Василий Брусянин
Тайна бессмысленного
…Не так давно, в сумрачный осенний день, вышел я из вестибюля Академии художеств с одним моим приятелем, художником Вансоном. Перешли мы мостовую к Неве, почему-то остановились около парапета. Стояли молча и смотрели на тёмные волны реки. Волновалась река после ночного наводнения, – волновалась и не обещала душе покоя и радости.
Шли мы вдоль парапета молчаливые, грустные, подавленные, как будто нас обоих поджидало что-то таинственное. С выставки ушли мы такими безрадостными. Одна картина подавила наши души. Один известный художник пятнами краски, мазками и линиями напомнил нам обоим о тайне Смерти, и все краски жизни слились в одно бесформенное тёмное пятно.
Дошли до Сфинксов. Остановился Вансон у громадных изваяний и спросил:
– Всё я хочу кого-нибудь спросить: ну, для чего вывезены эти глыбы из древних Фив? Для нас, людей XX века, эти глыбы – бессмыслица!
Он придержал меня рукою у одного из изваяний и переспросил:
– Ну, ответь мне ты: для чего?
– Бог мой! Ну… для чего… Я не знаю, для чего, легче ответить – почему?
– Ну, а почему?
– Потому, что это красиво. Потому, что это – тайна!
– А-а! Вот это меня удовлетворяет: это – тайна! Сфинксы – тайна! Твоё определение напомнило мне один разговор со знакомым генералом.
Мы миновали Сфинксов и вышли на Николаевский мост. Вансон продолжал:
– Сидим мы с ним в его кабинете, курим сигары. Говорили об опере, о красивых голосах и о милых женщинах, а я думал о войне. Смотрел на бюст Наполеона, который стоял на письменном столе генерала, и думал о войне. Вот и здесь на этой набережной, когда бы я ни проходил, – днём или ночью, зимой или летом, – я всегда вспоминаю… вернее, как будто вспоминаю те самые Фивы, откуда вывезены эти Сфинксы. Никогда я не был на развалинах этого древнего города, а мне представляются песчаная пустыня и южное небо и море песков с раскалённым воздухом. В чертах этих, в сущности, уродов с нашей точки зрения, тайна представлений о том, чего я не видел… Ведь, и на картине этой, которая смутила нас, только представление о Смерти… Не знаем мы, что такое Смерть, а представляем себе её. Не был я на войне, а, глядя на бюст Наполеона, думаю о войне, постигаю её ужасы… Ещё скажу тебе… В провинции у одной богомольной помещицы я видел «чётки». Получила эта помещица чётки от какого-то схимника Печерской лавры. На толстый шёлковый шнур были нанизаны финиковые косточки, – вот это и были «чётки». Помещица рассказала мне, как тот схимник жил в посте, молитве и уединении. Описала его келью, обстановку, рассказала об образе его жизни, описала наружность. И, когда я взял чётки в руки, мне ясно представились все подробности жизни схимника. От чёток пахло чем-то мистическим, и мне казалось, что вместе с этим запахом я слышу запах монастырского тления… И мне показалось на мгновение, что я сижу в келье схимника и беседую с ним, – сижу, проникнутый его миросозерцанием, верую его верой, люблю его любовью…
– И ещё расскажу тебе об интересном случае… Зазвал меня как-то к себе известный адвокат Дрягин. Ты слышал, конечно, он такой балетоман… У него целый музей вееров, цветов, туфелек и разных безделушек, доставшихся ему от балетных знаменитостей. В большом шкафу со стёклами висят даже два костюма каких-то балерин… И, вот, показывая мне свой музей, Дрягин говорит: «А вот эта туфелька, которую я покажу вам, – большая редкость. X. X. – он назвал фамилию известной, уже давно покойной балерины, – танцевала в ней последний раз… На другой день она заболела, а через два дня её задушила грудная жаба, – голос Дрягина дрогнул, но он нашёл в себе силы и добавил. – А вот это – портрет её», – указал он на большой портрет на стене, над турецким диваном. Портрет хранился в роскошной раме и, видимо, был самой любимой вещью в кабинете хозяина. Я смотрел на редкостную туфельку и бережно держал её в руках. Смотрел я и на портрет и ясно представлял себе X. X. танцующей… Вот я представляю себе, как после спектакля она приехала домой, жаловалась на слабость, легла в постель с головной болью и повышенной температурой, а утром близкие её узнали, что она больна… Доктора, может быть, консилиум, лечение, страдание и смерть… Я взглянул на Дрягина. Он стоял с руками, сложенными на груди, и пристально всматривался в портрет, а глаза его были полны слёз. И понял я в эту секунду, что близким к X. X. в дни её страдания был именно Дрягин. Когда мы потом уселись на диване под портретом, он рассказал мне, как любил X. X., как страдал вместе с нею, когда она была больна… Рассказал, как её хоронили… Ты понимаешь теперь, какова тайная сила вещей, если они близки человеку, которого нет… Вот и эти Сфинксы. Нет того города, где они были, а я ясно представляю себе этот древний город…
