Валерий Пылаев
Волков. Велесова ночь
Глава 5
Затвор лязгнул. Хищно, нетерпеливо и чуть глухо – я положил чуть больше смазки, чем обычно. Но так даже лучше: там, куда я отправляюсь, любая осечка или заклинивший в стволе патрон могут стоит жизни. До изобретения солидола оставалось еще лет двадцать, но и купленный в оружейном магазине за углом немецкий «Баллистол» тоже был неплох. Излишки понемногу сотрутся об одежду через час или два пути, так что перестараться я не боялся.
Винтовку, как и ту самую кашу, маслом не испортишь.
– И далась она тебе, княже. – Петропавловский щелкнул ногтем по прикладу. – Взял бы лучше немецкий карабин. Или американский.
Я молча помотал головой. Не объяснять же товарищу, что при всем уважении к зарубежным оружейникам я бы не променял творение Сергея Ивановича Мосина ни на один из ныне существующих образцов. Мы с «трехлинейкой» вместе прошли две мировых войны и бессчетное количество заварушек поменьше. И пусть в этом мире конструкция чуть отличалась от привычной, альтернатив я не искал.
Закончив с винтовкой, я положил ее на стол к остальному арсеналу. Наган, нож и небольшой топор. Все самое простое и надежное, то, что прослужит две недели или даже целый месяц без особого ухода – вряд ли у меня найдется время ковыряться с оружием. Полсотни патронов, смена белья, вещмешок, плащ, легкое шерстяное одеяло, компас… если он вообще будет там работать. Фляга с водой, спички, сухари, сушеное мясо, соль и прочая мелочевка.
Только самое необходимое. И ровно столько, чтобы унести на себе, не теряя в подвижности. Очень может быть, что мне придется изрядно побегать и по городу, и даже за его пределами – в том случае, если мой старый товарищ предпочитает не сидеть на месте. Поиски могут занять немало времени, и, будь у меня его побольше, я бы, пожалуй, постарался тайком снарядить полноценную экспедицию. После моих похорон жандармы наверняка устроили основательную чистку, однако в Петербурге еще остались отчаянные храбрецы, которые умеют не болтать лишнего и за деньги пойдут куда угодно.
Даже если их поведет мертвец.
Но я не собирался ждать. Сильный Владеющий, да еще и восставший из могилы, – не то шило, которое можно хранить в мешке вечно. Стоит мне начать действовать, как колдун сообразит, что не довел дело до конца, – и во второй раз уже не ошибется. На его стороне сейчас доверие наследника престола, запредельный авторитет и вся мощь полицейской машины и отдельного корпуса жандармов.
На моей – только Фурсов с Петропавловским. Я бы, пожалуй, рискнул связаться и с Горчаковым, однако его светлость просто исчез. Ходили слухи, что его даже арестовали и день или два держали в Петропавловской крепости, но потом все-таки отпустили. Видимо, новоиспеченный император Иван опасался разозлить столичную знать и воздержался от решительных действий. Во всяком случае, до коронации.
В общем, расклад выходил так себе. И пусть пока я официально пребывал на глубине трех аршинов под землей и мог спокойно разгуливать по Петербургу с минимальной маскировкой, рано или поздно вступить в игру все равно придется. И к тому времени неплохо обзавестись хотя бы парочкой козырей.
– Отлежался бы еще, Вовка, – тоскливо проговорил Петропавловский. – В гроб и то краше кладут, а ты невесть куда собрался… А сам еле ходишь!
На мгновение я даже подумал последовать совету. Я вошел в эту квартиру позавчера – грязный, хромой, со сломанными ребрами, единственным рабочим глазом и повязкой чуть ли не на половину лица. Крепкий сон и сытная трапеза по пять раз на дню сделали свое дело, однако даже мое прежнее тело едва ли смогло бы полностью вылечить такие раны за неполные трое суток.
А это справилось – вопреки и ожиданиям, и даже известным мне законам бытия. Будто схватка с колдуном каким-то образом спровоцировала рывок некоторых способностей до былого уровня, а кое-где даже выше. Пока я едва ли смог бы выдать заклятие или ритуал высшего ранга, однако физические возможности впечатляли. Ребра еще слегка ныли, зато оба глаза теперь видели не хуже прежнего, а дырки в груди и черепушке заросли. Еще немного, и тело восстановится полностью и, похоже, даже станет сильнее и крепче. Впрочем, неудивительно: этот мир определенно куда богаче энергией, а работа Таланта в предельном, форсированном режиме ускорила естественный рост. В конце концов, то что нас не убивает…
Обязательно попробует еще раз.
– Ничего, не сломаюсь, – буркнул я, подхватывая с пола армейский вещмешок. – Просто небольшая прогулка, всего и делов.
Из зеркала в прихожей на меня смотрел Володя Волков. Лицо, которое я успел изучить до мельчайших деталей. То же самое, что и несколько дней назад… и все-таки другое. Чуть заострившееся, худое. Лишенное последних остатков юношеской округлости, будто я восстал из могилы повзрослевшим сразу на несколько лет. Недобрая складка между бровей намертво впечаталась в загорелую кожу, а темная поросль на щеках и подбородке стала чуть гуще.
Шрамов, да и вообще хоть каких-то следов от пуль, не осталось. Во всяком случае, тех, что можно увидеть глазами. Но черты все равно неуловимо изменились, будто Талант проделал свою работу по чертежам, которые прихватил из того мира. Вряд ли хоть кто-то из знакомых смог бы заметить преображение, однако я сам видел, что в чуть мутном отражении появилось куда больше меня прежнего, чем было раньше. Гибель и возрождение перекроили лицо, а взгляд окончательно превратился в тот, что я наблюдал сотни лет подряд.
Из темных глаз вчерашнего гимназиста Володи Волкова на меня смотрело создание, разменявшее вторую тысячу лет жизни. Глубокий старик – мрачный, ехидный и бесконечно усталый, недавно добавивший в копилку многочисленных собственных почти-смертей еще одну, ставшую поистине жемчужиной недоброй коллекции. Тот, кто, пожалуй, и рад был бы уйти на пенсию и там умереть, но никак не мог оставить уже давно нелюбимую работу.
– Упертый ты, как тот баран, – вздохнул Петропавловский. – Но спорить с тобой… Ладно уж, давай хоть провожу. Фурсов нас там, небось, уже заждался.
По лестнице мы спускались тихо, крадучись. Я даже не поленился снять сапоги и нести их в руках, чтобы не грохотать по ступенькам. Не то чтобы в пять утра весь дом еще спал, и вряд ли среди жителей доходного дома так уж много осведомителей тайного сыска, но лишний шум мне уж точно был ни к чему. И если на почтальона, стекольщика, городового или даже попрошайку-оборванца вряд ли обратят внимание, то вооруженного человека в походном облачении уж точно запомнят. Моя нехитрая операция требовала совсем немного времени, однако провести ее следовало без единого свидетеля.
И непременно внизу – чтобы потом не рухнуть с трехметровой высоты на какую-нибудь арматуру или острые камни.
– Где вас там черти носят? Только за смертью и посылать.
Фурсов ждал нас в парадной не больше получаса, но, похоже, уже успел замерзнуть на сквозняке: поднял ворот плаща, убрал руки в карманы и сердито шмыгал покрасневшим носом. Утро выдалось на удивление сырым и прохладным – даже для сентября в Петербурге. Тяжелые тучи повисли над крышами еще со вчерашнего дня, а теперь из них помаленьку накрапывал дождик.
Впрочем, так даже лучше: меньше найдется желающих прогуляться в такую рань. Даже шпику, подменившему местного дворника, не захотелось вылезать в серую хмарь. Обычно топот, стук дверей и шкрябанье метлы начинались еще затемно, однако сегодня нерадивый соглядатай, похоже, решил остаться в теплой комнатушке и поспать подольше.
– Ну, как тут вообще? – Петропавловский на всякий случай огляделся по сторонам. – Видел кого?
– Тихо как в гробу, – проворчал Фурсов. – Приличные люди спят еще – только вам неймется.
– Уже не рад, что я вернулся? – Я опустился на корточки и достал из кармана кусочек заговоренного мела. – Потерпи уж – немного осталось.
– Да я-то рад… Только что вы задумали такое – не пойму.
Я так и не поделился с товарищами планами. Хотя бы потому, что если кто-то из них попадется – не сможет рассказать ни куда именно направился восставший из могилы капитан Волков, ни что он вообще собрался делать.
– Во дает… – изумленно прошептал Фурсов. – Ты смотри, что творит…
В тот раз я проводил ритуал в спешке, почти наугад. Рисовал символы как попало, лишь бы получилось хоть что-нибудь. Конечно же, не запомнил и половины, и теперь, даже после пары дней размышлений и возни с черновиками, имел все основания опасаться, что повторить схему уже не получится. Или она выйдет чуть иной: вообще не сработает… или наоборот – сработает слишком хорошо, и проход между мирами окажется стабильным и так и останется болтаться в парадной, приманивая упырей и оставляя следы, которые я собирался замести так хорошо, как умел.
Но, на мое счастье, все вышло как надо и с первого раза: стоило мне провести лезвием ножа сверху вниз, как Прорыв задергался в полумраке парадной, заискрился неровными краями и тут же принялся сужаться, явно намереваясь полностью исчезнуть через минуту-другую.
– Совсем с ума сошел, – неодобрительно буркнул Петропавловский. – Надо оно тебе вообще?
На мгновение я и сам засомневался – снова. Слишком уж опасной вдруг показалась собственная затея, и слишком уж мало у меня на самом деле было оснований думать, что по ту сторону Прорыва действительно найдется тот, кто поможет расхлебать кашу, которую колдун старательно готовил последние несколько лет, щедро сдабривая адское варево кровью, интригами и уродливой магией.
След в подземелье у бункера запросто мог быть отпечатком не сапога, а копыта какой-нибудь очередной твари из мертвого города. Хитрой, осторожной или просто слишком редкой, чтобы попасться воякам из Георгиевского полка. Я мог ошибиться, а все мои домыслы об участи отставного фельдфебеля Игоря Никитина могли оказаться лишь домыслами – и ничем больше.
Но если план получше и существовал, придумать его я так и не смог.
– Надо, – вздохнул я, закидывая за плечи протянутый Фурсовым вещмешок. – Еще как, братцы, надо.
– Ну, раз так – бог в помощь. – Петропавловский неловко перекрестил меня и отступил на шаг. – Сказал бы хоть, чего искать там собираешься…
– Правду. – Я поправил ремень винтовки и, развернувшись к Прорыву, улыбнулся. – Как всегда – правду.
Глава 6
Мертвый город встретил меня без особой радости – тут же швырнул в лицо горсть то ли пыли, то ли мокрого пепла. В прошлый мой визит здесь царила тишина… Во всяком случае, пока не начинал верещать кто-нибудь из местной разнообразной и прожорливой фауны. Но сейчас, в конце сентября, в эти почти тропики, похоже, пришло что-то вроде сезона дождей.
На полноценный ливень скудная здешняя природа так и не сподобилась, зато сам воздух оказался настолько влажным, что гимнастерка на груди и плечах тут же начала липнуть к телу. Ветер тащил водяное крошево и, казалось, дул со всех сторон одновременно.
Я стоял под открытым небом. Можно сказать, на улице: когда-то дом Петропавловского в этом мире наверняка выглядел точно так же, как и по ту сторону Прорыва, но разразившаяся когда-то катастрофа и стихия сравняли его чуть ли не до фундамента. Соседние здания сохранились чуть лучше: стены еще стояли, а кое-где даже остались несколько этажей. И только со стороны улицы лежала огромная куча битого кирпича. Ветер подвывал среди почерневших остовов, однако я все равно услышал, как по асфальту и битому кирпичу шкрябают неуклюжие когтистые лапы.
Вряд ли проделанная мною дверь между мирами излучала так уж много энергии, однако местные обитатели ее все-таки заметили. Или просто учуяли принесенный ветром аппетитный запах человеческой плоти. Я не успел даже сбросить ремень винтовки с плеча, как из мокрого утреннего полумрака ко мне устремились тощие когтистые фигуры.
Около дюжины, с трех сторон разом. На мгновение даже мелькнула мысль рвануть обратно к Прорыву, однако он уже сжался до размеров крохотного лаза, через который смогла бы пробраться разве что собака, но уж точно не человек в полном походном облачении.
Пришлось драться. Медленно отступая, я сбросил со спины вещмешок, а потом избавился и от винтовки. Огнестрел может изрядно проредить толпу вокруг еще до рукопашной схватки, однако пальба наделает слишком много шума. И наверняка привлечет кого-нибудь покрупнее и поопаснее упырей. Вряд ли крупные хищники вроде Рогатого или небесного летуна размером с пассажирский авиалайнер выйдут на охоту в такую погоду, зато леший точно не поленится вылезти из своей берлоги, чтобы позавтракать. А уж жабам и вовсе положено любить дождь и сырость.
– Давайте, любезные. Попляшем. – Я прокрутил в руке топор, привыкая к весу лезвия. – Подходите по одному.
Зубастые, конечно же, не послушались и навалились сразу, кучей, больше мешая друг другу, чем объединяя усилия. Я встретил первого ударом в темя, а второму снес голову, уже отступая. Пожалуй, для такой схватки скорее подошла бы шашка или длинная кавалерийская сабля, однако они мало годятся в качестве рабочего инструмента – а я, собираясь, сделал выбор в пользу универсальности.
Впрочем, я без особого труда компенсировал недостатки оружия изрядным опытом, так что в драке с упырями плотницкий инструмент проявил себя по меньшей мере неплохо: порхал сердитой стальной бабочкой, отделяя от тел зубастые морды и конечности. А когда я свободной левой рукой достал еще и нож, дело пошло вдвое быстрее. Разум почти отключился, понемногу погружаясь в боевой транс, и тело работало само по себе.
Удар, уклон, еще удар – и отступление. Медлительные и слабосильные твари никак не могли угнаться за мной, однако само их количество все еще представляло изрядную опасность. И мне приходилось все время двигаться, чтобы не оказаться зажатым в углу или между искалеченных туш.
Смертельный танец длился недолго. Заправленному под завязку местной энергией телу явно не терпелось опробовать новоприобретенные способности, и оно выдавало все, на что оказалось способно. Даже не самые удачные мои выпады отбрасывали упырей чуть ли не на десяток шагов, опрокидывая на камни и ломая хрупкие кости, а одного я и вовсе разрубил надвое, прочертив лезвием топора наискосок, от покатого тощего плеча до самого пояса.
Тяжелый солдатский сапог опустился на череп твари, превращая его содержимое в кашу, и я встретил последнего упыря ударом крест-накрест, двумя лезвиями одновременно. Нож и топор едва слышно лязгнули, встретившись, и уродливая голова взмыла в воздух, разбрызгивая во все стороны черную жижу.
Несколько мгновений я простоял без движения, вслушиваясь в завывание ветра среди развалин. И не зря: все до одного упыри лежали без движения, и все же наша возня привлекла кого-то еще. Неторопливого и грузного, однако достаточно крупного, чтобы у меня не возникло никакого желания повстречаться с ним лично. Когда где-то со стороны улицы послышалось тяжелое сопение и грузные шаги, я поспешил подхватить свой скарб и убраться подальше.
От ближайшей стены осталось совсем немного: дверной проем и немного ветхой кирпичной кладки вокруг, однако ничего лучше рядом не имелось, и я съежился за укрытием. Как раз вовремя: топот с улицы сменился хрустом камня и влажным шлепаньем гигантских лап. Кем бы ни была тварь, явившаяся на шум, ей явно оказалось не так уж просто протиснуться сюда через руины. Я сидел тихо и на всякий случай даже задержал дыхание, однако когда из-за стены раздался треск раздираемой плоти и громкое чавканье, не удержался и все-таки выглянул.
И едва удержался, чтобы не выругаться.
Жаба оказалась… нет, пожалуй, даже не огромной, а поистине монструозной. Чуть ли не вдвое крупнее той, что я зарубил шашкой в свой самый первый день в мире по ту сторону Прорыва. Да и выглядела куда солиднее: шерсть на спине и боках росла заметно гуще и была не болотного цвета, а совсем темной, почти черной. Неровные бугры на голове и холке соединялись в сплошной костяной гребень, по обе стороны которого из тела торчали острые шипы.
Видимо, эта тварь прожила на свете куда больше себе подобных, раз уж отрастила такие украшения. И все эти годы она уж точно не отказывала себе в еде: толстые когтистые лапы едва держали огромное туловище, и почти при каждом шаге жаба касалась им земли. Волочилась толстым колыхающимся брюхом прямо по камням – наверное, поэтому белесая чешуя и вытерлась чуть ли не до блеска.
Колоссальные размеры внушали уважение и даже оторопь, но самой жабе, пожалуй, только мешали. Я с трудом мог представить, как она скачет и охотится с таким весом. Впрочем, сегодня ей повезло: я оставил после себя достаточно бездыханных туш, и одна из них уже успела отправиться в необъятный желудок. Пасть с обломанными и затупившимися от старости зубами работала не хуже мясорубки, с одинаковой легкостью перемалывая и плоть, и хрупкие кости.
Покончив с упырем, жаба тут же неторопливо двинулась к следующему, а потом и вовсе плюхнулась на брюхо и принялась чавкать лежа, загребая еду передними лапами. Зрелище оказалось настолько отвратительным и одновременно занятным, что я даже рискнул еще немного высунуться из-за остатков стены, чтобы получше рассмотреть, как очередная половина туловища исчезает в пасти, колыхая тощими когтистыми конечностями.
И, разумеется, мое любопытство тут же было наказано: стоило мне приподняться чуть выше, как кирпич под локтем не удержался в кладке и, устремившись вниз, с грохотом разлетелся на несколько частей.
– Да твою ж… – прошипел я себе под нос.
Жаба тут же перестала жевать, а потом и вовсе выплюнула недожеванную упыриную ногу. И после этого медленно поднялась обратно на лапы и с вальяжностью двухэтажного автобуса развернулась в мою сторону. Здравый смысл явственно намекал, что все это время я мог потратить на побег. Или просто укрыться получше, съежиться за остатками стены и надеяться, что сытный завтрак покажется гигантской твари интереснее, чем поиск источника звука.
Поздно. Я застыл на месте. И смотрел – прямо в наведенные на меня неподвижные «блюдца» размером с мою голову каждое. Обычно глаза нечисти поблескивали желтым, оранжевым или зеленым, но эти почему-то напоминали две бездонные черные дыры, которые будто вобрали и приумножили весь полумрак вокруг.
Я не видел даже зрачков. Это… нет, не пугало, а, скорее, завораживало. Разум безмолвно кричал об опасности, однако чутье подсказывало, что все идет именно так, как надо. И пока я стою неподвижной статуей, ничего не случится.
И я стоял. Мгновение шло за мгновением, жаба пялилась на меня, а я на жабу. Нас разделял какой-то десяток шагов, и даже со всем своим колоссальным весом она наверняка могла бы преодолеть дистанцию достаточно быстро, чтобы снести остатки стены и атаковать… но вместо этого просто смотрела. И только когда гигантская голова повернулась обратно к недоеденному упырю и вместо темноты в глазнице жабы показалась белесая пелена, я наконец сообразил, в чем дело.
Тварь была слепа. Отлично слышала и наверняка могла учуять запах крови хоть за километр, но видеть и охотиться уже не могла. Хищник, почти вершина пищевой пирамиды мертвого города, превратился в падальщика и доживал свой век, питаясь мертвечиной или чужой добычей. Толстая чешуя, шипы на спине и размеры надежно защищали ее от любого представителя местной фауны, и даже небесный летун едва ли выбрал бы жабу в качестве обеда.
Я дождался, когда она снова увлечется трапезой, и, уже не скрываясь, убрался сначала за угол, а потом и на соседнюю улицу.
Здесь дома сохранились получше. Настолько, что я даже начал понемногу подыскивать себе убежище. Передохнуть, очистить оружие от упыриной крови, возможно, перекусить… Или даже забраться повыше и оборудовать себе наблюдательный пункт. Соорудить постель, заделать окна обломками кирпичей или досками, если от них хоть что-то осталось. Сложить из кирпичей печку и развести огонь, в конце концов. Свет я смогу скрыть, а запах дыма вряд ли привлечет местную нечисть.
Зато наверняка заинтересует того, за кем я сюда пришел.
Глава 7
Котелок сердито зафырчал, вздрогнул и выплюнул из-под крышки струйку воды. Огонь тут же отозвался недовольным шипением и почти погас, но через несколько мгновений снова разгорелся, облизывая закопченное круглое донце. Я не стал дожидаться, пока кипяток снова хлынет наружу, и, подсунув под дужку ствол винтовки, достал из печки свой… Завтрак?
Можно сказать и так. Сушки в приготовлении не нуждались, однако я не представлял себе утро без кофе. Пакет весил меньше половины килограмма и занимал в вещмешке не так уж много места, так что даже расчет и экономия не стали причиной отказываться от одного из немногих удовольствий… А в этом мертвом мире, пожалуй, и единственного.
Я размолол зерна рукоятью ножа, ссыпал в кружку, залил кипятком, и моих ноздрей тут же коснулся привычный аромат, который перебивал и дым из самодельного очага, и уже ставший привычным сырой и чуть пряный запах с улицы. Даже здесь, на высоте чудом уцелевшего пятого этажа встречался и вездесущий зеленый мох, и другая растительность.
Здание – его остатки – подозрительно напоминало то, что в начале двадцатого века построили для компании «Зингер», а уже при Советах переименовали в «Дом книги». Только стояло оно почему-то не на набережной канала Грибоедова, а чуть дальше. Там, где в обоих известных мне мирах пересекались Невский проспект и Большая Конюшенная.
Я провел здесь достаточно времени, чтобы заметить, как сильно этот Петербург отличается от двух других. Будь у меня такая цель, я непременно набросал бы карту со всеми рукавами Невы и не поленился бы найти… что-то. Фотографии, документы, пленки, дневники – хоть какие-то свидетельства, способные пролить свет на случившуюся в этом мире катастрофу.
Но другие поиски были важнее. И я уже пятый день подряд покидал свое убежище на рассвете и отправлялся бродить по мертвому городу, пока темнота не загоняла меня обратно в Дом книги. Понемногу я превращал его в самое настоящее жилище, где постепенно появлялось все, что нужно неприхотливому человеку. Засохший мох со стен и остатки мебели на этажах служили топливом для очага, а вода из канала неподалеку, хоть и фонящая излучением, годилась и для кофе, и даже для супа из мясных консервов. Простого смертного такая диета наверняка прикончила бы за считаные месяцы или даже дни, однако мой организм справлялся и с радиацией, и с грязью, и со всеми видами болезней, которые смогли уцелеть в этом мире.
Пожалуй, подземный бункер, который мы с Иваном отыскали в прошлый раз, был удобнее и уж точно куда безопаснее моей нынешней берлоги, зато она располагалась буквально напротив Казанского собора, а я каждую свою вылазку начинал с подъема под чудом уцелевший купол. Да и с Дома книги улицы просматривались неплохо – на несколько километров во все стороны.
Я подхватил кружку с самодельного столика, подошел к амбразуре и, потягивая кофе, принялся наблюдать за соседями. Несколько дней назад двор внизу облюбовали упитанные коротконогие твари, похожие одновременно и на коз, и на тапиров. От первых уродцы получили чуть загнутые острые рога, а от вторых – хобот на морде. Не такой основательный, как у слона, однако достаточно подвижный и гибкий, чтобы орудовать им не хуже конечности.
Наверняка «тапиры» переваривали и животную пищу, но все эти дни питались зеленью, обильно произраставшей на развалинах внизу. Глава стаи – самый крупный и мощный, с обломанным справа рогом – не брезговал и побегами со стен, куда мог дотянуться, а его супруга и полдюжины толстопопых деток понемногу обдирали хоботками мох с камней. Поначалу твари приходили только в светлое время суток, но потом пообвыкли и даже остались ночевать.
Я не возражал: по сравнению с большинством местных обитателей «тапиры» выглядели сравнительно безобидными. И наверняка предупредили бы, вздумай появиться по соседству упырь или кто-то из крупных плотоядных. Впрочем, пока хищники сюда не совались: то ли их по непонятной причине отпугивал запах дыма из моего очага, то ли туша застреленного мною неподалеку лешего выглядела достаточно убедительно.
Этакий предупреждающий знак: чужая территория. Здесь живет новый хищник. Не самый крупный, зато проворный и очень злой. Доселе неизвестный, а потому опасный вдвойне.
Не влезай – убьет.
Похоже, я незаметно для себя самого встроился в местную экосистему, отобрав у предыдущего владельца охотничьи угодья площадью в несколько кварталов. Границы моих владений начинались примерно у Казанского собора и заканчивались на набережной Мойки, а с восточной части проходили вдоль канала Грибоедова – там, где в моем родном мире построили очередной выход из метро.
Здесь я его так и не нашел: от дома на углу остались лишь развалины, и я мог только догадываться, был ли под ними вход в подземелье или нет. Чуть дальше, у перекрестка Невского и Садовой переходы под проспектом затопило водой, а ничего похожего на вестибюль в здании Гостиного двора не наблюдалось. По косвенным признакам я догадывался, что этот мир остановился и погиб примерно в середине двадцатого века, но точнее определить пока не мог.
Как не мог и даже предположить, когда именно, сколько лет назад случился катаклизм, превративший Северную столицу в руины, людей в кровожадных упырей, а местную фауну – в гигантских чудовищ. Половину домов сравняло с землей, некоторые выглядели так, будто ветшали и рушились веками, но остались и те, которые не тронула катастрофа и пощадило даже само время. То ли в этом мире тоже когда-то существовали могучие колдуны, способные защитить свое жилище от стихии, то ли дело было в удачном стечении обстоятельств – кое-где в соседних зданиях уцелела даже мебель.
Но одно точно: катастрофа случилась внезапно, буквально за несколько дней. Может быть, за неделю или полторы. Никто не пытался консервировать помещения, не оборудовал в подвалах или на этажах склады с продовольствием или оружием и не ставил на улицах кордоны из грузовиков и танков, чтобы остановить наступающую стихию.
Чудовища не пришли в Петербург извне, а будто появились в одночасье. Неведомая сила – настолько огромная, что я не мог даже представить ее масштабы, – изменила весь город… или весь мир. И ее отголоски я чувствовал до сих пор. Все здесь, от самого крохотного обломка кирпича под ногами до воды в моей кружке, фонило остатками мощи, которая катком прошлась по улицам, размалывая человеческую цивилизацию и перекраивая само бытие по новым лекалам.
С тех пор могло пройти два года. Двадцать… Или двести – считать время стало некому, и оно потеряло всякий смысл. Я не был уверен даже, что сами законы физики в этом мире работают так же, как и в двух других. Мертвый город словно сошел со страниц книг о будущем после конца света, только реальность оказалась мокрой, серой и невзрачной. Совсем не похожей на красочные картины пустоши, наполненной ревом могучих двигателей, где потомки выживших после ядерной войны расплачивались друг с другом крышками от «кока-колы».
В дождливый день Петербург и по ту сторону Прорыва не блистал обилием красок, а здесь и вовсе превратился в выцветшую и потрескавшуюся фотографию, будто этот мир спешил поскорее избавиться от всяких остатков жизни. Даже в мирно пасущихся на развалинах «тапирах» было что-то… нет, не то чтобы зловещее или мрачное – скорее просто тоскливое. Взрослые твари методично обдирали низ уцелевших стен соседнего дома, и даже безрогие малыши не резвились и не бегали по двору, играя, как это непременно делали бы их ровесники, порожденные овцой или коровой. Они то ли боялись привлечь хищников шумом, то ли в принципе не интересовались ничем, кроме еды… Будто какие-нибудь роботы, которым создатель почему-то поленился прописать мало-мальски достоверный рабочий алгоритм.
«Тапиры» двигались настолько сонно и неторопливо, что я не сразу заметил, как их поведение изменилось. Самка еще ковыряла стены хоботком, а вот почтенный отец семейства почему-то прекратил трапезу и, вытянув шею, замер и шумно засопел. То ли вслушивался в шелест ветра среди руин, то ли учуял новый запах и теперь изо всех сил втягивал воздух, пытаясь разобрать, что это. А через несколько мгновений занервничал и молодняк: мелкие твари тоже перестали глодать камни и засеменили к центру двора под защиту рогов патриарха.
Кто-то или что-то приближалось. Точно не жаба и не великан вроде Рогатого – их бы я непременно разглядел из своего «гнезда». И вряд ли упыри – младшая зубастая нечисть всегда выдает себя шумом еще издалека. Вариантов оставалось немного, так что я отставил кружку с кофе, на всякий случай проверил наган на поясе и принялся высматривать крадущегося среди руин лешего.
Мой взгляд привычно скользил по развалинам от набережной канала до Большой Конюшенной, выискивая трехметровую лохматую фигуру… и не находил. Однако «тапиры» внизу нервничали все заметнее, и их тревога понемногу передавалась и мне. А чуйка еще и подливала масла в огонь, намекая на опасность. Пока еще не вполне сформированную, но серьезную и близкую – во всех смыслах.
Я уже успел убедиться, что лешие обладали запредельным по местным меркам интеллектом. Умели не только выслеживать добычу, но и искать самый лучший момент для нападения… и самую подходящую жертву. Разумный и здравомыслящий хищник скорее предпочел бы атаковать мелкого «тапира» или самку.
Но этот явно нацелился на меня.
И, возможно, в самом что ни на есть прямом смысле. Я успел расставить на всех лестницах Дома книги нехитрые ловушки, и хоть одна непременно бы сработала. Но внизу все еще было тихо. Значит, неведомый враг пока не добрался до здания… И на улице его тоже нет.
Прячется? Наблюдает?
На его месте я бы поступил так же. Нет ничего проще и эффективнее, чем зайти с подветренной стороны и без лишней спешки подняться на самый верх соседнего дома. Крыша напротив чуть пониже моей берлоги на пятом этаже, однако дыра в стене со стороны канала достаточно велика, чтобы с той стороны улицы было видно чуть ли не все помещение. Во всяком случае, ту его часть, где стоит постель и самодельная печь с котелком. Расстояние около пятидесяти метров – в самый раз для прицельного выстрела.
Тело уже готово было упасть на пол и откатиться в укрытие, но я усилием воли заставил себя остаться на месте. Снова взял чашку с кофе, отхлебнул, поставил обратно и принялся усердно изображать, что ничто в этом мире не интересует меня больше, чем суетящиеся внизу «тапиры».
Глаза скосились так, что на мгновение показалось, что они сейчас провернутся куда-то внутрь черепа в попытке зацепить хоть краешек крыши напротив – но без толку. Запах кофе перебивал все остальные, потому я весь превратился в слух. Обычный человек на таком расстоянии едва ли смог бы распознать хоть что-то, но мои чувства уже обострились до предела, и ухо даже сквозь шелест ветра и возню «тапиров» все-таки уловило тихий металлический звук.
