Игорек уже побратался. Осталось – с кузеном.
Мы сели в допотопный автобус («Раритет!» – оценил его Игорек) и поехали в «Черемшаны».
– Чего-то Волга тут совсем не широкая! – переживал я. Ввязавшись в это дело с подачи отца, я чувствовал ответственность за все, даже за погоду. – Да и не жарко!
– Будет тебе жара! – пообещал, обернувшись, водитель и не обманул.
В котловине, среди невысоких меловых гор, где стоял санаторий – точно, была жара!
– Милые мои! Как вы выросли-то! – Нина Ивановна в белом халате выбежала из своего кабинета, и я вздрогнул: самая красивая из всех братьев и сестер!
Мы вошли в ее просторный кабинет. Здесь после уличного пекла веяло прохладой.
– Юрка прям убивался, что не смог встретить вас. На практику направили, в Красный Кут. Ничего, скоро увидитесь. Отдыхайте пока. Юлечка, проведи ребят! Да – в шестую! Потом – в столовую.
– Палата номер шесть! – усмехнулся Игорь.
– Да. Пока пустая у нас! – просто ответила тетя Нина.
Терраса, заставленная койками, темноватая из-за нависших ветвей.
– А где же здесь цепи для буйных? – воскликнул я.
Мы продолжали духариться.
– Видимо, временно сняли – к нашему приезду! – предположил Игорек. – И, кстати, напрасно, – зловеще добавил он.
– Вообще-то у нас опорно-двигательный аппарат лечат, а не психов! – сказала вдруг пожилая Юлечка, видимо, обидевшись.
– Какие койки можно занимать? – робко спросил я, надеясь с ней примириться.
– Любые! – отрезала она. – Переодевайтесь! – приказала строго, как больным. – Жду вас на крыльце!
– Да… Все тут по делу! – отметили мы, появившись в столовой. – Исключительно опорно-двигательный аппарат!
Аппарат, как говорится, один, а дефектов много. Большой выбор! Красота, действительно, тут «хромает».
– Кто приехал сюда в надежде потерять невинность – тот просчитался! – усмехнулся Игорь.
Но это не касалось, разумеется, нас – несколько жадных взглядов мы словили. Но… тетя не одобрит.
– Пока сидела – была ничего! – так жестко оценили мы одну из красавиц.
Впрочем, после кисломолочного ужина мы почувствовали прилив сил. Я предложил Игорьку «оглядеть наши владения», и мы вскарабкались на холм. В кустах застряли сгустки жары, и когда мы задевали ветки, эти «заряды» вылетали с хлопком, будто птицы. С вершины увидели круглую танцплощадку в котловине, между белых, как головы сахара, невысоких гор. Жизнь кипела! Тут лечились труженики Поволжья, одновременно торопясь отдохнуть – а когда же еще? И перед нами замелькали, как в калейдоскопе, все виды разгула по-волжски. Или «по-нашему, по водолазному» – мы взяли этот слоган из районной газеты города Сызрань, где, проплывая по Волге, наша посудина делала остановку…
