Могла ли знать тогда она, Скликая бабий бунт, Что символ даст сама весна За несколько секунд.
И на фронта, разбив весь мир: На женский и мужской Погнала дядей из квартир, Взяв деньги и покой.
– Чем позабавить наших дам? Чем душу удивить? Что станет откупом грехам, Успевшим нагрешить?
Что усладит их нрав и вкус, Расскажет о любви, Заставит биться чаще пульс Адреналин в крови?
Как не ударить в грязь лицом? И даже если гнев Обрушится литым свинцом Потешить не сумев,
Сумеет морду уберечь От хлесткого цветка. И все же, что б могло увлечь Ее наверняка?
Шуршащий, хрупкий лепесток Тюльпана столь красив, Но стебель тонок и жесток. «Леща» им отхватив,
Окрасит щеки кумачом Тюльпана в алый цвет, И стеблем, словно секачом Порубит мой портрет.
А роза стерва из стервей! Шипами раскромсать Анфас мордашечки моей - То лучше и не знать!
Познать «нарциссом по лицу» Отнюдь желанья нет. Листва кинжалом молодцу К врачу пришлет билет.
А что за нежный желтый пух? Пьянящий аромат? И мягкий лист, и сочный дух, И стебельков каскад?
– Мимоза, сударь! – Боже мой! Столь мягкий первоцвет Его я отнесу домой, Для любушки букет.
И если даже получать Наотмашь по лицу, Пушисто-мягкая печать Поможет молодцу.
Могла ли Кларочка тогда, Скликая бабий бунт, Знать, что мимозная весна За несколько секунд
Растопит снег и лед в душе, Сердца соединит И коль «по морде дать» – клише, То морда не болит.
***
Я не сушу воспоминанья, Не консервирую любовь, К соцветьям самоистязанья Не возвращаюсь вновь и вновь.
Ликуя, собираю розы В корзину из волшебных снов. Поняв, что это только грезы, Бросаю их в костер из строф.
На этом все! Но есть в секрете Цветки лаванды с южных гор. В них до сих ппор гуляет ветер, Жужжит сонет пчелиный хор.
И кожу солнечные блики Ласкают нежно поутру. Альпийских гор седые пики С лучами в вист ведут игру.
И со спины, подкравшись тихо, Как плеск и шорох вешних струй, Мурлыча на французском лихо, Сладчайший даришь поцелуй.
И я лаванду собираю Пурпупрно-синие цветы. В них вся любовь – я больше знаю, Того, чего не знаешь ты.
Изгой
В июньскую полночь из лона земли он желтой звездой народился, а рядом другие нарциссы росли в горшке, что у дома ютился.
– Куда ты приперся, чужак и урод, со стеблем кривым и коротким? Проваливай лучше в другой огород! – кричали Нарцисски-красотки…
– Я только ребенок,и я еще слаб, придет время – вырасту выше. – Да как бы не так! Ишь, наметил масштаб: сравняться с хозяйскою крышей!
Мы солнце затмим и питьë заберём, нам здесь и самим уже тесно. Забьем, затолкаем, в зачатке убьем! Твой голос звучит неуместно.
Наутро хозяйка к горшку подошла, увидела слабый росточек, из грунта горшка его извлекла и в сад посадила цветочек.
Малыш задышал, распрямился, окреп — и вырос нарциссом прекрасным. Душист и роскошен! И был так нелеп, униженным и несчастным тот шепот, что несся над садом весь день: – Ах, как он прекрасен и статен! Как было бы здорово под его сень прильнуть нам.... Видно, он знатен…
Но был так далек он от их голосов — цветов, что ютились у дома, ведь сад и горшок – символ двух полюсов. А вам конъюктура знакома?
Родина
Повысить удой и поправить здоровье Со скудных лугов гнали стадо коровье. Поесть сочных трав так Буренка спешила, Что в гонке «лепешку» на грунт уронила. И хилая сушь, не отнять удивленья, Воспряла посредством того удобренья. А семя, дремавшее в недрах доселе, Разверзло корнями землицы тоннели. Весь мир волшебством Флора вдруг поразила – Чудесный цветок из земли породила. Прекраснее роз, ароматнее лилий! Владыка лугов из помета и пыли!
Над ним в вожделении пчелка летала, Отведать нектара трудяжка мечтала. Лишь венчик нежнейший той пчелке открылся, Цветок к ней с вопросом тогда обратился: «Пчела, ты летаешь-порхаешь повсюду, Какому сильней удивлялась ты чуду?» Наевшись нектара «от пуза» сначала, Пришедши в истому, пчела отвечала:
«Я видела лес, столь дремучий и дикий, Что тонут в глуши одинокие крики. Я видела древние, снежные горы, Зеленых лугов бесконечных просторы. Видала я силу и мощь океана, Коварство и злобу жерла вулкана, Белесый песок, изумрудные пальмы, И птичек на них, что шумны и нахальны. И райских садов, что наполнены щедро Ковром из цветов, плодородные недра. В том сытом раю в теплоте и достатке, На самой заветной удобренной грядке, Живут припеваюче точь-в-точь как ты, Прекрасные самые в мире цветы.»
«Зачем же тогда, как в проклятой тюрьме, Живу я, увязнув корнями в дерьме?» - Воскликнул цветок, трясясь в возмущенье. Пчела пресекла его отвращенье: «Стыдись отрекаться от мест, где родился! Хотя сквозь дерьмо ты на свет появился. И место сие же отнюдь не простое: То – Родина – знаешь, что это такое?
Родиться в дерьме – не ярмо, не клеймо, Тогда, когда это родное дерьмо.»
Чем занята твоя душа?
Как не близка стезя от храма и до храма, И черной рясы ткань не облегчает путь. С холмов спускались в лес со шлейфом фимиама Два молодых монаха: осознать дороги суть.
А лес звенел и пах, весною упиваясь, И славу жизни пел, и радость восхвалял. И даже старый дуб ветвями, не стесняясь К монашьим спинами нежные листочки прижимал.
И лезли первоцветы под ноги и в руки, И аромат их плыл и голову сносил. Над струнами ручья клен пел в слезах от муки, Что белую березу он всегда любил.
Вдруг, у ручья, как нимфа хрупким изваяньем Застыла девушка, боясь сапожки промочить. Монашье сердце дрогнуло под грузом покаянья, Но он решил потом поступок отмолить.
Взяв на руки ее, перебежал ручей он. Поставил наземь девушку, крест в след ей очертил: «Господь благослови…». «Спаси господь…» – с поклоном Она ответила, и лес то подхватил.
И он пошел опять вперед своей дорогой, Второй монашек тут его нагнал… Сопел, кряхтел, посматривал с тревогой, Знать тот вопрос весь путь не отпускал…
И лишь ворота храма только показались Второй монах воскликнул, руки к небу вздев: «Да, как ты мог! Мы женщин не касались, Как постриг приняли, ты ж словно одурев
Нес на руках ее, охальник окаянный!» Монах ему ответил не спеша: «Уже пять верст прошли мы с той поляны, А чем же занята была твоя душа?
Я перенес ее в моменте и оставил Там у ручья, в лесу, под ветками берез. Потом пять верст молился я и бога славил, Пока ты в голове своей все нес ее, и нес.»
Снегопад
Такой метели в феврале уже давненько не бывало Неделю снег летел и ветер завывал. И вот на утро стих… Но белым покрывалом Как слоем алебастра, снег долину заливал.
И как бы эта кипельная снежь на солнце ярко не сверкала, Как не рождала бы в душе покой и неги благодать, Созвал отец святой в монастыре монахов для начала: Что делать с этим испытаньем, мнения узнать.
– Молитесь, братья, дабы нам пришло спасенье Чрез оттепель и талицу сннегов скорее… - И на коленях у иконы, в исступленьи Юнец забил поклоны лбины не жалея.
– У нас свой путь, у снега путь иной! - Воскликнул вдруг монашек повзрослей, - Пусть он идет своею стороной, Мы ж в теплой келье переждем и будем тем умней.
– Тому, кто истину познал, должно быть все равно: Снег, дождь, вулкан грохочет, сель бежит – едино. – Промолвил старец, – Разве ж не грешно Душевных сил потратить столь на снежную лавину?
Святой отец всех взглядом тут обвел и произнес: – Скажу вам истину, она горька – не мед. Что станется с того, что льете тут словесный вы понос? Засим мой сказ: лопаты в руки и вперед!
