Вера Ивановна Крыжановская-Рочестер
Смерть планеты
Глава вторая
Данное для отдыха время они употребили на подробный осмотр необычайного места своего пребывания и ознакомление с поразительными, собранными здесь коллекциями. Ночью, когда в комнате Дахира открывалось таинственное окно в помещение Эдиты, Супрамати также приходил подчас беседовать с молодой женщиной и взглянуть на сына, а радость ребенка, нетерпеливо протягивавшего к нему руки, и огорчение, что не может достать отца, пробуждали в сердце Супрамати счастье и горечь.
Между новыми знакомцами двое особенно пришлись им по душе. Первый – маг с одним лучом; красивый молодой человек во цвете лет с задумчивым лицом; звали его Клеофас.
Во время осмотра древних коллекций, среди которых находились образцы памятников как знаменитых, так и неизвестных, но выдающихся по архитектуре и орнаментовке, Супрамати обратил внимание на чудесной работы модель храма в греческом стиле.
– Это храм Сераписа в Александрии, а модель моей работы, – объяснил Клеофас с тяжелым вздохом. – Я был жрецом Сераписа, – прибавил он, – и свидетелем дикого разгрома этого дивного произведения художественной архитектуры, освященного молитвами тысяч людей.
Дахир и Супрамати ограничились тем, что сочувственно пожали ему руку, а вечером, когда все трое собрались в комнате Клеофаса на беседу, Супрамати спросил, не тяжело ли ему будет рассказать о своем прошлом.
– Напротив, – ответил тот с улыбкой, – напротив, мне приятно вновь пережить с друзьями отдаленное прошлое, уже утратившее острую боль.
Подумав с минуту, он начал:
– Время моего рождения было эпохой упадка нашей древней религии; новая вера Великого Пророка из Назарета покоряла мир. Но вечная истина света и любви, заповеданная Богочеловеком, была уже искажена и окрасилась диким, кровожадным изуверством, которое, конечно, строго осудил бы Сын Божий, проникнутый кротостью и милосердием.
Но в то смутное время борьбы я этого не понимал: я был таким же страстным поклонником Сераписа, как прочие – Христа, и ненавидел христиан столь же страстно, как и они нас.
Да, друзья мои, история Озириса, убитого Тифоном, разбросавшим затем по лицу земли окровавленные останки бога света, – стара, как мир, и пребудет живой до конца дней. Разве люди не оспаривают друг у друга Неисповедимого Творца вселенной и единую исходящую от Него истину, наивно воображая, что могут замкнуть Его исключительно в свое исповедание и в ущерб всем остальным? Их братоубийственная ненависть и религиозные войны, разве это – не разбрасывание кровавых останков Божества? Но перехожу к рассказу о себе.
В качестве сына Первосвященника я рос при храме и с ранней юности служил Богу. Тяжелое это было время. Мы, "языческие жрецы", как называли нас, были уже презираемы, ненавидимы и гонимы; меня приводила в отчаянное бешенство мысль, что истребление, которому подвергались наши святилища, коснется когда-нибудь и храма Сераписа. И этот страшный день настал…
Клеофас с минуту молчал, а потом указал рукой на стоявшую у постели колонку и на ней статуэтку слоновой кости.
– Вот, друзья мои, статуя Бога в миниатюре; она даст вам приблизительное понятие об идеальной красоте и действительно божественном выражении, которое гениальный художник сумел придать этому лицу. Вы поймете, конечно, что должен был почувствовать я, видя, как кощунственная рука фанатика подняла топор, чтобы расколоть это несравненное произведение искусства, точно какой-нибудь чурбан.
Многие из наших жрецов были в тот день убиты, а меня – чудом спас случай, или судьба. Тяжело раненного, друзья перенесли меня к другу моего отца – ученому, жившему уединенно на окраине города.
Там я пришел в себя и выздоровел, а с жизнью явилось ужасное сознание случившегося: храм Сераписа, срытый до основания, более не существовал. Не берусь описать вам охватившее мою душу отчаяние.
Сначала я только строил планы мщения; а потом, поняв неосуществимость их, впал в мрачный маразм и решил покончить с собою. Однажды вечером я пошел к своему покровителю и умолял дать мне яд.
– Служить моему Богу я не могу, а видеть, как поносят и унижают все, что я обожал, – выше моих сил; я хочу умереть.
Старец молча выслушал меня, потом достал из шкафа чашу и налил в нее несколько капель чего-то похожего на жидкий огонь. Протянув мне затем чашу, он сказал с загадочной улыбкой:
– Пей и умри для всего того, что уже уничтожено; возродись, чтобы почитать и служить Божеству, в которое ты веруешь и которому поклоняешься…
Я выпил и упал как подкошенный… Пришел в себя я уже здесь, живым, полным сил, окруженный миром, тишиной и новыми друзьями, при полной возможности изучать и разрешать великие и страшные окружающие нас проблемы. Так я и живу многие века, поглощенный работой, и забывая даже, что где-то там существует еще другой мир, в котором родится и умирает мимолетное человечество…
Другой адепт, с которым тесно сблизились Дахир и Супрамати, был тоже человеком в цвете сил, с медно-красным лицом, большими темными, как бездна, глазами неведомого типа.
Его звали Тлават, история его жизни произвела глубокое впечатление на слушателей… С чуть ли не суеверным чувством смотрели они на это легендарное почти существо – живого представителя великой красной расы атлантов, нога которого ступала на землю последнего остатка громадного континента, память о коем сохранилась под именем острова Посейдона.
Было условленно сходиться вечером после дневных трудов поочередно в комнате одного из друзей на беседу.
Разговор с Тлаватом был крайне интересен; в устах живого свидетеля этого баснословного прошлого история исчезнувшего континента получала особую жизненность.
И темные глаза атланта загорались страстным блеском, когда он описывал ужасные катастрофы, расколовшие его континент; катастрофы, которые он лично не видал, но воспоминание о них было живо и ясно в памяти его современников.
С оттенком особой, возбужденной воспоминаниями национальной гордости описывал Тлават златовратный город – столицу громадного государства его народа, уже исчезнувшую в его время, но от которой остались планы, виды и подробные описания в святилище, где был посвящен Тлават, и со служителями коего он эмигрировал в Египет до предвиденного адептами геологического переворота, затопившего остров Посейдона.
Понятно, разумеется, что самый захватывающий интерес возбуждала история первобытного Египта, пирамиды, где они жили, Сфинкса и погребенного под песками храма. Памятникам этим, сооруженным посвященными, переселившимися из Атлантиды, Тлават насчитывал не менее двадцати тысяч лет. Те же переселенцы вырыли и подземный мир, в котором они теперь жили, сосредоточив в нем посвящение, и тут же сложили могущественные талисманы, предохранявшие от космических катаклизмов.
Время, данное двум вновь прибывшим для отдохновения, пролетело быстро, и однажды утром, после молитвы в храме, рыцари Грааля были приглашены к Верховному иерофанту.
Почтенный старец принял их, сидя за столом, заваленным свитками папируса, и, пригласив сесть, дружески сказал:
– Я призвал вас, дети мои, чтобы составить совместно план ваших занятий. Вы многому уже научились, но… на пути, по которому мы идем, область остающегося нам знания почти бесконечна. Предлагаю вам посвятить настоящие занятия изучению незнакомого вам пространства нашей солнечной системы. Вместе с тем необходимо изучить планетную цепь, а равно физическое, как и психическое, влияние на нашу землю окружающих ее планет, видимых и невидимых; в то же время вы познаете особенности управляющих нашей системой космических законов.
Эта «география» доступного нам пространства представляет живой интерес и откроет вам неожиданные горизонты, новую область бесконечной и неизмеримой мудрости Верховного Существа.
Дахир и Супрамати заявили, что во всем подчинятся решениям своего руководителя и, получив первые указания с необходимым материалом, принялись в тот же день за работу со свойственным им жаром.
Для простого смертного время является бременем сожалений и недочетов в прошлом, тяжких забот в настоящем, тоски и неуверенности в будущем. Мир и тишина, столь ценимые ученым, кажутся скучными для существа несовершенного, пустоголового, для которого время – жестокий тиран, если оно не заполнено пошлыми развлечениями, интригами и неудовлетворенными страстями.
И этот вихрь взаимной вражды, мелочной зависти, диких желаний обуревает микрокосм, называемый человеческим организмом, не менее разрушительным образом, чем землетрясения, потрясающие физический мир.
В текущем по нашим жилам пурпурном океане крови несутся тысячи маленьких миров, на которых отражаются бури сердца человеческого, передавая им наши инстинкты, страсти и желания. Если бы просветленный глаз человека мог видеть опустошения, производимые каждой нравственной бурей его души, каждым приступом гнева!…
Там, в этой бунтующей крови, совершаются катастрофы, подобные космическим; миллионы клеточек и шариков гибнут, затопленные, сожженные, и в ауру отбрасываются остатки заразы этих погибших микроскопических организмов; а между тем истощенный внутренним потрясением человек ощущает тяжесть, слабость и отчаяние.
Для человека же очищенного, работающего духом, восход и заход солнца указывает лишь, что начинается и кончается рабочий день.
Душевный мир, безмолвие, молитвенный восторг создают полный блаженства покой, дающий человеку физическое и нравственное здоровье; ничто не смущает управляемый им внутренний мир, и раздражительные веяния окружающего людского муравейника не производят на него никакого действия.
В удивительно гармоничной атмосфере пирамиды Супрамати и Дахир быстро вновь обрели нарушенное жизнью в миру душевное равновесие и с привычным усердием принялись за тяжелый труд.
Руководителем их в новых работах был иерофант Сиддарта – молодой человек с виду, но возраст которого терялся в туманной глубине веков; со свойственными высшему существу искусством и терпением тот сумел мало-помалу передать свое колоссальное знание своим двум младшим братьям, радуясь озарявшему их свету, а на выражение благодарности неизменно отвечал:
– Вы ничем не обязаны в отношении меня: я даю вам лишь то, что сам получил в свой черед, и что вы также дадите другим братьям, которые, как и мы все, поднимаются по лестнице совершенного знания; мои же познания, братья, столь великие по-вашему, – ничто в сравнении с тем, что нам еще осталось изучить.
Несмотря, однако, на их усердие, энергию, упование на будущее и поддержку Отца Небесного, Супрамати с Дахиром охватывало минутами если не отчаяние, то слабость.
Случалось это, когда какая-нибудь новая истина, подобно ослепительной молнии, открывала неведомые, подавляющего величия горизонты, арканы вселенной, о существовании коих те и не подозревали.
Со смутной тоской в душе спрашивали себя маги, существует ли цель, предел этому знанию, не имевшему границ, как и сама бесконечность? Достигнут ли они того, чтобы все знать, все постичь и вместить в своем жалком мозгу такое исполинское знание.
Раз Сиддарта подметил минуту подобной слабости, а когда на его вопрос Дахир и Супрамати выразили свои сомнения и опасения, ученый неодобрительно покачал головой.
– Удивляюсь, братья мои, как вы – маги о двух лучах – не поняли до сих пор, что в несокрушимой психической искре, созданной Верховным существом, таятся зародыши Его знания и Его могущества, а дело заключается лишь в том, чтобы развить и обработать эти данные.
На каждой высшей ступени приобретенного знания в мозгу образуется новый центр огня – очаг познавания и могущества. И этот самый мозг, который на низших ступенях лестницы развития представлял просто массу инертной материи, с немногими, едва пронизывающими его электрическими нитями, становится понемногу особым миром, страшной по своей силе динамической лабораторией, способной управлять стихиями и создавать миры. Обладать такой мощью и пребывать вместе с тем покорным, благоговейно отдавая на служение Божественной воле это приобретенное знание, – такова наивысшая задача магов, единственное дозволенное им честолюбие.
Как-то раз Сиддарта, закончив объяснение по громадному и трудному вопросу об образовании миров, заметил, улыбаясь:
– Я думаю, вам будет приятно, дети мои, оживлять музыкой вашу сухую, несмотря на ее высокий интерес, работу? Искусство – это ветвь магии, и если вам приходилось пренебрегать им до сих пор, ввиду других сложных занятий, то настало время исследовать и эту великую силу, ибо в ней звучит божественная мысль…
– Ты угадал наши желания, учитель, – с живостью ответил Супрамати. – Мы оба, Дахир и я, обожаем музыку как дар небес, восторгающий, возвышающий и утешающий человека. Но, правда, мы не изучали ее как науку магическую.
– Посвятите и ей часть времени. Для магов вашей степени необходимо знать химический состав звука и вибрации, а также размеры этой силы. Обыкновенные люди, с неразвитыми чувствами, хотя и испытывают чары музыки, но не имеют никакого представления о многообразии производимых ею явлений. В арсенале мага музыка – еще одно оружие.
– Как общее правило, я знаю лишь, что гармоничные вибрации успокаивают, собирают, оживляют, тогда как неблагозвучные действуют разлагающе: вызывают бури, землетрясения и т. д. Затем известно, что музыкальные вибрации могут утихомирить или возбудить человеческие страсти и даже влиять на животных. Вот и все, что мы знаем в этой области, – заметил Дахир.
– Конечно. Но вам надо научиться вполне сознательно управлять этим всесильным двигателем, уметь соразмерять ритм, композицию и градацию силы вибрационной гармонии сообразно тому, хотите ли вы обуздать астральный ток и сдержать хаотические стихии, или наоборот, вызвать их и дать им волю. Вы еще не пробовали посредством вибраций производить опасные яды, или вызывать исцеления, которые профаны непременно сочтут «чудесными», а не то оплодотворять землю, но не формулами или первородной эссенцией, – а музыкой, ибо вибрациями все движется и сохраняет равновесие. Вокруг профана вся природа звучит, благоухает, сверкает тысячами красок, а он не отдает себе в том отчета, потому что не видит и не воспринимает невидимого. Теперь пойдемте, – сказал Сиддарта, вставая.
– Я дам вам послушать магическую музыку и введу в астральный мир, где вы увидите работу гармонических вибраций. Как магнит притягивает железо, так и звуки привлекают звуки, а гармоничные волны сливаются все в более могучие вибрации. Ваша задача – научиться размерять, взвешивать и регулировать это могущество.
И иерофант привел своих учеников в залу музыкального посвящения. Это была совершенно темная, просторная и круглая пещера. Обладавшие духовным зрением маги поместились на низких креслах, а Сиддарта взял хрустальную лиру и сказал, смеясь:
– Закройте ваши духовные очи и смотрите, как музыка вызовет свет.
Спустя минуту раздались вибрирующие, странной модуляции звуки, а вслед за сим во мраке сверкнул огненный луч, рассыпавшийся миллионами разноцветных искр.
По мере того как музыка звучала громче, звуки становились полнее и могучее, сыпались, точно искры, и скрещивались, как падающие звезды, образуя невероятно разнообразные геометрические рисунки.
Этот фейерверк перешел в потоки радужных лучей, которые, падая на землю, рассыпались тысячами светлых капель и шумели, точно вода. Вдруг подземелье озарилось ослепительным светом, а в воздухе разлился до одурения сильный, но приятный аромат.
Иерофант остановился и опустил лиру. Дахир с Супрамати, словно внезапно разбуженные, оглянулись вокруг и тогда только заметили, что с одной стороны подземелья была точно небольшая поляна. Сиддарта указал на нее рукою и заиграл вновь.
Мелодия теперь была иная, ослепительный свет побледнел, принял зеленоватый оттенок, а земля казалась прозрачной, и в ней ясно видны были различные зерна и зародыши. Вдруг разноцветные огоньки стали точно врезаться в землю, всасываясь затем в зародыши; и по мере того как нарастала сила гармоничных вибраций, на почву начали падать зеленоватые волны; зародыши между тем вздувались, раскрывались и пускали ростки.
Опять иерофант сделал паузу и молчал, а взор его был устремлен в пространство и горел восторгом; раздавшиеся затем звуки лиры звучали божественной красотой.
Свет становился слабее, принял голубоватый оттенок, и на этом бархатисто-нежном фоне стали вырисовываться действительно восхитительные картины.
Точно в калейдоскопе, появлялись друг за другом зеленеющие луга, тенистые долины, леса с исполинской растительностью и фантастические скалы, а в их расщелинах кипели и пенились разноцветные водопады. На цветущих ветвях, перепархивая с цветка на цветок, виднелись нежной красоты существа, – непорочное излучение мозга мага, его стремление к свету… Это также были существа, одаренные известной жизненностью и составлявшие тайну неведомого профанам творческого могущества.
Супрамати был очарован и слушал, забывая все, не чувствуя ничего, кроме блаженства любоваться столькими прелестями. И вдруг неожиданная мысль блеснула в его мозгу.
– Положим, я способен постигать и воспринимать все это своими изощренными чувствами; но ведь мне предстоит идти в заурядное человечество, чтобы передать и объяснить все эти тайны толпе… Каким языком говорить мне с ними, как убедить их, когда они желают видеть и понимать лишь то, что могут пощупать и освидетельствовать своими грубыми чувствами?… Они мне в лицо расхохочутся и признают пациентом сумасшедшего дома, если я скажу им, указывая на какого-нибудь злодея:
– Взгляните на тучу демонов, создаваемых его преступным мозгом; взгляните, как носятся в пространстве эти опасные ларвы, ища к кому присосаться… Или я покажу им чистые и лучезарные мысли отшельника и постника, посланца мира и гармонии… О, святую истину сказал Христос, говоря:
"Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие Божие".
Нет, нет, великие учителя истины были совершенно правы: нельзя всего открывать толпе, посвящение должно происходить в тигли и тайне, вдали от безобразного хаоса страстей людских. Ошеломляющее и страшное преподаваемое нам знание должно быть скрыто, как скрывают сокровища, и нерушимая клятва молчания должна охранять этот священный тайник…
Когда Сиддарта перестал играть, Супрамати воскликнул в восхищении:
– Как это прекрасно! Но сумею ли я когда-нибудь вызывать такой красоты и силы звуки?
Иерофант улыбнулся и положил руку ему на плечо.
– Не думаешь ли ты, что за исключением времени серьезной определенной работы я играю по заранее выученной системе и специальным правилам? Нет, звуки, которые ты сейчас слышал, я вызываю из глубины моего существа; они служат выражением гармонии моей души. Возьми лиру и попробуй…
– Но я не умею играть на лире и раздеру ваши уши моей какофонией, – ответил Супрамати, краснея.
– Не бойся. Вознеси душу свою на красоты божественные, отдайся вдохновению, молись, и порывы твоей души выльются в те чудесные вибрации, которые только что привели тебя в восторг.
Покорный словам наставника, Супрамати взял лиру и, углубясь в горячую молитву, возложил пальцы на струны. Все существо его тонуло в любви, вере и благоговейном стремлении к высшим обителям…
Без всякого с его стороны усилия, движимые словно высшей силой, пальцы его коснулись струн, и полились мягкие, величавые звуки, вызывая идеальной красоты образы, озаренные потоками многоцветного света. Гармония крепла, становилась все прекраснее и трогательнее. Восхищенный собственной музыкой, слушал маг и спрашивал себя: ужели его стремление к добру было действительно так сильно, что облекалось в звуки и стало доступно восприятию.
Когда замерли последние аккорды, Сиддарта обнял Супрамати и поцеловал.
– Ты видишь, сын мой, насколько уже очистилась твоя душа и стала прекрасной: не было ни одного несогласного звука, который нарушил бы очарование достигнутого мира. – Теперь ты, Дахир, возьми лиру и дай нам послушать гармоничное эхо твоей души. А потом вы услышите беспорядочную и неблагозвучную музыку, которая вызывает зло и способна убить.
Игра Дахира, как и его друга, заслужила полное одобрение иерофанта; он отвел их затем в школу музыкального искусства и, позвав одного из учеников низшего класса, приказал следовать за ними.
К удивлению Дахира и Супрамати, они вышли из пирамиды. Стояла ночь, и слабый свет луны в последней фазе окутывал бледным сумраком дикую пустыню. Кругом было пусто и безмолвно.
По указанию иерофанта ученик начал играть, и по мере того как проносились в воздухе резкие, пронзительные звуки, издали послышалось в ответ рычание и рев; потом из тьмы показались различные дикие животные: пара львов, несколько пантер, гиены, шакалы; все эти звери; видимо, раздраженные и обеспокоенные, вышли из нор, расщелин и заброшенных могил, где скрывались днем.
Глухо рыча, со взъерошенной шерстью, хлеща себя хвостом по бедрам, хищники с бешенством смотрели друг на друга фосфорически горевшими во тьме глазами. Чем резче и мощнее становились звуки инструмента, тем более росло раздражение животных. И вдруг они бросились друг на друга, терзая зубами и когтями. То был бой не на жизнь, а на смерть. Даже гиены и шакалы, обычно трусливые и лукавые, – и те обезумели, словно от бешенства.
Драка кончилась бы, наверно, многими жертвами, если бы музыка не смолкла; а затем животные, по воле мага, разошлись по своим логовищам.
– Видите, друзья мои, – заметил Сиддарта, когда они вернулись в пирамиду, – такими звуками вызывают духов зла. Люди с грубым, притуплённым слухом не слышат дьявольской музыки, которою банды демонов натравляют их один на другого; астральный же мозг слышит и чувствует неблагозвучные вибрации воздуха и им овладевает бешеное волнение.
Вибрация может быть доведена до такой степени напряжения, что сообщится земле и вызовет колебание почвы и обвалы. На шабашах пение, сопровождавшее хороводы, вызывало такие неистовства, которые роняли человека ниже животного.
Опыты, показанные мною вам, являются лишь клочком искусства магической музыки, и чем более углубимся мы в эти вопросы, тем более раскроется перед нами ряд странных и поразительных явлений.
С этого дня изучение магической гармонии стало одним из любимых занятий Супрамати и Дахира.
