Вальтер Скотт
Опасный замок (сборник)
Бертрама допросили в присутствии молодого рыцаря, и старый солдат записывал его показания как о путешествии его и делах, призывавших в замок, так и о дальнейшем пути по окончании дела. Допрос был мучительнее и продолжительнее прежнего, но рыцарь выказывал необыкновенную вежливость. Он охотно согласился на размещение Августина в монастыре, где ему удобнее всего было пробыть как выздоравливающему до приказания губернатора. Он сделал это тем охотнее, что устранял английский гарнизон от заразы.
Рыцарь приказал всем расходиться пораньше спать, так как рассчитывал выехать на рассвете. В назначенный час все было готово, и путешественники отправились в аббатство, где выслушали обедню, после чего менестрель переговорил с аббатом Джеромом, который, с позволения Аймера де Валенса, согласился поместить в монастыре на несколько дней молодого Августина, конечно, за приличное вознаграждение.
– Прощай, – сказал Бертрам своему мнимому сыну, – будь уверен, что я не останусь в замке Дуглас долее, чем нужно; ты знаешь, что я иду туда отыскивать старинные книги. Я возвращусь скоро, и мы пойдем на родину.
– Ну уж, – отвечал Августин с улыбкой, – если вы углубитесь в романы, хроники и вообще заберетесь в библиотеку, то боюсь, что вы забудете бедного Августина…
– Не бойся, – сказал менестрель, посылая воздушный поцелуй рукой, – этого не случится. Верь, что никакие старинные баллады не заставят меня забыть о тебе.
Менестрель отправился с английским рыцарем и его свитой в замок; «сын» его остался с аббатом, который с удовольствием отметил для себя, что молодой человек более склонялся к духовным предметам, нежели к завтраку, которого, впрочем, сам аббат ожидал с нетерпением.
Глава III
Для скорейшего прибытия в замок Дуглас рыцарь де Валенс предложил лошадь менестрелю, который и принял ее с удовольствием. Сэр Аймер, вооруженный с ног до головы, ехал на своем боевом коне; два стрелка, конюх, готовившийся в рыцари, и слуга составляли конвой, ехавший таким образом, чтобы помешать бегству менестреля или защитить его при случае.
– Мы вынуждены принимать все меры предосторожности, – сказал Валенс, обращаясь к менестрелю. – Однако поспешим.
Утро было мрачное, туманное и сырое. Утренний ветерок не имел силы развеять туман, стоявший густой завесой. Дорога шла по берегу реки, вода ее имела какой-то черноватый цвет. Солнечные лучи изредка прорезывали облака и на мгновение освещали окрестность. Вид был печальный и однообразный, и доброму рыцарю захотелось развлечься беседой с Бертрамом, который, подобно людям своей профессии, располагал большим запасом историй и анекдотов. Менестрель, желая как можно больше узнать о положении дел в стране, старался всеми силами поддерживать разговор.
– Я хотел поговорить с тобой, сэр менестрель, – сказал рыцарь. – Мне бы хотелось, чтобы ты откровенно сказал мне, какая причина заставила тебя, человека, по-видимому, здравомыслящего, зайти в такую дикую страну и в подобное время. А вы, – продолжал он, обращаясь к конвою, – останьтесь немного позади, ибо, мне кажется, вы можете обойтись и без разговора с менестрелем.
Стрелки повиновались, но не без некоторого ропота, так как и им хотелось послушать веселую беседу.
– Я должен заключить из вашего пребывания здесь, добрый менестрель, – продолжал рыцарь, – что вы, носивший некогда оружие и даже следовавший за крестом Святого Георгия в Палестину, не отвыкли от опасностей, соединенных с нашим ремеслом, если явились в страну, где меч готов обнажиться при малейшем вызове.
– Трудно, – сказал менестрель не колеблясь, – отвечать на этот вопрос; а между тем, если вы хорошенько вдумаетесь, то поймете, как близко ремесло того, кто славит подвиги, соприкасается с ремеслом рыцаря, и, полагаю, вас не удивит, что менестрель, желающий исполнить свою обязанность, ищет настоящих приключений везде, где может найти их, и потому посещает страны, где сохранилась память о великих и благородных военных подвигах, в отличие от тех спокойных земель, где люди привыкли жить бесславно в мире. Вы сами, сэр рыцарь, и те, кто, подобно вам, мало обращает внимания на жизнь сравнительно со славой, – вы следуете тем же самым принципам, какие приводят вашего бедного слугу Бертрама в этот мрачный округ горной Шотландии, именуемый Дуглас-Дейлем. Вы ищете достойных подвигов, а я ищу средств к существованию, правда, жалких, но не бесчестных, запечатлевая в песнях, насколько способен, подробности этих подвигов, а в особенности имена героев. Итак, каждый из нас действует по своему призванию.
– Это правда, – отвечал рыцарь, – и хоть для меня немного в диковинку слышать, что ваше ремесло можно сравнить с моим, однако несправедливо было бы говорить, что менестрель, заботящийся о сохранении в памяти потомства рыцарских подвигов, не должен дорожить славой больше, чем жизнью. Я далек от мысли, что эта профессия низка и недостойна.
– Итак, сэр рыцарь, вы сознаете, что я прав, забираясь в эту северную страну, где, как мне известно, совершалось много подвигов, воспетых знаменитыми менестрелями прежних времен, песни которых хранятся в библиотеке замка Дуглас. Все это может быть потеряно для потомства, если только не будет скопировано кем-нибудь, знающим язык древних бретонцев. Если эти драгоценные сокровища могут быть возвращены служителям мной или каким-нибудь другим менестрелем, то для достижения цели можно рискнуть и безопасностью, и я был бы недостойным служителем искусства, если бы не клал на одни весы потерю этой необеспеченной жизни и бессмертие, которое может быть связано с моим именем…
– Конечно, я не поднимал бы этого вопроса, если бы встречал многих менестрелей, которые славу предпочитали бы жизни.
– Без сомнения, благородный рыцарь, есть менестрели – и да позволено сказать – и воины, которые не слишком дорожат славой, приобретаемой с опасностью для жизни. Но воздадим этим людям должное: предоставим им землю и все земное, ибо они не могут стремиться к нашей славе.
Менестрель произнес последние слова с таким энтузиазмом, что рыцарь остановил лошадь и посмотрел в лицо Бертраму.
– Сохраняй этот пыл, друг, – сказал он, – я рад, что подобный энтузиазм существует еще в мире. Ты законно заслужил грам[1] менестреля, и если я не вознаграждаю тебя по заслугам, то потому, что фортуна вознаградила меня в этих войнах лишь плохой шотландской монетой. Впрочем, у меня должна остаться пара золотых от выкупа французского рыцаря, которого я победил, и они, конечно, достанутся тебе, добрый друг. А теперь выслушай меня. Я, Аймер де Валенс, происхожу из благородного дома Пембрук, и хотя теперь остался без земли, однако надеюсь, с помощью Божьей Матери, иметь приличное состояние, и найду место для такого, как ты, менестреля, если твои способности не приобретут тебе лучшего покровителя.
– Благодарю вас, благородный рыцарь, за ваши добрые намерения и надеюсь поблагодарить впоследствии за их исполнение; но должен признаться, что не питаю страсти к деньгам, свойственной большинству моих собратьев.
– Кто ощущает жажду благородной славы, тот не может иметь в сердце места для любви к золоту. Но ты не рассказал мне о причинах, привлекших тебя именно в эту дикую сторону, а не в какую-нибудь другую. Ведь таких древних замков можно много отыскать в Шотландии.
– Если бы я вам это сказал, – отвечал Бертрам, уклоняясь от прямого ответа, – вы могли бы подумать, что я хочу сложить панегирик подвигам вашим или ваших товарищей, но я гнушаюсь лести. Позвольте мне объяснить вам в нескольких словах, что слава замка Дуглас и упоминание о тех подвигах, которым он был свидетелем, разнеслась по всей Англии, и нет ни одного храброго рыцаря, ни одного истинного менестреля, сердце которого не билось бы при имени крепости, в которую прежде не вступал ни один англичанин, если только он не просил гостеприимства. Есть нечто магическое даже в самих именах сэра Джона Уолтона и сэра Аймера де Валенса, храбрых защитников замка, столько раз отбираемого его прежними владельцами, что его называют в Англии Опасным замком.
– Мне будет приятно услышать в рассказе менестреля легенды, для передачи которых потомству вы не побоялись явиться в страну, где случаются такие опасности.
– Если вам не наскучат длинные рассказы менестреля, я всегда с удовольствием готов предаться своему ремеслу и охотно поведаю вам мою историю.
– Я ручаюсь, что у тебя будет самый терпеливый слушатель, который если не сможет щедро вознаградить тебя, то искупит свою бедность щедрой внимательностью.
– И жалок тот менестрель, который не предпочитает внимание золоту или серебру. Итак, я начинаю длинную историю, иные подробности которой могут доставить сюжет менестрелям искуснее меня и достойны через сотни лет быть выслушанными такими, как вы, воинами.
Глава IV
– Это было в 1285 году, – начал менестрель, – когда шотландский король Александр III потерял дочь Маргарет, и его внучка, тоже Маргарет, принцесса Норвежская – отец ее был королем Норвегии, – сделалась наследницей и Шотландского королевства, и короны своего отца. Это было несчастьем для Александра III, не имевшего ближайших наследников, кроме внучки. Она могла потребовать королевство деда после его смерти, и шотландский король постарался предотвратить эту претензию, заменив свою первую жену – английскую принцессу, сестру Эдуарда I, – Джульеттой, дочерью шотландского графа Дре. Брачная церемония совершилась с великим торжеством в городе Джедбурге; однако во время этого блестящего зрелища явилось привидение в образе скелета, представлявшего, как говорили, царицу Ужаса. Вы можете смеяться, сэр рыцарь, но есть люди, которые видели это собственными глазами, и дальнейшие события доказали, что это явление было предвестником больших бедствий.
– История эта не новость для меня, – сказал рыцарь, – монах, который ее мне рассказывал, уверял, что особа эта была специально введена в действие для участия в спектакле.
– Ничего не знаю, – сказал сухо менестрель, – однако вскоре после этого видения король Александр III умер, к величайшей горести своего народа. Дочь Норвегии вскоре последовала за ним в могилу, и наш английский король заявил свои верховные права на Шотландию, о которых никогда не слышали ни юристы, ни дворянство, ни духовенство, ни даже менестрели этого королевства.
– Клянусь, вы преступаете дозволенные пределы нашей беседы! – воскликнул сэр Аймер де Валенс. – Я согласен терпеливо выслушать ваш рассказ, но не упреки блаженной памяти Эдуарда I; и я не потерплю, чтобы имя его было произнесено при мне без уважения, подобающего его званию и благородным качествам.
– Я не горец, играющий на роге, и не специалист по генеалогии, ревностный в своем искусстве настолько, чтобы ссориться с почтенным человеком, останавливающим меня на середине рассказа. Я англичанин, искренне привязан к своему отечеству и потому должен говорить сущую правду. Но я буду избегать всего, что может привести к спору. Ваш возраст, сэр рыцарь, хотя и не может назваться очень зрелым, позволяет предполагать, что вы видели Фалькирское сражение и другие кровопролитные битвы, причиной которых было соперничество Брюса и Балиоля, и вы согласитесь, что шотландцы вели себя храбро.
– Что касается храбрости – согласен, ибо я не видел трусов между ними… А вот насчет верности ничего нельзя сказать, так как они не раз клялись Англии в покорности и нарушали клятву.
– Не буду спорить об этом, сэр рыцарь, а предоставляю вам самим рассудить – кто достоин порицания: тот ли, кто принуждает слабого давать несправедливую клятву, или тот, кто, будучи принужден, дает клятву, не намереваясь исполнить ее?
– Хорошо, хорошо, останемся каждый при своем мнении, ибо мы не убедим друг друга. Но последуй моему совету: пока ты путешествуешь под английским знаменем, берегись заводить подобный разговор в передней или на кухне, потому что, может быть, найдешь меньше снисходительности в солдате, нежели в офицере. А теперь расскажи легенду об Опасном замке.
– Мне кажется, вы должны больше меня знать об этом, так как я давно уже не был в этой стороне. Но поскольку мне не следует спорить с вами, я расскажу все, что слышал сам. Считаю излишним говорить, что лорды Дугласы, основавшие этот замок, никому не уступят в древности рода. Они утверждают, что ни историки, ни знатоки генеалоги не могут указать человека, называемого Дугласом, с которого начинается возвышение этой фамилии. И действительно, с тех пор как мы узнали этот род, он всегда славился храбростью и предприимчивым духом и пользовался властью, содействовавшей его успехам.
– Довольно! Я слышал о гордости и могуществе этой знатной фамилии и не имею намерений отрицать или унижать ее права на уважение.
– Вы, вероятно, слышали, благородный рыцарь, также много хорошего о Джеймсе, настоящем наследнике дома Дугласов?
– Больше, нежели надо. Он известен как твердая опора этому изменнику, изгнаннику Уильяму Уоллесу; когда Роберт Брюс, именующий себя шотландским королем, поднял свое знамя в первый раз, этот ветреник Джеймс Дуглас взбунтовался, похитил у своего дяди, архиепископа из Сент-Эндрюса, большую сумму денег, чтобы пополнить пустую казну похитителя шотландского престола, поднял вассалов своего родственника, взялся за оружие и даже после нескольких поражений сохраняет свое высокомерие и разражается угрозами против тех, кто защищает замок Дуглас именем его законного владельца.
– Конечно, вы можете говорить так, сэр рыцарь, но если бы вы были шотландцем, то позволили бы терпеливо мне повторить то, что рассказывают об этом молодом человеке люди, его знающие. Судя по тому, как они передают его приключения, одна и та же история может повторяться различными способами. Они смотрят на настоящего наследника этого древнего дома как на способного воина и говорят что он готов на всякую опасность за дело Роберта Брюса, потому что считает его своим законным королем, и, несмотря на малочисленность войска, поклялся отомстить англичанам, которые несправедливо завладели жилищем его предков.
– О, мы много слышали о его подвигах в этом отношении и о его угрозах губернатору и мне самому. Однако я не считаю вероятным, чтобы сэр Джон Уолтон оставил Дуглас-Дейл без приказания короля, если бы даже этот цыпленок, Джеймс Дуглас, охрип, пытаясь петь, как настоящий боевой петух.
– Наше знакомство еще так мало, однако я уже чувствую, что оно мне очень полезно, поэтому надеюсь, что вы примете мое пожелание встретиться с этим Джеймсом Дугласом лицом к лицу, когда положение дел позволит вам сойтись миролюбиво.
– Ты обязателен, друг, и я не сомневаюсь в твоей искренности. Но какова бы ни была моя судьба, будь уверен, что смерть моя никогда не станет поводом для славы Джеймса Дугласа.
– Я покоен в этом случае, ибо вы обладаете тем счастливым расположением ума, которое в юности внушает отвагу, приличную рыцарю, а в более зрелом возрасте становится источником мудрых советов, и нежелательно было бы, чтобы ваше отечество лишилось их с вашей преждевременной смертью.
– Значит, ты беспристрастен, если желаешь, чтоб старая Англия имела преимущество пользоваться хорошими советами, хотя в этом споре и склоняешься на сторону Шотландии.
– Конечно, сэр рыцарь; ибо желать, чтобы Англия и Шотландия лучше узнали свои истинные интересы – это желать равномерно блага обеим странам, и я думаю, что они должны стремиться жить в мире. Живя на одном острове, владея каждая своей частью, пользуясь одними законами и пребывая в мире, они могут выступать против всей Вселенной.
– Если таково твое мнение, сэр менестрель, ты должен, конечно, молиться за успех Англии в этой войне, ибо иначе не может быть в этой стране умиротворения.
– Мы, бедные смертные, не можем указывать Провидению, как ему поступать в том или другом случае… и если я боюсь за вас, сэр рыцарь, относительно встречи с Джеймсом Дугласом, то потому только, что он, как мне кажется, поддерживает более правое дело.
– Это вы говорите мне, сэр менестрель? – воскликнул рыцарь грозно, – говорите мне, зная, кто я и какую исполняю обязанность?
– Ваша личная заслуга и власть не могут справедливое переделать в несправедливое или отвратить течение событий, назначенных Провидением. Вы должны знать, что Дуглас с помощью разных хитростей три раза уже овладевал этим замком, который занимает теперь сэр Джон Уолтон с гарнизоном, втрое сильнее; что нынешний губернатор получил удостоверение, что если он может продержаться в нем против шотландцев в течение года и одного дня, то получит в награду баронство Дуглас со всеми владениями; а если же в течение этого времени замок будет взят хитростью или силой, как это случалось последовательно с прежними губернаторами Опасного замка, то он будет обесчещен как рыцарь и наказан как подданный, да и подчиненные его, имеющие право разделить награду, разделят также и наказание.
– Я очень хорошо это знаю, и только удивляюсь тому, как хорошо, переданы подробности. Но какое же это имеет отношение к моей личной встрече с Дугласом? Я не сделаюсь трусливее оттого, что моя жизнь будет зависеть от острия меча, и не буду храбрее оттого, что мне посулили часть владений Дугласа… Притом…
– Послушайте! Старинный менестрель сказал, что в неправом споре нет истинной храбрости и что слава, в нем добытая, по сравнению со славой, увенчивающей правое дело, – все равно, что медный обруч в сравнении с венцом из чистого золота. Вам известно, каким образом был захвачен Джеймс Терлуолл, последний английский губернатор, и как варварски был разграблен замок?
– Да, и Англия, и Шотландия слышали об этом нападении и о возмутительных приказах шотландского вождя, который велел перенести в лес золото, серебро, оружие и уничтожить огромное количество провизии.
– Может быть, вы сами были свидетелем этого события, о котором везде говорили, и место действия которого было названо Кладовой Дугласа?
– Нет, – отвечал Валенс, – но я видел его печальные последствия, и этого достаточно, чтобы не забыть всего этого ужаса и мерзости. Клянусь честью рыцаря, я буду говорить только правду и предоставлю тебе самому судить, заслуживают ли благосклонность или кару неба его виновники. Вот как было. Около двух лет в замок собирали отовсюду большое количество припасов, так как предполагалось, что замок Дуглас, весь исправленный и заботливо оберегаемый, будет предназначен для хранения этих припасов для английской армии. Хорошо. Случилось, что Терлуолл, храбрый и деятельный солдат, был захвачен молодым Джеймсом Дугласом под праздник Всех Святых. Молодой Джеймс Дуглас не был в хорошем расположении духа, ибо узнал, что отец его Уильям Смелый, или Уильям Длинноногий, отказавшийся присягнуть английскому королю, был взят в плен и умер в бервикской тюрьме. Известие о его смерти привело молодого Дугласа в ярость и, я полагаю, внушило ему эти гнусные намерения. Будучи озадачен количеством провизии, найденной в замке, которой он не мог ни унести с собой, ни потребить на месте, он, вероятно, по совету дьявола, сделал ее негодной для употребления. Судите сами – добрый или злой дух мог толкнуть его на подобные действия. Приказав перенести в безопасное место золото, серебро и все сколько-нибудь ценные предметы, он велел свалить в замковые погреба мясо, ячмень, муку и вылить все напитки. Быки, предназначенные в пищу гарнизону, были убиты, и кровь их также вылита в безобразную смесь; туда же были брошены тела защитников замка, которым не дали никакой пощады. Затем в замковый колодец были брошены для порчи воды трупы людей и лошадей. С тех пор это место названо Кладовой Дугласа.
– Я и не думаю, сэр Аймер, – сказал менестрель, – оправдывать то, что вы порицаете так справедливо; но этот молодой человек, поступая дурно, был возбужден естественным гневом, который несколько оправдывает его. Судите сами: если бы ваш отец умер в продолжительном плену, имение ваше было конфисковано, замок занят неприятельским гарнизоном, – разве вы не совершили бы того в минуту гнева, что совесть ваша отвергает в нормальном состоянии? И наконец, разве на войне не совершаются всевозможные насилия?
– Ваш натиск недурен, сэр менестрель. Однако я не нахожу извинений для Дугласа в этом деле, ибо я сам с остатками армии моего дяди работал на восстановлении замка, и мы вынуждены были голодать, хотя, конечно, и не упускали случая захватывать быков и овец, остававшихся на шотландских фермах. Но я не шучу, менестрель, когда говорю, что мы, воины, обязаны горячо раскаиваться перед Богом в том, какие бедствия причиняем друг другу.
– Мне кажется, тот, кто сам чувствует угрызения совести, должен быть снисходительнее, когда говорит о поступках другого.
– Однако пора продолжать.
