Вера Ивановна Крыжановская-Рочестер
Месть еврея
Вначале все шло хорошо, но вдруг болезнь Николая так обострилась, что он не мог выходить из комнаты, и скоротечная чахотка в полтора месяца свела его в могилу. Я думаю, что ухаживая за ним, я заразилась болезнью, которая меня убивает. Из бумаг Николая я узнала имя неизвестного мне благодетеля, то был князь Орохай. От него постоянно тянули деньги для ребенка и для меня, и он широко и великодушно никогда не отказывал в своей помощи.
Оставшись одна, я не знала, что делать. Мой гардероб был в таком состоянии, что я не могла давать уроки, и лишь после долгих поисков достала работу в магазине белья. Однако заработок мой был так ничтожен, что я зачастую голодала. Слава богу, хоть мой ребенок был сыт. Эти лишения и работа ухудшили состояние моего здоровья, я чувствовала, что болезнь бистро развивается, и что конец мой недалек. При жизни я ни к кому не хотела обращаться, на случай смерти приготовила письмо Раулю, прося его взять ребенка на свое попечение.
Четыре месяца прожила я на чердаке, где ты меня нашел, думая, что там и умру. Но Бог изменил твое сердце, ты принял меня с ребенком, и мне остается только благодарить милосердие Бога и твое…
Изнуренная длинным рассказом, она опустилась на подушки и закрыла на минуту глаза. Лицо Вельдена мало-помалу покрывалось смертельной бледностью, со жгучей скорбью слушал он историю нравственных и физических мучений, которыми несчастная искупила свою вину, а совесть твердила ему: «На тебе лежит ответственность за эту погибшую жизнь. По злобе к другой связал ты с собой ее и оттолкнул законную, внушенную тобой, любовь ее, а когда она пала, по твоей же вине, ты осудил ее без милосердия и кинул в руки негодяя…»
– Руфь, – сказал он нервным голосом, – твой рассказ служит мне приговором. Я виноват во всем, и Бог спросит у меня строгий отчет о твоем загубленном существовании. Ты имела право требовать от меня, если не страстной любви, то, во всяком случае, дружбы и снисхождения, а я был жесток, ослепленный безумной любовью к пренебрегшей мною женщине…
– Не обвиняй себя, Гуго. Оскорбление, которое я тебе нанесла, было слишком тяжко и не могло не довести до крайнего раздражения пылкую, гордую натуру. Но ты загладил свою вину, приняв меня с дочерью и отечески отнесясь к ребенку того, кто отнял у тебя любимую женщину. Моя участь слишком хороша для такой грешницы, я умираю, примиренная с тобой, окруженная заботами, твоей неисчерпаемой добротой и спокойная за судьбу Виолы, а для меня, как и для тебя, моя смерть спасение. Мог бы ты выносить меня без отвращения после моего ужасного постыдного прошлого?.. Нет, нет, Бог устраивает все к лучшему. Он принял твое раскаяние, простил тебя и возвращает тебе свободу. Ты молод, Гуго, забудешь меня, встретишь другую женщину, которая даст тебе мирное счастье со временем и детям будет преданной матерью.
– Нет, Руфь, я не возьму на себя больше ответственности за чью-либо душу. Труд и дети должны заполнить мою жизнь.
После этого важного разговора Гуго удвоил свои заботы о больной, предупреждая ее желания, и посвящал ей каждую свободную минуту, стараясь ее развлечь.
Настала весна. Пробужденная природа, вливающая, по-видимому, в каждого новые силы и жизнь, не произвела благотворного влияния на здоровье Руфи. Она становилась все слабей и слабей, ее глаза, расширенные болезнью, горели тем огнем, который исходил точно от отлетевшей души, как отражение отчизны, куда ты возвращаешься.
Однажды утром, войдя к жене, Гуго нашел ее задумчивой, озабоченной, беспокойной, в исхудалых руках были старые измятые и пожелтевшие письма.
– Что тревожит тебя, мой бедный друг? – спросил он ее, садясь возле. – Скажи мне все, и если только я властен успокоить и удовлетворить тебя, то будь уверена – сделаю.
– Ты читаешь мои мысли, – сказала Руфь, краснея. – Да, у меня есть одно последнее желание, быть может, в этой жизни, но… я боюсь оскорбить тебя.
– Не беспокойся, ты ничем не можешь меня оскорбить, и я с радостью исполню твое желание. Говори же смело!
– Я хотела бы… – начала Руфь нерешительно, – я бы хотела увидеть еще раз князя Орохая. Только не думай, Гуго, что меня побуждает к тому преступное чувство. Я вернулась к моей первой любви, и тебе будет принадлежать моя последняя мысль. – Она взяла мужа за руку и притянула к губам. – Но, видишь ли, я вспомнила о нем потому, что встретила его вчера на прогулке, а сегодня перечитала его несколько писем к Петесу. В них видна постоянная доброта ко мне, страх и беспокойство за судьбу ребенка. Он нам много помогал и не виноват в плутнях Гильберта. Так вот, я хотела поблагодарить его за великодушие, успокоить насчет судьбы Виолы и сказать, что мы обе крещены…
Заметив, что лицо банкира краснеет, она замолкла и робко глядела на него со слезами на глазах.
– Я бы очень хотел осуществить твое желание, если бы это зависело от меня, – слегка дрогнувшим голосом ответил Гуго. – Но захочет ли князь тебя видеть? Ты не знаешь, что вскоре после твоего отъезда Орохай поссорился со своей женой, и они разъехались, а теперь, через год с лишним, примирились. Очень может быть, что в пылу своего нового счастья он найдет неловким…
– Увидеться с прежней любовницей? – прошептала Руфь. – Да, лучше отказаться от своего желания, пусть наслаждается счастьем…
– Не огорчайся напрасно. Желание твое вполне законно, и, будь уверена, что если только это возможно, я все устрою.
Придя к себе в кабинет, Гуго в волнении стал ходить по комнате. Мысль, что Рауль переступит порог ею дома, была ему крайне неприятна. С другой стороны, он считал даже необходимым напомнить гордому аристократу его злодеяние. Как ни тяжел ему будет этот визит, пусть полюбуется на жертву своей прихоти.
Решившись, наконец, банкир взял перо и написал:
«Князь! Женщина, которую вы некогда соблазнили, умирает от чахотки, и дни ее сочтены. Зная, что вы великодушно заботились о ее нуждах и о нуждах вашего ребенка, она желает видеть вас в последний раз, чтобы поблагодарить и показать вам вашу дочь. Если вы, князь, найдете возможным выполнить просьбу умирающей, то можете видеть ее у меня. Зная вашу щепетильность в некоторых отношениях, считаю нужным присовокупить, что мать и дочь – крещены. Гуго Мейер».
Это письмо сильно смутило Рауля, вызвав в нем удивление и сострадание. Умирающая Руфь очутилась в доме своего мужа, своего беспощадного судьи, обрекшего ее на смерть? Эта перемена казалась ему необъяснимой. Он охотно навестил бы несчастную женщину, которая, может быть, имела серьезные причины желать свидания, но как скрыть это от Валерии? Встревоженный, озабоченный, он облокотился на стол и задумался, опустив голову на руки.
– О чем ты задумался, Рауль? – спросила Валерия, неслышно подойдя к нему и целуя его.
Рауль вздрогнул.
– Валерия, ты?
– Боже мой! Но ты, кажется, встревожен чем-то?
– Да, дорогая моя! Угрызения совести, и мое прошлое подавляют меня.
– И в твоем прошлом есть то, что ты не можешь мне сказать? – спросила молодая женщина, бледнея.
– Нет, между нами не должно быть никаких тайн, – решительно сказал Рауль. – Я тебе все открою, как ни тяжело это признание. А затем, дорогая, суди, наказывай и дай свой совет.
Он усадил жену на диван и стал рассказывать, как взбешенный ее холодностью и ревнуя, стал искать легкой любви, как он встретил Руфь и как бесился затем, когда открылась их связь и он узнал, кого обольстил. Наконец, он описал жестокость Мейера, бегство молодой женщины и все удивление при получении письма, которое он протянул ей.
– Прочти и скажи, как поступить?
Краснея и бледнея, слушала Валерия рассказ мужа, и самые разноречивые чувства волновали ее душу, но восторженное великодушие, свойственное ее натуре, превозмогло все остальные побуждения.
– Ты должен посетить эту несчастную, Рауль, и сегодня же, – сказала она. – Подумай, как ты виноват перед ней! Быть может, она хочет просить тебя о чем-нибудь относительно ребенка, а ты обязан воспитать девочку и обеспечить ее будущее. Я тоже не понимаю, что значит внезапное великодушие банкира после такой жестокости. Но если Мейер простил свою жену, это еще не обязывает его воспитывать ее незаконного ребенка. Поезжай скорей, милый мой, исполни долг христианина и спиритуалиста. Мне нечего тебе прощать, несчастная жестоко наказана.
– Благодарю тебя, – прошептал Рауль, с жаром целуя руки жены. – Я еду, – и, обняв Валерию, сказал: – Я обещаю Мейеру освободить его от ребенка после смерти жены. Но думаю, что лучше написать сперва банкиру, в какой день и час я могу явиться.
– Чтобы бедная больная умерла, пока вы будете переписываться? – воскликнула Валерия. – С чахоточными нельзя поручиться ни за один час. Нет, нет, милый, поезжай скорей, не откладывай далее.
Слова Валерии убедили князя. Он велел подать экипаж, а княгиня села у окна и, глядя на уезжающего князя, так глубоко задумалась, что не заметила, как у подъезда остановилась карета Антуанетты, и подруга ее вошла затем в комнату.
– Скажи, фея, что у вас? Опять новая размолвка? – спросила графиня, трогая ее за плечо. – Рауль, проезжая мимо, пристально глядел на меня и не узнал, а тебя я нахожу в мечтательном состоянии. Что это – избыток счастья или какая-нибудь ссора туманит так ваши головы?
– Мы совершенно счастливы и живем в полном согласии, – ответила, улыбаясь, Валерия. – А смутило наш покой прошлое, которое выплывает неизвестно откуда. Пойдем ко мне, я тебе все расскажу. От тебя, моей сестры и поверенной, у меня не может быть тайн.
– Вот уж, действительно необыкновенная история, – сказала графиня с изумлением, выслушав рассказ Валерии. – Но ведь какая роковая случайность, что Рауль среди сотен «этих дам» попал и обольстил именно жену Мейера? Воображаю бешенство гордого Самуила, когда он раскрыл этот сюрприз. Какая насмешка судьбы! Но я тоже не понимаю, что могло смягчить эту железную душу до того, что он принял обратно эту женщину с ребенком, да еще приглашает Рауля навестить его возлюбленную. Это же прямо чудо!
– Быть может, он хочет отделаться от ребенка.
– Сомневаюсь. Такие натуры, как Мейер, ничего не делают наполовину. Уж если он простил жену и победил отвращение к незаконному ребенку, терпя их в своем доме, то вряд ли захочет отделаться от девочки. А ты желала бы взять ее и воспитать вместе с Амедеем?
– И чего ты только не выдумаешь, право! Разве это возможно? Нет, мы поместим ее в какое-нибудь почтенное семейство и обеспечим ее будущность.
– Это Мейер и сам может сделать, он слишком богат, чтобы останавливаться перед денежным вопросом. А насколько я знаю, он никогда не примет предложения Рауля. Ты должна бы понимать это лучше меня.
Валерия не отвечала. Опустив голову, снова задумалась. В памяти ее воскресло далекое прошлое и все перипетии ее любви к Самуилу. Перед ней, как живое, восстало бледное, энергичное лицо банкира и его пламенный, чарующий взгляд впивался в ее глаза… Конечно, все это прошло и забыто, она не любит более Самуила, а между тем, одно воспоминание об этом человеке пробуждало в ее сердце какую-то неопределенную тоску, какое-то тягостное чувство, которому не находилось названия… И она невольно вздохнула.
– Не предавайся вредным мечтаниям, Валерия, – сказала следившая за ней графиня, наклоняясь и беря ее за руку. – Не вызывай в своем воспоминании демонический роковой взгляд, который едва не разрушил твое супружеское счастье. Ты не в силах бороться против чарующего влияния, которое этот человек имеет на тебя. Чтобы быть счастливой, не изменять своему долгу и безгранично любить Рауля, ты должна изгнать всякое воспоминание о Самуиле.
– Ты права, – сказала она, поднимая голову и проводя рукой по лбу. – К чему эти праздные мысли? Рауль – это моя светлая и радостная будущность, а Самуил – темный призрак, вставший между нами как грозная пропасть.
– Наконец-то, – обрадовалась графиня. – Вот такой я тебя люблю. А теперь, слушай, зачем я приехала. Вы все едете ко мне на целый день. Маленький Жорж свалился и свихнул себе ногу, доктор его уложил в постель, а я обещала привезти ему приятеля Амедея для поддержки его терпения. Я дождусь возвращения Рауля, и мы все вместе отправимся.
Рауль меж тем приехал к банкиру. Несмотря на его добрую решимость и сострадание к Руфи, мысль, что нужно переступить порог этого дома, тяготила его.
– Доложите обо мне баронессе, – сказал он, давая лакею свою карточку.
– Баронесса никого не принимает, ваша светлость, – ответил лакей в замешательстве. – Но вот барон, потрудитесь обратиться к нему.
Действительно, в одну из дверей вестибюля выходил Гуго, собираясь уезжать, но при виде посетителя он сдержанно вежливо поклонился.
– Прошу войти, князь. Жена моя не ожидала сегодня вашего посещения, но я тотчас предупрежу ее и потом проведу вас к ней.
Неожиданная встреча эта была тяжела Раулю, он пожалел даже, что последовал совету жены, приехав без предупреждения. Но теперь, в присутствии прислуги, приходилось сдерживаться, чтобы не выдать себя.
– Очень рад, что я встретил вас, господин Мейер. Это представляет мне случай поговорить с вами насчет одного необходимого дела, которое я желал бы окончить прежде свидания с баронессой.
– В таком случае, князь, потрудитесь пройти ко мне в кабинет, – ответил Вельден с некоторым удивлением, любезно предлагая посетителю пройти вперед.
Подвинув стул Раулю, Гуго сел.
– Я к услугам вашей светлости, хотя не могу понять, какие дела нам предстоит решить. Относительно Руфи у вас действительно есть дело, но уже чисто нравственного свойства.
Рауль нервно погладил усы.
– Вы забываете, что есть существо, о будущем положении которого необходимо договориться. У вашей жены есть ребенок, по отношению к которому у вас нет никаких обязательств. На мою долю выпадает обязанность воспитать эту девочку и обеспечить ее будущность. Считаю долгом заявить вам, что если она лишится матери, я возьму и помещу ее в надежные руки.
Гуго испытующе смотрел на Рауля.
– Вы желаете взять вашу девочку. А княгине известно ее существование? Согласна ли она принять девочку в свой дом и быть ей матерью?
Рауль сильно покраснел.
– Нет, я не могу требовать, чтобы она воспитала моего ребенка, хотя ей известно мое прошлое, так как между нами нет тайн. Но я хочу поместить девочку в почтенное семейство и заботиться об ее будущности.
Горькая, презрительная усмешка скользнула по губам банкира.
– Я ценю ваши добрые намерения, князь, но все эти заботы излишни. Я оставлю у себя ребенка, которого узаконил и крестил как своего, а этот акт обеспечивает Виоле состояние и общественное положение. Я простил свою жену, безусловно, и не опорочу ее память, отвергнув ребенка, которого принял вместе с ней под мой кров. Затем, ваша светлость, – закончил он, вставая, – я пойду предупредить Руфь о вашем посещении.
Оставшись один, Рауль стал в волнении ходить по комнате, сильно недовольный собой и смутно досадуя на Гуго. Его пренебрежительно отстранили, и он вынужден терпеть это великодушие «выкреста», который отравил несколько лет его жизни. Мучимый этими мыслями, князь машинально остановился около стола с книгами и журналами: наверху на роскошной розовой этажерке возвышался бронзовый бюст. Вдруг Рауль вздрогнул – это бюст Аллана Кардека, точно такой же, какой стоял и на его столе, и эти книги и журналы были спиритуалистического направления. Теперь он нашел ключ к разгадке, ему стала ясна причина коренной перемены в характере банкира. Сознание бессмертия души, и цель ее земного воплощения победили, сковали чувства ненависти и мщения, сделав сурового и пылкого человека добрым и сострадательным.
Голос Гуго, приглашавшего Рауля к больной, прервал его размышления. Как бы преобразясь, с иным видом и тоном, Рауль повернулся и искренне, дружески сказал:
– Господин Мейер, сознаюсь, что я был очень удивлен переменой в вашем образе действий, но теперь я понял причины: вы – спирит и в духе спиритуализма поступаете относительно вашей жены и меня. Так я должен вам сказать, что я тоже спирит и перед изображением великого философа, которого мы оба чтим, я сознаюсь, что неверно судил вас. Вы великодушный и добрый человек, и я был крайне неправ, – он остановился.
– Считая меня ростовщиком? – сказал Гуго с грустной улыбкой.
– И в этом тоже, конечно. Но сверх того, я искренне сожалею обо всем, в чем вольно или невольно виноват перед вами, – заключил Рауль, протягивая ему руку.
С видимым колебанием Гуго протянул свою.
– Если вы тоже спиритуалист, князь, то поймете, что я исполнил лишь свой долг, и что странное сплетение моей судьбы с вашей коренится, конечно, в далеком прошлом. А если когда-нибудь представится к тому случай, – взор Гуго вспыхнул, и загадочное выражение мелькнуло на его лице, – надеюсь, вы тоже примените ко мне девиз нашего учения: «Без милосердия нет спасения!»
Доведя князя до дверей будуара Руфи, он удалился, а Рауль вошел один в большую комнату, убранную цветами, где несколько переносных фонтанов поддерживали в воздухе влажность, необходимую для облегчения дыхания больной.
Молодая женщина полулежала на диване, поддерживаемая подушками. Красный плюшевый пеньюар несколько оживил ее смертельную бледность. На скамейке у ее ног сидела с огромной куклой Виола.
Пораженный и растроганный, Рауль на минуту остановился. Ужели эта бледная, слабая, умирающая женщина – Руфь, та роскошная обаятельная красавица, покорившая его чувства? Виола служила тому свидетельством: эта прелестная крошка с длинными пепельно-русыми кудрями была, несомненно, его дочерью, его живым изображением.
– Ах, думал ли я увидеть вас, баронесса, в такой обстановке, в таком состоянии? – сказал князь, подойдя к ней и целуя протянутую руку.
Руфь подняла на него глаза, горевшие лихорадочным огнем, и, указывая на ребенка, прошептала:
– Вот Виола!
Наклонившись к девочке, Рауль привлек ее к себе и поцеловал.
Смутившаяся было при виде красивого офицера, малютка ободрилась этой лаской и, когда князь сел, оперлась на его колени и, показывая ему куклу, с гордостью сказала:
– Не правда ли, какая хорошенькая? Папа подарил мне ее вчера, и я назвала ее Гугетхен.
– Ты славная девочка, – смеясь сказал князь, лаская ее кудрявую головку. – Муж ваш отнял у меня всякую возможность дать этому ребенку что-либо, кроме моей любви, а относительно вас я бессилен загладить мою вину.
– Ах, я должна еще благодарить вас за ваше постоянное великодушие относительно меня, а Виоле ваш поцелуй принесет счастье, – сказала больная, смотря на него блестящими глазами. – Благодарю вас, что вы пришли, я так желала увидеть вас перед смертью, поблагодарить, показать вам Виолу и успокоить вас насчет ее будущего. Петесу очень злоупотреблял вашей щедростью, но я узнала об их вымогательстве только после смерти обоих братьев.
Ответ Рауля был прерван Виолой, которая играла с куклой, а затем подошла к окну и закричала:
– Папа в саду. Можно мне к нему пойти?
Не дожидаясь ответа, она выбежала из комнаты, и вскоре ее чистый, серебристый голосок донесся уже из сада. С любопытством подошел князь к окну и вдали, близ фонтана, увидел банкира, разговаривавшего с садовником. В эту минуту девочка к ним подбежала и схватила Гуго за платье, а тот нагнулся, поднял малютку и стал ее качать, делая вид, что хочет бросить в бассейн. Веселый смех Виолы доносился до Рауля, который, молча, задумчиво любовался их дружескими отношениями. Обернувшись к баронессе, он сел возле нее на стул и сказал, пожав ей руку:
– Ваш муж очень добр к ребенку. Но расскажите мне о себе, Руфь, о печальных обстоятельствах, подорвавших ваше здоровье. Скажите, нет ли у вас какого-нибудь желания, которое я мог бы выполнить, и чувствуете ли вы себя теперь счастливой?
– Не могу высказать, как я счастлива, и благодарю вас, Рауль, за вашу доброту. Но теперь у меня есть все, чего только я могу желать. Я умираю близ моего мужа, примиренная с ним, окруженная его добрыми заботами, спокойная за судьбу детей, посвященная в тайну загробной жизни и быстро приближаюсь к желанному концу. Я устала… я так много страдала!
Она в коротких словах передала некоторые эпизоды своего прошлого, которые характеризовали Петесу, не упоминая впрочем, о вынесенном позоре. Утомившись, она откинулась на подушки и закрыла глаза. Растроганный Рауль схватил со стола флакон с солями и дал ей вдохнуть, и Руфь с улыбкой выпрямилась.
– Благодарю вас, это пройдет. Меня утомило волнение и наш разговор. Итак, прощайте, Рауль, в этой жизни и до свидания в мире духовном. Благодарю вас еще раз за все, что вы делали для меня, сохраните добрую память обо мне и молитесь, об успокоении моей души, как я буду молиться о счастье вашем и вашей жены.
Она протянула ему обе руки, и Рауль со слезами на глазах покрыл их поцелуями.
– Простите мне легкомысленную ветреность, с какой жертвовал за минуту безумной страсти вашей честью и будущностью. Простите, что оставил вас затем во власти негодяя. Клянусь, я ежедневно буду за вас молиться.
Голос его оборвался. Он встал, вышел из комнаты, не оглядываясь, и бросился в карету. Расстроенный и подавленный мучительными угрызениями, Рауль вернулся домой и, узнав, что у жены сидит Антуанетта, заперся у себя в кабинете; в эту минуту он был не в состоянии говорить с кем-либо. Голос Валерии вывел его из тяжелой задумчивости. Он подробно передал ей свой разговор с банкиром и с Руфью, и княгиня с волнением выслушала его. Антуанетта была права. Гуго отверг всякое вмешательство князя и оставил ребенка у себя. Побледневший образ бывшего жениха снова восстал перед ней, озаренный чарующей силой, но молодая женщина мужественно оттолкнула тень, вводившую в искушение и омрачавшую их счастье. Обняв мужа, она поцелуем прервала его речь.
– Довольно об этом печальном событии, не будем более говорить о прошлом и забудем его. Мы любим друг друга и довольно. А теперь идем, нас ждет Антуанетта.
Со дня свидания с Раулем силы Руфи быстро ослабевали, и вскоре она не могла уже вставать с постели. А между тем полное душевное спокойствие и горячая вера в Бога не покидали ее ни на минуту. Чувствуя приближение смерти, она пожелала причаститься и долго беседовала с отцом фон Роте, удивляя его набожностью и раскаянием.
По уходе священника Руфь протянула руку мужу, который, опираясь о спинку кровати, стоял бледный и мрачный.
– Сядь здесь, Гуго, и дай мне свою руку. Я так счастлива, когда чувствую, что ты возле меня, а веки кажутся мне тяжелыми, я не всегда могу их поднять.
Вельден молча подвинул кресло к кровати и пожал холодную, влажную руку больной. Сердце его было преисполнено скорби: доктор сказал ему, что она не переживет ночи. После минуты молчания Руфь открыла глаза.
– Все прошлое воскресает в моей памяти, – прошептала она с улыбкой. – Я вижу теперь, как мало ценила я счастье, которое давал мне Бог. Я вспомнила следующий после Эгона день, когда проснулась ночью, увидела тебя с участием и тревожно склонившегося надо мной, невыразимое счастье охватило тогда все мое существо… Я думаю, что если б я терпеливо и покорно старалась привлечь твое сердце, я бы преуспела в этом.
Вельден вздрогнул, и лицо его покрылось бледностью. Он вспомнил ту ночь, когда, наклонившись над бедной матерью и убаюкивая ее притворной любовью, выждал удобного момента влить ей усыпительные капли, чтобы, пользуясь ее сном, похитить ребенка.
– Что с тобой, Гуго? Я не хотела делать тебе упрека, вызывая это воспоминание, – прошептала Руфь, и руки ее, лежавшие сверх одеяла, лихорадочно дрожали.
– Бедная женщина! Я принес тебя в жертву своему эгоизму! Прости и молись за меня в том мире, когда просветленным духовным твоим взорам откроются мои поступки, и ты поймешь, как виноват я перед тобой!
– Всегда, всегда я буду молить за тебя Бога. А теперь, Гуго, моя последняя к тебе просьба, которую я давно не решалась высказать. Поцелуй меня перед смертью. Мне кажется, что твой поцелуй смоет с меня пятно позора и запечатлеет наше примирение.
Со слезами на глазах наклонился он к ней и нежно прижал свои губы к устам умирающей. С неожиданной силой Руфь поднялась и обвила руками шею мужа, ее большие черные глаза блестели лучезарной радостью, а щеки покрылись румянцем, и на минуту придали ей блеск прежней красоты. Но вдруг ее тело дрогнуло, руки распались, легкий вздох приподнял ее грудь и затем голова безжизненно запрокинулась. Руфи не стало.
Холодная дрожь охватила Гуго. Он опустил тело на постель, вложил в руки крест, поцеловал усопшую в лоб и вышел из комнаты. Сделав необходимые распоряжения, он отправился к себе в кабинет. Он был подавлен, разбит, и чувство пустоты и страшного одиночества щемило сердце. В течение этих месяцев постоянных забот он привык к Руфи, привязался к умирающей женщине, которую не удостаивал взглядом прежде, когда она жила с ним, исполненная любви и цветущего здоровья.
– Ах, – шептал он, сжимая руками свой пылающий лоб, – зачем было презирать положение, в которое меня поставила судьба, и жаждать гордой женщины, от которой меня отделяла пропасть предрассудков?.. Покой, счастье, даже собственного сына – я все оттолкнул от себя и остался одиноким с чужими детьми, из которых один непременно проклянет меня когда-нибудь…
В день погребения, совершавшегося очень скромно, посыльный принес от неизвестного великолепную гирлянду роз. Гуго догадался, кто прислал этот безмолвный прощальный привет усопшей страдалице, безвременной жертве несчастных обстоятельств и жестокости мужа. С горькой скорбью возложил он цветы на ее гроб…
