Вероника Лесневская
Бывший папа. Любовь не лечится
Глава 3
Назар
Выдержки хватает лишь на то, чтобы на ватных ногах пересечь коридор и дойти до кабинета. Игнорирую вопросы медперсонала, не вникая в их суть, жестом отказываю преградившей путь пациентке, перенаправив ее в приемную, отрицательно качаю головой подошедшему коллеге-врачу.
– Не сейчас, я занят, – строго отрезаю и закрываю за собой дверь, дерганым движением поворачивая ключ в замке.
Упираюсь лбом в прохладный, гладкий пластик, прикрываю глаза и судорожно пытаюсь выровнять сбившееся дыхание. Одной рукой держусь за ручку, сжимая ее до судороги, а пальцами второй – врезаюсь в историю болезни, безжалостно терзая и сминая обложку.
Внутри кипит бурлящая лава, перетекает по венам, выжигая меня изнутри. Сознание не успевает обработать информацию и не может принять шокирующую новость.
Сын.
У нас с Надей есть сын. После всего ада, который мы пережили вместе и по одиночке, он как исцеляющий лучик. Выход из бесконечного лабиринта, где бывшая жена год назад оставила меня умирать. Вонзила нож в сердце своим решением о разводе и бросила истекать кровью.
Беременность, роды, первая улыбка малыша. Живого ребенка! Моего! Родного! Надя лишила меня всего. Не дала шанс измениться и стать на этот раз хорошим отцом.
Злюсь ли я на нее? Безумно. Этот факт невозможно отрицать. Понимаю ли ее выбор? Отчасти. Однако от этого мне ни капли не легче.
Я ведь ради них на все готов…
От бессилия хочется реветь медведем.
А-а-ай!
Не замечаю, как кулак влетает в пластик, и кольцо оставляет царапину. Отшатываюсь от двери, бреду к рабочему столу.
Заставляю себя сосредоточиться на том, что Надя прикована к постели. Как бы она не презирала и не отталкивала меня, только я могу ей помочь, потому что не привык отступать. Я нужен им с сыном.
Будто по щелчку, отключаю эмоции. На смену ярости, шоку и обиде приходят холодный расчет и бездушный врачебный профессионализм.
Глубокий вдох – и пауза.
Остыв, открываю историю и листаю ее, внимательнее вчитываясь в показатели. Сканирую бумаги – и отправляю их дяде заграницу. Обращаюсь к нему за советом, как в старые добрые времена, когда я был зеленым интерном.
Наверное, он удивится и посмеется надо мной, но мне все равно. Я не имею права на ошибку. Всего одна попытка вытащить Надю и… вернуть. Зря я отпустил ее год назад. Устал, смалодушничал, отчаялся. Теперь пожинаю плоды своего рокового поступка.
– Вячеслав Никитич, когда будут готовы снимки Богдановой? – нетерпеливо рычу в трубку, подгоняя доктора.
– Отправил пациентку на рентген вне очереди, – отчитывается незамедлительно. – Могу лично занести вам результаты.
– Будьте добры. И снимки, и диск, – уточняю, параллельно переписываясь с дядей.
Как только получаю результаты, сразу же перенаправляю ему. Работать не могу, мыслями постоянно уношусь к Наде. Моделирую наш разговор, однако в каждой версии опускаюсь до претензий. Нельзя. Именно поэтому в палате я сделал вид, что мы чужие люди. Впрочем, так и есть. Надя обрезала последнюю нить между нами, когда скрыла ребенка.
Я обязательно спрошу, почему она так поступила со мной, но не сейчас.
У меня нет жены. Я обязан сконцентрироваться на пациентке Надежде Богдановой.
* * *
– Слушаю, дядя Марк! – выпаливаю в трубку, подняв ее в первые же секунды звонка. – Посмотрел снимки? Что скажешь?
– Привет. Ты на взводе, давно не слышал тебя таким, – отмечает с подозрением. – Важная пациентка?
– Ты же прочитал ее имя в истории, – бросаю ледяным тоном.
– Да, но оставалась небольшая вероятность, что однофамилица, – тянет он задумчиво. – Значит, твоя Надя… Надо же. Ирония судьбы. Как она?
– Об этом я тебя хотел спросить, дядя, – не выдержав, повышаю голос. – Какие шансы, что она сможет ходить?
– Сложно делать прогнозы, особенно в ее случае. Я бы сказал, пятьдесят на пятьдесят, – невозмутимо подсчитывает, а я до боли сжимаю пальцами переносицу.
– Хотелось бы больше, – рассуждаю вслух.
Мысленно смеюсь над собой. За годы практики пора бы привыкнуть, что чудес в нашем деле не бывает. Каждый крохотный шаг пациента – это результат тяжелого, кропотливого и длительного труда целой команды медиков. Надина ситуация не исключение.
– Многое зависит от реабилитолога, но, как я понимаю, Надежду ты возьмешь на себя? – догадывается мгновенно.
– Уже…
– Это скорее минус, чем плюс, – цокает языком неодобрительно. – Специалист ты высококлассный, однако… Не боишься, что твоему профессионализму помешает личное отношение? У нас не принято лечить родственников, это негласное правило существует неспроста.
– Я справлюсь, – выдаю убедительно, но в глубине души сам себе не верю.
Наденька… У меня и раньше рядом с ней мозги отключались, а после долгой разлуки и учитывая обстоятельства в виде нашего маленького сына…
Справлюсь ли? Обязан!
– Как знаешь. Разубедить тебя я все равно не сумею, – хмыкает скептически. Представляю, как при этом дядя разочарованно взмахивает рукой и бубнит себе под нос, что упертого барана Назара не переспорить. Действительно, я никому не подчиняюсь, наверное, кроме Нади. Она всегда умела находить ко мне подход. Настала моя очередь… – Со своей стороны я помогу тебе составить курс реабилитации, подскажу, на что обратить внимание. Тебе придется чаще быть с Надеждой, внимательно наблюдать за ней, подмечая малейшие сдвиги, а она должна честно говорить тебе обо всех своих ощущениях. Последствия травмы позвоночника непредсказуемы. У некоторых пациентов чувствительность появляется внезапно, у других на восстановление уходят годы, а есть те, кто так и не встает. Назар, ты должен быть готов к любому исходу.
– Я ее подниму, – спорю не с родственником, а с самой судьбой. – Как думаешь, Наде нужна будет повторная операция?
– Не вижу смысла. Судя по свежим снимкам, было сделано все возможное и, главное, вовремя, – успокаивает меня, и я шумно выдыхаю в динамик, не скрывая облегчения. Значит, бестактный нейрохирург в местной больнице все-таки знает свое дело. Одной проблемой меньше. – Дальше только ваш общий труд и… доверие.
– С этим сложнее, – заторможено шепчу после того, как связь обрывается.
В очередной раз пролистываю историю болезни, фокусируюсь на фамилии и инициалах Нади, провожу пальцами по бездушным буквам, в которых ищу скрытый смысл. Не отказалась от меня, хоть и развелась. С другой стороны, ей было не до смены паспорта – она сосредоточилась на беременности. Получается, и сыну Надя дала мою фамилию. А отчество?
Очнувшись, откладываю папку в сторону, пока не затер ее до дыр. Открываю ноутбук, запускаю таблицу, чтобы составить примерный график занятий и процедур на первые дни, а после мы с дядей утвердим полный курс.
Реагирую на шум и грохот в коридоре, сбиваюсь с мысли. Стены в центре тонкие, и слышимость хорошая. Терпеть не могу, когда меня отвлекают, именно поэтому ближайшая к моему кабинету «випка» всегда пустовала. До этого дня.
Обычно я ценю тишину и спокойствие, но сейчас прислушиваюсь к каждому звуку, пытаясь уловить родной женский голос.
Сдаюсь окончательно – и, оставив рабочее место, приоткрываю дверь. В палате напротив не заперто, Надя уже внутри, приглушенно общается с кем-то по телефону. Но обрывки фраз все равно доносятся до меня. Впервые за все время работы благодарю отвратительную звукоизоляцию.
– Что значит, вы уже едете ко мне? Зачем? – ахает бывшая. – Мне ничего не нужно. Мама, лучше забери меня домой, – звучит несколько по-детски, впрочем, в ее состоянии это простительно. Надя и так стойко держится, без истерик и паники. Она будто в вакууме. – Нет, я не передумала… Я по-прежнему не хочу здесь находиться… Теперь еще сильнее, – больно ранит словами, не подозревая, что я все слышу. – Прости, не хотела обидеть, – после паузы лепечет виновато. Не мне, разумеется, а матери. – Давай обсудим все, когда вы приедете. Я отпрошусь на прогулку, ладно? Буду на связи. Если получится, встретимся у главных ворот. Аккуратнее на дороге, пожалуйста.
Отступаю от двери, когда мимо кабинета проходит медсестра. Заглядывает к Наде.
– Через полчаса обед, я зайду заранее и покажу вам столовую, Надежда, – вежливо обращается, останавливаясь на пороге. – Сейчас вам что-нибудь нужно?
– Извините, м-м-м, Маргарита, – зовет ее по имени, распознав надпись на бейджике. – Можно мне во двор?
– Да, конечно, свежий воздух пойдет вам на пользу. Я сейчас позову Ирочку… – упоминает санитарку, а потом резко осекается, видимо, вспомнив мой приказ уделять ВИП-пациентке особое внимание. – Хотя, знаете, я сама вам помогу. Мне несложно.
Пару минут спустя выкатывает в коридор коляску. Ставит боком ко мне, и я неосознанно делаю шаг, не боясь рассекретить себя. Дергаюсь, как будто пропустил через себя высоковольтный разряд тока. Непривычно видеть Надю в инвалидном кресле. Хрупкая, маленькая, исхудавшая, она совсем затерялась в нем, словно попала в капкан – и никак не может выбраться.
– Ко мне мама приедет, – признается аккуратно.
– К сожалению, утренние часы посещения закончились, – чеканит Маргарита, как по методичке. – Теперь только вечером, перезвоните родственникам.
– Но как же… – Надя взволнованно вскидывает подбородок и осекается на полфразы, потому что замечает меня. Застывает, не моргая. Болезненное лицо становится еще бледнее.
О каком доверии может идти речь, если бывшая жена шарахается от меня, как от огня. Смотрит одичало, словно запуганный зверек на хищника. Пока что я даже не знаю, с какой стороны к ней подступиться.
– Все в порядке, Рита, свободна. Я сам, – отпускаю медсестру и приближаюсь к Наде, молча берусь за ручку на спинке коляски.
Секундная зрительная связь – и она вспыхивает, отворачивается, опускает взгляд на ладони, сложенные на неподвижных коленях. Шумно, глубоко дышит, пытаясь не расплакаться при мне. Стыдится своего беспомощного состояния. Хочет спрятаться, испариться – и навсегда забыть о нашей встрече. Но я не позволю.
Зайдя ей за спину, улавливаю, как легкая дрожь прокатывается по заостренным плечам. Будто Надя чувствует меня. Поднимаю руку, тяну к затылку, почти касаюсь пальцами пшеничных волос, собранных в небрежный хвост.
Сжимаю кулак.
Жалость – плохой советчик. И совсем не мой метод.
– Что ж, Надежда, тогда на прогулку, – произношу спокойно и бодро. Толкаю коляску вперед, а на ходу наклоняюсь к самому виску бывшей: – Самое время нам поговорить без посторонних ушей.
Глава 4
Надежда
Одинокая слезинка все-таки предательски срывается с ресниц, когда слуха касается бархатный баритон: «Самое время нам поговорить». В нем нет угрозы или злобы – только горькая, всепоглощающая боль, которую мы с Назаром делим на двоих. От волны его рваного дыхания половина лица вспыхивает и багровеет. Жар проникает под кожу, будоражит вяло текущую кровь, наполняет иссушенные вены, запускает замороженные процессы в организме. Я чувствую себя живой и… уязвимой.
Прикрываю глаза, затаив дыхание. Жду, пока высохнет соленая влага на щеках. Смахнуть слезы не рискую – заметит. Рядом с Назаром возвращаются воспоминания, которые я пыталась похоронить. С ним становится больнее и одновременно спокойнее.
Назар молча толкает мою коляску по коридору. В тишине раздаются тяжелые шаги и скрип колес. Гипнотизирую взглядом свои бледные руки, сложенные на неподвижных коленях, и украдкой впиваюсь в чашечку ногтями. Разозлившись на свое слабое тело, вонзаюсь в кожу со всей силы и… Ничего. Ноги ватные. Не мои. Будто костыли приставили.
– Ты совершаешь ошибку, Надя, – сухо чеканит Назар, останавливая коляску у выхода. Растерянно оборачиваюсь. – Твой метод неинформативен, – обходит меня сбоку и, мельком скользнув по мне взглядом, берется за ручку двери. Резко и грубо надавливает до щелчка.
Внешне он спокоен, но дьявол кроется в деталях. Сжимаю ладони в кулаки, осознав, что все это время Назар пристально наблюдал за каждым моим действием и, что страшнее, заметил, как я себя царапала. Надеюсь, не посчитает меня сумасшедшей.
– Я не…
«Не свихнулась! Я просто в отчаянии!» – мысленно кричу и внутренне рыдаю, заточенная в своем теле и разуме. Будто окружена невидимым куполом, внутри которого сгораю от паники и боли.
Вслух ничего не могу из себя выдавить. Замыкаюсь.
– Человек устроен так, что никогда не причинит себе вред, – продолжает вещать Богданов, словно поучает практиканта. Замерзаю от его тона и слов. – К тому же, что тебе даст такая проверка? Твой мозг может смоделировать любые ощущения исходя из того, что видят глаза, или, наоборот, заблокировать настоящие сигналы, потому что ты в них не веришь. Проверить чувствительность может только специалист. Если ты… примешь помощь, – голос меняется, переходя в хрип. – Признай, что сама не справишься.
Больше не удостоив меня взглядом, Назар открывает и придерживает дверь. Свободную ладонь протягивает к коляске, но я сама выезжаю из помещения, где мне становится душно, на свежий воздух. Спускаюсь по пандусу, активно работая руками. Быстро устаю. Ладошки горят огнем, мышцы начинают ныть.
Запыхавшись, смахиваю испарину со лба, провожу пальцами по взмокшим вискам.
Беспомощная.
– Я бы заказал для тебя кресло с электроприводом, но не хочу, чтобы ты расслаблялась и привыкала к нему, – бубнит Назар на фоне, приближается и перехватывает «управление». – Тем более, оно тебе не пригодится. Чем быстрее ты это поймешь, тем лучше.
Вместе мы минуем многолюдный дворик и площадку с тренажерами, поворачиваем на тропинку, вьющуюся между деревьев. Останавливаемся в тени пожелтевшей листвы, возле деревянной скамейки. Назар фиксирует коляску, чтобы не откатилась, и садится напротив. Облокотившись о колени и свесив кисти между разведенных ног, исподлобья смотрит на меня. Проходится сканером по осунувшейся, потрепанной аварией фигуре, просвечивает меня насквозь, залезая в душу.
Невольно обхватываю плечи руками, ощущая себя жалкой и раздавленной. Как размазанная по стеклу мошка. Я даже развернуться и уйти не могу, разве что ползти по земле среди луж и листвы, унижаясь еще больше. Но и рядом с Назаром так сложно находиться, что нечем дышать.
– Ты стыдишься себя, – выносит приговор, впиваясь взглядом в мое лицо. – Своего неподвижного состояния.
– Вряд ли кто-то из твоих пациентов гордится инвалидностью, – заставляю себя усмехнуться. Так, словно мне все равно, а за ребрами не орудует мясорубка, превращая сердце и легкие в фарш.
– Нет. Но никто так не упивается болезнью, мешая мне выполнять свою работу, – выпрямляется, не сводя с меня глаз. Препарирует без скальпеля. – Значит, сыну четыре месяца, – неожиданно переходит к самой острой теме.
– Да… – выдавливаю из себя после паузы.
Оттягиваю момент казни. Наверное, Назар ненавидит меня за то, что я лишила его ребенка, но мне нечем перед ним оправдаться. Язык чувств и эмоций ему чужд, а голые факты против меня. Богданов просто не в состоянии понять, почему я так поступила.
– Совсем маленький, – продолжает как ни в чем не бывало. – Пока что он требует не так много. Покормить, уложить спать, – делает паузу, а я машинально киваю, не догадываясь, к чему он клонит. – А что будет, когда он начнет ходить? Будет носиться по улице, спотыкаться, падая и набивая шишки. Набегаешься за ним? – многозначительно косится на громоздкие колеса.
– Приноровлюсь, – сипло шепчу. – У меня нет другого выхода.
– Поведешь сына в детский сад вот так, – бесцеремонно окидывает рукой мои ноги. – Потом в первый класс, – забегает далеко вперед. Я не думала о будущем, оно неопределенно и туманно. Мне нечего ответить. Рассердившись на мое молчание, Богданов со сталью в голосе выплевывает: – Впрочем, если тебе нравится жить наполовину, то медицина здесь бессильна.
Откидывается на спинку скамейки, едва заметно дергает коленом, проявляя нервозность, и отворачивается от меня, делая вид, что заинтересовался пустой аллеей, уходящей вдаль. Пока он пытается успокоиться, я обнимаю и ласкаю его взглядом, раз уж никогда не решусь сделать это физически.
Стойкий, смелый, целеустремленный, доктор Богданов всегда найдет выход из любой ситуации. Лишь однажды не смог…
– Ты совсем не изменился, Назар, – говорю без обиды, но с тоской. Я соскучилась по бывшему мужу, по всем его недостаткам, которые он умело превращает в достоинства, по его железному характеру. – Такой же грубый и жесткий, как раньше.
– Ты тоже. Такая же упрямая. Однако… – прищуривается, восстанавливая со мной зрительный контакт, который наносит мне удар под дых, – мне всегда казалось, что ты сильнее. Почему сейчас сдалась?
Если бы мы были женаты, он бы обнял меня и утешил. Богданов хоть и славился цинизмом и безэмоциональностью среди коллег-медиков, но дома был внимательным и ласковым мужем. Однако теперь вместо прикосновений нам доступны лишь слова.
– Сломалась, Назар, – признаюсь на шумном выдохе. Проглатываю подступающий к горлу ком. – Во всех смыслах.
– Так я отремонтирую, Надь, – убеждает меня с надрывом. – Доверься мне.
Слабо улыбаюсь сквозь слезы.
Однажды Назар мне рассказывал, как ему удается абстрагироваться от человеческих страданий и сконцентрироваться на своей работе. Он воспринимает пациента, как сложный механизм, который ему предстоит починить. Разобрать, изучить, выкрутить один винтик, заменить новым. Четко по схеме. Как это делает автомеханик или слесарь. Идеальный подход, который разбивается вдребезги, когда на операционном столе… близкий родственник.
– А как же принцип Богдановых не лечить своих? – тихо напоминаю.
– Мы с тобой никто друг другу, – будто в набат бьет, и я вздрагиваю. – Холодно? – Назар подается вперед, накрывая мои ладони своими.
Лед между нами трескается.
* * *
– Не знаю, холода я тоже не чувствую, – горько усмехаюсь, невольно тронув пальцем его обручальное кольцо, и замечаю, как тлеет жалость на дне черных зрачков. Именно там, где когда-то полыхало восхищение. Лучше бы он дальше злился на меня, ведь то, что происходит между нами в эти секунды… невыносимо и унизительно.
Высвобождаю руки и, не обронив больше ни слова, отворачиваюсь. Мне даже смотреть на него больно, не то что касаться.
– Да, я упустил этот момент. Тебе надо одеваться теплее, а особенно укутывать ноги, – хмурится, возвращая себе ледяную маску. Словно очнувшись ото сна, резко поднимается. – Я принесу тебе плед, подожди здесь.
– Не переживай, не сбегу, – небрежно бросаю с понятным ему черным юмором.
Легкий ветерок треплет волосы, выбившиеся из хвоста, невесомо скользит по затылку, будто поглаживает. Исцеляющее тепло прокатывается вдоль шейного позвонка вниз. Ощущения настолько реальные, что кожа начинает гореть.
Когда оглядываюсь, позади меня уже никого нет, а Назар быстро отдаляется, широкими шагами пересекая аллею. Полы расстегнутого белого халата развеваются от быстрой ходьбы, как плащ супермена. Для меня Назар всегда был героем. Разве можно не гордится тем, кто изо дня в день спасает человеческие жизни? Я боготворила его. Верила. Любила.
Но врачи не боги, даже если родом из династии Богдановых.
На смену приятным воспоминаниям опять приходят мрак и безысходность. Достаю из кармана куртки телефон, чтобы позвонить матери, но случайно выпускаю его из дрожащих ладоней. Улетает в жухлую траву дисплеем вверх, мерцает, будто издевательски подмигивает мне. Наклоняюсь за ним, протягиваю руку, но лишь цепляю кончиками пальцев мокрый скрученный листок. Подъехать ближе не могу – мешают бордюры и… неконтролируемый приступ паники, который накрывает меня с головой, как волна в девятибалльный шторм.
Назар прав: я ни на что не способна и ничему не научусь. Я даже не наполовину парализована – я целиком беспомощна. Что я дам сыну? Как буду растить его и воспитывать? Смогу ли работать? Никому не нужна калека. Балласт.
В момент, когда я готова позорно сорваться в истерику, над головой раздается тихий женский голос:
– Это ваше?
Судорожно проглатываю горькие слезы, когда на колени ложится мой телефон. Делаю глубокий вдох, чтобы привести себя в чувство. Сквозь туманную дымку различаю лицо склонившейся надо мной шатенки. Она что-то тараторит с улыбкой, представляется, спрашивает мое имя, и я машинально отвечаю. Хочу лишь одного: чтобы все оставили меня в покое.
– Врачи этого центра творят чудеса! Назар Егорович помог мою маму на ноги поставить, а до этого она шесть лет в инвалидном кресле провела, – девушка настойчиво выводит меня из забытья и выковыривает из панциря, в котором я тщетно пытаюсь спрятаться. – Вы, главное, не отчаивайтесь!
– Вы правы, – выныриваю из пучины паники и чувствую, как проясняются мысли. Сознание подкидывает мне имя, которое принадлежит незнакомке. – Спасибо, Лилия. Мне нельзя сдаваться, – крепко сжимаю телефон. – Никак нельзя.
Девушка уходит, а я набираю маму. Слушаю гудки, оборачиваюсь в поисках Назара, будто чувствую его присутствие. Он выходит из здания центра, здоровается с той самой Лилей, которая помогла мне, пожимает руку ее мужу, перебрасывается с ними парой фраз, а потом спешит ко мне.
– Доченька, мы уже на месте, – звучит в трубке голос матери, с трудом пробиваясь сквозь детский крик. – Сейчас машину припаркую, Назарку в коляску пересажу – и к тебе придем.
– Хорошо, мы встретим, – произношу онемевшими губами, а сердце в груди бьется в припадке, лупит в ребра, перекрывая шум вокруг.
На плечи ложится плед, а его края бережно разглаживаются широкими, горячими ладонями, в которых хочется скрыться от всех невзгод. Но нельзя.
Больше нельзя.
Вторым одеялом Назар заботливо укутывает мои ноги, присев на корточки перед коляской. Как бы невзначай оставив руки на бездвижных коленях, смотрит на меня исподлобья.
Изучает. Вскрывает. Проникает в самую душу, растерзанную и потрепанную.
– Мама приехала, – сипло выдыхаю.
– Отлично, я проведу тебя к ней, – невозмутимо отвечает и важно выпрямляется, не проявив ни единой эмоции.
Не человек, а гранитная скала. Возвышается надо мной, заслоняя мощным телом слабые лучи тусклого осеннего солнца.
Неторопливо заходит мне за спину, снимает коляску с тормоза, мягко толкает – и тут же стопорится.
– Она не одна, – поворачиваюсь, упираясь в подлокотник, и запрокидываю голову, чтобы перехватить напряженный огненный взгляд Назара. – Вместе с сыном.
* * *
Желтизна в его глазах горит ярче и опаснее, желваки на скулах ходуном, губы сжаты так сильно, что бледнеют и сливаются с кожей, мужественные черты лица ожесточаются. Назар каменеет. Секунду спустя отмирает, как по щелчку, и возвращает ладони на ручки кресла. Спокойно делает пару плавных шагов вместе со мной.
– Я буду рядом, но постараюсь не мешать вам общаться, – произносит таким равнодушным тоном, словно пропустил мимо ушей информацию о ребенке. Но я чувствую его настрой, четко считываю реакцию. Он все прекрасно слышал и правильно понял.
– Я не против, – шепчу многозначительно. – Ты нам не помешаешь. – Даю себе пару секунд, чтобы собраться с духом, и лихорадочно выпаливаю: – Он твой сын, Назар.
Колесо попадает в стык между тротуарными плитами, и меня ощутимо встряхивает. Богданов откликается мгновенно: обхватывает меня сзади за плечи, чтобы уберечь от падения, прижимает спиной к себе. Импульсивно взмахиваю руками и вцепляюсь в его широкие, крепкие запястья. Не в подлокотники, не в коляску, а в бывшего мужа, словно он мой спасательный круг.
– Я знаю, – соглашается, наклонившись к моему виску и шумно, сбивчиво дыша. Говорит без тени сомнения, но от его стального тона становится не по себе. Отдергиваю руки, будто обожглась, и мы продолжаем путь. – Боишься, что я захочу забрать его? – задает неожиданный и очень жестокий вопрос. – Подам в суд, подниму все свои связи и…
– Нет, – перебиваю, смаргивая жгучие слезы, что застилают глаза. Мир вокруг размазывается и плывет. Остается лишь голос, который звучит над головой. Такой родной и чужой одновременно. – Я хорошо тебя знаю. Ты с нами так не поступишь.
– Хоть на этом спасибо, – выцеживает сквозь нервно стиснутые зубы. – Но все-таки ты боишься… Чего же тогда, Надь?
Ему обидно и горько, знаю, но время не повернуть вспять и не исправить то, что уже случилось. Год назад я понятия не имела, что ухожу из его дома беременной. И уж точно не догадывалась, что когда-нибудь мы встретимся вновь при таких сложных обстоятельствах.
– Назар, я прошу тебя не говорить пока о нем своим родителям, – все-таки решаюсь озвучить главный страх.
– Ты думаешь, это именно то, что я побегу делать в первую очередь? – разочарованно хмыкает. – Не скажу…
Тропинка до ворот кажется бесконечной. Двигаемся молча, под аккомпанемент его тяжелых шагов и моего громыхающего сердца.
Смахнув слезы со щек, пытаюсь выдавить из себя улыбку, когда замечаю машину родителей. Из салона выходит мама, достает коляску из багажника, укладывает в нее капризного малыша. Сюсюкается с ним, нагнувшись к люльке, и старается притушить разгорающуюся истерику. Маленький Назарка непреклонен – вопит на всю улицу. Не отвлекаясь от внука, она идет к нам навстречу, теребит пальцами ручку коляски, покачивает ее на ходу.
– Привет, мам, – предпринимаю слабую попытку завладеть ее вниманием и мягко намекнуть на то, что мы не одни.
– Здравствуйте, доктор, – в суматохе мама даже не смотрит на Назара.
Суетится возле люльки, в которой надрывается мой малыш. Точнее, наш… Берет его на руки, нежно, но взволнованно прижимая к груди, качает и осторожно передает мне.
– Наденька, возьми Назарку, – умоляюще тянет, а я столбенею с повисшими в воздухе руками. Кровь застывает в жилах, сердце пропускает удар. Боюсь повернуться к Богданову, но ощущаю его мрачную энергетику, которая заключает меня в плотный капкан и мешает свободно сделать вдох. – Может, хоть у тебя он успокоится, – продолжает лепетать мама, опуская сынишку мне на колени, и поправляет детский комбинезон. – Как разорался на светофоре, так до сих пор угомониться не может. Ума не приложу, что его расстроило. Впервые такой капризный, обычно в дороге засыпает, а сегодня…
Осекается, наконец-то запрокинув голову и увидев Богданова. Складывает ладони на груди, теряется и бледнеет.
– Назар? – произносят они одновременно.
Имя эхом разносится по опустевшему дворику. Мама обращается к бывшему зятю, а он… впивается взглядом в сына на моих руках.
Младенец, словно признав папу, неожиданно затихает и с интересом изучает сияющий белый халат. Шмыгает носиком, строит комичные рожицы, отходя от долгого плача, а потом медленно растягивает губки в легкой, неумелой улыбке.
– Назар…
* История Лилии и Виктора Воскресенских – в книге "Мальчишки в наследство. Спаси мою любовь"
– Ты станешь моей женой, – бесцветно бросает Виктор.
Не просит, не приказывает, а просто ставит перед фактом, поглядывая на часы. Будто у него каждая секунда на счету.
– Но мы с вами практически не знакомы. И я вас не люблю.
– Ты знакома с моими детьми, и они к тебе привязались. Это главное. А любить меня не надо. Ни в коем случае, – хмуро сводит брови. – Меня надо слушаться.
– Вы кабинетом не ошиблись? – указываю рукой на открытую дверь. – И девушкой. Вы не в офисе, а я не ваша секретарша.
– Не ошибся. Я все о тебе знаю. Я помогу твоей матери, а ты выйдешь за меня, – ставит ультиматум. – В сжатые сроки ты должна стать опекуном моих сыновей-близнецов. Позже ты унаследуешь все состояние: недвижимость, бизнес, активы. Разумеется, временно. Когда мальчикам исполнится восемнадцать, они вступят в права.
– Не понимаю. Сейчас мальчишкам пять… А где будете вы все это время?
– Неважно. Не беспокойся, тебе не придется меня долго терпеть.
