Михаил Веллер
Гонец из Пизы
И тут его полоснула мысль, несерьезная в силу своей исчезающе малой вероятности, но очень уж жуткая в принципе.
Он побежал во второй кубрик. Груня сидел на рундуке и глубоко дышал, прислушиваясь к организму. Оленев вернул его в изолятор, усадил и стал расспрашивать:
– Что ты помнишь? Спокойно, внимательно, припомни все и постарайся восстановить очень подробно. Это очень важно.
С момента приближения к вылету из тоннеля и до пробуждения на топчане Груня не помнил решительно ничего. Постаравшись и даже замычав, он выдавил наверх розовато-влажный эмбрион в форме двух сложенных пельменем черепаховых панцирей, которым он какой-то миг был, и еще какую-то толпу красных флагов на берегу реки, непонятно чем и непонятно почему связанных с Кремлем и одновременно с Авророй. Дальнейшее, как выразился классик, молчанье.
– Что-то не так, доктор?.. – неуверенно спросил он.
– Все так. Свободен! Все отлично, – Оленев шлепнул его по спине, ощутив четки позвоночника под тонкой простиранной тканью.
Но еще полчаса крыша у него была на легком сдвиге. Конечно, все это фантастика, ерунда, бред, но… Если при помощи элементарного кетамина и обычного вышесреднего врача (слово вышесредний он мысленно произнес с удовольствием) достижим и даже в подавляющем большинстве случаев гарантирован эффект стойкого внушения, которого человек не помнит… но следует ему… то есть корректируется психика личности в заданном направлении… то… то?.. А что, если это всем и делается? Раз это технически возможно и просто? Если всем внушено выполнение законов, указов и приказов? А нонконформисты – это просто малый процент лечебного брака? И всем внушено забыть о внушении, а только следовать ему? Короче – поголовное зомбирование сегодня – не утопия, а реальность, и с этой реальностью не считаться – глупо.
Он вспомнил детский анекдот про страуса: надпись в зоопарке: Не пугайте страуса! В клетке бетонный пол!
– Я вам покажу страуса! – тяжело пообещал он им – туда, в неопределенный и объемистый, как облако Саваофа, верх. – Вот кого – огнем и мечом… ну гады.
Он содрал свою же печать с бутыли со спиртом, выпил полстакана, и когда докурил сигарету, все уже прошло.
Во сне его достала следующая кошмарная мысль: если в России все пьют, то?.. Кто же тот ДОКТОР?..
9
– Без чего корабль не может идти?
– Без всего не может.
– А в первую очередь?
– И в первую очередь без всего не может, и во вторую, – упорствовал Мознаим, с болью думая про обнаруженный мазут и уже раскрытую тайну его появления: как теперь продашь?..
– Без винтов, Виталий! Возражения есть?
– С вами трудно спорить, товарищ капитан первого ранга.
– Доложите ваши соображения.
– Да пара пустых.
– А именно?
– Наше водоизмещение грубо шесть тысяч тонн.
– С тобой тоже трудно спорить.
– А проектная скорость девятнадцать узлов.
– И что из этого следует? – не понял Ольховский.
– А следует из этого то, что с увеличением скорости сопротивление среды и, пропорционально, мощность возрастают в кубической прогрессии.
– И что? Физику я тоже читал.
– С уменьшением скорости в три раза потребная мощность уменьшается в двадцать семь раз. Грубо: шесть узлов теоретически можно дать на одном котле из двадцати четырех, которые на Авроре стояли когда-то. У нас после ремонта сохранились два – для вида. На двух котлах, перебрав их и доведя до сорока процентов проектного давления, мы можем идти на пяти узлах спокойно.
– Ой ли? – усомнился Колчак, не в силах довериться оптимизму столь наивной математики. – Эдак ты докажешь, что мы на веслах можем идти.
Мознаим выкатил грудку. Приятно чувствовать себя умнее и значительнее двух каперангов, один из которых недавно командовал ударным авианосцем; Колчаку нравилось, если в разговоре Москву называли именно так.
– Пара сотен римских рабов – и пошли бы на веслах, – заверил он. – Подумаешь, шесть тысяч тонн. Да у Волго-Донов пять. А обводы у нас лучше. С их машиной мы б их сделали только так!
– Рабы-то, положим, свои найдутся… а гонки нам не нужны.
– Я и говорю. Нам нужен винт от пятитысячника. И на нем пойдем со свистом.
– А без свиста?
– А без свиста – от трехтысячника тоже хватит, чтоб уж узла-то четыре с половиной выжать. Все-таки ход! Согласны?
– Нет.
– Почему?
– Нам нужны два винта.
– Да зачем нам обязательно два, Петр Ильич?
От вопроса столь непрофессионального Ольховский поморщился.
– Потому что без трех мы обойдемся, – язвительно заверил он. – Все равно силовых установок на три не хватит. А один не дает возможности маневра машинами, на таком ходу в реке одним рулем не обойдешься, еле слушаться будет, ты что, не понимаешь? А на Неве встречное течение будь здоров.
Мознаим посопел и продолжил:
– Ну, подходящих винтов в любом судоремонте полно. Хоть на Адмиралтейском, хоть на Балтийском.
– А лучше всего было бы на николаевских верфях, – вздохнул Колчак. – На Украине все дешевле, договорились бы как нефиг делать.
При слове Украина всем представились акации, сало, пыльный теплый вечер и баснословная дешевизна.
– Машина, перевозка, таможня, поборы, – перечислил Мознаим. – Не получается.
– А как ставить будешь?
– Да в тех малявках тонны не будет. На лебедке спустим. А водолазов в портослужбе возьмем.
…На Адмиралтейский командир взял машину. Все-таки унизительно каперангу при форме давиться и трястись в трамвае. На переговоры надо являться, чувствуя себя человеком. Пересекая город в машине, ты отдыхаешь под защитой обособленного микромира, даже застряв в пробке. Общественный транспорт размалывает и заражает чужой усталостью, дорога утомляет хуже дела.
Пропуск ему был выписан. Жестокий прежде режим секретности оборонного предприятия заметно ослаб: когда-то потребовали б допуск с Литейного, хотя и шел он только в административный корпус.
Как человек бывалый, Ольховский не стал по мелочи морочить голову генеральному директору этой махины, сговорившись по телефону о встрече с замом, ведавшим матобеспечением ремонтной базы.
Лысый тонкий человек с нездоровым цветом лица, какой бывает у язвенников, не подавая руки кивнул ему на стул у длинного стола для совещаний. Стол был украшен российским флажком. Солнечные ромбы ползли по просторному кабинету.
– Винты решили ставить на Аврору, – радостно оповестил Ольховский, задавая глиссирующий темп беседы, чтоб проскочить над неприятными подводными рифами.
– Ну, прекрасно, – ровно откликнулся зам.
– Решили обратиться к вам.
– Какие ставить будете?
– Думаем ста десятью сантиметрами ограничиться. Шаг ноль три.
– А что так? Не мало ли?
– А хватит. Нам на них мерную милю не ходить.
– Три?
– Два.
– А что так?
– А из скромности.
– Ограничены во всех возможностях?
– Не без того. Время… Вы правильно понимаете.
– Ну хорошо. Заказ от управления снабжения флота у вас есть?
– С заказом пока чуть сложнее, – беззаботно улыбнулся Ольховский, показывая улыбкой, что это – незначительные мелочи. – Хозспособом восстанавливаемся.
– А кто платить будет? Если заказа нет?
– Я вам пишу гарантийное письмо, указываю наш субсчет в банке, печать, все по форме.
– Товарищ командир, дорогой мой, – ласково отмерил сочувствия зам и сказал в трубку секретарше подать кофе. – И что мы получим с вашего субсчета? Вы сами за какой месяц последний зарплату получили? Не могу и не имею права, и не надо меня жалобить. Сами на картотеке сидим.
На этот вариант также имелась домашняя заготовка. Ольховский трагически отодвинул чашку, поданную секретаршей с роскошной косой до попы. Швырнул на стол бумажник, часы и обручальное кольцо – так в драмах швыряли шапку оземь и ставили на ребро последний рубль и на кон – нательный крест. Встал в позу памятника Маяковскому и двинул речь. Он пел и плакал о славе русского флота и часе позора.
Зам твердо и точно вошел в паузу, сделанную для очередного вдоха:
– Тебе в думе или в театре цены не будет. Просто лауреат самодеятельности. Ария Каварадосси. Или Квазимодо? Я всегда путал.
– Бери все, что есть!.. – воззвал Ольховский. – Ну оформи шефскую помощь, будь человеком. Не для себя прошу! Ты сам хоть раз в море ходил? Ты что кончал?
Голос лысого зама был ровен и тих, как полет совы.
– Все – не для себя просят, – сказал он. – А кончал я севастопольский подплав. В семидесятом. Инженер-механик по силовым установкам. Еще вопросы будут?
– Бомбовозы, что ли? – кивнул Ольховский на его бликующий кегельный шар.
– Северодвинск, – кратко подтвердил зам.
– Контур потек?
– Примерно. Правильно мыслишь.
Ольховский мыслил правильно, и именно подобного момента дожидалась в боковом кармане плоская стеклянная фляжка расхожего виски Джонни Уокер.
– Кап-два?
– Так точно.
– Выпей со мной, кавторанг, – сказал Ольховский и выставил бутылку.
– Сволочи вы все, – откликнулся зам и достал из стенной панели две рюмки, полкоробки конфет и нарезанный лимон. – Со всеми пить – никакой печени не хватит.
– Алкогольная щетка полезна для вывода радиации из организма.
– Моей щеткой уже можно сапоги чистить.
Они выпили и пожаловались друг другу на жизнь – не унижаясь до слов, жестов и взглядов, – а так, через позу и общее выражение лица. Ритуал выпивки успешно заменяет самые душераздирающие монологи.
– Пару винтов отдал бы тебе за так, – сказал зам. – Уж для Авроры-то – святое дело. Что я, не моряк, что ли, или не ленинградец. Не могу, поверь.
– Почему?
– Потому что это бронза. Цветной металл. А он весь на учете.
– Мне тебя учить? На учете…
– Ты не понял. Здесь не формальный учет, а по жизни.
– То есть?
– Ты знаешь, кто в Питере контролирует весь цветной металл?
– Не понял. – Ольховский проанализировал текущий момент и слегка не поверил общеизвестному:
– Бандиты, что ли? Вас?
– Ну… можно сказать и так. А вообще – серьезные люди. И если завтра две тонны бронзы у меня уйдут неизвестно куда, то очень скоро вежливый человек сообщит мне сегодняшнюю цену на бронзу, стоимость этих двух винтов и сумму, которую я должен ему уплатить, включая проценты. Проценты представляешь?
– Ты с ума сошел. Не круто ли? Вы – оборонное предприятие!
– Не смеши. Ты где живешь? На своем революционном крейсере? На берег-то часто сходишь? Здесь серьезные деньги ходят. Так что – наливай. И доставай заказ от флота. Или плати налом – тогда без проблем.
Ольховский выпил и двинул свои мысли в ином направлении – по прямой в лоб преграде.
– Кто это тебя рэкетирует? – спросил он. – ФСБ с бандюками разобраться не может, или снизу доверху взаимовыгодное сотрудничество?
– Вот только не суйся. Я тебе ничего не говорил.
– Ну назови группировку. Тамбовские?
– Не суйся, мужик, – повторил лысый зам и цыкнул углом губ. Губы у него были подогнаны плотно, как кирпичи.
Поскольку бандиты давно стали восприниматься такой же естественной составляющей нашей жизни, как дождливая погода, старость или банковская система, то известие Ольховского не смутило. Вряд ли договориться с бандитами труднее, чем с начальством. Все мы люди. И встреча с ними наверняка не столь опасна, как, скажем, в бою с предполагаемым противником, а ведь к такой встрече военного готовят с первого дня службы.
Первый шаг оказался легок и прост сверх ожидания: непосредственно у метро он купил с лотка удивительную по откровенности книгу Бандитский Петербург. Доступность подобного справочника поразила моряка: тираж был указан массовый. Напрашивалась мысль, что бандиты столь же нуждаются в рекламе, сколько потенциальные покупатели – в сведениях о них. Происходила явная легализация профессии не только в общественном сознании, но и на товарном рынке.
Полистав справочник и почерпнув массу полезной и увлекательной информации, Ольховский поехал в гостиницу Пулковская. Книга утверждала, что петербургские бандиты предпочитают проводить время в ресторане именно этой гостиницы. Очевидно, там у них гнездо.
Прибыв, он уверился, что автор ценного пособия журналист Константинов – не сочинитель, но документалист. Неширокий проезд, затененный тополями, был плотно заставлен машинами, среди которых преобладали две характерные марки: БМВ цвета мокрый асфальт и джипы гранд чероки, глубокая зелень которых отливала той самой искомой бронзой. Здесь же скособоченно приткнулась, въехав двумя колесами на нижнюю ступень входа, альфа-ромео, раскрашенная в жовто-блакитную канарейку, при ней казенно стоял милицейский майор и с вялостью зудел в матюгальник:
– Господа бандиты. Освободите, пожалуйста, проезд для транспорта.
После повторного призыва из стеклянных дверей появился браток, продолжительно и пусто посмотрел с крыльца вниз и скрылся. Выждав, власть возобновила серенаду.
Через приличествующее время спустились двое ребят в свободных черных брюках и великоватых пиджаках.
– Ну что ты тоже – бандиты, – с неодобрением заметил майору один; и они перепарковали свои джипы прямо на газон, освободив центр асфальтовой дорожки.
Ну-ну, сказал себе Ольховский и поднялся по ступеням.
В холле внимательно скучала секьюрити, в своей явно дорогой униформе при галстуках выглядящая приятно так, как может быть приятен уголовник, готовый дружески взять тебя под свою защиту.
– Здесь мероприятие, – без выражения сказал орел белоголовый с плечами шестьдесят четвертого размера; у него были очень крупные и по-мужски красивые татуированные руки. – Зал зарезервирован.
– Знаю, – сказал Ольховский. – Мне надо решить вопрос.
– Какой вопрос? Мы никаких вопросов не решаем.
– Ребята, – сказал Ольховский. – Господа, товарищи, братки, пацаны, охрана. Выберите сами любое обращение. Я с Авроры. У меня очень мелкий вопрос насчет двух тонн бронзы.
Ребята немного улыбнулись свысока.
– Мужчина, я не понимаю, о чем вы говорите, – отчужденно ответил оплывший крепышок с мятыми свиными ушками борца-классика.
Ни один из троицы не сдвинулся с места, но невидимая преграда поперек вестибюля была явственней дубового прилавка.
Ольховский прибавил оборотов и положил руля прямо по фарватеру.
– Вот тут написано, – вытащил он из кармана книжку, – что цветмет контролируют тамбовские. Мне нужен кто-нибудь из руководства группировки.
Если столь неслыханная наивность и несуразная прямота фраера в погонах и развлекли охрану, то видом она этого никак не выказала.
– С такими вопросами – к автору книги, – посоветовал борец.
Ольховский покраснел от унижения. Он быстро отшагнул к стене, впаялся в кресло и кинул ногу на ногу.
– Я – командир крейсера Аврора капитан первого ранга Ольховский, – лязгнув челюстью, доложил он так, как докладывают зарвавшимся адъютантам перед начальственной дверью. – И речь о моих винтах! Винтах крейсера, – уточнил он, делая поправку на сухопутную тупость и готовый к ярости при возможном гоготанье. – И вопрос отлагательства не терпит. Не доложите кому надо – выйду на встречу иначе, но тогда ответственность будет на вас.
Подобно всем подчиненным, бандиты тоже не хотят брать на себя ответственность перед начальством.
После минутной отлучки борец проводил его ко входу в зал (мгновенно обыскав легкими касаниями) и кивнул в глубину:
– Второй столик, у стены.
За бутылкой Абсолюта и салатницей с миногами сидели двое очень приличного вида мужчин под сорок. Носатый был поджар и подтянут, как стайер, хлопковая синяя курточка свободно висела на нем. Второй был мордаст, густоволос и напоминал певца Расторгуева, этот был в темно-оливковом двубортном костюме и табачном галстуке в тон.
– Присаживайтесь, – пригласил носатый и по-хорошему улыбнулся. – Расскажите, что у вас. Только представьтесь, пожалуйста.
Он мельком взглянул в удостоверение Ольховского и кивнул соседу.
– Господа, – сказал Ольховский. – Я знаю, что вы серьезные люди. Дело такое. Городу и флоту нужно ваше понимание.
Носатый стайер улыбнулся еще раз, и его лицо собралось в тонкие морщинки, став веселым и умным. Он сделался похож на спортивного такого доктора физико-математических наук, и Ольховский бы немало удивился, узнав, что он и писал докторскую, когда новая эпоха запела новые песни и призвала его к новым подвигам.
– Рюмку выпьете? – спросил мордастый, и Ольховский оценил аптечную дозировку интонаций: можно было с равной легкостью согласиться или отказаться, это был акт вежливости, который ничего не менял в отношениях, ничего не приближая, как отказ выпить ничего бы не отдалил.
– Спасибо, – отвечал он в утвердительном смысле.
Чоканье не производилось.
Ольховский закусил не раньше, чем было предложено, и кратко изложил суть, ни словом не упомянув разговор с лысым замом.
– Кто конкретно вам мог бы помочь?
– Адмиралтейский завод.
Миг совещания его собеседников был незаметен, если был вообще.
– Ну, это такая мелочь, – прокомментировал мордастый, и в голосе его Ольховский попытался уловить не то сочувствие, не то укоризну.
– Делайте спокойно ваш ремонт, – сказал математик.
От второй рюмки Ольховский отказался, показывая, что ценит чужое время и правильно понимает гостеприимность жеста. Он поблагодарил и коротко попрощался.
– Желаю успеха, – проводил его фразой математик.
Мордастый уже смотрел мимо.
Не взглянула на него и секьюрити.
Он неторопливо и деловито двинулся в сторону автобусной остановки, всем видом показывая и даже играя перед самим собой, что идет пешком не потому, что у него нет машины вроде оставшихся за спиной у гостиницы, а потому что неограничен в любых своих действиях и предпочитает прогуливаться пешком.
Отойдя на хорошее расстояние, он сказал:
– Ну, твою же мать!.. – покрутил головой и сплюнул.
10
Как по мере роста знания открывается до бесконечности смежная область еще не знаемого – так с ходом корабельных работ вырастал до нереального объем всего того, что требовалось сделать. Мознаим впал в коматозное состояние.
– Хочешь увидеть лицо Сизифа, оглушенного своим камнем? – шепнул Беспятых доктору за четырехчасовым чаем в кают-компании.
Мознаим очнулся оттого, что горечь жизни стала нестерпимой и достигла чисто физического ощущения. Он допил чай и прислушался к желудку. Желудок ответил конвульсивной попыткой вывернуть себя через пищевод. В стакане были размешаны две ложки соли: Акела промахнулся.
– Не горько, Виталий Николаевич? – посочувствовал Беспятых.
– Это вы для очищения организма? – поинтересовался доктор.
Кают-компания захохотала. Мознаим обиделся и вышел. Взбалтывание при ходьбе послужило катализатором реакции, он впрыгнул в гальюн и хлынул верхом и низом, как если бы проглотил огнетушитель. Организм действительно очистился: голова стала ясной. Это была ясность смертного приговора.
Этот приговор он попытался опротестовать у командира.
– Нужна хотя бы одна кормовая пародинамомашина, – рыдал он. А где я возьму новые паропроводы для высокого давления? Их из водопроводных труб не сваришь!
Музыкальное ухо могло обнаружить в его плаче мелодическую полифонию, он был построен подобно симфонии в четырех частях, и тональность всех четырех была исключительно ре-минор. Менялись лишь скорость и сила от форте до пианиссимо. Бессердечно развлекшись, Ольховский прервал эту филармонию практическим вопросом:
– Сколько тебе надо?
– Чего? – остановил Мознаим пиление безумного смычка.
– Людей и денег.
– Это работа для дока! Для судоремонтного завода!
В дверь вежливо постучали.
– Кто еще? – заорал Ольховский.
И вошли именно те, кем он только что интересовался: люди и деньги. Первые были представлены старпомом и старшиной второй статьи Бубновым, и хотя невысокий старпом пихал его рукой в загривок чуть даже снизу, впечатление от композиции возникало, как если бы кошка тащила в зубах за шиворот поджавшего лапки котенка. Деньги же содержались в фанерном ящике со знакомой нам надписью На реставрацию музея крейсера Аврора, каковой ящик был извлечен из пакета, загадочно улыбающегося лицом Моны Лизы и сердечно извиняющегося Sorry, Leonardo.
– Сори, понимаешь?! – спросил Колчак, вытряхивая на стол веер бумажек и ручей рублевых монет.
Вид денег был в принципе приятен, но их мелкость выглядела оскорбительной. Ольховский потребовал объяснений.
– Еду мимо метро, – задыхался от негодования Колчак. – Смотрю – кто! Стоит! Этот сучонок сшибал деньги у метро! Можете почитать, под каким соусом! А от самого разит! Нет, это ж надо додуматься!..
– Товарищ командир, разрешите обратиться! – отчаянно воззвал Шурка, проклиная свое невезение: он действительно врезал в разливе двести под бутерброд, давно сделав наблюдение, что под выпивкой время летит быстрее и тем самым процесс заработка субъективно ускоряется.
– Не команда революционного крейсера, а жулье-с! Побирухи!
– Боже! – обратился Ольховский, стремясь излить в одной фразе все, чем мучила его окружающая действительность: – Когда матросы столичного гарнизона начинают просить милостыню на панели – державу уже ничто не спасет!
– Спас-сет! – пообещал Колчак.
– Спасет! – стремительно возразил Шурка. – Это не милостыня!
– Лепта, подаяние, улов, хабар! – выстрелил очередь синонимов Колчак.
– Это сбор средств! – объявил Шурка, поддавая вибрирующих модуляций, по смыслу соответствующих разрыванию тельняшки на груди. – Как бывало – подписка населения на новый истребитель! или броненосец!
– О, где бы взять приличного истребителя на вас на всех!..
Но по дороге от метро Шурка успел продумать линию защиты. От страха выдумка дозрела до правды.
– Это же для Авроры! За кого вы меня принимаете! Нам же нужны деньги! ремонтные работы! хозспособом! ударники для пушек!
– Дисбат!!!
– Ударники для орудий! где взять! а еще снаряды! элеваторы!
– Ударник коммунистического труда! В зад и в глотку! В дисбат!!! Какие еще на хрен ударники?! попрошайка, хам… мошенник!
Шурка прибег к бессмертной системе Станиславского: умер от оскорбления.
– Расстреливайте, – сказал он. – Я пошел для корабля на это, что, не унижение?.. и вы после этого…
– Одну минуту, – подал голос забытый на диванчике Мознаим. – Ты хочешь сказать, что ударник бакового орудия – твоя работа, что ли?
– А чья еще?
Произошло молчание. Ольховский осознавал столь простое объяснение чуда, беспокоившего его, но и вдохновлявшего, и не мог так сразу смириться. Мознаим соображал, не воспользоваться ли подходящей обстановкой к своей пользе и раскрыть происхождение мазута, но решил пока воздержаться. Колчак же детально вообразил последующие действия реставратора, учитывая его реплику о снарядах, и пожелтел. По направлению и углу возвышения ствола бакового орудия снаряду полагалось вмазать куда-нибудь по Московскому вокзалу и площади Восстания – и символика тут ни при чем, голая баллистика.
– Почему не доложил? – трибунальским голосом просвистел он. – Почему самодеятельность?..
– Стеснялся… – бессмысленно ляпнул Шурка.
– Чего стеснялся?!
– Хотел проверить…
– Что?! Что проверить, кретин?! Уебище, ты же дебил!
– Думал, сюрприз…
Ольховский истерически рассмеялся.
– О Господи, – вытер он слезы. – Списать тебя, что ли…
– Товарищ капитан первого ранга! Не надо!
– А пил зачем, болван? Братался с народом?
– Для храбрости… от стыда… – с исключительной искренностью сказал Шурка.
– До принятия окончательного решения – под арест. Скажи дежурному, чтобы запер тебя в носовом артпогребе. Нет! Лучше в кормовом… от греха подальше.
Денег на столе оказалось сто шестьдесят два рубля семьдесят копеек, две финских марки, одна немецкая, один английский фунт и один монгольский тугрик, который можно было не считать.
– Подписка на броненосец, говорите… – прищурился Ольховский. – Будем считать, что здесь десять долларов. Один человек, тридцать дней – это триста долларов в месяц. Ничего, да?
– Ни хрена себе, – сказал Мознаим.
– Умножить на двадцать человек – это шесть тысяч баксов в месяц!
– Не может быть!.. – сказал Мознаим.
– Да вы тут помешались на арифметике, – сказал Колчак.
– Спокойно, – сказал Ольховский и опустил артистически растопыренные пальцы на стол, как на клавиатуру. – Значит, так. Виталик, вот тебе стольник, сбегай возьми бутылку и закусить. По дороге боцмана отправь ко мне!
Преступление и наказание сочетались в традиционной русской пропорции. Изобретатель и инициатор сидел под арестом, радуясь, что легко отделался, а намеревающиеся использовать его открытие гонители пили в комфорте на его деньги и обсуждали, как развить полезное начинание.
Боцман получил приказ обеспечить к утру изготовление двадцати ящиков по данному образцу.
– На борту остаются кок, вахтенный у трапа и вестовой, – резюмировал Ольховский. – Остальных матросов – в город! Это сколько – семнадцать? И пару мичманов.
Ящики решили снабдить замками, а матросам при них – запретить пить под страхом повешения на реях.
– Товарищи офицеры – за успех!
Колчак съездил в книжный и купил план города.
– Отмечай: у Дома книги, у Эрмитажа, Московский вокзал, Витебский, Финляндский, Балтийский, у Гостиного, метро Парк Победы, Техноложка, так – Кузнечный рынок, Сенной…
Городской пейзаж украсился и обогатился свежим оттенком нарядной военно-морской ноты, органично растворившейся в движении толп. Матросы были в отутюженном параде и снабжены командировочными предписаниями – претензий не предъявляли ни комендантские патрули, ни милиция, ни бандиты: дело служивое. Что может быть естественнее на сегодняшних улицах, полных беженцев, переселенцев, погорельцев, защитников животных и инвалидов всех войн от Цусимы до Чечни.
Чтоб служба медом не казалась, им был определен план: пятнадцать баксов за смену. За невыполнением следовал втык и угроза дисциплинарных взысканий. Колчак на своих жигулях объезжал город, контролируя наличие на постах.
Однако металлическая мелочь на пиво и сигареты вытряхивалась через верхнюю щель за углом или в подъезде.
