Василий Головачёв
Триэн
5. Его надо охранять
Заместитель директора ФСБ Феофан Свиридович Кузьмичёв имел интеллигентнейший вид и походил скорее на дирижёра симфонического оркестра, нежели на адепта секретной службы. Волосы он зачёсывал назад, носил очки и слушал собеседника с благожелательным выражением лица, как учитель ученика.
В кабинете кроме него находились ещё трое посетителей: двое мужчин в строгих костюмах и полная женщина в малиновой кофте и юбке почти такого же цвета.
Гордеев остановился на пороге.
– Проходите, садитесь, – сказал Кузьмичёв с мягкой непреклонностью.
Гордеев поздоровался со всеми одновременно, сел, положив перед собой на стол чёрную папочку.
– Докладывайте.
– Они опередили нас.
– Подробнее.
– К великому сожалению, наши аналитики пропустили роман Ватшина «Никому не верьте», где раскрываются многие тайны ксенотов. Я давно предлагал организовать специальный отдел по анализу произведений…
– Позже на эту тему.
– Сами ксеноты тоже прохлопали ушами, судя по внезапному появлению романа. Но мы отстали и от них. Нелюди начали заметать следы.
– Замели?
– Не успели. У Ватшина исчезли все записи и черновики романа, а также файл, присланный ему небезызвестным нам Кротом, сотрудником российского отдела «Викиликс». Кстати, своё послание он подписал фамилией Кротов.
Мужчина, сидевший напротив Гордеева, осанистый, круглоплечий, с породистым важным лицом, шевельнулся, но, заметив взгляд Ивана Петровича, застыл как монумент, пробормотав:
– Неумно.
– Видимо, он торопился, но успел перед гибелью сбросить файл Ватшину. Возможно, и не ему одному.
– Ищите, – проговорил Кузьмичёв.
– Ищем. Ватшин по памяти воссоздал текст послания, мы его проанализировали и пришли к выводу, что Крот, – Гордеев помолчал, – был хроником.
В кабинете стало совсем тихо.
Четыре пары глаз упёрлись в лицо начальника внутренней службы безопасности.
– Зачем же они его убили? – после паузы спросил Кузьмичёв.
– По всей видимости, он сам себя взорвал, когда понял, что не может уйти от погони. Но самое интересное, что у Крота был знакомый, и тоже хроник, судя по всему.
– Кто?
– Один математик, фамилия – Уваров. Мы его сейчас интенсивно ищем.
– Ищите быстрей, мы должны выйти на него раньше, чем они. Если только это не вброс дезы. И учтите ещё один нюанс: ваш писатель Ватшин в большой опасности, его надо охранять.
– Разумеется, мы это планируем. – Гордеев внезапно достал пистолет, направил ствол на того же мужчину напротив, который снова шевельнулся. – Что это вы заёрзали, Иакинф Еремеевич? Услышали что-то новое? Хотите доложить об этом боссу? Кстати, кто он у вас, под какой личиной прячется? Не депутат Госдумы, случаем? Министр? Или бизнесмен?
Мужчина с холеным гладким лицом побледнел, пальцы руки его, взявшейся за борт пиджака, скрючились:
– Что за шутки, Иван Петрович?
– Солома! Корень! – позвал Гордеев.
В кабинет вошли двое парней: улыбающийся круглолицый блондин с выгоревшими до цвета соломы волосами и сероглазый, крепкого телосложения шатен.
– Присмотрите за ним. – Гордеев качнул стволом пистолета, указывая на мужчину, которого он назвал Иакинфом Еремеевичем. – Знакомьтесь, милостивые судари и сударыни: агент департамента Управления Внедрения небезызвестной нам организации «Ксенфорс». Мы давно следили за ним, взяли его телохрана, допросили, узнали очень много интересного. Сами расскажете, Шииззинх? – Последнее слово Гордеев произнёс с шипением, будто по полу и в самом деле проползла огромная ящерица. – Так вас зовут соплеменники? Или пойдём по более сложному пути?
– Йа ф-фвасс… – выговорил Иакинф Еремеевич как бы по-русски и в то же время не по-человечески; в структуре ФСБ он занимал должность начальника департамента связи с общественностью.
– Понятно, значит, по-плохому. Уведите.
Блондин и его напарник рывком подняли чужого из кресла, споро вывели из кабинета.
– Доказательства есть? – вопросительно подняла брови женщина. – Я знаю Иакинфа давно, верила ему.
– Сколько угодно, – раскрыл папку Гордеев.
6. Застава
До конца декабря больше ничего особенного не произошло.
Новый знакомый Ватшина из ФСБ (Константин очень хотел похвастаться друзьям, что у него появился такой необычный приятель) дважды звонил Константину, а однажды даже заехал к нему домой, в отсутствие жены, задал много разных вопросов и уехал, попросив писателя докладывать о своих встречах и предупреждать о выездах, особенно – за пределы Москвы.
Жене Иван Петрович посоветовал пока не говорить о том, что произошло.
– Женщины реагируют на подобные реалии иногда парадоксально, – сказал он. – Даже вы не сразу поверили в истинность существования ксенотов, о которых написали целый роман. А уж доверь эту информацию женщине, и скоро все её подруги будут знать об этом.
Ватшин согласился с доводами чекиста. Люся не была болтушкой, но секреты в её красивой головке не задерживались долго. Это он уже выяснил.
Конечно, она расстроилась, узнав об отказе издательского начальства пролонгировать договор.
– С машиной теперь придётся повременить, – заявила она в тот же вечер, когда Ватшин узнал о существовании целой системы живущих на Земле инопланетян.
– И с машиной, и с квартирой, – со вздохом подтвердил он.
– А на море поедем?
– На море поедем. Я начинаю писать повесть, сдам в марте, и у нас будут необходимые финансы. И вообще, не в деньгах счастье.
– Но очень хотелось бы в этом убедиться лично, – грустно пошутила жена.
О том, что у мужа появились «секретные» знакомые, она так и не узнала.
Встречались Ватшин с Иваном Петровичем либо у него дома, когда Люся уходила на работу, либо в других местах.
Как-то он задал вопрос чекисту, вдруг сообразив, что ФСБ занимается проблемой пришельцев всерьёз:
– Как вы-то узнали о кознях ксенотов? Вам ведь никто сведений о них не передавал по электронке?
Иван Петрович рассмеялся.
– Факты присутствия на Земле инопланетян известны с седой древности. А заниматься ими всерьёз начали только в середине прошлого века. Сначала американцы, потом мы. Накопилось очень много свидетельств их существования, что не позволяет сбросить всё на фантазии контактёров и очевидцев.
– Я читал, в России есть Общество по контактам.
– Эта структура создана самими ксенотами для отвода глаз и выпуска пара, чтобы люди перестали верить в идею контакта окончательно. Мы занимаемся ими на другом уровне.
– Говорят, в секретных лабораториях КГБ… ФСБ лежат останки пилотов НЛО.
– Пусть говорят, – усмехнулся Иван Петрович.
– А на самом деле?
– Пилотов не видел, остатки НЛО видел.
– А где их нашли?
– Если вас это действительно интересует, как-нибудь поговорим об этом.
Однако больше они эту тему не поднимали, хотя любопытство Ватшина удовлетворено не было и он жаждал узнать о «земных» инопланетянах больше. Хотелось также выяснить, кто заинтересован в молчании Константина как писателя, не считая главного редактора издательства, которому, очевидно, пригрозили неведомые ксеноты, но Иван Петрович не стал распространяться и на эту тему.
– Узнаете в своё время, – сказал он. – Прошу только вовремя докладывать мне о подозрительных встречах, звонках и даже взглядах.
Встреч за месяц с небольшим так и не случилось, а взгляды Ватшин замечал, хотя докладывать об этом стеснялся.
Тридцатого декабря они с женой набили багажник машины продуктами, всунули на заднее сиденье купленную ёлочку и поехали на дачу, договорившись с друзьями, однокашниками Константина, что те с жёнами подъедут тридцать первого.
К сожалению, погода, с точки зрения водителей, выдалась в этот день отвратительная: тучи заволокли небо, пошёл снег, и ветер создал из него метель. Видимость снизилась до десятка метров, что не позволяло участникам движения ехать быстро.
Выбрались за МКАД.
– Может, вернёмся? – робко предложила Люся.
– Нам ехать-то всего тридцать километров, – возразил упрямый Ватшин. – Доберёмся как-нибудь за час.
Однако не добрались.
Через полчаса, за поворотом на Анкудиново, свернули с Киевского шоссе направо и тут же остановились, потому что идущая следом машина – чёрный джип «Магнум» – вдруг обогнала «Ниссан» Ватшиных и круто вильнула вправо, преграждая ему путь.
– Ах ты лох зелёный! – нажал на педаль тормоза Константин.
Вскрикнула Люся.
Автомобиль занесло на заснеженном асфальте, и он опрокинулся на бок в кювет.
К счастью, удар пришёлся на снежный вал, и «Ниссан» почти не пострадал. Только вдавилась дверца со стороны пассажирского сиденья да стекло дверцы покрылось трещинами.
Пока он ворочался в петле ремня безопасности, освобождаясь, чьи-то руки рванули дверцу с его стороны, ухватили за плечи, за шею.
– Вылазь, писатель! Быстро!
Ватшин ухитрился вывернуться из захвата, ударил кулаком по тянувшейся к нему пятерне.
Кто-то выругался:
– Сопротивляется, с-с..!
В Константина вцепились ещё две руки, выдернули из джипа.
Закричала Люся.
Он начал отбиваться злее, не обращая внимания на затрещины со всех сторон. Получил тычок в ухо, схватил кого-то за ногу, рванул на себя. Но его оторвали от земли, ударили чем-то металлическим по голове, и сознание начало гаснуть.
Однако внезапно вокруг началась какая-то лишняя суета, грубые руки выпустили Ватшина, и он упал лицом в снег. С трудом перевернулся на спину, приподнялся.
Вокруг бегали люди, пыхтели, дрались, падали, вскрикивали. Раздались не очень громкие звуки – словно били палкой по ватной подушке. Тёмные фигуры метнулись к лесу, к чёрному джипу, сыпануло целой очередью «ударов по подушке», и фигуры скрылись в пелене метели.
К Ватшину подбежали двое парней в камуфляже.
– Жив?!
– Там Люся, – простонал он, держась за голову.
– Башкин! В машину!
– Всё в порядке, командир, она в кабине, сейчас вытащим.
Ватшин уронил руки, борясь с головокружением, заставил себя подняться, шагнул к парням, помогавшим жене вылезти из кабины.
– Люся…
– Костя! – Она бросилась к нему на шею. – Живой! Слава богу! – И заплакала.
Рядом с оказавшимися на шоссе двумя серебристыми джипами остановилась ещё одна машина – белый микроавтобус. Хлопнула дверца, выпуская мужчину в белом полупальто, без шапки.
– Иван Петрович, – пробормотал Ватшин.
– Садитесь.
– Машина…
– Её подремонтируют и доставят к вам домой.
– Мы ехали на дачу.
– Значит, на дачу.
Ватшин помог Люсе сесть в салон микроавтобуса. Следом сел Иван Петрович.
– Поехали, Солома.
Водитель – улыбающийся круглолицый блондин – тронул микроавтобус с места.
– Кто вы? – перестала плакать Люся.
Иван Петрович усмехнулся.
– Не ангелы, но хранители.
– Они анксы, – невнятно сказал Ватшин, чувствуя, как губы превращаются в оладьи.
– Кто?
Ватшин искоса глянул на спасителя.
– Есть такое подразделение в службе безопасности, – сказал Иван Петрович. – Муж вам не рассказывал?
– Нет.
– «Застава» называется, – снова сказал Ватшин.
– Что за служба? ФСБ?
Ватшин хотел сказать, что «Застава» – внутренняя пограничная служба России и является самостоятельной структурой, но встретил взгляд Гордеева и прикусил язык. Иван Петрович предупреждал, чтобы он никому ничего не говорил, даже самым близким друзьям и жене.
– Давайте знакомиться, раз уж так получилось, – сказал Гордеев. – Меня зовут Иван Петрович. Если бы ваш муж предупредил нас о поездке, всё бы обошлось.
Люся перевела взгляд на мужа.
– Ты давно знаешь этих людей?
– Не очень, – мотнул он головой.
– Кто они?
– Тебе же сказали – не ангелы.
– Я не шучу!
– Сейчас приедем и поговорим, – пообещал Иван Петрович.
Ватшин обнял жену, прижал к груди, преодолевая её сопротивление. Подумал, что объяснить ей ситуацию будет трудно. Но главное было в другом: скорее всего, писательская его деятельность закончилась. А представить, как жить дальше, не могла даже его недюжинная фантазия. Пропасть распахивалась впереди! Кто поможет перепрыгнуть? Да и хватит ли у него сил в корне изменить жизнь?
Плеча коснулась рука Ивана Петровича.
Руководитель «Заставы» ничего не сказал.
Но Ватшин почувствовал себя уверенней.
Глава 2
Помню
1. Было
– Представьте себе отрицательное давление. Сможете? К положительному мы привыкли с детства, наблюдая, как колёса телеги оставляют в почве характерные борозды. Или гусеницы танка следы на асфальте улицы. Или, что более позитивно, как пресс плющит раскалённую болванку металла в цеху машиностроительного завода. Но что такое отрицательное давление?..
Мысль мелькнула и погасла.
Кругом было одно глобальное пламя, имеющее странное свойство разбегаться во все стороны с колоссальной скоростью. И при этом процесс нельзя было назвать взрывом, потому что пламя не являлось продуктом деятельности человека и не представляло собой конечную фазу управляемой реакции. Оно появилось и начало расширяться с огромным ускорением, порождая само себя и создавая удивительно гладкий, ровный и однородный фон – пространство.
Впрочем, неоднородности в этом странном континууме, заполненном квантовыми полями, всё-таки появлялись и уже не сглаживались стремительным инфляционным расширением. Сложные физические процессы приводили к тому, что неоднородности, представляющие собой солитоны – сгустки первичных элементарных частиц, – вызвали небольшой избыток обычного барионного вещества над антивеществом. Началась аннигиляция рождающихся комков материи, а когда она закончилась, в невероятно раздувшейся Вселенной появились первые островки вещества, которые впоследствии превратились в звёзды, галактики и их скопления, объединившиеся в крупномасштабные сетчато-мозаичные структуры.
Но это стало реальностью позже.
А пока он – невидимый и неощутимый свидетель рождения Вселенной – наблюдал за её расширением изнутри процесса и видел-осязал-ощущал огонь во всех его проявлениях, понимая, что попал в информационный «нерв», недоступный большинству людей.
Между тем температура огня вокруг постепенно падала, он становился менее жгучим и плотным, меняя свою физическую суть, и, наконец, падение температуры позволило появиться первым атомам. Точнее, ядрам атома водорода, состоящим из протона и нейтрона. И случилось чудо: Вселенная стала прозрачной, то есть видимой в широком диапазоне электромагнитных волн, и – практически невидимой, потому что заполнявший её огонь погас! Излучение отделилось от вещества – первых незначительных скоплений атомов. А поскольку до термоядерных реакций было ещё далеко, рождённый мир погрузился в Великую Тьму…
– Красиво говоришь, Сан Саныч! – восхищённо сказал Хаевич, разливая пиво в стеклянные кружки тонкой работы. – Тебе бы писателем быть, стал бы известен.
Уваров улыбнулся. Хаевич уже не раз говорил ему о писательской известности, однако Александр Александрович, в миру Сан Саныч, никогда не проявлял особого литературного дарования и работал математиком в МИФИ, окончив этот же институт двадцать семь лет назад. В настоящее время близился его пятидесятилетний юбилей, и он казался себе маститым учёным, умудрённым опытом человеком средних лет. Но не старым. В молодости он серьёзно занимался лёгкой атлетикой, стал мастером велосипедного спорта и выглядел вполне прилично: метр восемьдесят, плотный, плечистый, спокойный, уверенный. Волосы начали редеть ото лба ещё в тридцать пять, поэтому в сорок он стал стричься наголо, оставляя короткий ёжик, и в сорок девять лобастая голова Уварова отливала серебром седины, что было даже модно.
Олег Хаевич был моложе на пятнадцать лет. Небольшого роста, с животиком, подвижный, говорливый, любитель ночных клубных забав, он нравился женщинам и о семейной жизни пока не помышлял. Его трудно было представить в роли чиновника, да он им и не был, возглавив после тридцати лет частную фельдъегерскую службу. Любил выпить, поговорить (он был в курсе всех новостей), хорошие автомашины (ездил то на «Мерседесе CLS», то на «Порше Кайенн»), знал все клубы в Москве и часто пропадал за рубежом. Но ровно через две недели возникал на горизонте, и компания собиралась вечером пятницы расписать пульку: Уваров, Хаевич, Коренев и Новихин.
Кореневу стукнуло шестьдесят два, он работал заместителем директора Московской газовой биржи и был душой общества. На этого человека, любившего анекдоты, всегда можно было положиться. Он готов был помочь друзьям в любое время, не раздумывая. Кроме того, он был охотником, часто уезжал с компанией приятелей в глубинку России, под Нижний Новгород, и привозил интересные истории, а иногда и дичь.
Четвёртый преферансист, Игорь Новихин, был самым молодым и энергичным членом команды. Он работал главой службы безопасности Московской газовой биржи, под началом Коренева, занимался бадминтоном (становился даже чемпионом области), не считая рукопашного боя в силу профессиональной надобности, и слыл знатоком вин и алкогольных напитков вообще. Хотя при этом почти не пил.
Все эти люди были очень непохожими друг на друга, и свела их воедино только одна страсть – к преферансу. Но если для Новихина эта игра подогревала его спортивный интерес, Хаевич ловил удачу, Коренев искал охотничий азарт, то для Уварова преферанс являлся одним из вариантов теории игр, которой он посвящал всё своё свободное время.
– Я космосом не интересовался, – продолжил Хаевич, потягивая пиво и присматриваясь к вяленой рыбке, которую принесла Оксана, повар Новихина; играли обычно в его коттедже на улице Сучкова. – Не могу утверждать, что я совсем уж закостенелый скептик, но не верю, что космос нам необходим. Пусть его покоряют автоматы и роботы, человеку там делать нечего. Кстати, ты рассказывал об эпохе Великой Тьмы. Тёмная материя, о которой все сейчас говорят, не из этой епархии?
– Это разные категории, – качнул головой Уваров. – Хотя тёмная материя зарождалась примерно в те же времена, миллиарды лет назад.
Хаевич аккуратно разделал рыбку, с любопытством посмотрел на него.
– Ты что же, и в самом деле видишь эти сны – про космос, рождение Вселенной?
– Это не сны. Как бы тебе объяснить… во мне просыпается память происшедших событий, понимаешь? Я вижу то, что было в прошлом, миллионы и миллиарды лет назад.
– Вот этот огонь видишь, о котором говорил?
– И огонь тоже. Первые звёзды, первые галактики, планеты.
– Откуда же ты знаешь, что там происходило?
– Знаю, и всё. Информация сама появляется.
– Давно?
– Если честно, то не очень, год назад всё началось, после ДТП.
– Это когда ты свою «Хонду» разбил?
– Ага.
– Ну, тогда по глоточку.
Они сдвинули кружки с пивом, занялись вяленой кефалью.
Обычно первым к назначенному времени (восемь часов вечера) прибывал Уваров, не любивший опаздывать. Хаевич подъезжал чуть позже, с водителем Сашей, который знал все секреты своего работодателя. За руль после «принятия на грудь» дозы спиртного Хаевич не садился, что было правильно.
Третьим появлялся Коренев с сумкой пивных бутылок. В компании существовал свой распорядок: Уваров покупал торт и конфеты к чаю, Хаевич – сухое красное вино, Коренев – пиво и водку. Новихин принимал гостей, иногда угощая их классным вином из собственного погреба.
– Привет Эйнштейну, – объявил Михал Михалыч, обнимая Уварова, пожал руку Хаевичу. – Жарко сегодня. – Он снял пиджак, подсел к столу. – Ну, что, по пивку?
Налили, выпили.
Коренев блаженно откинулся на спинку стула.
– Хорошо поторговали сегодня, растёт наш газ в цене как на дрожжах. Командир обещал быть через полчаса, если не застрянет в пробке. Стоит Москва, я еле проехал по закоулкам.
Командиром он называл Новихина, хотя по служебному положению стоял выше.
Заговорили о пробках, о неумении служб решить транспортную проблему.
– Вот ты математик, – посмотрел на Уварова Коренев, подцепляя вилкой малосольный огурчик, – взял бы и рассчитал какой-нибудь алгоритм, который избавил бы город от пробок.
– Этой проблемой уже занимались математики, – сказал всезнающий Хаевич. – Но ни в одной столице мира она не решена полностью. Города не резиновые, и когда количество машин превышает пространственно-динамический предел, они встают.
Коренев возразил, что в Варшаве, где он был, пробок нет.
– Нашёл столицу, – отмахнулся Хаевич. – У них всё ещё впереди.
Коренев снова возразил, что существуют приёмы ограничения въезда в города и другие ухищрения, позволяющие избегать пробок.
Они заспорили.
Уваров слушал, потягивал ледяной сидр и думал о другом. О поездке на родину в Брянскую губернию. О конвенте математиков, где ему должны были вручить престижную премию «Золотой интеграл». О варианте игры нового типа, который он почти рассчитал и к концу года собирался представить на суд математиков института. Работа была интересной, и он надеялся удивить коллег подходом к проблеме, который они назвали бы когнитивно-метафизическим, а он сам – чувственно-магическим. Хотя речь шла скорее о переходе между реальностью и миром чувственных идей, в который ему позволено было время от времени погружаться.
– О чём задумался, Сан Саныч? – хлопнул его по плечу Хаевич.
Уваров виновато прищурился.
– Да так, ни о чём.
– Расскажи о своих видениях, вот биржа интересуется.
– Я ему уже рассказывал.
– Да? А он не признался. Ещё раз советую написать об этом книгу. У меня друг – издатель, поможет издать. Вдруг откроешь в себе талант писателя? Роулинг же, создатель Гарри Поттера, тоже в своё время была никому не известна.
– Заладил одно и то же, – проворчал Коренев. – Сан Санычу слава не нужна.
– А что ему нужно?
– Слава бывает разная. Вон один математик отказался от Нобелевки и стал известен всему миру.
– Он просто больной, думал только о себе, а не о своих родственниках. Ему невероятно повезло, а он это везение в задницу засунул!
– Не груби. Везение тоже разное бывает.
Хаевич хихикнул.
– Эт точно. Иногда не получить желаемое и есть везение. Ну, что, мужчины, ещё по кружечке?
– Привет, алкоголики, – вошёл в гостиную улыбающийся Новихин, бросил к шкафу в прихожей слева спортивную сумку. – Как вам наши футболисты?
– Я просто обалдел! – оживился Коренев. – Четыре – один, уму непостижимо! Неужели научились играть?
– Тренер хороший, вот и научил, – авторитетно сказал Хаевич.
– У них стимул появился, – сказал Олег, скрываясь на втором этаже.
– Какой стимул? – не понял Хаевич.
– Раньше играли как игралось, – поддержал тему Коренев. – Всё равно платили. А теперь не даёшь отдачи – садись.
– Значит, тренер-таки в этом деле главный? Кто ещё заставит их играть?
– Почему обязательно тренер? Игорь прав, стимул появился – играть хорошо, иначе сядешь на скамейку запасных, а то и совсем вылетишь из команды. К тому же известно, что лучший тренер – отечественный, доморощенный, знающий российский менталитет, а не пришлый, с трудом произносящий два слова по-русски.
К столу спустился Новихин, переодевшийся в домашний спортивный костюм.
Заговорили о футболе, потом о теннисе, знатоком которого считался Хаевич, о бадминтоне. Открыли вино.
Уваров сидел молча, слушал, от вина отказался. До сорока пяти он вообще не употреблял спиртных напитков, да и сейчас позволял себе разве что бокал шампанского на праздники да сидр. От пива не отказывался, но и не приветствовал, доверял организму, который чётко знал свою норму.
В начале десятого пересели за игровой столик.
Сдавать выпало Новихину.
Коренев взял карты, принялся изучать расклад. Делал он это медленно и обстоятельно, в силу характера, поэтому поначалу компаньонов это сердило, но после пятнадцати лет знакомства все привыкли к манере игры «главного биржевика» компании и не обращали на его медлительность внимания.
– Раз, – объявил наконец Михал Михалыч.
– Пас, – отозвался Уваров.
– Бери, – согласился Хаевич.
Игра началась.
Расходились за полночь, в половине первого.
Хаевич и Новихин собрались навестить клуб «Сохо».
Уваров повёз Коренева на своей машине: тот жил в Крылатском, после чего ему предстояло возвращаться назад, к Серебряному бору.
– Ты что, и вправду видишь прошлое? – поинтересовался слегка осоловевший Михал Михалыч, когда они попрощались с молодёжью и отъехали. У него был свой «БМВ», плюс охрана, однако он редко ими пользовался.
Уваров невольно вспомнил один из своих «эзотерических снов»…
Великая Тьма длилась по вселенским меркам недолго, всего около миллиона лет.
Массы сгущений относительно холодного вещества – ядер водорода и гелия, а потом и нейтральных атомов после эпохи рекомбинации, достигали таких величин, что начались первичные реакции ядерного синтеза, водород «загорелся», и по всему гигантскому объёму сформированного пространства зажглись первые звёзды.
Поначалу они были небольшими, карликовыми, но по мере дальнейшего уплотнения облаков газа и пыли рождались всё более массивные звёзды. Некоторые из них сливались вместе, образуя квазары и первичные чёрные дыры, и по молодой Вселенной, продолжавшей расширяться в ином темпе, не столь быстро, как в первые мгновения, поплыли хороводы фонтанирующих струями огня юных звёзд, окружённых вихреподобными дисками пыли и газа.
А уже через сто миллионов лет, когда звёзды начали объединяться в протогалактики, в их атмосферах – не на планетах и не в космическом пространстве – зародилась первая форма жизни. А за ней – разум…
– Может, тебе и в самом деле стоит написать роман? – послышался голос Коренева.
Уваров очнулся, повернул направо, на улицу Крылатские Холмы.
– Мне Олег об этом все уши прожужжал, и ты туда же. Не писатель я. У меня другие интересы.
– Теория игр? – хохотнул Михал Михалыч. – Судя по тому, что проигрываешь ты редко, теория у тебя правильная.
– К преферансу она не имеет отношения.
– Да? А я думал, ты карточными играми занимаешься.
Уваров хотел было оправдаться, объяснить Кореневу на пальцах, чем он занимается на самом деле, но передумал. В состоянии эйфории – Коренев выпил, да ещё и выиграл при этом, – он вряд ли понял бы собеседника.
Между тем именно увлечение Уварова психроникой, как он назвал свою игровую матрицу, и позволило ему приобрести дар воспоминаний прошлого, а вовсе не авария, в какую он попал однажды на Амурской улице: тогда в бок ему влетел лихач на старой «Ладе». Началось всё с расчётов компьютерной ролевой игры, отличающейся от других тем, что играющий не просто выбирал фантом из заданного набора игровых персонажей, а переносил на него качества своей личности и характер своих взаимоотношений с реальностью. После этого Уварову удалось просчитать психосемантическую матрицу играющего, содержащую информацию о способах взаимодействия структур сознания, и, что важнее, бессознательного в личности играющего с тканью бытия, выбрать желаемый интервал глубины игры, по сути – горизонт событий (он выбрал древнее прошлое), и достичь необходимой степени его детализации.
На следующий день, точнее, ночь ему начали сниться странные сны. Ещё через месяц он научился погружаться в прошлое на любой отрезок времени и буквально видеть всё, что там происходило.
– Спасибо, – сунул ему ладонь Коренев, когда машина свернула к его дому. – Заходи как-нибудь в контору, побеседуем о жизни. Расскажешь о своих видениях.
– Лучше вы к нам, – улыбнулся Уваров.
Коренев с трудом выбрался из машины, поплёлся к подъезду.
Уваров посмотрел на подъехавшую за ним машину – чёрный джип «Рэндж Ровер», не придал этому значения, проводил приятеля глазами, подумав, что, несмотря на свою сугубо коммерческую должность, Михал Михалыч сумел остаться человеком совести, за что его уважали коллеги и любили близкие.
Джип всю дорогу ехал за ним, но он этого не заметил.
Домой приехал в половине второго.
Жена уже спала, внучка тоже.
Уваров, стараясь не шуметь, залез в ванную, встал под душ. Лёг чистый, умиротворённый, довольный жизнью, автоматически перебрал в уме то, что должен был сделать в субботу, и легко уснул.
Сон-видение пришёл сам собой, без особых усилий с его стороны. Организм уже научился владеть особым состоянием, которое в разные времена у разных народов называлось по-разному: инсайтом, сатори, просветлением и озарением. Сам Уваров называл это состояние мысленно-волевым странствием.
Сознание вылетело за пределы тела, перед глазами развернулась величественная панорама космоса. Россыпи звёзд окружили его со всех сторон. Он мог свободно «дотронуться» до любой из них, но душа просила иного, и Уваров глянул на Мироздание через «телескоп» внечувственного восприятия, ища в нём следы разумной деятельности.
И нашёл!
Среди сияющих звёздных сфер проявились тонкие паутинки геометрически правильного узора, не похожего на обычные скопления и галактики. Одна из паутинок была совсем близко, память автоматически назвала направление – Волосы Вероники.
Отлично! Посмотрим, что там такое…
Мысленное «тело» Уварова превратилось в неощутимый луч и стремительно рванулось в пространство.
