Валерий Шамбаров
Свердлов. Оккультные корни Октябрьской революции
Если же разбирать реальные факты, то общее разъедание государства – было. Но представлять дело так, будто кругом, во всех государственных и политических структурах внедрились одни масоны, заняли все ключевые посты и вредительствовали, глубоко неверно. В Думе среди депутатов было 30 масонов. Меньше 10 %. Но оппозиционным было подавляющее большинство Думы! Поэтому неча на одних масонов пенять. Ох как у многих деятелей, никогда в жизни не имевших отношения ни к каким ложам, тоже оказалась «рожа крива». Поскольку гораздо более опасным и губительным оказывалось не прямое, а косвенное воздействие масонства. А именно – пропаганда. Она во все времена являлась мощнейшим оружием «вольных каменщиков», обрабатывая и формируя так называемое «общественное мнение». А на Россию она шла уже два столетия подряд. Под флагами «просвещения», «цивилизованности», «свободомыслия», «прогрессивных» учений и теорий.
И добивалась куда большего, чем вовлечение в ложи десятка-другого неофитов. Она заражала сотни тысяч людей. Ослабляла национальные устои всего народа. Особенно верхушки. Не сразу, постепенно, исподволь, год за годом, десятилетие за десятилетием. И добивалась своего. Дворянство, интеллигенция, буржуазия по-прежнему оставались православными, но многие начали смотреть на посещение храма просто как на красивую традицию. Зачитывались бестселлерами масона Ренана, «объяснявшего» Евангелия и Деяния Апостолов с рациональной позиции. Запоем глотали книжки Ницше, Папюса и прочих антихристианских авторов. Увлекались спиритизмом, оккультизмом, астрологией, хиромантией. А как согласовать с Православием возникшую среди молодежи моду на самоубийства?
У рабочих вера была покрепче, но и они начинали смотреть сквозь пальцы на то, что их дети обходят стороной церкви, а вместо этого тянутся в социалистические «рабочие школы» – что ж, дело молодое, пусть «просвещаются», авось в люди выйдут.
Конечно же, все россияне искренне считали себя патриотами. Но при этом интеллигенция и студенты переписывали друг у друга стихи Веневитинова:
Грязь, вонь, клопы и тараканы,
И надо всем хозяйский кнут,
И это русские болваны
Святым отечеством зовут…
И восторгалась ими, это было «модно». Как и сочувствие «революции». Это вошло на уровень «общепризнанного», делить все явления на «реакционное» и «прогрессивное». Причем отождествить «прогрессивное» с либерализмом и западничеством. Как ни крути, снова напрашивается сравнение с сегодняшним днем, когда народ под влиянием пропаганды признает некие «демократические ценности», хотя никто их в глаза не видел, кроме кучки воров. И хотя львиная доля россиян не получила от демократии ничегошеньки, кроме бед и несчастий.
Ну а в начале ХХ века такая «общепризнанность» взглядов привела к тому, что любой человек, ежели сам себя считал «прогрессивным» и хотел выглядеть таковым в глазах окружающих, перенимал и либеральные взгляды. А взглянув на деятельность либеральных партий, нетрудно прийти к выводу – какая разница, кто там у них был масоном, а кто не был? Все в одну дуду дудели, все были оппозиционными царю и правительству.
Но все же оппозиционные течения были разнородными. И в целом нельзя говорить о простой «арифметической сумме» всех антироссийских сил. Скорее, о их «геометрическом», «векторном» суммировании. Так, большинство либералов, конечно, не желало крушения России. Напротив, они были уверены, что стоит им получить власть, как страна под их мудрым руководством еще больше усилится, чем при царе. А «Запад нам поможет». Сепаратистов интересовало отделение их регионов. Плюс максимальное ослабление России, чтобы она не смогла подавить отделения. Поэтому их планы и планы либералов не совпадали. Социалистов интересовала не только борьба с самодержавием, но и последующая борьба с либералами. За власть. Поэтому они блокировались с кем угодно, в том числе с сепаратистами. А были и силы, желавшие не либерализации, не ослабления России, а однозначного ее крушения. Но либералы в своей слепоте этого не видели, охотно идя на союз с революционерами всех мастей. Желая использовать их как инструмент давления на власть и наивно полагая, что смогут держать их под контролем.
Однако и революционные движения отнюдь не были едиными! Напротив, в ходе революции, во время последующей «реакции» они кололись и дробились. По поводу программ, по поводу стратегии и тактики, а нередко просто из-за взаимоотношений лидеров. Социал-демократы перессорились с эсерами, эсеры – с народными социалистами и т. д. и т. п. Если спуститься на уровень ниже и взять одну партию, социал-демократов, то и внутри нее единством не пахло. Были большевики, меньшевики, независимо от них держали себя сторонники Троцкого.
Но даже и среди большевизма единства ничуть не наблюдалось. Он делился и почковался на множество группировок и группировочек, и Ленин являлся лидером только одной из них. А были и «ликвидаторы» (сторонники ликвидации нелегальных организаций и борьбы легитимными средствами), «отзовисты» (сторонники отзыва своих депутатов из Думы и перехода к сугубо нелегальной борьбе), «примиренцы» (Зиновьев, Каменев – сторонники примирения с Троцким), «правдисты» (группировавшиеся вокруг редакции «Правды», чья позиция во многом расходилась с ленинской), «богдановцы» (Луначарский и др., соединявшие большевизм с мистикой и богоискательством), были и «ультиматисты», «впередовцы», «красинцы»…
И все они ожесточенно грызлись между собой. Такое положение в партии было, конечно, ненормальным. И если в 1906 году на IV съезде произошло формальное объединение различных ветвей социал-демократии, то теперь большевики-ленинцы предприняли противоположную попытку. Сплотиться самим и отмежеваться от «чужих». Троцкий начал организовывать международную социал-демократическую конференцию в Вене. Но Ленин в противовес ему созвал в январе 1912 года свою конференцию, в Праге. Она приняла резолюции, осуждавшие прочие группировки, клеймившие их «оппортунизм», и избрала свой, большевистский ЦК.
Ради солидности, чтобы создать более весомый орган, противостоящий оппонентам, формировался этот ЦК наскоро, без особого разбора. Наводили тех, кто под руку подвернулся и казался «верными». Членом ЦК стал, например, полицейский провокатор Малиновский. Вошел в высший орган партии и столь сомнительный тип, как Шая Голощекин, очутившийся к этому времени за рубежом и попавший на конференцию непонятно от кого. Для непосредственной работы внутри России было образовано еще и Русское бюро ЦК. Тоже скомпонованное из случайных лиц, «на живую нитку». А чтобы сделать эти органы более гибкими (и опять же, более солидными в количественном отношении) было решено пополнять их путем кооптации. Не собирать же каждый раз конференции – это дорого, накладно, хлопотно. Подобная практика и установилась. Вводились те или иные активисты, в том числе находившиеся в России. На одном из первых заседаний в ЦК был кооптирован Сталин.
Но, рассмотрев лагерь «внутренних» врагов Российской империи, надо коснуться и внешних. То есть, по большому счету, мирового масонства. Хотя еще раз подчеркну, что структуры «вольных каменщиков» многослойны. И их позиции в описываемое время были совершенно неоднозначны. Во Франции и Англии масоны составляли весомую силу в правительствах и парламентах. Их ослабление России никак не устраивало. Это было бы для них смертельно. В воздухе пахло войной, один за другим следовали то Марокканские, то Балканские кризисы. Но Франции и Англии была нужна Россия послушная, легко регулируемая. Чтобы не выдрючивалась из-за своих национальных интересов, как впоследствии это делал Алексеев. И Франция с Англией двурушничали. Одной рукой выделяли царскому правительству займы, кредиты, демонстрировали дружбу и поддержку на международной арене. А другой рукой вскармливали и подзуживали либеральную оппозицию. Которая в своем оголтелом «западничестве» давно уже пела с голоса Парижа и Лондона.
Однако сильная Россия была нужна Парижу и Лондону только до поры до времени. Поэтому, так сказать, «третьей рукой», они заигрывали и с сепаратистами, и с социалистами. Хотя российские сепаратисты понимали, что от Англии и Франции реальная поддержка им в ближайшем будущем не обломится. И ориентировались в основном на Германию. По пути с потенциальной военной противницей России, Германией, было и еврейским ложам. Но даже и в «союзных» западных державах промышленных и финансовых магнатов встревожили бурные успехи нашей страны в развитии экономики. И начался новый виток по активизации антироссийской подрывной деятельности.
Инициаторами выступили уже упоминавшиеся крупные американские банкиры и иерархи ложи «Бнайт Брит» Якоб Шифф, Соломон Лоеб, Кун. В США в 1912 г. состоялся сионистский съезд, на котором Лоеб призвал: «Собирайте фонд, чтобы посылать в Россию оружие и руководителей, которые научили бы нашу молодежь истреблять угнетателей, как собак. Подлую Россию, которая стояла на коленях перед японцами, мы заставим встать на колени перед избранным от Бога народом».
Была создана особая организация для развертывания борьбы с Россией и Самодержавием. Начинание охотно поддержал видный британский банкир лорд Мильнер, один из руководителей «Великой национальной ложи Англии». Примкнул и близкий ему клан Ротшильдов – британских, французских и австрийских банкиров. И германские банкиры Варбурги, родственные Ротшильдам… Якоб Шифф поддерживал и укреплял отношения с заметными российскими оппозиционерами – Керенским, Милюковым, Аладьиным.
И в это же время произошло маленькое, почти незаметное событие в партии большевиков. В ЦК был вдруг кооптирован Свердлов. С какой стати его решили ввести в руководящий орган партии, непонятно. Он все еще находился в ссылке. То есть как бы кооптировали «мертвую душу». Кто предложил его кандидатуру, тоже неясно. Протоколы тогда велись отрывочно, а то и вообще никак. Может быть, Голощекин приятеля вспомнил? Как бы то ни было, решение было принято. А в конце 1912 года «товарища Андрея» заочно ввели и в состав Русского бюро ЦК. Можно ли считать, что внезапное возвышение Свердлова и активизация «сил неведомых» совпали по времени случайно? Или?..
9. Туруханская глубинка
В Петербург Свердлов добрался в конце декабря 1912 года. Здесь уже полгода издавалась легальная «Правда», а в октябре прошли выборы в IV Государственную Думу, где возникла целая фракция большевиков – Бадаев, Муранов, Петровский, Малиновский, Самойлов, Шагов. В столицу к этому времени переехала и сестра Якова Михайловича – Сарра, она получила медицинское образование и начала работать врачом. Через сестренку «товарищ Андрей» наводит контакты все с тем же М.С. Ольминским – для связей с зарубежьем, с большевиками-думцами, с редакцией «Правды» – Еремеевым, Бонч-Бруевичем, Молотовым, Савельевым, Самойловой. Узнает, что сам он уже не только член ЦК, но и член Русского бюро ЦК.
Ленин и его соратники появлению в Питере Свердлова очень обрадовались. Дело в том, что легалы из «Правды» вызывали массу неудовольствия в эмиграции. Они стали вести себя как обычная редакция газеты. Публиковали то, что сами считали нужным, формировали номера по собственному разумению, задавали настрой по собственному усмотрению. Видели события совершенно иначе, чем из Женевы, и освещали их отнюдь не так, как хотел бы Ильич. А вокруг «Правды» и фракции Думы складывалась и особая партийная группировка «правдистов» руководствовавшаяся тем направлением, которое определяла газета.
И Ленин надеялся, что столь радикальный революционер как Свердлов сможет стать его «руками» и навести желательный порядок. Он писал Якову Михайловичу: «…Дела в Питере плохи больше всего оттого, что плох «День» (условное название «Правды»)… Если верно, что №№ 1-й и 3-й или 3-й и 6-й стоят за осторожность с реформой «Дня», т. е. за промедление изгнания теперешних редакторов и конторы, то это очень грустно (под номерами указаны депутаты Думы, 1-й – Бадаев, 3-й Малиновский, 6-й – Петровский) … Необходимо посадить свою редакцию «Дня» и разогнать теперешнюю. Ведется дело сейчас из рук вон плохо… Надо покончить с так называемой «автономией» этих горе-редакторов. Надо Вам взяться за дело прежде всего… Взять редакцию в свои руки…»
И Свердлов принялся за дело. Укрылся на квартире Бадаева и Самойлова, не выходя на улицу. Разгонять редакцию не стал – видимо, чтобы не портить отношений. Да и вряд ли его послушались бы. Но его самого неофициально ввели в состав редакции. И он начал подправлять нацеленность «Правды» в более острую сторону. Здесь же, на квартире, пользуясь депутатской неприкосновенностью ее хозяев, стали собираться совещания редакции и Петербургского комитета большевиков.
Ну а его супруга с ребенком, оставшиеся в Сибири, пожили там немного – не поймают ли главу семьи, не вернут ли обратно? Не поймали, не вернули. Они переехали в Томск, дождались письма Свердлова, что он уже в Питере, и тоже отправились туда. Никто им, собственно, не препятствовал, никто не удерживал. Удрал муж – ну и удрал. Как видим, порядки в Российской империи были весьма и весьма мягкими.
Впрочем, Охранное отделение прекрасно знало, где находится член ЦК Свердлов и что делает. Ведь об этом информировал другой член ЦК и депутат Думы Малиновский. Но брать «товарища Андрея» не спешили. Пусть поработает, пусть новые связи выявятся, новые инструкции из-за рубежа поступят. Однако в начале февраля агенты охранки допустили промашку. Не довольствуясь данными от Малиновского, они опросили дворника дома, где засел «товарищ Андрей», не видел ли, не замечал ли чего подозрительного? А дворник переполошился – если в подведомственных ему квартирах проживает «непрописанное лицо», то как бы не нагорело, как бы отвечать не пришлось. И пошел выяснять этот вопрос к квартиросъемщику, к Самойлову.
Свердлов, узнав о расспросах агентов, сразу насторожился и решил скрыться. В ближайший же вечер, когда стемнело, его перевезли на квартиру… к Малиновскому. Которому он проговорился, что это все равно ненадежно. Раз у одного депутата вычислили, то, конечно, и других без внимания не оставят. Дескать, придется исчезнуть более основательно. И в полиции решили – надо брать, пока не ускользнул. Только затруднение вышло, как бы собственного «сексота» не подставить. И директор Департамента полиции Белецкий дал указание Малиновскому перевести Свердлова куда-нибудь на другую квартиру.
Но выручили их сам Яков Михайлович, не намеревавшийся задерживаться под одной крышей, и… приезд Новгородцевой с ребенком. Она как раз в эти дни прибыла в Питер. Нашла Сарру, та связалась с Петровским. У него и наметили встретиться с мужем. 9 февраля Клавдия Тимофеевна перебралась к Петровским, а вечером туда и Свердлов пожаловал. Ну а под утро нагрянула полиция. Даже с депутатской неприкосновенностью церемониться не стали, чтоб не упустить такую птицу. Петровский протестовал, порывался звонить министру внутренних дел, но его гостей арестовали. Словом, и в этот раз «товарищ Андрей» лишь два месяца на воле попрыгал.
Был скандал в Думе. 13 февраля социал-демократическая фракция внесла запрос – по какому такому праву на неприкосновенной квартире задержали «находившегося там знакомого депутата Петровского – Якова Михайловича Свердлова и г-жу Новгородцеву с ребенком»? Запрос поддержали аж 73 депутата! Его обсуждала Государственная Дума, поднялась вонища во всех либеральных газетах. Надо ж, какой «произвол и самоуправство» сатрапов! Беглого преступника арестовать осмелились!
Новгородцеву, правда, долго не держали. За ней значился всего один криминал – она с прежнего места поднадзорной высылки, из Екатеринбурга, уехала без спроса и уведомления властей. И ей снова назначили два года высылки под гласный надзор полиции. А по делу Свердлова следствие шло три месяца. С доказательствами его противоправительственной деятельности, как обычно, было не густо. И в мае он получил пять лет ссылки. Но уже подальше – в Туруханский край.
Клавдия Тимофеевна покинула столицу не сразу. Высылка – это была не ссылка. Человек оставался на свободе, ехал своим ходом. Она и не спешила. Да и власти шли навстречу. То сын у нее заболел, и к тому же, она опять была беременной. Она оставалась в Питере у Петровских и Сарры, пока не определилась участь мужа. Потом поехала на родину, где в июле родила дочь Веру. Потом пожила в Саратове у сестры Якова Софьи Авербах. И лишь когда оправилась и отдохнула от родов, ей определили место высылки в Туринске.
Неоднократно Новгородцева в своих мемуарах упоминает каких-то «знакомых Якова Михайловича из либеральной интеллигенции», которые в разных местах периодически поддерживали ее, помогали найти «конторскую работу». Кто имеется в виду, непонятно. Может быть, сочетанием «знакомые из либеральной интеллигенции» она завуалировала слово «евреи», не очень принятое в советской печати? Или действительно помогали какие-то либералы, с коими Свердлов поддерживал контакты во время революции? Ни имен, ни должностей этих «знакомых из либеральной интеллигенции» не называется.
Сам же Яков Михайлович в мае был доставлен в Красноярск. По-прежнему он верховодил в любой камере, по-прежнему везде обрастал новыми связями. В частности, в Красноярской пересыльной тюрьме содержалось много бундовцев, польских и литовских социалистов и националистов. Тут Свердлов близко сходится с Викентием Мицкявичусом-Капсукасом, рядом других деятелей, подчиняя их своему влиянию.
Из Красноярска его отправляют пароходом до Енисейска, а оттуда к месту ссылки – в туруханскую глубинку. На Нижний Енисей. Центром края являлось тогда село Монастырское (ныне Туруханск). Это было большое селение. Там имелись школа, больница, почта, телеграф, отделение банка. Но те, кто попадал туда, сетовали о «дикости», об «оторванности» от всего мира. О том, что «письма, газеты, журналы шли сюда свыше месяца» (сейчас и в Подмосковье из Москвы больше месяца идут). Правда, Свердлов сперва был настроен по-боевому, полагал, что надолго здесь не останется. По своему обыкновению еще по дороге начал прикидывать планы побега. Слал жене и товарищам по партии тайные весточки, чтобы вскоре ждали его.
Но по прибытии на место убедился, что это нереально. Из Туруханского края не бежали. Дорога отсюда была одна, по реке. Летом – пароходом или на лодках, зимой – на санях. Свыше тысячи километров. Население в редких прибрежных селениях было настроено отнюдь не сочувственно к революционерам, в некоторых селах располагались посты стражи. А главное, в Туруханском крае, в отличие от Нарымского, имелся телеграф. О побеге сразу стало бы известно, и пока будешь выбираться, тебя сто раз перехватят. Ну а бежать без торных дорог, через таежные дебри, енисейскими притоками и волоками – на такое среди политических желающих не находилось. Рисковать собой они не привыкли.
Свердлова поселили в деревне Селиваниха, в 30 верстах от Монастырского. А вслед за ним в Туруханский край был доставлен еще один член ЦК, И.В. Сталин. В Питере они немножко разминулись. Сталин в это время выезжал за границу, четыре месяца работал там с Лениным. А вернулся через две недели после ареста «товарища Андрея» и не без участия того же Малиновского угодил за решетку. Его определили в другую деревню, Костино.
Надо сказать, наличие сразу двух «хронических беглецов» попортило немало нервов местному начальству. Из Петербурга слали указания смотреть в оба и предпринимать все меры, чтоб не удрали. Но Свердлов-то уже отписал коллегам по партии, что собирается смыться! Через Малиновского это стало известно Охранному отделению. А в октябре на заседании ЦК обсуждался вопрос – нельзя ли организовать побег Сталину? Ну и Свердлову заодно. Тоже ведь член ЦК. Что также стало известно правоохранительным органам. И из столицы в Енисейск сыпались новые вводные, инструкции о повышении бдительности и контроля.
Потом где-то что-то напутали и прошла информация, будто Сталин и Свердлов уже бежали. Якобы Свердлова кто-то видел в Москве, откуда он рванул за границу. Из Питера и Москвы летели срочные телеграммы в Енисейск. Начальник Енисейского жандармского управления реагировал, как положено, во исполнение приказаний слал распоряжения туруханскому приставу Кибирову – проверить, где Свердлов и Сталин? Тот проверял, докладывал. И из Енисейска отписывали по команде – мол, тут они, никуда не делись, и «меры к предупреждению их побега приняты». Но бюрократическая инерция вносила новую путаницу. Одним инстанциям донесли, что ссыльные на месте, а за ними приходили распоряжения других инстанций – проверить, доложить. И снова надо было проверять, отписываться.
Наконец, здешнему руководству надоела подобная свистопляска, и оно вознамерилось решить проблему кардинальным образом. В середине марта 1914 года перевело Сталина и Свердлова в отдаленное селение Курейка, на 180 верст севернее Монастырского. Чтобы и самим местным органам было спокойнее, и перед начальством со спокойной совестью отчитываться – меры против побега действительно приняты.
На этот раз, в отличие от Максимоярского, Яков Михайлович попал в глухомань не один, а с Иосифом Виссарионовичем. Но… они не сошлись! Свердлов писал в Питер: «Нас двое. Со мною грузин Джугашвили, старый знакомый, с которым мы уже встречались в ссылке другой. Парень хороший, но слишком большой индивидуалист в обыденной жизни…» Да, не сошлись. И причем очень крупно не сошлись. Хотя, стоит заметить, у других большевиков в данный период отношения со Сталиным всегда складывались нормально, Ленин называл его «замечательный грузин».
Впрочем, и Свердлов к нему лез «со всей душой», что называется, без мыла. Несмотря на то, что Сталин был на 10 лет старше его и заслуг перед партией имел куда больше, Яков Михайлович в письмах жене и соратникам панибратски величает его «Васькой» (партийные клички Сталина «Василий», «Коба»). Пытается навязать ему свою помощь и даже покровительство. Но вот «обратной связи» почему-то не возникает. Сталин почему-то отстраняется, не спешит брататься и душу распахивать перед столь милым и контактным человеком! И стена между ними встает нешуточная. Свердлов жаловался жене: «Мы не разговаривали и не виделись с ним».
Что же произошло между ними? Сам Яков Михайлович впоследствии объяснял размолвку весьма уклончиво: «…Мы слишком хорошо знаем друг друга. Что печальнее всего, в условиях ссылки, тюрьмы человек перед вами обнажается, проявляется во всех своих мелочах… С товарищем теперь мы на разных квартирах, редко и видимся». Версии, озвученной в мемуарах Никиты Сергеевича Хрущева, что, мол, Свердлов был «чистюлей», в Сталин давал тарелки вылизывать собакам, доверять не стоит. Хрущев в своей ненависти к Иосифу Виссарионовичу старался обгадить его даже в мелочах, а таким свидетельствам грош цена.
Куда более правдоподобными выглядят намеки, содержащиеся в воспоминаниях ряда туруханских ссыльных, что конфликты возникали по бытовым вопросам – очередность уборки помещения, приготовления еды, и т. п., и что Свердлов пытался лидировать. Намеки очень сглаженные, неясные. Но представление о характере Якова Михайловича вполне позволяет дополнить картину. Он же привык везде быть паханом. Распоряжаться по-хозяйски, командовать, устраивать «коммуны», где сам же и верховодил. Точно так же хотел подчинить и Сталина. Об этом косвенно свидетельствует и письмо Петровскому: «Если у тебя будут деньги для меня или для Васьки (могут прислать), то посылай…» Сталину действительно помогал ЦК. К примеру, Ленин выслал ему в 1913 году 120 франков. Выходит, Свердлов опять претендовал на роль «старосты», который заведовал бы «общим» достоянием, в том числе и деньгами.
Сталин притязания наглого молодого человека решительно отшивает. И даже называет свою собаку «Яшкой» – не исключено, что в ответ на «Ваську». И, знаете, напрашивается еще одна аналогия. Между Курейкой и Максимоярским. Между священником о. Павлом Покровским и недоучившимся студентом духовной семинарии Иосифом Джугашвили. Случайно ли, что у того и другого Свердлов вызывает чувство внутренней, неосознанной неприязни? Брезгливости, отторжения…
Нет, Сталин своего товарища по ссылке не обличал вслух, не восстанавливал против него крестьян. Просто «отгородился» от него. Прервал контакты. И… у Свердлова в Курейке началась та же самая странная болезнь, что в Максимоярском! Головные боли, депрессия, упадок сил, бессонница. Он писал супруге: «Было скверно. Я дошел до полной мозговой спячки, своего рода мозгового анабиоза. Мучил меня этот анабиоз чертовски». Словом, опять тот же недуг, те же симптомы. Симптомы очень загадочные, но слишком уж похожие на то, будто у Свердлова «село питание», и ему не от кого подзарядиться жизненной энергией…
Но в итоге все разыгралось по прежнему сценарию. В Монастырском о болезни узнали. Ссыльные обеспокоились, забузили, последовали петиции, протесты, прошения. И пристав в сентябре 1914 года вернул «товарища Андрея» на прежнее место поселения, в Селиваниху. Сталина, кстати, не перевели. Он не стонал, не жаловался, и его не вытаскивали. Так и остался в Курейке до конца своего пребывания в Туруханском крае, один. А в Монастырском и окрестных селах было человек двадцать-тридцать ссыльных. И к тому же в Селиваниху, пока Свердлов отсутствовал, загремел его старый приятель – Шая Голощекин! Ну разве затоскуешь, разве пропадешь в таком обществе? И здоровье Якова Михайловича, как и в прошлом аналогичном случае, мгновенно возвращается в норму.
А в Европе уже два месяца громыхала Мировая война. Свердлов ее решительно приветствовал. Еще из Курейки он писал, что «рабочее движение сделает большой скачок вперед. Ужасы войны, ее последствия, тяжелое бремя, долженствующее надавить на самые отсталые слои, сделают огромное революционное дело, прояснят сознание еще не затронутых миллионных масс и в отсталых странах… Да, мы, несомненно, переживаем начало конца России…» Если же что-то его огорчило, то только одно: «Больно ударило убийство Жореса» – социалиста и масона, которого даже в «свободной» Франции сочли такой сволочью, что поспешили прикончить, пока он не организовал удар в спину.
Со своей точки зрения Яков Михайлович, разумеется, был прав. И с точки зрения своего опыта. Война – значит опять, как и в Русско-японскую, будет повод для вмешательства иноземных «сил неведомых», пойдет широкая подпитка экстремистов. Но теперь «товарищ Андрей» уже брал шире. Прогнозировал дестабилизацию и революционные катаклизмы мирового масштаба, а себя явно начал готовить к роли активиста-международника. Заказывал с воли литературу о I и II Интернационале, читал на эту тему лекции среди ссыльных, строил проекты создания нового, III Интернационала. Даже начал писать книгу «Очерки по истории мирового рабочего движения». Но с его неусидчивой, за все хватающейся натурой, нудное и кропотливое дело книготворчества не сладилось, труд так и остался на уровне набросков.
Правда, интересы Свердлова отнюдь не ограничивались революционными. «Мировая революция» – она когда еще будет. И будет ли. А из Туруханки не удерешь, еще сидеть и сидеть. Так не лучше ли использовать годы вынужденного пребывания здесь с хорошей выгодой? Опять же, «политических» много, они разбросаны по разным селениям-станкам на огромном пространстве, это может оказаться удобным. Ссыльный Б.И. Иванов спустя много лет вспоминал: «По инициативе Свердлова возник вопрос об организации в селе Монастырском потребительского кооператива, который должен был охватить все станки Туруханского края. Перед кооперативом ставилась задача: продажа населению товаров, а также скупка у населения мехов, пушнины и рыбы».
Как видим, Яков Михайлович был отнюдь не чужд национальной коммерческой жилки. Ого на какой «гешефт» нацелился! А всех «политических» в свои приказчики поверстать. Можно вспомнить и о том, что брат Беньямин в Америке русскими мехами занимался. Откуда следует, что Яков связи с ним не терял. Но местное начальство прикинуло, что структуры кооператива могут стать «крышей» для каких-то политических дел, организации побегов – тем более что предложение исходило от Свердлова. И создать предприятие так и не разрешило.
Что ж, и без кооператива жизнь в Туруханском крае нельзя было назвать скучной. Свердлов завел обширную переписку и с Питером, и с родными, и со многими другими ссыльными, проживающими в разных местах Сибири. Подрабатывал, написав несколько статей для легальных социал-демократических изданий. Но всего несколько – публицистом он был явно не блестящим. И из того, что он накропал для газет и журналов, проходило далеко не все. Так что журналистские труды стали для него не постоянной, а эпизодической подработкой. «Политические» ходили на охоту, рыбалку. Постоянно организовывали всякие сборища, лекции, заседания за чаем. Посещали праздники местных крестьян. На вечеринках Свердлов всегда выходил плясать – хотя «плясать он не умел, никаких фигур и па не знал». Но азартно прыгал и скакал, как козел, вызывая общее веселье. Может быть, издевался над русскими плясками. Устраивались всякие розыгрыши и над приставом.
Яков Михайлович купил лодку, ездовых собак, путешествовал по Енисею и его притокам – это ничуть не возбранялось. Посещал селения остяков и тунгусов (хантов и эвенков). Снова усердно лечил их, не имея ни лекарств, ни медицинских знаний и опыта – однако прослыл «большим доктором». Даже учил их языки, выписывал в книжечку слова и каким-то образом научился объясняться. Зачем? Для реализации своих проектов кооператива, скупки пушнины? Но для торга знать языки было бы не обязательно. Для таких целей местные жители и приказчики факторий прекрасно обходились русским языком и жестами. Загадка? Да, загадка.
В Туруханском крае проявился еще один неожиданный интерес Свердлова. На пароходах, следовавших через Монастырское, одна за другой ехали различные научные экспедиции. И Яков Михайлович неизменно начинал приставать к их участникам. Переходил от одного к другому, вычислял тех, кто откликался на контакт, выражал готовность к беседе, и, как пишет Новгородцева, «вцеплялся в них с такой силой, устоять перед которой было невозможно». А на обратном пути они уже сами заходили к нему как к знакомому. И… «снабжали Якова Михайловича ценной научной информацией». Потом и из Красноярска слали ему какие-то «книги, нужные для научной работы». Какая «научная информация» могла потребоваться недоучившемуся гимназисту, какую «научную работу» он мог вести – еще одна загадка.
С большой долей вероятности данный интерес мог быть связан с грандиозным катаклизмом, случившимся в этих краях незадолго до приезда Свердлова. Падением Тунгусского метеорита. Действительно, для его поисков, для исследования результатов и последствий катастрофы посылалось много экспедиций. Может быть, и изучение Яковом Михайловичем языков остяков и тунгусов было связано с тем же? С возможностью расспросить их, что-то вызнать. Вам кажется странными сами подобные предположения с моей стороны? С чего бы это Свердлову интересоваться метеоритом? Отгадка данных загадок есть. Но выскажу ее несколько позже по ходу книги. В совокупности с некоторыми другими фактами.
