Вера Колочкова
Слеза Шамаханской царицы
– Пашка, Колька, отойдите подальше, ну! Счас рванет!
И впрямь – рвануло! Несколько залпов враз улетели со свистом, разорвали темное небо в клочья, рассыпались куполами звезд – красиво... Короткая вспышка зарева выхватила из темноты испуганное женское лицо – бледное, несчастное, даже будто немного заплаканное. Ладонь – к щеке, в глазах – паника, и следом потерянный зовущий голосок:
– Берта! Берта, ты где? Ко мне, Берта... Что ж ты испугалась, глупая... – и совсем уж печально-трагически, словно взвывая: – Бер-та-а-а...
Прибежала лохматая кроха, поскуливая, закружилась у ног хозяйки, просясь на руки. Женщина подхватила, прижала к себе, как ребенка, торопливо засеменила в сторону подъездов, тихо приговаривая:
– Испугалась, испугалась, маленькая... Ах они, противные, со своими пошлыми развлечениями... Пойдем домой, у нас там телевизор, чай с лимоном...
– Пойдем, Лиза! Чего ты встала? Пойдем, холодно... – нетерпеливо переступил на месте Влад, потянув ее за локоть.
– Да, конечно. Слушай, а жалко ее...
– Кого?
– Да вот эту женщину! Ты видел, сколько одиночества у нее на лице? Все-таки Новый год в этом смысле – ужасный праздник... Как некий водораздел среди счастливых и несчастных. Кому-то лишь подкидывает дровишки счастья в костерок, а кому-то выпучивает одиночество до боли, до отчаяния... Что-то есть в этом жестоко несправедливое, правда?
Молчание. Идет, думает о чем-то своем. Не ответил даже. Разозлилась вдруг, дернула его за руку:
– Ты почему молчишь? Я же тебя спрашиваю!
– Да? Извини... Извини, я не расслышал... Так о чем ты спросила?
– Да ерунда, ни о чем... Неважно, в общем. Шарф повыше натяни, простынешь.
Дальше так и пошли – молча. Она вдруг поймала себя на мысли, что всю дорогу идет и сама по себе трещит без умолку, боится замолчать хоть на минуту. Паузы боится. Выползет эта молчаливая змея-пауза и обовьет их случившимся нечаянным отчуждением. Или... она уже выползла, несмотря на ее бодрую трескотню? Хорошо, хоть до дома всего ничего осталось... А дома – там спасение придет. В родном доме и стены помогают. Сейчас спать завалятся, крепко уснут... Говорят, с любой неприятностью переспать надо. А утром она вроде как меньше становится. Вот и они – переспят с народившимся отчуждением, а утром встанут как ни в чем не бывало две здоровые веселые головушки, муж с женой и трижды родители, хоть и склеенные из осколков!
Открыли дверь, вошли тихо, на цыпочках, чтоб не разбудить маму с Сонечкой. В прихожей спросила шепотом:
– Чай будешь?
– Нет. Я спать пойду. Устал.
– Что ж, иди...
Включила свет на кухне – ах, как здесь хорошо. Чисто, уютно, прибрано. Штора новая на окне, кипень белых легкомысленных кружев. Давно купила, специально к Новому году берегла, чтоб знак обновления домашней жизни присутствовал. Чайник закипел тихо, деликатно, от чашки с чайным пакетиком терпко пахнуло мятой... Как хорошо горячего попить, с морозца-то! И вообще – жить хорошо. Несмотря на мелкие недоразумения. Да есть ли они на самом-то деле? Может, и не было никаких недоразумений, а так, показалось сослепу? Вот ведь – организовала себе близорукость ради красивого платья! Черт с ним, с платьем, лучше бы очки надела...
Допив чай, тихо прокралась в спальню, в который раз ругнувшись на отсветы уличного рекламного щита в окне. Нет, и правда, развели кругом иллюминацию! Может, с улицы и впрямь красиво, а в комнате полная фантасмагория от полыхающего синего-зеленого получается. О, а вот и оранжевый добавился для полноты ночной навязчивой колористики...
Бесшумно потянула штору, закрывая окно, нащупала под рукой кнопку настольной лампы на своей тумбочке. Ну вот, жить можно. Сейчас переодеться, потом в душ – и спать, спать...
Сна не было. Закрывала глаза, усилием расслабляла тело, гнала из головы тревожные мысли – все равно не было. Влад тихо посапывал рядом, потом вдруг застонал, задышал тяжело, перевернулся на другой бок. Интересно, что ему снится? Лучше бы что-нибудь семейное, заботливое, на злобу дня... Например, как бы так извернуться, чтобы летом всем семейством на море поехать... В Турцию или в Египет. А что, вполне возможный вариант, если уже сейчас толково начать экономить... Хотя нет, не снится ему ничего такого, семейного, на злобу дня. От таких снов тяжко не стонут и нервно под одеялом не переворачиваются.
А на море и впрямь хочется! Такая картинка славная в голове рисуется – вот идут они по кромке воды, умиляются на крошечные отпечатки Сонечкиных ножек на песке... А сзади Максим с Ленкой плетутся. Или нет, не плетутся, они в море плавают. Далеко, лишь головы в волнах видны. И кричат им оттуда веселыми голосами – эгей, родители, мы здесь! А она им пальцем грозит – не заплывайте далеко, мы ж с отцом волнуемся... И неважно им в этот момент, кто есть кто по признаку кровного родства, потому что давно и бесповоротно стерты все признаки, а есть только единый и цельный организм, который семьей называется. Хоть и трудной, но семьей. Плывите, плывите к берегу, окаянные, мы ж с отцом и впрямь волнуемся...
Нет, что ни говори, а ощущение семьи – главная составляющая любого счастья. Многие идут к этому ощущению через годы, через ошибки, представляя собственное счастье совсем в других ипостасях, как им кажется, более высоких... Кто-то все силы кладет на алтарь пресловутой известности своего драгоценного имени, кто-то, наоборот, видит смысл в принципиально осознанном затворничестве и презрении к славе, кто-то все годы яростно несет в себе неразделенную любовь, наслаждаясь высоким страданием. А есть и такие, кто пытается создать из своей семьи красивую глянцевую обложку, чтоб на зависть всем – посмотрите, как у нас все замечательно-благополучно! Ты сними, сними меня, фотограф! Чтоб никто и не подумал, чтоб никто и не поверил...
Она усмехнулась своим философским мыслям, перевернулась на другой бок. Хотя – отчего бы и не пофилософствовать, если сна нет? Так о чем бишь она... Да, о семейном счастье... Вернее, об ощущении семьи как составляющей любого человеческого счастья...
Так вот, господа мысленные мои оппоненты, что я хочу вам сказать... Чтобы прийти к этой счастливой составляющей, надо порой ой как наступить на горло собственной песне! И такие чудеса коммуникативного таланта из себя вытащить, перед которыми все остальные таланты на колени становятся. Если не верите, то попробуйте сами создать единый счастливый организм из ничего, из пустоты, по сути... Счастливая семья – это вам не написанная картина или книга! Это все вместе – и картина, и книга, божьим благословением отмеченная. А божье благословение – это ж продукт глазами невидимый, людской оценке неподвластный, его поглазеть-полистать нельзя...
Стоп, стоп! Это что ж получается – опять она себя нахваливает, что ли? Не надо, не надо... Как давеча мама сказала? Только, мол, подумаешь, что все в твоей жизни наконец-то наладилось, так она тебе по башке сразу и треснет! Тем более сегодня явно что-то разладилось в их семейном королевстве... Ладно, спишем досадный разлад на плюс-минус, как лишний стрессовый килограмм у модельной девицы. Одна-другая неделя диеты – и нет никакого килограмма... Все пройдет, все вернется на круги своя... Надо спать, спать, а то Сонечка утром рано встанет и обязательно разбудит, и голова весь день будет болеть...
Кажется, только уплыла в крепкий сон, а уж слышится явное дочкино хныканье, скребутся в дверь спальни маленькие ладошки. И мамино сердитое, осторожным шепотком:
– Тихо, тихо, малышка... Пойдем, где твои игрушки, пусть мама с папой еще поспят...
Ой, да разве она понимает эти порывы бабкиной заботливости? Мала еще... Хочешь не хочешь, а надо продирать глаза, надо выходить да обозначать свое обязательное материнское присутствие. Ладно, она встанет. Зато хоть Влад по-человечески выспится. Может, и настроение у него другим будет...
– Ну вот, разбудила-таки, непоседа! – виновато-радостно проговорила мама, встречая ее в дверях кухни. – С Новым годом, дочка! Как погуляли, хорошо?
– Хорошо, мам... Спасибо, что с Сонечкой осталась. Опять мы тебя новогодней компании лишили...
– Ой, да какие мне компании, скажешь тоже! Для меня счастье – вам хоть в чем-то полезной оказаться. В мои годы очень важно чувствовать себя кому-то нужной.
– Да ты и без того мне всегда нужна, мам, чего ты вдруг?
– Да ладно, это я так... А за меня не волнуйся, я и сегодня хорошо попраздную! Сейчас соберусь, к подругам поеду. Меня уж Маша с утра звала... И к Асе надо вечерком зайти...
– Мам! Мы ж хотели сегодня дома, в семейном кругу!
– Это ты про свою свекровку драгоценную, что ли? Так не старайся, не зови, на даче она. Вчера, как только вы уехали, звонила. Просила Влада к ней туда сегодня подъехать... Вот ведь какая, а? Так и сказала: «Пусть Владик ко мне приедет!» А про тебя – ни слова...
– Ой, мам! Ну, она просто так это сказала... Конечно, она имела в виду, чтоб мы все вместе...
– Ладно, сами разбирайтесь, кто там и что имел в виду. А только ты себя уж не роняла бы так откровенно под ноги.
– Я не роняю, мам. И все, не будем больше об этом.
– Ну, не будем так не будем. Да, еще Максимка ночью звонил, меня с Новым годом поздравил. И Лена твоя тоже звонила. Только знаешь, мне ее голос совсем не понравился.
– А что такое? Какой у нее был голос?
– Не знаю... Грустный какой-то. Странно, правда? Вроде наоборот должно быть, все-таки к родной мамке поехала. Ой, намаешься ты с ней, доченька, как обратно заявится... Зря ты ее отпустила.
– А как было не отпустить, мам? Что я могла сделать?
– Да ничего, конечно. Сколько волка ни корми, а он все равно в лес смотрит. Так и Ленка твоя – сколько добра ей ни делай, а все равно ты для нее чужой теткой останешься. А мать – матерью. Ох, неблагодарное это дело, доченька...
– Ладно, мам, как-нибудь разберемся. Не впервой. Пусть сначала домой живой-здоровой вернется.
– Ну да, ну да... И лишь бы Владик понимал, как тебе трудно. И ценил.
– Он ценит, мам.
– Ну что ж... Дай бог, если так... Ладно, пойду я, меня Маша ждет... Сонечку я с утра творогом накормила, а обед уж сама придумывай. Ну все, пока...
– Пока, мам. Спасибо.
– Да не за что... А Владик что, спит?
– Ну да...
– Ты не забудь, передай ему, что свекровь звонила!
– Хорошо, не забуду...
Закрыла за мамой дверь, подхватила Сонечку на руки, с удовольствием приложилась губами к румяной, пахнущей сладкой свежестью щечке.
– Ну что, помощница моя, пойдем обед готовить?
– Да! – с готовностью дрыгнула плотным тельцем Сонечка.
– А что мы будем готовить? Может, борща наварим? А еще – пирог испечем! Папа проснется, а у нас пирог...
– С ягодками?
– Ну, давай с ягодками, если хочешь... Но папа вообще-то с рыбой пирог любит. Давай лучше с рыбой? Бабушка вчера вкусную рыбку в магазине купила... Красивая, розовенькая такая, «семга» называется. Сейчас мы ее из холодильника достанем... А папа проснется – обрадуется! Пирог-то – с семгой!
Сонечка задумалась на секунду, обдумывая сложившуюся альтернативу, потом важно кивнула белобрысой головенкой, соглашаясь. Уступила, значит, в пользу мужских предпочтений. Настоящая женщина растет, не эгоистка, слава богу.
– А зато папа, когда пирожка с рыбкой покушает, потом со мной погуляет! Ты ж ему расскажешь, что мы вместо ягодок в пирог рыбку положили? Да, мам?
Опа! Вот тебе и не эгоистка! Тут же от своей уступчивости дивиденды состригла! Ну что ж, тоже не самый большой женский грех...
– Нет, Сонечка. Мы гулять не пойдем. После обеда ты поспишь, а когда проснешься, мы все вместе поедем к бабушке Кате. Хочешь на дачу к бабушке? Там красиво, снежок на деревьях лежит и воздух вкусный.
– Как это – воздух вкусный? Разве воздух едят?
– Ну, это просто так говорится... Если воздух свежий, значит, и вкусный... Ну что, будешь мне помогать тесто раскатывать?
– Буду, буду!
– Тогда пойдем с тобой фартуки наденем, как две хозяюшки... Тебе фартук, и мне фартук...
Время за привычными хлопотами пролетело незаметно и славно. Ах, какое хорошее время – под аккомпанемент милого Сонечкиного, немного картавого мурлыканья да на фоне зимнего окна, спеленутого снегопадом, да если прибавить к этой идиллической картинке запах поднимающейся в духовке душистой румяной корочки...
– А папа скоро проснется? Мы уже все сделали, а он спит...
– Скоро, Сонечка, скоро. Ты иди пока, поиграй в своей комнате. Я тебя позову. Папу не буди, ладно?
– Ладно, не буду... Я тихо играть буду.
– М-м-м... Умница ты моя...
Встала у окна, скрестив по-бабьи руки под грудью. А снег все идет... Куда ж его столько валит, всю дорогу в дачные Коптяки заметет! Пораньше бы выехать...
Хотя, если честно, не любила она свекровкину дачу. Да и дачей в полном смысле слова нельзя было назвать то, что у других людей под этим понятием разумелось. Дача – это отдых на природе, это расслабление от суетной городской жизни, это гамак меж деревьями, самовар на террасе, дымок от шашлыка... Ну и другие всякие прелести райского отдохновения, сдобренные небольшими и необязательными трудами на грядках. В том смысле слова – необязательными, если к ним особенно душа не лежит. Поработал с утра в охотку – и расслабляйся себе в удовольствие, вкушай прелести дачной праздности. Можно по берегу реки прогуляться, можно по лесу, можно просто в траве полежать, на облака посмотреть...
Уважаемая свекровь Екатерина Дмитриевна о своем дачном участке, можно сказать, всю жизнь мечтала. Но мечты эти были как раз того свойства – по части обязательных трудов на грядках. Никаких гамаков, променадов по лесам и берегам в этих мечтах вовсе не было, а были заранее припасенные, вырезанные из журналов и аккуратно вшитые в папочку-скоросшиватель многочисленные рецепты домашних заготовок, и ждала эта папочка своего законного вдохновенного часа, и дождалась наконец... Три года уже эта папочка весенне-летнюю жизнь их семейства определяет, трубит общий сбор на полевые работы.
Место под дачу Екатерина Дмитриевна выбирала с большим пристрастием и по одному только принципу – чтоб земля на участке плодородной была. Остальные критерии ее мало интересовали, как бедный Влад ни старался обратить ее внимание на подъездные пути, на качество прилагаемого к участку строения... Кончилось тем, что под дачу был куплен дом-развалюха в деревне Коптяки, за сто километров от города по плохой дороге. Зато земля там, как выражалась свекровь, – хоть на хлеб вместо масла намазывай...
С того времени и началась их летняя сельскохозяйственная жизнь, забирающая все законные выходные. Какой там променад, какие купания да гуляния! Так с утра на грядках умаешься, что к вечеру каждая мышца болит... Нет, конечно, можно было и отмахнуться, силой никто не заставлял. Да только как отмахнешься, когда рядом с тобой такая истовость? Даже странно, откуда в свекрови, городской, в общем, жительнице, столько взялось истовости к земельным трудам... Может, гены к старости проявились? Зрели, зрели всю жизнь и вырвались на свободу...
Особенное действо на даче разворачивалось в августе, когда приходила пора заготовок. Как Влад его называл – священнодействие с овощами. Каждый детеныш выращенного урожая был обласкан руками свекрови, каждому предназначалась своя заготовочная судьба. Заготовок было столько, что каждый раз Лиза легкомысленно, не думая о последствиях, поднимала в изумлении брови: «Екатерина Дмитриевна, пропадет же, мы не съедим...» Свекровь тоже поднимала бровь, но не в изумлении, а в обиде. И проговаривала насмешливо, сквозь эту обиду: «Посмотрю еще, что вы голодной зимой запоете...» Они с Владом лишь переглядывались понимающе. Он делал смешные умоляющие глаза, поднимал брови домиком – не лезь к ней, пусть себе развлекается...
А она и не лезла, в общем. Наоборот, старалась даже подыгрывать восхищением. Если очередная банка-заготовка откупоривалась в присутствии свекрови, пробовала продукт и закатывала глаза, демонстрируя страшное удовольствие. В конце концов, жалко, что ли? От нее не убудет. Наверное, каждый человек по-своему обозначает себя в бездеятельном пенсионном пространстве. Кто-то истово внуками занимается, кто-то так же истово – овощными заготовками... В конце концов, подоплека-то этих заготовок тоже почти благородная – чтоб семья сына «голодной» зимой не страдала...
Да и не так уж Лиза сильно перетруждалась на летних грядках. Влад ее в этом смысле берег, часто на дачу один ездил. И от крутого свекровкиного нрава тоже берег. Помнится, первые годы совместной жизни вообще свел их общение к нулю, и она долго не подозревала, что свекровь в принципе против новой невестки настроена. Это уж потом выяснилось, со временем, когда крутым нравом уже ничего и порушить было нельзя... Молодец он все-таки. Права мама – не мужик, а золото.
– Доброе утро... – послышалось за спиной хриплое, с долгим зевком. – Чем это у тебя пахнет?
– Ага! Проснулся наконец! – живо обернулась она от окна. – И как раз к пирогу! Иди умывайся, сейчас обедать будем!
– Мне мучного нельзя, ты же знаешь... У меня от мучного изжога.
Раз – и будто толкнуло в грудь ноткой обидного посыла. Хотя вроде ничего глобально обидного и не сказал... Ну да, и впрямь нельзя, и впрямь изжога... А все равно – толкнуло. Опять оно, его чертово величество, вчерашнее потаенное раздражение! Никуда не делось, долгим сном не отоспалось! Непривычное для слуха и сердца, чужое, бьющее наотмашь. Вон, даже прибежавшая на их голоса из детской Сонечка таращится на отца исподлобья, как испуганный зайчонок.
– Чего ты на меня так смотришь? Я что-то обидное сказал, да? Ну, извини... Извини, Лизонька.
Подошел, виновато и торопливо клюнул поцелуем в щеку, тут же подхватил на руки Сонечку, встряхнул слегка.
– Доброе утро, доченька! Ну, обними папу! Вот так, вот так... Ах ты, моя умница...
– Вчера твоя мама звонила, Влад. Просила на дачу приехать.
– Да? Ну, что ж... Сейчас пообедаю да поеду.
– А мы? И мы с тобой...
– Нет... Нет, Лиза, не стоит. Ты же знаешь, там в доме печь плохая, к утру ужасно остывает, мы Сонечку простудим! Нет, я один поеду.
– Но...
– Я поеду один, Лиза. Я же сказал.
– Но почему?
– Потому.
Сказал как отрезал. Будто грубое «отстань» бросил. Подняла на него глаза, спросила тихо, обиженно, придавая вопросу особый провокационный смысл – не нарочно, конечно, просто на волне обиды так получилось:
– Тебе очень хочется побыть одному, да?
– Да при чем здесь?!
И опять – потаенное раздражение в голосе. Господи, да что происходит, в самом деле? Сколько же можно... терпеть? Так же раздраженно ему ответить, что ли? Хотя нет, не при Сонечке...
– Ну, хорошо... Поезжай один, если хочешь. А когда тебя обратно ждать?
– Не знаю. Денька через три, наверное.
– Через три?!
– Ну да... А что такого? Каникулы, длинные выходные... Тем более там работы много. Я давно матери обещал... Надо новые полки в погребе сделать...
– Ладно. Как скажешь. Три так три. Иди, умывайся, обедать будем.
– Пап, а гулять? – тихо, со слезой в голосе прохныкала Сонечка. – Я хочу с горки на санках...
– Так мама тебя прокатит с горки на санках! Правда, мама?
– Конечно, Сонечка... Пообедаем, поспим и пойдем кататься!
И – улыбнулась бодренько, как те, с глянцевой картинки семейного благополучия. Которые – «ты сними, сними меня, фотограф...».
Влад съел свой обед молча и быстро, потом так же молча и по-деловому собрался, махнул от двери ладонью – пока. И ушел. Нет, не ушел, а сбежал. Дверь лязгнула английским замком, будто выставила ее бодренькую улыбку на посмешище. Чего, мол, стоишь, дурища, скалишься радостно, хватит из себя благополучную счастливую женушку строить. Лучше вздохни, да задумайся, да очередной сакраментальный вопрос сама себе задай – что ж это такое, мол, происходит...
А лучше – не задавай никаких вопросов. Просто – живи. Дочку спать уложи, посуду помой, полезными делами займись. Или на диване полежи, книжечку про любовь почитай. Может, чего-нибудь новенькое про эту самую любовь узнаешь. Впереди – долгие каникулы...
И потянулись они чередой – долгие каникулярные дни, одинаково праздные. Завтрак, обед, ужин, Сонечкина горка с санками, нытье беспокойства по поводу поздних возвращений Максима – то он с друзьями в «клубаке завис», то девушку Машу до дома провожает...
Ох, уж эта девушка Маша, одно от нее беспокойство! Нет, сама по себе она замечательная, конечно... Классическая «хорошая девушка», мечта любой потенциальной свекрови. Воспитанная, опрятная, улыбчивая. В глаза смотрит, будто в душу вместе со своей воспитанностью и порядочностью влезть норовит. Очень старается понравиться, порой назойливо, до занудства. И чего старается? Замуж, что ли, хочет? Так пусть пока не мечтает – рано еще... Не созрел Максимка для серьезных шагов, одни «клубаки» на уме...
Ночью разбудил короткий дверной звонок – соскочила, бросилась в прихожую, кто там? Оказалось – Лена вернулась. И чуть не сказанула ей в лоб спросонья – чего, мол, так рано? Собиралась же все каникулы у матери прогостить... Хорошо, вовремя опомнилась. Обняла, расцеловала в холодные щеки, проговорила с искренним укором:
– Ты почему не позвонила, я бы встретила! Ночь на дворе, страшно же одной!
– Да ну, я на такси... Чего меня встречать, невелика персона!
Так. Понятно. Голосок сердитый, сама взвинченная. Что ж, пойдем ночные чаи пить, обиды на мать выслушивать...
– Вы представляете, теть Лиз, она в общей сложности и трех часов со мной не провела... И зачем я поехала, дура такая? Гости в Новый год пришли, она перед ними расстилается и так и сяк, а меня будто нет... Еще и очередную подтяжку себе сделала! Чего она все время рожу свою тянет? Там уж и тянуть больше некуда!
– Не надо так о маме говорить, Лена. Не злись. Ты уже большая девочка, сама, можно сказать, невеста. А у нее своя жизнь...
– Ну да. Вернее будет сказать – свое понятие о жизни. И я в это понятие не вписываюсь. Не нужна я ей. Мешаю. Возраст своим присутствием выдаю. Она ведь меня даже гостям не представила, теть Лиз... Гостей полный дом, а я хожу среди них как неприкаянная... Всем я мешаю, никому не нужна! Вообще никому...
Подтянула косолапо ступни, скукожилась на кухонном диванчике, обнимая себя за колени, опасно задрожала губами. Сглотнула в себя первую слезу, шмыгнула носом, глянула на Лизу коротко. Чего молчишь, мол? Не слышала разве, что я сказала? Никому не нужна, мол... А ты молчишь почему-то...
Милая, дорогая моя падчерица, кокетка ты моя, провокаторша! Конечно, знаешь, что я тебе сейчас говорить буду! Конечно, мол, нужна, еще как нужна, просто до слез необходима! И получишь-таки поток любви по полной программе, и поплачешь на моем плече сладко. В чем нуждаешься, то и получишь. Мне не жалко. У меня этого добра пока хватает...
– Ну, ну, что ты, маленькая, не говори глупостей... Ты очень нужна, тебя здесь все любят... Мы же одна семья, что ты! И в горе, и в радости! Да ты и сама все понимаешь, что я тебе говорю! Ну, иди ко мне...
Ткнулась в плечо с готовностью, расплакалась надрывно, извергая из себя накопленную за новогоднюю поездку обиду. И вот так все время – каждый раз одни и те же грабли... Ну в самом деле, трудно, что ли, той «подтянутой» лицом матерешке дочку раз в полгода приласкать? Чудны дела твои, господи...
– Вы... Вы не думайте, тетя Лиза, я все понимаю... Вы просто ради отца...
– Что? Что ты такое говоришь, Леночка?
– А то... Вы сейчас меня жалеете, а сами... Ради отца стараетесь... Хотите хорошей для него быть...
– Лена... Я понимаю, конечно, как тебе сейчас плохо, как больно... Я даже не обижаюсь... Но поверь мне, пожалуйста...
– Да ладно вам, тетя Лиза! Я давно уже никому не верю! И вы не старайтесь особо, он и так от вас никуда не денется. И без меня... И не говорите мне больше ничего, пожалуйста! И про вашу любовь, и про вашу семью! Все равно я знаю, что никому не нужна! И не говорите мне ничего!
Всхлипнула, расплакалась еще горше. Да, совсем плохи дела с девчонкой. Лучше и впрямь пока с душевными разговорами не приставать. Потом уж, на свежую голову...
– Ладно, не буду ничего говорить, Леночка. Завтра поговорим. Ты просто устала с дороги, я понимаю. Пойдем, я тебя в ванную провожу... Умоешься, под горячим душем постоишь... А я пока тебе постель постелю... Чаю еще хочешь?
– Не-ет...
– Ну и ладно, ну и не надо. Пойдем, солнышко... На, тапочки мои надень... А утром поспишь подольше, все и образуется...
Полночи потом таращилась в потолок, вздыхала тяжко, изо всех сил тащила мудрость на чашу весов, чтоб не заболеть, не дай бог, обидою. Надо же понимать – это всего лишь эгоизм юности, ни больше ни меньше. Мое, мол, горе горше всех, и все в этом виноваты. Умеет юность-эгоистка больно сделать, походя, что ж поделаешь. Ударила и дальше пошла. Но не отвечать же ударом на удар, в самом деле...
А утром проспала. Очнулась от прикосновения Сонечкиной ладошки к щеке, открыла глаза, уставилась удивленно на перепачканную шоколадом дочкину мордашку. Ничего себе, мамаша...
– Сонечка, ты где конфету взяла? Тебе же нельзя!
– Можно, можно! Я на стульчик забралась, а там конфетки...
– А почему ты в пижамке и неумытая? Где Лена, где Максим?
– Нету, нету никого... – повертела Сонечка перед лицом растопыренными шоколадными ладошками. – Макся гулять пошел, а Лена говорит: «Я с тобой пойду...» Я не спала, я слышала... Дверь хлопнула, а потом я на стульчик забралась, а там конфетки...
– Да. Про конфетки я уже поняла, – качнула головой виновато. – Значит, к вечеру диатезных пятнышек нам не миновать. Надо же, как это я так проспала... И вазу с конфетами забыла со стола убрать после ночного чаепития... Что ж делать, сама виновата. Ладно, пойдем умываться...
К обеду приехала мама. Села на кухне, раскрасневшаяся от мороза, возбужденно потерла руки:
– Дай-ка чаю горячего, дочка. Ты чего грустная такая? А где твои? Что-то тихо в доме...
– Мои разбежались кто куда.
– И Лена приехала?
– И Лена.
– Ну, и как на этот раз? Без истерик обошлось?
– Мам... Давай не будем это комментировать, ладно? Приехала, и слава богу. А остальное как-нибудь выправится.
– Понятно, понятно... А вы, значит, одни с Сонечкой кукуете?
– Выходит, что так.
– Ну, и ты куда-нибудь сходи! Я с Сонечкой посижу, а ты сходи, развейся!
– Куда?
– Да хоть к Светке! Позвони да напросись в гости! Посидите, по-бабьи потолкуете. Подружки вы или кто? Если со мной не хочешь... комментировать, так хоть подружке наболевшее нутро вывернешь. Есть ведь оно, наболевшее?
– Нет у меня ничего наболевшего, мам. А вот к Светке я бы и впрямь сходила, давно не виделись.
– Ну так в чем же дело? Давай звони...
Светка приняла ее предложение с восторгом. Правда, через этот восторг упорно пробивалось хныканье шестимесячного Степки – наверняка его на руках держала, пока с ней по телефону разговаривала.
– Давай, давай, Лизка, конечно! Пока ты едешь, и Степка уснет... Я как раз его кормить собралась... И моего Романова дома нет, он в автосервис к мужикам уехал, а это надолго! Давай, жду!
Засобиралась, засуетилась с удовольствием – и впрямь хорошо мама придумала, к Светке в гости... Надо бы по пути еще в супермаркет заскочить, сухого вина купить, хотя бы так, для своего гостевого обозначения. И торт. Вино Светка, как кормящая мать, пить не будет, конечно, а от орехового тортика не откажется – та еще сладкоежка. И ведь, главное, сколько бы она этих тортиков ни поглощала, все равно тонкой-звонкой остается, вот ведь повезло с конституцией! И с характером повезло – такой же тонкий-звонкий, как веселый разухабистый колокольчик. Никому от него вреда нет, а одно сплошное веселье-отдохновение. Бывают такие люди. Все на их звон душой тянутся. Вот и она – потянулась, приросла...
Светка образовалась в ее жизни лет десять назад, совершенно случайно. В доме отдыха познакомились. Они тогда с Владом решили отметить годовщину совместной жизни в доме отдыха, и Светку с Романовым туда же судьбой занесло. Позвали к себе за столик – ради компании...
Помнится, поначалу ей Светка не понравилась. Слишком живая, слишком вертлявая. И эта привычка ее дурная – весело-пристально в глаза собеседнику всматриваться, просверливать потихоньку дырочку в чужую душу. Вот и ей – просверлила. Не дырочку, а дырищу. Как-то само собой получилось, переросло в женскую дружбу их нечаянное общение, так растет в цветочном горшке случайно брошенное наудачу семечко. Глядишь – росток проклюнулся. Потом окреп. А затем вверх-вширь пошел, цветочки к весне образовались. Так и Светка для нее стала цветочком-колокольчиком, незаметно оттеснив из поля зрения старых подруг. Нет, подруги никуда не делись, конечно, просто градус потребности в общении вдруг резко снизился. А к Светке тянет общаться, и все тут.
– Т-с-с!
Светка открыла на звонок дверь, приставила палец к губам, распахнула красивые зеленые глазищи:
– Давай, Лизка, заходи, только тихо... Степка, лиходей, так чутко спать стал, мы с Романовым ходим вокруг него на цыпочках... Проходи на кухню, посидим, пока возможность есть...
– Молодец, хорошо выглядишь! – сев за стол, похвалила снующую по кухне Светку. – Похудела, помолодела...
– Ну, с комплиментом насчет «помолодела» ты уж того... Не перестарайся. Я и так вроде нестарая, мне тридцать три всего!
– Да, тридцать три... Тридцать три – это еще соплячество совсем, тут я с тобой согласна. Зато мне уже сорок, представляешь?
– Так... Что-то чует мой дух неизбывную тоску в твоем голосе. Давай-ка, выкладывай, и желательно конспективно, а то не успеешь, Степка проснется.
– Да нет у меня никакой тоски!
– Чесслово?
– Да правда, нет! Так, маленькие страшилки. Да и то – самой придуманные.
– И что за страшилки?
– Да сама не знаю... Вернее, не знаю, какое им название дать...
– Что, Владик загулял, да?
– Ой, что ты, бог с тобой! Скажешь тоже! Откуси пол-языка, как говорит моя мама! Он сроду в таких безобразиях замечен не был!
– Ну, если не загулял, значит, около того... Значит, покушается. Иначе бы ты сейчас на стуле так не подпрыгнула.
– Нет, Светка, нет...
– Да ладно! Сама-то себя не обманывай. И тем более меня не обманывай. Меня в этих делах обмануть трудно, ты же знаешь, какую я в них собаку съела. Романов у этой собаки фамилия. Сволочь и собака Романов...
– И давно он у тебя сволочью-собакой стал? Вроде всегда любила...
– А я и сейчас люблю. Так люблю, что за саму себя страшно. Но сейчас уже по-другому люблю... Сейчас я уже законные цветы терпения срываю, нюхаю, наслаждаюсь...
– Хм! Интересно... Цветы терпения, значит... Очень, очень интересно...
– Да что тут интересного-то, Лиз? Как будто сама не знаешь, как мы с Романовым жили... Не знаешь, какой он бабник, как со своей свободой носился, как жениться на мне не хотел, ребенка не хотел... Да другая бы и дня не выдержала с Романовым жить! А я, дура, влюбилась... Я ж еще девчонкой-соплюхой была, когда в него влюбилась! Соплюха соплюхой, а как-то сразу поняла – или Романов, или вообще никто никогда... Ну, вот крест у меня такой, а что делать? Потому и приходилось терпеть... Десять лет – все терпеть и терпеть...
