Василий Богучарский
Князь Евгений Петрович Оболенский
В тот же день Ростовцев написал и отнес Николаю Павловичу то письмо, о котором мы говорили выше.
На другой день Ростовцев взял с собою копию своего письма к великому князю и пришел к Оболенскому.
По рассказу Ростовцева, Оболенский был в кабинете своем с Рылеевым. «Вошедши в комнату, – рассказывает он, – я сказал им: «господа, я имею сильные подозрения, что вы намереваетесь действовать против правительства; дай Бог, чтобы подозрения эти были неосновательны. Но я исполнил свой долг. Я вчера был у великого князя. Все меры против возмущения будут приняты, и ваши покушения будут тщетны. Вас не знают. Будьте верны своему долгу и вы будете спасены». Тут я им отдал письмо и разговор мой (с великим князем), и Рылеев зачал читать оные вслух. Оба они побледнели и чрезвычайно смешались. По окончании чтения Оболенский сказал мне:
«С чего ты взял, что мы хотим действовать? Ты употребил во зло мою доверенность и изменил моей к тебе дружбе. Великий князь знает наперечет всех нас, либералов, и мало-помалу искоренит нас. Но ты должен погибнуть прежде всех и будешь первою жертвою!
«Оболенский, если ты почитаешь себя в праве мстить мне, то отмсти теперь.
«Рылеев бросился мне на шею и сказал.
«Нет, Оболенский, Ростовцев не виноват, что различного с нами образа мыслей. Не спорю, что он изменил твоей доверенности, но какое право имел ты быть с ним излишне откровенным? Он действовал по долгу своей совести, жертвовал жизнью, идя к великому князю, вновь жертвует жизнью, придя к нам. Ты должен обнять его, как благородного человека.
«Оболенский обнял меня и сказал:
«Да, я обнимаю его и желал бы задушить в моих объятиях.
«Я им сказал:
«Господа, я оставляю у вас мои документы; молю вас, употребите их в свою пользу! В них видите вы великую душу будущего государя; она вам порукою за его царствование».
Рылеев, сильно взволнованный всем этим, не замедлил передать происшедший разговор и содержание полученных бумаг H. А. Бестужеву, который, заметив, что Ростовцев ставит свечу Богу и сатане, выразил уверенность, что они будут арестованы, если не теперь, то после присяги. Тогда Рылеев спросил: «Что же нам, полагаешь, нужно делать? «Не показывать этого письма никому, – отвечал Бестужев, – и действовать: лучше быть взятым на площади, нежели на постели. Пусть лучше узнают, за что мы погибнем, нежели будут удивляться, когда мы тайком исчезнем из общества, и никто не будет знать, где мы и за что пропали».
Рылеев бросился к Бестужеву на шею и сказал в сильном волнении:
«Я уверен был, что это будет твое мнение. И так, с Богом! Судьба наша решена. К сомнениям нашим, конечно, прибавятся все препятствия, но мы начнем. Я уверен, что погибнем, но пример останется. Принесем собою жертву для будущей свободы отечества!»
В 12-м часу вечера 13-го декабря Оболенский пришел к Ростовцеву и, обняв его, сказал:
«Так, милый друг; мы хотели действовать, но увидели свою безразсудность. Благодарю тебя, ты нас спас.
«Такая перемена меня обрадовала, – рассказывает Ростовцев, – но впоследствии я увидел, к несчастью, что это была только хитрость»[17].
13 декабря был составлен окончательный план действий, который состоял в том, чтобы возмутить гвардию, привести ее к Сенату, принудить Николая Павловича дать согласие на созвание депутатов от всей России для установления представительного образа правления. «Князь Оболенский прибавляет к сему, – гласит «Донесение следственной комиссии», – что до съезда депутатов, Сенат долженствовал бы учредить временное правление (из двух или трех членов Государственного Совета и одного члена из Тайного Общества, который был бы правителем дел оного), назначать и корпусных, и дивизионных командиров гвардии из людей, им известных и сдать им Петропавловскую крепость. При неудаче они полагали, как показывают согласно Трубецкой и Рылеев, выступить их города, чтобы стараться распространить возмущение». Тут же, на квартире Рылеева, были разговоры о цареубийстве и предложение Каховскому совершить этот акт, т. е. те действия, за которые особенно жестоко пострадали многие из заговорщиков.
