Вера Колочкова
Две Розы
– Да не сочиняй, что ты! Тоже мне, психоаналитик нашлась… Просто спокойный ребенок, вот и все! Радоваться надо, а ты на пустом месте проблемы придумываешь!
Лизочка же подумала и произнесла тихо:
– А мне кажется, Роза в чем-то права, Лид… Я где-то читала, что дети еще в материнской утробе все понимают и все чувствуют. Они же в этом посыле энергии растут, который от матери идет… Говорят, когда матери ребенок не нужен, то он даже не плачет, когда рождается. А если плачет, то будто извиняется – простите, мол, что я все же на свет появился…
Роза после этих слов тихо заплакала, а Лида сердито махнула в сторону Лизы рукой. И перевела разговор в другую сторону:
– А я, Лиза, твою Маринку вчера видела, едва узнала! Такая деловая стала, холеная, как с обложки журнала! Ее какой-то мужик из машины около дома высадил… Что, замуж, поди, собралась? А ты от нас этот факт скрываешь?
– Да какой замуж, ей еще учиться два го-да… – отмахнулась Лиза и почему-то грустно вздохнула.
И добавила так же грустно:
– Боюсь я, она вообще никогда замуж не соберется…
– Это почему же? – хором спросили Роза и Лида, переглянувшись.
– Да потому… Она сама так говорит. Хочу, говорит, для себя жить, хочу карьеру построить… Не надо мне, говорит, никакого мужа, и детей не надо… А еще говорит, что нынче это модно…
– Что модно? В одиночестве куковать? – удивленно уточнила Лида.
– Да нет… При чем здесь одиночество? Модно жить не по стереотипу, а отталкиваясь исключительно от своих потребностей. А потребность жить семейной жизнью есть не у всех. И способность тоже. Это она так рассуждает, Маринка… А мне, девочки, страшно становится, когда она так рассуждает…
– Так скажи ей, чтобы с ума не сходила! Что глупости это все! – рубанула ладонью воздух Лида. – Разве можно бабе одной всю жизнь прожить? Да у всякой бабы в крови должна быть заложена природная сверхзадача – гнездо свить да детей родить! Пусть без мужа, но гнездо с птенцами обязательно должно быть, как без этого! Ишь, умная нашлась – для себя жить! Будто гнездо с птенцами – это не для себя!
– Ага… Вон, одна уже птенца своего бабке подкинула и улетела… – мотнув головой в сторону Розы, тихо проговорила Лиза. – И в твое гнездо, Лидочка, того и гляди чужая птица прилетит да свое гнездо в гнезде вить начнет… Вот тогда и запоешь, для себя надо жить или не для себя…
– Нет, мой Вадик тогда женится, когда себе на квартиру заработает. Я ему так и сказала, и он со мной вполне согласился, – уверенно парировала Лида.
– Ну да, ну да… Вот так пойдет и прям заработает, ага… Квартиры, они ж нынче на дороге валяются… – насмешливо ответила Лиза.
И неизвестно, чем бы закончился этот спор, если бы в него не вмешалась Роза, исполнив, как всегда, функцию миротворца:
– Девочки, не ссорьтесь! Обеих в угол поставлю! Давайте лучше чай пить, я же манник сегодня испекла! Сейчас я стол к чаю накрою…
Метнувшись на кухню, она тут же вернулась в комнату, тихо и удивленно спросила:
– Ой, а откуда у меня в холодильнике столько продуктов? Я и не заметила, как вы…
– Откуда, откуда… Зайчик принес! – весело откликнулась Лиза, и по ее веселости Роза Федоровна поняла, что это Лизиных рук дело.
– Ой, Лизочка… Ну что ты… Опять ты…
– Да ладно, устроила тут плач Ярославны, подумаешь! Все путем, Розочка, вместе мы сила! Лидка вон целыми вечерами с малышкой сидит, пока ты в школе полы драишь, а я что, рыжая, что ли? Я тоже тебе помогаю… И буду помогать…
Раз в неделю с меня полный набор продуктов в холодильник, и не надо вот мне этого… Такого вот лица виноватого да неловкого не надо мне… Поняла?
– Ой, девочки… – без сил опустилась на стул Роза Федоровна. – Ой, что бы я без вас делала…
– А мы бы что без тебя делали, а? – погладила ее по плечу Лида. – Ты ж нам, по сути, больше даешь, чем мы тебе… Ты нам даешь возможность почувствовать себя дающими… А это, знаешь, тоже дорогого стоит, свою какую-то значимость ощущать, хоть и такую мало-мальскую…
Когда маленькая Роза пошла в школу, Роза Федоровна вышла на пенсию. Другой работы, кроме мытья школьных полов, у нее так и не было – Роза росла болезненным, хилым ребенком, в детсад отдавать ее было жалко. И потому пенсионные деньги, хоть и небольшие, были очень кстати, и жить стало легче. Еще и от Соньки приходили редкие денежные переводы. Роза Федоровна радовалась этим весточкам – не столько деньгам, сколько факту присутствия Соньки в их жизни. Да и вообще… Если деньги шлет, значит, жива. Значит, работает где-то.
А однажды Сонька вдруг позвонила – в день рождения Розы маленькой. Хотя та уж не такая и маленькая была – аккурат десять лет исполнилось, первый юбилей, можно сказать. Роза Федоровна сунула ей к уху трубку, прошептав испуганно – это мама, Розочка… И стояла рядом, пока девочка напряженно вслушивалась в далекий материнский голос. И переживала страшно – может, не стоило этого делать, не травмировать лишний раз ребенка? А то что же получается… Не было мамы и не было, а тут раз – на тебе…
Но все обошлось, как ей тогда показалось. Роза вежливо сказала в трубку «спасибо» и протянула ее бабушке. Но в трубке уже слышались короткие гудки – Сонька отключилась… Потом, конечно, были еще от нее звонки, но уже по другому поводу…
К шестидесяти годам три подруги как-то незаметно управились со своим пенсионерским статусом. Из Лизы получилась пенсионерка счастливая, из Лиды наоборот. Оно и конечно, хорошо было Лизе! Маринка окончила институт, ринулась делать карьеру да хорошие деньги зарабатывать, и так вся ушла в это занятие, что напрочь отвергла замужество и детей. Нет, были у нее мужчины, конечно, но, как выражалась сама Маринка, были они исключительно для удовольствий, которые позволялись вне карьеры и денег. Не хотела Маринка брать на себя ни один вид зависимости, сама себе такую жизнь выбрала. Лиза сначала огорчалась, а потом приняла выбор дочери, тем более что и благодаря этому жила очень даже неплохо. Жила, ни в чем себе не отказывая, ездила на выделенные Маринкой субсидии на дорогие курорты, получала полное удовольствие от своей пенсионерской свободы. Утоленная пенсионерка, одним словом! Редчайший случай, ни дать ни взять!
Лидочкино же неутоленное пенсионерство было как раз таки случаем вполне обыденным. Да, Вадик рос мальчиком очень послушным и не доставлял Лиде хлопот, но… Из этого послушания вырос вполне себе объяснимый инфантилизм, который всегда и всем бывает понятен, кроме родной матери. Понятен он был и Маргарите, невестке Лидочки. Только зачем эта Маргарита замуж за Вадика пошла? И зачем поселилась в квартире мужа, и зачем двоих детей родила… Жила, будто все кругом ей были обязаны, с вечной претензией к мужу и свекрови. Сама же на работу не торопилась, досиживала со вторым ребенком положенные по закону три года. Спрашивается – зачем сидеть, если бабушка вполне может с внуками справиться? Зачем целый день сталкиваться лбами на крохотной кухне малогабаритной двушки?
Лидочка разрывалась, добывая средства на пропитание своей большой семьи. Подрабатывала консьержкой в соседнем «богатом» доме, ходила на рынок, покупала продукты. Вадик воспринимал такую мамину жизнь как должное, к материнской жертвенности ведь быстро привыкают. Сам он зарабатывал мало, никак не мог себе места найти, везде были начальники плохие, или контора плохая, или все вместе было никуда негодное. Так и переходил с места на место, нигде не сумев зацепиться. Маргарита фыркала, выражая мужу свое презрение, Лида страдала, подсознательно чувствуя свою вину… И все больше превращалась в жертву, которой помыкают, от которой требуют, которой вечно недовольны. По сравнению с жизнью Лизы ни о какой радости не могло быть и речи…
– Представляете, девочки, она даже посуду за собой не моет… – жаловалась Лида «девочкам», то бишь Розе и Лизе. – Говорит, будто бы я все равно буду недовольна, как она ее вымоет… Когда это я недовольна была, а?
– Конечно, ты будешь недовольна, это уж к бабке не ходи! – безжалостно резала правду-матку Лиза. – Ты ж сама всегда первой за все хватаешься, впереди паровоза бежишь! Вот твоя Маргарита и сделала такой вывод – исключительно в свою пользу, заметь!
– А что мне, на месте сидеть да на грязную посуду смотреть? Мне не трудно, я все сделаю! Слава богу, я в силе еще!
– Во-о-о-т… Вот… В этом вся собака и зарыта – я, мол, сама, мне же не трудно… Так если ты сама и тебе не трудно, зачем она будет суетиться? Ты ж сама всю инициативу на корню обрубаешь, вот в чем дело. Тебе все самой надо, и никак иначе! Потому что и впрямь считаешь, что другие хуже тебя сделают! А что твоей невестке после этого остается? Только на диване лежать, да сериалы смотреть, да мужа своего грызть, что мало денег приносит и на свою квартиру заработать не может. Вот и получается, Лидок, что в твоей семье все гармонично сложилось, у каждого свое место… И тебе твое место очень даже нравится – все брать на себя и параллельно возмущаться, что никто ничего не делает…
– Да, тебе хорошо говорить, Лиз… Ты живешь как сыр в масле катаешься, за Маринкиной-то спиной… А мне приходится пошевеливаться да бегать туда-сюда, и что еще остается, если из моего Вадика ничего путного не получилось? Не мужик, а амеба какая-то… Жена на него орет, а он и ответить ничего не может…
– А помнишь, Лид, как ты укоряла нас с Розой, что мы своих девчонок неправильно воспитываем? Что свободы им много даем? А своего Вадика в пример ставила – и послушный он у тебя, и дома сидит… И что из твоего воспитания получилось, а?
– Так Роза, вон, своей Соньке тоже много свободы давала… Теперь одна внучку воспитывает…
– Ну, Роза со своей Сонькой – это другой случай… Не показательный…
Роза Федоровна только вздыхала, слушая подруг, и думала о том, что и впрямь ее случай не показательный. Она-то сама находилась будто в промежутке между неудовлетворенной жизнью Лидочкой и счастливой Лизочкой. И помощи ждать неоткуда, и сердиться да жаловаться не на кого. Вроде и есть дочь как потенциальная помощница, и вроде как нет ее совсем… А вместо нее – дорогая внучка Розочка, которую еще растить да растить… А как растить, если годы уходят? На какие деньги обуть-одеть, да чтобы не хуже, чем у других? Нынче ведь модные тряпочки на девчонок недешевы… Вон как они одеваются, совсем соплюшки еще, а глядишь, и дух захватывает! И хорошо еще, что Лизина Маринка некрупная по природе, и все подаренные Маринкой «на бедность» вещички можно как-то на Розочку подкроить… Там шовчик прострочить, там рукавчик обрезать… Никто и не догадается, что с чужого плеча. Да и разве оно чужое, оно ж Маринкино! Она иногда и совсем новые вещи отдает! И вообще, что бы она делала без помощи подруг, ставших практически родными?
Роза Федоровна снова вздохнула и только сейчас заметила, что диалог Лиды и Лизы иссяк, что они смотрят на нее вдвоем, будто ждут чего-то. А чего ждут, интересно? Чтобы она подтвердила, что ее случай и впрямь не показательный?
– Роз… А от Соньки что, совсем никаких известий нет, да? – осторожно спросила Лида, навалившись полной грудью на стол.
– Да есть, есть известия… – нехотя созналась Роза, отводя глаза. – Вчера только Соня звонила… Так редко звонит, что пугаюсь прямо… Потом долго в себя прийти не могу…
– И что у нее на этот раз? Плохие новости, что ли?
– Нет… Не знаю… Хорошие, наверное. Все-таки она увела из семьи своего Виктора, сейчас вместе живут. Вот объясните мне, ради бога, что это за любовь такая, чтобы столько лет своего добиваться, а? Чтобы ребенка своего бросить и забыть напрочь? Она ведь даже никогда не спросит, как там Розочка… Будто не она мне в подоле принесла, а я сама себе Розочку родила… Вот и сейчас тоже… Поздравь, говорит, меня, мама, мы с Виктором ребенка ждем! Так радостно сообщила мне эту новость, вы бы слышали!
– А ты что, не рада? – удивленно спросила Лида.
– Да рада я, рада… Но я ж не о том сейчас… Я о том, что Розочка-то их ребенок тоже, между прочим! Общий ребенок! Соня – мать, а Виктор – отец! Неужели у них у обоих ни в голове, ни в сердце ничего не шевельнется, а? Это ж кого я воспитала, а, девочки?
– Ну, она ж тогда молодая была, когда Розу тебе оставила… – неуверенно возразила Лида, глядя куда-то в сторону. – Материнский инстинкт еще не проснулся… А Виктор этот и вообще Розочку никогда не видел… А если они все-таки предложат Розу к себе забрать, ты вот так возьмешь и отдашь, что ли?
– Нет. Нет, конечно. Ни за что не отдам. Что ей там делать? Да и не уживется она у них… Вон она какая нелюдимка растет…
Роза и впрямь росла нелюдимкой. Не потому, что сердито глядела на людей да на свет божий. Скорее она стеснялась глядеть. Тихой была, как мышка, прятала умные грустные глаза за стеклами очков. Ни с кем особо не дружила, в школе держалась особняком. Училась хорошо, но у доски отвечать не любила – сразу становилась косноязычной, и сжимались от смущения худенькие плечики, и дрожащая ладошка тянулась к дужке очков. Зато весь класс дружно списывал у нее домашние задания, и Роза тихо радовалась в этот момент – это было практически ее триумфом. А еще она успевала решать не только свой вариант на контрольных работах, но и соседний тоже, иногда и себе в ущерб, и это обстоятельство вызывало глубокое недовольство у классной руководительницы Натальи Петровны.
– Роза! У тебя совсем самолюбия нет! Так же нельзя, Роза! Это что же, твоя бабушка тебя в таком возмутительном альтруизме воспитывает? Вот я поговорю с ней, пусть завтра в школу придет…
После похода к сердитой Наталье Петровне Роза Федоровна встретила у подъезда Лиду, и вместе они зашли к Лизе.
– Лизочка, она мне такие обидные вещи сейчас говорила… Что я совершаю преступление в отношении Розочки, представляешь? Что я неправильно ее воспитываю… А еще она спрашивала, почему Розочкина мать не принимает участия в воспитании… Вот что я могла ей ответить, а? И как это я неправильно ее воспитываю, а?
Бывшая в гостях у матери Маринка немедленно встряла в разговор, то есть не дала ни Лизе, ни Лиде ответить на испуганные вопросы Розы Федоровны.
– Конечно, учительница права! Какое тут может быть воспитание – три бабки на одного ребенка? И ни одного внятного воспитателя?
Да она у вас даже в детсад не ходила, тетя Роза! Вы ж ее при себе держали, как царь Кощей держит золото в сундуке! Где она могла научиться коммуникабельности, по-вашему? У трех бабушек с их суждениями времен очаковских и покоренья Крыма?
– Ну, мы ж не всегда бабками были, чего уж ты так… – обиженно молвила Лиза, с укоризной глядя на дочь. – Я и сейчас, между прочим, бабкой себя не считаю! И Роза – какая она тебе бабка? И Лида… Да нам еще и шестидесяти пяти нет, какие мы тебе бабки? Да сейчас даже пенсию только в шестьдесят три года станут давать, так что до этого возраста все женщины у нас – молодые! И ты давай… Против решения нашего правительства не особо выступай! Раз объявлено в государстве продление молодости, значит, и нам не пристало на старость ссылаться! Чтобы я больше не слышала от тебя про времена очаковские да покоренье Крыма, поняла?
Роза Федоровна с Лидой переглянулись и хохотнули сдержанно, а Маринка вдруг стушевалась, проговорила уже более спокойно:
– Ну, простите, если обидела… Я ж просто образно выражаюсь… Но все равно, как ни крути, а воспитатели из вас никудышные. А Розка в вашей среде выросла, разговоры ваши слышала… Потому и ведет себя, как маленькая пенсионерка. Ей бы самое время из дома сбежать да похулиганить, а она сидит, домашние задания делает!
– Еще чего – похулиганить! – замахала руками Лиза. – Бедной Розочке и Сонькиного хулиганства хватило! Нет уж, пусть лучше домашние задания делает! Так как-то спокойнее, знаешь ли!
– Да ладно, мне-то что… – пожала плечами Маринка, быстро глянув на часы и тут же заторопилась: – Ну все, мам, я побежала… Позвони завтра, как долетишь, ага?
– Позвоню, позвоню… – все еще обижаясь, ворчливо проговорила Лиза.
– А куда это ты летишь опять, а? – полюбопытствовала Лида, когда Маринка ушла. – Вроде недавно только с Мертвого моря вернулась…
– Да когда – недавно! – кокетливо улыбнулась Лиза. – На Мертвом море я в сентябре была, а сейчас конец ноября! Уже два месяца прошло!
– Ну да… Это, конечно, долгий срок… Хотя чего тебе какие-то сроки, ты ж у нас молодуха, как только что выяснилось!
– Ну и не бабка! Я, между прочим, еще мужским вниманием пользуюсь! Знаешь, как за мной на Мертвом море один еврей ухаживал? Да за мной в молодости так никто не ухаживал, если на то пошло! А я его ухаживания не приняла…
– А чего ж не приняла-то? Чего так оплошала?
– Так ему уже глубоко за семьдесят… Хотя он ничего такой, приятно интеллигентный… Между прочим, он из Бостона. Зовут Лазарь Моисеевич. Каждый год в сентябре на Мертвое море летает.
– Что, и в номера звал, поди?
– Звал… Но я ж говорю – не пошла.
– Да отчего ж? Ты же у нас молодуха!
– Ну, молодуха не молодуха… А ходить по номерам в моем возрасте тоже как-то не комильфо, согласитесь…
Роза Федоровна хмыкнула, глянула на Лиду… И дружно расхохотались втроем, снимая напряжение от неловкой темы. Потом Роза Федоровна проговорила тихо:
– А может, Маринка и права, не знаю… Может, я и впрямь веду себя с Розочкой, как царь Кощей… Но вы ж понимаете, девчонки? Однажды обжегшись на молоке, потом и на воду дуешь…
– Ой, да не переживай ты так, Роза, я тебя умоляю! – махнула рукой Лида, вздохнув. – Подумаешь, учительница что-то тебе там сказала… Сама-то она поди соплюха еще, эта учительница?
– Ну да… Молоденькая совсем…
– Ну, я ж говорю, что яйца курицу не учат! Да тебе, наоборот, памятник при жизни надо поставить, что ты внучку в детдом не спровадила, а на ноги подняла да воспитала! Да если только вспомнить, как ты ее растила. Как она болела, как ты ее по врачам возила да путевки в санатории выпрашивала… И все одна, одна…
– Почему же одна? Вы всегда рядом со мной были, девочки… И помогали всегда… Да если бы не вы… Да я бы…
– Ну ладно, давай еще реветь возьмись, ага! – сердито проговорила Лидочка, глядя исподлобья на Розу Федоровну. – И вообще, надо тему закрыть, все уже выяснили! Давай-ка мы лучше молодуху нашу проводим в новое путешествие, напутствие ей дадим! Слышь, молодуха?
– Какое еще напутствие? – осторожно спросила Лиза, понимая, что следует ожидать нового подвоха с Лидиной стороны.
– А такое… – коварно улыбаясь, проговорила Лида. – Знаешь, как у нас шеф на работе говорил каждой бабе, которая в отпуск уезжала?
– Ну?..
– Он поднимал бокал и всегда произносил одну и ту же короткую фразу – не жмись! Вот и ты, стало быть, Лизок… Не жмись! И помни, что ты по нынешнему исчислению всего два го-да пенсионерка! Соплюха ты еще пенсионерская, вот ты кто! А мы уж с Розой, не имея возможности путешествовать, будем за тебя радоваться! Правильно я говорю, Роза?
– Правильно, Лидочка… Только мне домой пора. Розочка уж меня заждалась, наверное… Беспокоится… И ведь я точно знаю, что она меня ждет и никуда из дома не уйдет! Я думала, это хорошо, а выясняется, что неправильно… Вот и ломай теперь голову, что правильно, что неправильно!
– Да чего теперь ее ломать-то, Розочка! Уж что выросло, то выросло… Теперь надо просто дальше жить, и все! Обратно не перевоспитаешь! Ну ладно, пойдем, если уж так торопишься… И мне тоже домой пора…
* * *
Бабушки дома не было, и Роза чувствовала, как поднимается в душе тревога. Что там наговорила ей классная руководительница, неизвестно… Наверняка пугала тем, что бабушка ее неправильно воспитывает. А ей, между прочим, волноваться нельзя, сразу давление поднимается. Вот где она сейчас, интересно? И позвонить нельзя, вон он, телефон, в прихожей на тумбочке лежит. Вечно бабушка его забывает с собой взять…
Роза отошла от окна, вздохнула тяжко. Надо бы отвлечься на что-нибудь, чтобы не мучиться ожиданием. В комнате прибрать, что ли? Но чего там прибирать, и без того все чисто, все убрано… У них вообще всегда в квартире чисто, бабушка говорит, так жить легче. Когда все отчищено, отмыто, отстирано и отглажено и по своим полочкам разложено. Вроде и жизнь получается такая же – по полочкам разложенная. И на душе тоже порядок образуется. И чтобы вся жизнь шла по порядку… Утром овсянка на завтрак, потом школа, потом обед, потом уроки делать… А вечером с бабушкой сериал смотреть. И никаких поздних гуляний с подружками, потому что бабушке волноваться нельзя. Да и нет у нее подружек… И на гулянья тоже никто не зовет… Какие могут быть гулянья, если она… такая? Которая ни в одну тусовку никогда вписаться не сможет? Попросить домашку списать – это пожалуйста, но чтобы за свою сойти… Это уж извините-подвиньтесь. Да она уж привыкнуть успела… И ничего страшного, между прочим, жить можно…
Хотя, если честно, хотелось бы видеть себя другой. Такой, например, как Нелка Петровская, первая красавица в классе. И тоже с модной прической, и в модных рваных джинсах… Она однажды даже предложила бабушке – давай мне модную стрижку сделаем! Каре такое, чтобы сзади коротко, а спереди длинно! На что бабушка сделала жалкое испуганное лицо и прошептала, почти задыхаясь: что ты, Розочка, что ты… Такие волосы остричь, жалко же… Тебе так идет, когда ты их назад забираешь и в хвост завязываешь… А на висках вьюнки легкие остаются…
Да, остаются. Но зачем ей эти вьюнки? Она с ними похожа на бабушкин портрет в молодости… А с другой стороны – пусть будут вьюнки, если бабушке так хочется. Зачем ее огорчать? Чтобы опять давление поднялось, что ли? Говорят, если у человека совсем высокое давление поднимется, он и умереть может… Нет-нет, лучше не думать, не пугать себя этой ужасной мыслью! Потому что если бабушки не станет, то никто ее больше и любить не будет… А это так страшно, когда некому тебя любить! Совсем – некому!
А еще она, дурочка, однажды у бабушки про рваные джинсы спросила. Не в том смысле, что такие хотела бы, а в том, как бабушка к этой моде относится. И потом чуть не рассмеялась, когда услышала ответ… Оказывается, бабушка считала, что девчонки ходят в рваных джинсах от бедности! Это, оказывается, у них матери такие ленивые – не могут ребенку штаны аккуратно зашить! Ну вот как ей объяснишь, что это мода такая? Никак и не объяснишь…
Ну, да и ладно. Обойдется она без модных причесок и без рваных джинсов, лишь бы бабушка ее по-прежнему любила. А любит она ее очень сильно. Так сильно, что иногда чувствовала, как пробегала волна тепла, и так хорошо становилось… И не думалось ни о чем плохом…
О том, например, что ее может забрать к себе мама. Да, у нее была где-то мама, и от этого факта так просто не отобьешься! Мама иногда, очень редко, звонила бабушке и требовала дочку, то бишь ее, Розу, к телефону. И надо было брать трубку и отвечать на мамины строгие вопросы, обливаясь холодным потом от страха. Потому что в голосе мамы не было никакого тепла, а было что-то другое… Недовольство было, что ли. Недовольство тем, что у нее есть дочь, которую она бросила. Все в жизни хорошо у мамы, но, черт возьми, где-то есть дочь, которую она бросила! И дочь в этом виновата, да! Что вовсе не претендует на материнскую любовь, не просится жить к матери, что отвечает сухо-испуганно на ее вопросы! И ждет, когда эта пытка закончится…
Когда можно будет снова безбоязненно окунуться в бабушкино тепло… Неправильно это все, наверное, и так быть не должно. Но что делать? Уж как есть, так есть… У любви иногда очень причудливый выбор…
И вообще, жизнь у нее прекрасно складывается! Ей хорошо с бабушкой, да! И хорошо чувствовать себя в школе белой вороной! А эти покушения на дружбы-тусовки, на всплески желания выглядеть как все… Это ведь, по сути, вовсе неинтересно. Гораздо интереснее вечер с книгой провести… Сколько еще хороших книг можно за свою жизнь прочитать – с ума сойти! Это ли не настоящее счастье? Счастье, конечно!
А одета она вовсе не хуже всех, между прочим. Они ж просто не понимают, те, кто над ней подсмеивается. Тетя Марина хорошую одежду ей отдает, качественную. Строгие офисные костюмчики, белые блузочки, узкие юбки-карандаши. А еще очки тети-Маринины, делового стиля… Правда, они уже из моды вышли. Да и сама подаренная тетей Мариной одежка смотрится на ней… Как бы это сказать… Не к месту, что ли. Тетя Марина худенькая, подтянутая такая, как струна – не зря же регулярно тренировками занимается. А она совсем не подтянутая, даже рыхловатая самую чуточку. Но этой чуточки достаточно, чтобы ощущать себя некомфортно в строгой одежде. На тете Марине белая блузка сидит как влитая, а у нее грудь обтягивает… И все время есть опасение, что между пуговками на груди ткань разъезжается неприлично. И приходится прижимать локти к бокам и съеживать плечи, и со стороны в этом положении она наверняка смотрится нелепо… И бабушке об этом не скажешь, потому что откуда у нее деньги возьмутся другую блузку купить? С деньгами у них все время беда… Нет, пусть уж лучше она будет нелепо выглядеть, чем у бабушки что-то просить. И даже наоборот, нахваливать будет эту тети-Маринину блузку да узкую юбку, чтобы бабушке приятное сделать.
Правда, однажды Нелка Петровская спросила у нее насмешливо: ты почему так по-старушечьи одеваешься, а? Тебе ж совсем не идет… Бабка заставляет, что ли? Ты ей скажи – хорош надо мной издеваться, бабка! Я ж посмешищем на общем фоне выгляжу!
Надо было ответить этой Нелке что-нибудь резкое – мол, не твое дело, но она только улыбнулась жалко и пожала плечами. Получилось, что подыграла. Получилось, что и впрямь ее бабушка заставляет. И что издевается, да. Потом долго не могла сама себе простить эту жалкую улыбку. Но что делать – смелости не хватило поставить Нелку на место…
Где бы ее взять, смелости этой? Так ее не хватает! Иногда и на уроке хочется руку поднять и ответить, потому что лучше других знаешь, как надо ответить, но сидишь, сжавшись, и боишься, боишься… Вот спросил бы кто-нибудь – чего боишься-то? А она и сама не знает чего! Может, того, что на нее весь класс будет смотреть? На такую… В белой блузке, в юбке-карандаше и в очках? Смотреть, как она кукожится в этом во всем, потому что все по-другому одеты? Или вовсе тут не в одежде дело, а в ней самой? Сидит проклятый страх внутри, не дает жить нормально…
– Да это пройдет с возрастом, не переживай! – однажды принялась ее успокаивать тетя Марина, когда заставила примерить очередную порцию своих одежек. – Это называется – страх публичных выступлений. А вообще, тебе к хорошему психологу попасть не мешало… Хочешь, я с твоей бабушкой поговорю?
– Ой, не надо с бабушкой, теть Марин… Это же дорого, наверное… У бабушки и без того треть пенсии на лекарства уходит…
– Понятно. Тогда сама справляйся, что ж. Преодолевай в себе этот страх. И вообще… Думай о том, что ты в своем классе самая умная! Что ты столько книг за один месяц прочла, сколько ни одна твоя одноклассница и за всю жизнь не прочитает! Не стесняйся того, что ты среди них белая ворона, а гордись этим! Транслируй свою гордость в пространство, поняла? Потому что к нам относятся соответственно тому посылу, который мы транслируем…
Она попробовала транслировать. Не получилось. Может, потому, что гордости в ней никакой нет. Даже перед зеркалом репетировала «трансляцию» – все равно не получилось. Самой смешно стало. Стоит вся надутая, напряженная, аж прыщи на лбу покраснели… Еще и бабушка подглядела случайно ее упражнения, спросила тревожно:
– Что ты, Розочка? Почему так сердито на себя в зеркало смотришь? Не нравишься сама себе, да? Брось и не придумывай даже… Ты у меня красавица, ты у меня умница, каких свет не видывал… И характер у тебя золотой, и душа добрая… А у кого душа добрая, того счастье само находит, и в зеркало смотреть не надо! Вот поступишь в институт, выучишься, потом замуж выйдешь… Все у тебя будет хорошо, кровинка моя!
Роза улыбнулась невольно, вспомнив этот бабушкин монолог… И снова подошла к окну – ну где она ходит так долго? Может, к тете Лиде сходить, спросить? Или к тете Лизе? Наверняка у них засиделась… Да, надо сходить…
Пошла в прихожую, сунула ноги в туфли, мельком глянула на себя в зеркало. Лицо встревоженное, губы сжаты, брови сведены к переносью. Боже, как неуютно внутри… Как страшно чувствовать потенциальное одиночество и мучиться ожиданием…
О! Вроде шаги на лестнице! Ура, ключ звякнул в замке! Пришла, гулена! Ну, сейчас ты у меня получишь выволочку…
– Бабушка, это что такое, а? – грозно встретила она на пороге опешившую Розу Федоровну.
– Что, Розочка? Что случилось? Почему ты такая сердитая?
– Ты почему опять без телефона ушла? Сколько раз я тебя просила – бери с собой телефон! Опять забыла, да?
– Ой, забыла… Надо же, растяпа какая… А ты меня потеряла, да?
– Конечно, потеряла!
– А мы у Лизочки засиделись, заговорились… Я и не заметила, как время прошло!
– Ну, это понятно, что вы засиделись. Как соберетесь, так вас и не развести в разные стороны! Как маленькие, честное слово! А я тут с ума схожу, между прочим! Вот уже искать тебя пошла!
– Ах ты, моя хорошая… Потеряла, искать пошла…
Роза Федоровна даже всхлипнула от умиления, глядя в сердитое лицо внучки. Подумала на миг – а ведь никто никогда в жизни ее не искал… Ни муж любимый, ни дочь… Не нужна она им была, своей жизнью жили. А внученьке она нужна, стало быть. Боже, счастье-то какое. Да за такое счастье можно любые трудности перенести, и безденежье, и гипертонию проклятую возрастную, и выволочку школьной учительницы… Чего она понимает, учительница эта? Неправильно она внучку воспитывает! Да ты сама доживи до такой внучки, глупая ты учительница, а потом меня учи, что к чему да зачем…
Потом они долго пили чай на кухне, и Роза делилась с бабушкой впечатлениями от недавно прочитанной книжки. В библиотеке взяла. Фицджеральд Фрэнсис Скотт. «Загадочная история Бенджамина Баттона».
– Ой, а я вроде такое кино смотрела, Розочка… По телевизору как-то показывали… Но до конца не досмотрела, уснула…
– Так давай посмотрим, бабушка? Я найду на компьютере…
– Давай! Очень даже интересное кино, а главное, я хоть до конца досмотрю, узнаю, чем там все завершилось!
– Да ничем и не завершилось, бабушка… Чем такой сюжет мог завершиться, когда человек не вперед, а назад свое время отсчитывает? Очень грустно все завершилось…
– Ладно, не рассказывай, а то мне неинтересно смотреть будет!
Они сели рядышком в Розиной комнатке, голова к голове, смотрели фильм. Изредка отпускали реплики. Единение их было счастливым и немного трогательным, и в который уже раз Роза Федоровна подумала – нет, не права эта Розочкина классная руководительница… Все у них в семье хорошо, и Розочку она правильно воспитала… А если даже неправильно, то Розочка сама потом разберется, что правильно, что неправильно. Главное, надо бы жить дольше, не умирать. Обратного отсчета времени, как у Бенджамина Баттона, у нее точно не будет. Нет, нельзя ей умирать, нельзя оставлять Розочку одну…
