Василий Погоня
Карта оборотня
ПРИМА ПАЛАТ
Жаркий летний день разморил меня. Я праздно подрёмывал в гильдии, когда в окно, хлопая крыльями, вдруг влетел почтовый голубь. Я даже вздрогнул.
Отделив от голубиной лапки обрезок гусиного пера с папирусом внутри и прочитав первые строки письма, я затаил дыхание. Мне писал сам Лев Палат. Неужели он здесь, в Романии? Дальнейшие слова написанного на тряпичном куске письма вернули мне дыхание, но не до конца.
Пять лет я заведовал романским цехом Льва Палат, но персональное письмо от него получал впервые. Он был сказочно богат и столь же жесток в правлении своей фамильной пушной коллегией, раскинувшейся по всему миру. Когда Лев Палат пишет тебе лично, это равноценно приглашению на пир в Новеград к Великому хану Тартарии. Поэтому от этого голубя я ожидал неприятностей. То, что это будут неприятности, я нисколько не сомневался. Я не мог и представить себе, что этот великий человек может написать, будучи всем доволен.
В письме уведомлялось о визите в столицу Романии дочери Льва. Я должен был её встретить в порту и проводить на лучший постоялый двор «Белая Гора».
О наличии у главы меховой империи дочери я не знал. О его четырёх жёнах и бесчисленных наложницах я слышал, но дочь оказалась для меня настоящей новостью. Судя по письму, она прибывает для обучения в коллегии жриц, и всё, что ей понадобится, должен ей предоставить я. Кроме денег – Лев писал, что он дал её в дорогу достаточно: «В Романии ей предстоит обучение, и, если она выполнит его подобающе, ей не придётся нуждаться. Но я должен быть уверен, что кто-то будет под рукой, если ей что-либо понадобится», – писал хозяин нашей коллегии. Получается, здесь у неё никого нет – размышлял я. Недобрая весть. Как нянька, я недорого стою.
Я представил себе надменного толстяка-коротышку с подбородком, как у Вакха, глазами, острыми, как пугио[1], и ртом, походящим на пасть льва, поэтому наскоро нацарапал ответ с кратким описанием состояния дел коллегии, подтверждением готовности выполнить распоряжения, взял из клетки голубя, приторочил к его лапке письмо, выпустил посланца в окно и вновь перечитал письмо Льва. Постскриптум на оборотной стороне вернул меня в состояние душевного волнения: «О тебе говорил Крокет, он считает, что пора направить тебя сюда», – я смог перевести дух: это для меня была желанная, на протяжении года, весть.
Я подошёл к окну, чтобы вольготней раздышаться, и уставился на улицу. Однако, прохаживающиеся матроны с сопровождающими их рабами мало занимали меня. Я думал о том, как здорово было бы отправиться из этой провинции в Новеград. Не то чтобы в Романии мне не нравилось, нет. Однако, я осознавал, что, сидя здесь, шансов на улучшение своей жизни я не получу. Только роскошная Гардарика, присылающая такие шикарные меха, была страной возможностей для меня.
После этих напряженных раздумий я прошёл в комнату Зену. Зенуния Пуэлла, темноволосая, симпатичная девица двадцати лет, фактически стала моим доверенным заместителем с тех самых пор, когда я подвизался работать в ромейском торговом доме Палата. Официально, в силу местных предрассудков, сделать её начальницей я не мог, но меня покорило, насколько умна может быть девушка с такой внешностью.
Она перестала пересчитывать колонки с мехами и вопрошающе посмотрела на меня.
Я сообщил ей о дочери Палата.
– Потрясающе, не правда ли? – сказал я, присаживаясь за её стол. – Какая-нибудь долгая ростом, толстая портельщица, которая нуждается в моих советах и внимании. На что только не пойдёшь ради коллегии!
– А может быть, она красивая? –предположила Зену спокойно. – Многие девушки Тартарии красивы и привлекательны. Ты можешь полюбить её. Женитьба на Палат сулит немало выгод.
– У тебя на уме только одно, – отозвался я со смехом. – Все вы, ромейские девушки, одинаковы. Ты не видела самого Палата, а я – я видел. Он родом из ромеев. Кобылка, вышедшая и такой конюшни, с такой наследственностью – навряд ли может быть красивой. К тому же Лев не захочет меня в зятья. Для своей дочери им, наверняка, уже запланирована куда более выгодная партия!
Она посмотрела на меня неторопливым и долгим взглядом из-под полуопущенных, загнутых черных ресниц, чернёных толчёным свинцом. Затем повела точёными плечами и произнесла:
– А ведь ты её ещё не видел.
* * *
На этот раз мудрая Зену ошиблась. Красивой Прима Палат не оказалась. Но и я не угадал – не была она ни толстой, ни верзилой. Она предстала совершенно безликой: сплетённые в шесть тугих кос русые волосы под капюшоном широкого, свободного балахона, крепкие дорожные туфли из бычьей кожи. Словом, она напоминала пресную лепёшку коллегии весталок, в которую прибыла. Единственное, что меня обескуражило – отсутствие какого-либо сопровождения и охраны у дочери столь состоятельной особы. Ни дуэньи, ни сколь-нибудь завалящего ликтора. В чём в чём, а в смелости ей не откажешь.
Я встретил её в порту и отвёз в «Белую Гору». Всю дорогу я, памятуя о разговоре с Зену, рассыпался в любезностях, но она отвечала столь вежливо и холодно, что напоминала северную германскую богиню. Пока мы ехали на постоялый двор по улицам, наполненным сбродом, она успела изрядно мне надоесть, и мне не терпелось избавиться от неё поскорее. Я попросил прислать мне в гильдию трактирного служку, если ей что-нибудь понадобится, и с облегчением откланялся. Во мне появилась уверенность, что трактирному служке посетить нашу гильдию не придётся. В ней подспудно чувствовалась прямо-таки фамильная торгашеская расторопность. Она явно не собиралась пропадать в этом городе и просить моих советов или помощи.
Зенуния от моего имени послала на постоялый двор корзину печенья. Она также отправила голубя Палату, с сообщением о благополучном прибытии девушки. С чувством выполненного долга я напрочь выбросил Приму Палат из головы и вплотную занялся новой поставкой из Гардарики.
Дней десять спустя Зену предложила мне навестить девушку и узнать, как она поживает. Я так и сделал. На постоялом дворе мне сказали, что она выехала шестью днями раньше. В неизвестном направлении. Недоброе предчувствие посетило меня. Зену сказала, что мне следует разузнать, где она, на тот случай, если вдруг поинтересуется доминус Палат.
– Займись этим немедленно, – ответил я. – У меня дела.
Зенуния отправилась на улицы. Оказалось, Палат сняла двухкомнатную таберну[2] в инсуле[3] Дианы. Прима так же напрочь забыла обо мне, как я – о ней. Меня это несколько задело. Но я успокоился, узнав, что дела у неё идут прекрасно. Однако, чтобы дать ей понять, что я в курсе её передвижений, я послал к ней цехового серва[4] с письмом, на которое она тут же ответила в холодно-тактичной манере богатых выскочек.
Зену, которая все поняла по выражению моего лица, когда я читал ответ, тактично заметила:
– В конце концов, она дочь магната.
– Да, – ответил я. – И с сего дня пусть сама заботится о себе.
На том и согласились.
Около трёх седмиц я ничего не слышал о Приме Палат. В цеху было много забот, поскольку после Сатурналий я собирался дать себе отдых и хотел сдать дела Друзу Марциалу, который должен был прибыть из Гардарики и сменить меня.
Я планировал провести месяц в Финикии. Это должен быть мой первый долгий отпуск за пять лет. Я ждал его вожделенно. Я собирался путешествовать в одиночестве. Я люблю одинокие странствия, свободу, люблю сам решать, где, и надолго ли останавливаться. В компании свобода стеснена.
Спустя двадцать два дня после той памятной переписки с Примой Палат мой закадычный друг, Домициан Марцелл, пригласил меня на вечеринку, устраиваемую ланистой[5] Грацианом Маркусом в честь нового бестиария[6], который произвёл фурор на меритиях[7] в Финикии.
Мне нравились вечеринки Маркуса. На них всегда весело, а еда отвечает вкусам самых изысканных гурманов.
Когда лектика принесла нас к домусу Грацианов, дорога уже была забита октафорами,[8] колесницами, и нашим лектикариям пришлось долго искать место, куда бы пристроить наши носилки.
Вечер удался. Большинство гостей были мне знакомы. Романцы составляли из них лишь половину, но у Грациан всегда имелось вдоволь не только фалернских вин, но и медовой кервезии для иностранных гостей. Когда луна была на середине пути, я, уже изрядно нагрузившись, вышел в атриум, чтобы немного освежить хмельную голову.
Там в одиночестве стояла девушка в белой столе без паллы[9] поверх. Её обнажённая шея и руки с чашей тёплой калиды в лунном свете блестели, подобно фаянсу.
Опершись спиной на балюстраду, слегка запрокинув голову с косами, уложенными вокруг головы, она разглядывала полнолуние. В его лучах светлые волосы девушки играли, как хороший куний мех. Я тихо приблизился, остановился чуть поодаль и тоже воззрился на луну.
– После этого чада и шума под крышей на просторе просто блаженство, – произнёс я.
– Верно.
Она даже не повернулась и не удостоила меня взглядом. Я же украдкой скосил глаза на её профиль.
Она была мила: мелкие черты лица, поблёскивающие губы, отражение луны в глазах.
– А я предполагал, что знаю в городе всех, – заметил я, – а с Вами почему-то мы не знакомы…
Она повернула голову, отчего полупрозрачная накидка на голове всколыхнулась, и, посмотрев на меня, улыбнулась.
– Вам бы следовало меньше пить, доминус Феликс, – отметила она. – Неужели я настолько изменилась за несколько седмиц, что меня и не узнать?
От неожиданности я вытаращился на неё и почувствовал, как заколотилось моё сердце и что-то сжало грудь.
– Я не узнаю Вас, – сказал я, определённо заключив, что это самая милая и соблазнительная женщина из встречавшихся мне когда-либо.
Она громко засмеялась:
– Вы так уверены в этом? Я – Прима Палат.
* * *
Первым желанием, возникшим при звуках её имени, было выразить восхищение от неожиданного превращения в настоящую красавицу, однако, заглянув в её залитые лунным светом глаза, я передумал, осознав признание очевидного ошибкой.
Мы провели на балюстраде около долгое время. Неожиданная метаморфоза выбила меня из седла. Я отчётливо понимал разницу между нами. Она была сдержанна со мной, но отнюдь не скучна. Мы беседовали на посторонние темы – о вечеринке, о гладиаторах, о гостях, о деликатесах и о славной ночи. Меня к тянуло к ней. Я не мог оторвать от неё глаз. Я не мог поверить себе, что это нежное создание и девушка, которую я встретил в порту – один и тот же человек. Это было похоже на пьяный морок, но было правдой.
Неожиданно, прервав нашу чрезмерно чопорную беседу, она спросила просто:
– Вы прибыли на октофоре?
– Да. А что?
– Сможете отвезти меня домой?
– Как?! Сейчас? – Воскликнул я разочарованно, – вечеринка снова оживится немного погодя. Ещё не выступали акробаты!
Её синие глаза пытливо и тревожно всмотрелись в мои.
– Прошу прощения. Я не хотела уводить Вас. Я лишь воспользуюсь Вашим октофором.
– Ну что Вы! Если Вам, действительно, надо уйти, я с удовольствием составлю вам компанию! Мне казалось, Вам тут по душе.
Она накрыла плечи паллой и улыбнулась:
– Где наш октофор?
– В конце улицы – под белым паланкином.
– Там и встретимся.
Она отошла, сделав мне знак, чтоб я не следовал непосредственно за ней. Я понимал – нас не должны видеть вместе. Слишком разного полёта птицы.
Проводив её взглядом, я в два глотка осушил оставленную Примой чашу. Неожиданно у Феликса и Примы Палат появились общие тайны. Неожиданно для себя я отметил и заметное дрожание моих пальцев рук. Немного выждав, чтоб успокоить дрожь, я прошёл через огромный триклиний, набитый возлежащими гостями. Не пытаясь попрощаться с Марцеллом и хозяином домуса, я спустился вниз и направился по протяжённой подъездной аллее к октофору с белым палантином. Где. Меня. Ждала. Прима. Палат.
– К инсуле Дианы.
За всю дорогу она ни разу не заговорила со мной, чему я был даже рад, поскольку волнение моё усилилось от её близости, от запаха мускуса, исходившего от её тела.
– Остановите здесь, – приказала она лектикариям.
Носильщики остановились по общей команде плавно опустили лектику на землю, я вышел, отодвинул покров паланкина и подал Приме руку. Опершись на неё, она тоже вышла и осмотрела безлюдную ночную улицу.
– Подниметесь ко мне? Мы найдём общую тему для разговора.
Я ни на мгновение не забывал, чья она дочь.
– Я бы с удовольствием, домина, но, уже поздно, может, не стоит? – ответил я. – Не хочется никого беспокоить.
– Мы никого не побеспокоим, у таберны же отдельный вход.
Я испытывал огромную неловкость от того, что посещаю жилище такой девушки в столь поздний час. Я представил, что бы сказал Лев Палат, если бы узнал, что я входил в жилище его дочери после захода солнца.
Моя судьба была в руках Палата. Одно его слово – и я нищий. Резвиться с его дочерью для меня столь же опасно, как играть с дикой львицей. Но противиться её воле было выше моих сил. Мы поднялись по лестнице и незаметно вошли в жилище, состоящее из трех комнат. Она провела меня в гостиную, освещённую масляными лампадами и украшенную цветочными гирляндами.
Она бросила паллу на резные подлокотники бизеллиума[10] и подошла к столу:
– Вино?
– Мы тут одни?
Она вполоборота посмотрела на меня:
– А разве это преступление?
Я ощутил, как вспотели мои ладони.
– Вам виднее, домина.
Она оценивающе осмотрела моё лицо и брови её поднялись.
– Боитесь Льва Палата?
– Дело не в том, боюсь я Льва Палата или нет, – промолвил я в досаде от того, что так быстро разоблачён. – Я не должен здесь находиться, и Вы это знаете.
– Какие глупости! – сердито воскликнула она. – Вы – жрец Кибелы, скопец? Присутствие с женщиной в одном помещении не подразумевает чего-то предосудительного!
– Разве в этом дело… Что могут подумать люди?
– Никто не видел, как мы вошли в инсулу.
– Но могут увидеть, как я буду выходить. Но это ещё и вопрос принципа…
Она заливисто рассмеялась:
– Перестаньте разыгрывать из себя аскета и отошлите лектикариев!
Вот здесь мне следовало уйти.
Но моя бесшабашность, глушащая порой мою деловую осторожность, именно в этот миг одержала верх. Поэтому я отправил лектику обратно, к домусу Маркуса, уселся на бизеллиум и стал наблюдать, как Прима Палат смешивает вино с водой. Сама она, не преставая, смотрела на меня с полуулыбкой.
– Ну, как Ваши дела в коллегии весталок? – поинтересовался я.
– О, это была выдумка для доминуса Палата – бросила она небрежно. – Я строю из себя святошу, иначе он не выпустил бы меня из дома.
– То есть вы не ходите в коллегию?
– Разумеется.
– А если Лев узнает?
– С чего вдруг? У Льва Палат слишком много дел, ему не до меня. – Прима отвернулась, и в её голосе прозвучала горечь. – Доминусу интересен только он сам, его жёны и наложницы. Дочь лишь путается у них под ногами. Моя ложь, будто я хочу войти в коллегию весталок, пришлась как нельзя кстати. Романия достаточно далека от Гардарики. Отсюда я не могу помешать ему убеждать очередную юную гетеру в том, что он гораздо моложе, чем выглядит. По этой причине он с удовольствием и отправил меня сюда.
– Получается, белый балахон, обувь из кожи быка, и шесть кос – всего лишь часть розыгрыша? – уточнил я, уже понимая, что моя осведомлённость, превращает меня в её сообщника. Теперь, если Палат всё узнает, возмездие опустится не только на её голову, но и на мою. И неизвестно, кому придётся хуже.
– Разумеется. Это моя обычная домашняя одежда. Отец всерьёз полагает, что я хочу стать весталкой. Если бы видел меня в прозрачной столе, он бы снарядил мне в сопровождающие старую и почтенную даму.
– Вы так спокойно к этому относитесь?
– Почему бы и нет? – Она опустилась на скамнум[11]. – Доминус Палат было трижды женат. При этом две из трёх его супруг были всего на два года старше меня сегодняшней, а последняя – и вовсе моложе. Им всем я поперёк горла. Я привыкла к самостоятельной жизни и провожу её очень весело.
Оценив сегодняшний вечер, я поверил, что Прима Палат живёт очень весело. Возможно, гораздо веселее, чем положено будущей матроне.
Она засмеялась и процитировала поэта:
– «Пусть юность поёт о любви!», – такая жизнь меня вполне устраивает.
– К чему Вы все это рассказываете мне? Я могу признаться во всём Вашему отцу.
Прима с улыбкой покачала головой:
– Вы не сделаете этого. Я говорила о Вас с Домицианом Марцеллом. Он о Вас очень высокого мнения. Я бы никогда не стала с Вами откровенничать, если бы не была уверена в Вашей надёжности.
– Так зачем же Вы меня сюда привели?
Она посмотрела на меня так, что у меня перехватило дыхание.
– Вы мне нравитесь, – объявила она. – Это я попросила Домициана привести Вас к Маркусу, и вот – вы здесь.
Подобная откровенность показалась мне слишком уж деловитой. Такой подход со стороны девушки обескуражил. Кроме этого, на кону было моё будущее, место главы гильдии значило для меня куда больше. Я поднялся:
– Всё ясно. Уже поздно, я пойду.
Она, посмотрев на меня, сжала губы.
– Вы не можете же так вот просто уйти.
– Простите, домина. Я должен покинуть Вас.
– Значит, вы не хотите остаться?
– Хочу или нет, но иду.
Она подняла руки и поправила волосы тем притягательным жестом, который не может оставить равнодушным, если проделывающая его женщина смотрит на мужчину так, как смотрела на меня Прима. Но я нашёл в себе силы устоять.
– Останьтесь. Я так хочу.
Я покачал головой:
– Мне пора.
Она долго, изучающе смотрела на меня, без какого бы то ни было выражения, затем встала и пожала плечами.
– Ну что ж, Ваше решение… – Прима подошла к двери и потянула её на себя.
– Быть может, мы ещё когда-нибудь встретимся…
– Спокойной ночи. – ответила она вежливо.
Она улыбнулась и закрыла дверь. Её отрешённая улыбка преследовала меня всю дорогу домой.
* * *
В последующие дни я думал о ней постоянно. Я не делился с Зену историей о встрече с Примой на вечеринке, но она обладает наитием, и я заметил, как моя помощница озадаченно поглядывает в мою сторону.
В день Солнца я навестил её.
Когда она открыла дверь, я обнаружил, что онемел. Я мог лишь восхищённо таращиться на неё. Она же была спокойна. Спокойна и холодна. И одновременно до безумия соблазнительна. Пригласив меня войти, она предложила вина, и я с благодарностью осушил чашу.
– Через пару седмиц я уезжаю. Я зашёл узнать, не нуждаетесь ли Вы в чём-либо?
– Вы уезжаете?
Её голос прозвучал резко, будто мои слова её заинтересовали.
– Да. Еду в Финикию.
– С кем же?
– Один.
На ней была голубое шёлковое платье, светлые волосы в причудливых локонах рассыпались по плечам. Она выглядела притягательно, знала об этом, и улыбалась мне снисходительно.
Я толчком закрыл дверь. – Вы знаете, наши свидания добром не кончатся.
Она пожала точёными плечами:
– Вам совершенно необязательно оставаться со мной.
Я приблизился к ней:
– А я и не собираюсь оставаться.
– Кассий! – в нетерпении вскрикнула она. – Да успокойтесь Вы хоть на миг!
Теперь, когда я вновь был наедине с ней, моя осторожность вновь обнаружила себя. Одно дело – мечтать оказаться наедине с ней, и совсем другое – в действительности быть рядом с дочерью Льва Палат. Я пожалел, что пришёл.
– Послушайте, – начал я – мне нужно думать о работе. Если Ваш доминус прознает, что я провожу время с его дочерью, я пропал. Уж будьте уверены, он позаботится о том, чтобы я оказался на дне. Если не на морском, так на дне нищеты.
– Да разве Вы проводите со мной время? – наигранно удивилась Прима, округлив глаза.
– Это, как раз, необязательно. Достаточно будет одних слухов.
– Откуда бы узнать ему, да и есть ли у него интерес к подобному знанию?
– Он может узнать, что я выходил от Вас.
– Значит, Вы будете осторожнее, доминус Феликс.
– Эти заботы не по мне, Прима. Они угрожают моей жизни.
– Да Вы не поклонник Купидона? – Засмеялась она. – Мои возлюбленные мечтают не о работе, а обо мне!
Она подошла к столу.
– Вам калиды или воды?
– Воды, пожалуй.
Я наблюдал за девушкой, гадая, зачем я ей нужен. Она не казалась обделённой мужским вниманием.
– Ах да, Кассий, взгляните-ка на этот браслет. Я привезла его из Гардарики. Вы разбираетесь в украшениях? Не правда ли – чарующая вещь?
Она протянула мне руку с массивным браслетом на запястье. Он был из серебра, с какими-то сакральным орнаментами и выпуклым узором сверху.
– Ого! Действительно, – воскликнул я. – необычное украшение! Оно, должно быть, дорогое.
Она снова рассмеялась.
– Цена за него уплачена, действительно, немалая. – Она бросила лёд в оба кубка. – На старости лет будет, что проживать.
Я ещё раз взглянул на диковинный браслет. Мне вдруг пришло в голову, что домина Палат живёт, должно быть, не по средствам. Лев писал, что не хочет баловать дочь деньгами. Я знал расценки на таберны в центре города. Столик, заваленный всевозможными украшениями, одежда из дорогих заморских тканей… Как же одинокая девушка умудряется поддерживать подобный уровень жизни?
– Вы получили наследство?
Она заметно смутилась. Но это, непривычное для дочери Палат, чувство продлилось лишь мгновение.
– Хотелось бы. А к чему этот вопрос?
– Это конечно, не моё дело, домина, – сказал я, показывая взглядом на гору дорогих безделушек, – но всё это великолепие, наверное, недёшево? –
Она повела плечами:
– Наверное. Доминус Палат щедр.
Говоря это, Прима не смотрела мне в глаза. Я кожей почувствовал ложь. Я был этим заинтригован, однако, отложил обдумывание на потом, и переменил тему разговора:
– Так что, Вы планируете где-то осесть с этим богатством?
Она вновь отвела глаза, проявив нерешительность.
– Большую часть времени я планирую провести в Суррентуме.
– Суррентум? – Ответ меня озадачил. – Вы собрались в Суррентум?
Она мягко улыбнулась:
– Вы не единственный, кому необходим отдых. Вы когда-нибудь бывали в Суррентуме?
– На такой дальний юг я ещё не выбирался.
– Я сняла домус вблизи Суррентума. Он очень славный и уединённый. Я даже уже наняла одну горянку из близлежащей деревни, чтобы она мне готовила и убирала, а её муж – следил за хозяйством.
Я вдруг понял, что этот рассказ возник неспроста. Я бросил на Приму быстрый взгляд.
– Прекрасно. Когда выезжаете?
– В то же время, в какое и Вы во Фракию. – Она провернула браслет на запястье узором вниз, подошла и присела рядом со мной на скамнум. – И, так же, как и вы, я путешествую в одиночестве. – Она посмотрела на меня.
– Домина… – начал было я, но она опустила руку на моё плечо, останавливая меня.
– Я понимаю, что Вы чувствуете. Я давно не ребёнок. Я по отношению к Вам испытываю то же самое – сказала она. – Едем со мной в Суррентум, Кассий. Все уже устроено. Я вижу Ваше трепетное отношение к отцу и гильдии, но – гарантирую Вам полную безопасность. Я сняла домус, назвавшись женой доминуса Бландуса Северуса. Вы будете доминусом Северусом, партенопским купцом. Там нас не опознает никто. Разве у Вас нет желания… провести со мной… вдвоём… месяц?
– Мы не можем сделать этого, – возразил я, в душе понимая отсутствие препятствий.
– Не переживай, милый. Я все очень тщательно спланировала. Я поеду в наш домус в своей новой биге[12]. Вы же приедете на день позже. Всё будет очень славно. Домус стоит особняком, на высоком холме, над самым морем. До ближайшего селения не меньше мили. При вилле есть сад с апельсиновыми деревьями и виноградом. Вам там понравится.
– Ещё бы, Прима, – признался я. – Мне уже хочется посетить это место. Но что будет с нами, когда закончится этот благословенный месяц?
Она рассмеялась:
– Если вы опасаетесь, что я ожидаю от вас предложения замужества, то тут Вам опасаться нечего. Замуж я не собираюсь. Скорее я, действительно, стану весталкой. Я даже не уверена в своих чувствах к Вам, Кассий. Но в одном я уверена – я хочу пробыть с Вами наедине этот благословенный месяц.
– Это заманчиво, Прима. Но это будет ошибкой.
Она прикоснулась пальцами к моему лицу и заглянула мне в глаза.
– Я только что вернулась из Партенопы, очень устала. Обсуждать больше нечего. Я обещала Вам безопасность и тайну. Теперь все зависит от силы Вашего желания. Думайте. Встретимся в Суррентуме. Если Вас не будет на вилле, я Вас пойму.
Она направилась к двери, держа светильник в руке. Неожиданно складка её платья опустилась на его огонь и мгновенно вспыхнула. Прима вскрикнула, огонь пожирал лёгкую ткань, причиняя девушке боль. Я метнулся к ней, лоскутами срывая горящую материю и топча её на полу. Когда с огнём было покончено, Прима схватила паллу и закуталась в неё. Однако, я успел заметить чёрный рисунок на её спине.
– Что это? – спросил я, указывая на татуировку.
Прима Палат потупилась:
– Это тартарский оберег. –
Я подошёл к ней:
– Подождите, Прима…
– Прошу Вас, Кассий, давайте оставим разговоры на потом. Нужно проветрить комнату. Либо Вы прибудете на виллу, либо нет. Вот и всё. – Она коснулась своими губами моих. – Спокойной ночи, доминус Северус.
По лестнице я спускался, уже твёрдо зная, что буду на вилле. Упругое, почти обнажённое, тело Примы в клубах дыма долго стояло у меня перед глазами.
