Виима
Следующей весной
Часть 1 Глава 1
На обширной территории Российской империи всегда проживало много людей, богатых и бедных, счастливых и нет, людей у кого есть власть и тех кто имел только рабочие руки да собственную душу, которые так же им не принадлежали. Рабочие руки отданы в собственность помещика, именно он решает что они сегодня будут делать, так же как и завтра, так и послезавтра, а душа, конечно же, принадлежит богу. Вот что знал каждый человек родившийся в семье крепостного крестьянина, ему об этом говорили родители, деды, соседи, священники, барин и каждый день эти знания укоренялись в уме, становясь частью человека, его сущностью. Именно на этих постулатах довольно крепко стояло крепостное право, но как бы не прочны были ножки стула, все-же время разрушит и их.
– Здоровье вам, Игнат Григорьевич! – худой, сгорбленный и немного нервный мужчина, показался у своей ограды и окликнул проходящего вниз по дороге соседа. Заметив что к нему повернулись он лишь слегка склонил голову в знак приветствия.
– И вам того же Антип Ермолаевич, не видал вас всю зиму, как жизнь? – сняв шапку, низко поклонился сосед, не обращая внимание на незначительный кивок брошенный в ответ, хотя скорее привык. Высокий, румяный, стоя на все еще по-зимнему холодном ветру, он всем своим могучим видом излучал здоровье, чем разительно отличался от собеседника.
– Не жалуюсь. Боялся хворь какая сразит, вон у Михайла Ефимовича вся семья полегла от нее. Хоть и весна нынче радует – жижа, да затянувшиеся Власьевские морозы, – бледное, вытянутое лицо выражало крайнюю брезгливость при осмотре тянувшихся вдоль дороги луж. В такую погоду он предпочитал не отходить от двора или же вообще не показываться из дому без особой надобности.
– Понимаю, правильно, ваше здоровье важнее всего, а то куда мы без вас то. Вон сколько для семьи делаете, сил не жалеете! – просто ответил второй, не задумываясь.
Мужчины были соседями, имели одинаковый возраст да рост, на этом их схожесть и заканчивалась. Первый, пусть и неказист с виду, был более уважаем на деревне, имел лучший дом, новую рубаху, теплый тулуп и нередко прохаживался по улице в добротных сапогах, чего не многие могли себе позволить. И характер он имел под стать, с виду безобидный всегда участливый и обходительный со всеми, имел он неприятную черту выискивать недостаточно уважительное обращение к себе в беседе и хитро за это наказывать. Второй же, просто обыкновенный деревенский мужик в лаптях и изрядно потрепанном зипуне, в какой-то мере наивный и бесхитростный, чем не редко пользовался Антип Ермолаевич в свою пользу.
– Однако завтра как раз Благовещенье, значит грибной год будет, да и пашня хороша. Кстати, не видал, первые сморчки уже пошли? – на этих словах над их головами снова прозвучал гром. Посреди грязно-серого небо вспыхнула молния и первые капли тут же обрушились мужчинам на голову, на мгновение прерывая их беседу.
– Нет, не приходилось еще в лес наведаться, но на днях отправлю младшую разведать.
– Хорошо, хорошо, и конечно же расскажешь об этом своему соседу?
– Обижаете, и расскажу и угощу, как такого хорошего человека и не уважить.
Антип Ермолаевич, несмотря на склочный и даже иногда жестокий нрав, удивительным образом умел расположить к себе людей, делал он это обычно двусмысленными комплиментами, щедрыми подарками и историями о своих заслугах. Так он ловко заставил всех поверить что только благодаря ему барин необычайно благосклонно относится к их деревне и всячески старался поддерживать эту быль частыми поездками в господскую усадьбу.
– Хорошо, очень хорошо, буду премного благодарен. А новость-то вы слыхали, Игнат Григорьевич? – глаза под еле различимыми бровями недобро сощурились, показывая что и для него эта новость не из приятных, но поделиться все же хотелось.
– Это какую? Не припомню ничего существенного. Да вы же и знаете, никто кроме вас на главном дворе-та и не бывает, ничего не ведает, а здесь у нас какие новости-то? Только и разговоров что о посевах, да о курях, ох… или вы об исдохшей козе бабки Игнатовны, то не хворь какая, я же того…
На этих словах его и перебил Антип Ермолаевич, так и не дав договорить о всех тех пересудах что мужчина слыхал от жены. И хоть собирать дрязги и бабское дело, но какой мужик в хорошей компании не любит перекинуться несколькими поклепами.
– Да нет же, эта будет по-важнее! Не далече как на неделе, когда бывал я близ усадьбы, слыхал что стремянные шептались о том, что барин изъявил желание отправить своего человека по деревням на поиски новой серальки. Так же поговаривали они, что выбирать будут в этот раз молодых, да незамужних девок.
– Вы, Антип Ермолаевич, думаете что и до нас дойдут, на моей памяти не нынешний барин, ни батюшка его, не интересовались этим в нашей деревне. Помнится, я только в отрочестве видал его проезжающим вдоль дороги. Как сейчас вижу этих гнедых лошадок, ладных, быстрых, блестящих от собравшейся пены на боках…
– Какие лошадки, Игнат Григорьевич, побойтесь бога. Я же глас сомкнуть от страха не могу, все опасаюсь как бы не Прасковью выбрали, мне она обещана этой осенью. А ежели не она, так и придется ходить без жены, да хозяйки на дому, где же ещё такую видную девку найти.
– Дак, а сестра ее что?
– Сестра, это которая младшая что-ль? Пожалуй, если только выбора больше не останется, слишком худа и мала, каждый раз не верится что она пережила зиму, тем более эту, сколько людей-то ушло и не счесть от заразы этой. – и показательно сплюнул.
– Тут вы правы, моя старшая младше нее на одну весну, а в разы статнее и краше, уже и жених нашелся, осенью вместе с вами обвенчают. А может, еже-ли так опасаетесь, так и венчайтесь скорее?
– Верно говоришь, так и сделаю, а сейчас пойду, дела есть.
– Здравия вам, Антип Ермолаевич.
– Ах, да-да.
На этом и разошлись, кто обратно в избу, поближе к теплой печи и горячим пирогам, а кто готовиться к пашне, которая начнется совсем уж скоро.
В тоже время за углом, поправляя онучи, находился невольный свидетель и предмет их беседы, та самая девушка Василиса или же младшая, неказистая сестра. Описание, которое они ей дали полностью характеризовало ее для всех на деревне, не нужно было даже говорить имя и семью чтобы понять о ком речь идет. Конечно нельзя не заметить, что и некоторые другие девушки были худы, малы и неказисты, но покладистый и дружелюбный характер сглаживал эти изъяны в чужих глазах. Василиса же была замкнутой, необщительный, всегда блуждающей лишь в своих собственных мыслях и заботах о семье.
И так за годы девушка привыкла к различным обидным прозвищам и смешкам в свою сторону, ей даже думалось что если никто и не решит свататься, то оно и лучше. Все жить будет спокойнее, чем той же Прасковье, чья красота цепляла уж слишком много глаз. Отчего даже услышав мельком свое имя и имя сестры, она не собиралась особо прислушиваться к разговору, а продолжала думать о своем.
Закончив, она поднялась, отряхнула испачкавшуюся во влажной земле рубаху и продолжила свой путь, словно не замечая мелкий, моросящий дождь. Прямо, прямо, семь домов и вот и дом ее семьи, с первого взгляда и не отличимый от соседних. Покосившаяся калитка открывала вид на избу, крыльцо и ряд построек под общей для всех крышей из неровного теса. Так же к основной избе примыкал небольшой скотный двор, где размещался маленький сарай для хранения корма, хлев с несколькими овцами, мшаник для птицы и конюшня для хоть и пожилой, но единственной лошади. Рядом с крыльцом стояла маленькая лавочка, где сидела маменька и штопала рубаху, а рядом, стуча своими крохотными ладошками о темное от времени дерево, сидел младший брат, появившийся на свет прошлой осенью. Женщина была все еще красивой, хоть и утратила свежесть былой молодости, высокой с сильными руками и тонкими пальцами, искусно владевшими иглой и ниткой.
– Уже вернулась? Все собрала что нужно? – в ее взгляде можно было увидеть больше усталость и безразличие, чем искреннюю заинтересованность. Таким он стал ещё в самом начале зимы когда от тифа умерла ещё одна дочь, самая младшая, на тот момент ей было несколько зим. Это была далеко не первая детская смерть в их семье, большинство умирали еще младенцами или же были мертворожденными. В подобных деревнях это часто случается, что оставляет на каждой матери неизгладимый отпечаток скорби.
– Да, маменька, все почки и коренья собрала, до дождя, и даже немного грибов для щей.
Последние дни дожди шли все чаще и чтобы успеть собрать все по сухому и до полуденного солнца нужно было выходить задолго до рассвета. Обязанность по сборке и хранению лесных трав перешла к Василисе от старшей сестры как только она стала достаточно взрослой для этого и до сих пор является только её работой. Теперь, и до конца пахоты, нужно много всего заготовить на зиму и в семью и в общий оброк.
– Как разберёшь – займись сенями, – и лишь махнула рукой, не отрываясь от своего дела.
– Да, маменька.
Медлить было нельзя, все нужно перебрать, снова тщательно просмотреть, корни промыть от лишней земли, а листву протереть от влаги. Почки березы в одну сторону, их надо будет убрать в темное место за печью и под лавку, кору дуба, калины и корни папоротника только чуть очистить, нельзя смыть водой часть пользы. Тепло в печи после утра было как раз нужной для сушки, и все оставалось только разложить на поддон и отправить в топку.
С собой в лес Василиса брала немного вчерашнего хлеба, а воды напилась в небольшом ручье, в лесу, за поляной которую она считала своим тайным местом и этого ей вполне хватало до вечера. Сейчас же нужно было убрать все нежилые помещения в которые входили сени, хозяйственный двор и поветь к Благовещенью, главное успеть до ужина, пока не вернулись Прасковья и отец.
Ещё пару дней и начнется работа на господской пашне, сейчас же все собирались, распределяли труд, осматривали свои инструменты, животных, ходили слухи что умерли две лошади и если это правда, год будет тяжким. Отец с утра до вечера теперь занимается только этим, их лошадь старая и хоть всё ещё пригодная для работы этого не хватало, в семье нужен был сын, наследник.
Маленький Ваня был первым мальчиком, родившимся у них, две дочери подряд порядком обозлили мужчину и тот не раз вымещал свою злость на жене, на стенах, да и домашней скотине доставалось. Потом он чуть успокоился как увидел что год за годом идет, а детей больше нет, каждый рождается слишком слабым для жизни и не проживает и года. Все это были по большей части только девочки и вот наконец-то. Таким счастливым дочери его никогда не видели. Строгий с ними и неразговорчивый, он не брезговал часами зимой сидеть с Ваней на коленках, пока плел лапти у горячей печки. Позволял хватать за бороду и не злился когда тот проливал на него кашу и воду.
Прасковья так же была на поле, убирала лишнюю траву и подготавливала зерна ржи, овса да проса к посеву. Их нужно будет просмотреть, разделить и все просушить. Посевной период был крайне мал и все торопились успеть за это время засеять и барский и свой надел, чтобы не остаться голодными к очередной зиме.
Когда уже последние лучи солнца покидали землю все собрались у горячего котелка, в котором ещё кипела прошлогодняя капуста со свежими грибами и горсткой крупы для густоты.
После еды все расходились по своим местам, разговоры в это время не приветствовались, но это не мешало Прасковье ложиться к Василисе близко и долго нашёптывать о том как прошел день, что видела и кого встретила. Ей не нужны были ответы, достаточно было просто делиться с кем-то своими мыслями и переживаниями. Так было почти каждый вечер и со временем стало их личным ритуалом. Теплота и этот тихий шепот, запах дыма и ужина всегда были для девушки тем что подходило под описание дома и располагало к беззаботному сну.
Часть 1 Глава 2
Тема еды в крестьянском доме всегда была очень болезненной, а если выражаться более точно ее никогда не хватало в полной мере на всех. Суровые зимы в северных регионах сменялись дождливой осенью, что лишало людей выращиваемого с трудом урожая, а слезы и молитвы вряд-ли могли на это повлиять. Одна лишь проблема, помещик требовал тот же объем зерна что и в хороший год и больше, как от себя, оторвать этот недостающий кусок было не откуда. Охота и рыбалка так же имели свои сложности, на каждую из них нужно было получить разрешение, а после надеяться что удача не покинет и кто-то да попадется в сети. Так же огромную роль в каждодневном меню играли церковные посты, особо длительные приходятся как раз на весну, время самой сложной и напряженной работы. Вот так и жили на кашах, да на постных щах, запивали водой да квасом, а мечтали о мясе, рыбе и хмельном пиве с барского стола.
Прасковья уже давно работала со всеми женщинами наравне и в преддверии все более теплых дней, казалось, расцветала все сильнее. Помимо красоты, которой она умело пользовалась с выгодой для себя, и незаурядного ума, имелся так же и своевольный характер. Ближе к осени это постепенно стало проглядываться сквозь занавес ресниц в горящих глазах, в упрямо сомкнутых губах и дрожащих от гнева руках. Конечно те, кто знали ее не так хорошо, ничего не замечали, даже родители не особо реагировали на редкие вспышки протеста. Василиса, хоть и являлось тоже близким человеком, но так же не сразу обратила на это внимание. Хотя все же день ото дня из обрывков фраз и разговоров картина начинала обретать ещё размытый, но понятный фон.
Под конец лета, в последний день жатвы, она, уставшая, присела рядом под раскидистым деревом и какое-то время молчала, перебирая в руках ленту кушака. День выдался жарким, редко какой день августа мог сравниться с этим, работа подходила к концу и оставалась лишь уборка и подготовка зерна к холодам. Тишина не продлилась долго, сцепив руки в замок и еще раз осмотревшись Прасковья произнесла:
– Знаешь Вася, скоро зима и в каждый дом снова придет смерть. Смерть от холода и голода, а знаешь сколько человек умерло в семье нашего барина за последние годы? Никто! Тебе не кажется это неправильно? – эти слова и мысли звучали так чужеродно в потоке обычно простых разговоров о каждодневном быте.
– Неправильно? Отчего же? У него больше еды и дом наверное теплее, вот и все.
– Вот и все, а как же мы, мы не должны так жить, мы… мы можем жить по-иному.
– По-иному? А как по-иному жить? – младшая сестра не могла понять о чем она, кругом только и говорили что как жили в прошлом столетии, так и сейчас живём.
– Свободнее, там, в столице, для крестьян есть выбор заводы и фабрики, а и как их там ману…ктуры вроде, ты и представить не можешь что можно просто заработать и откупиться от господина. А что мы, мы здесь совершенно бесправны, никто и головы не может поднять без прямого на то приказа, – в ее голосе звучала такая уверенность в собственных словах.
– Откуда ты это можешь знать? Да и слова та какие знаешь, я их и в жизни не слышала.
– Не это главное, а свобода, свобода от всего этого, ты можешь только подумать? А нужно что? Всего лишь сплотиться и бороться за свою свободу.
– Я, право, не знаю.
Никто и никогда бы даже не подумал говорить с Василисой, да и с любой другой женщиной в деревне на такие темы, от того что ей об этом говорила, казалось, наивная сестра было не по себе.
После этого она замолчала на какое-то время и позже долго не поднимала эту тему, вплоть до самых холодов. В один из темных вечеров она прервала свой разговор о неприятной дочери Игната Григорьевича и резко произнесла:
– А… знаешь на днях в соседней волости бунт был, подавили ещё до заката, голод заставил, – голос в образовавшейся тишине был словно удар топора о молодое деревце, раскалывая его на части.
– Я не…
– А у нас – перебила Прасковья – тоже голод, с каждым годом все сложнее, не урожай за не урожаем, а молчим, давимся гнилой репой и молчим, – в словах была горечь, такая же, как в легких складках у рта, уродовавших ее красивое лицо.
– Ты что такое говорить, а если кто услышит? Не зачем гневить бога жалобами, да и матушка с отцом не любят вольнодумцев.
– Пускай, а что нам терять? Пусть лучше так чем то, что ждёт нас если молчать.
– Прасковья! – теперь понятно к чему все шло и она тоже поддалась на все эти громогласные слова.
Бунты, с каждым годом как пожары, возникали в разных местах страны, и так же, как и огонь, быстро гасли, кроме последнего. Подневольные крестьяне, такие как они, не имели своих денег и могли платить оброк за пользование землей только хлебом и пушниной, но были и те, кто имел чуть больше. Из городов шли слухи о повышении цен на водку и вино, о том что государство наживается, помимо денежного оброка, ещё и на этом. Это всколыхнуло народ на разорения кабаков, питейных производств, агрессия распространилась за эти пределы и вот уже горели и помещичьи усадьбы.
Все охотнее бежали молодые люди в надежде присоединиться к мятежу, губерния за губернией вставала против многих устоев. Но это только одна сторона истории, вторая же была более пугающей: показательные порки, расстрелы, ссылки, тюрьмы и целые селения, преданные огню.
Говорить о таком открыто было просто опасно, никто не станет жалеть и вмиг донесут на смельчака. Девушке было страшно слышать такие слова от своей кроткой, до этого, сестры, казалось ее устами и разумом завладел кто-то другой.
– Мы не должны сидеть и позволять…
– Стой, прошу, – Василиса в страхе схватила сестру и принялась озираться по сторонам, но в избе сейчас были только они одни – не говори такое, ты хочешь накликать беду на себя, да на нас всех.
– Ты просто не понимаешь и они не понимают, мы, и только мы, можем все изменить, – Прасковья, казалось, только сильнее распалялась, ее глаза горели жарче углей в печи, а руки словно жили своей жизнью и нервно метались в разные стороны. И все же стоило хлопнуть тяжёлой двери и послышаться шагам, как она замолкла, отвернулась и притворилась спящей.
Василиса же, наоборот, долго лежала и смотрела в черный от сажи потолок, думая о правильности своего решения промолчать и не рассказывать об этом разговоре никому. Сейчас, видя вновь смерть ребенка в их семье, казалось каждый ушел так глубоко в себя, что светлый выход казался лишь жалкой точкой в черном озере жизни. Так зачем наговаривать на сестру и делать их жизнь ещё сложнее, пусть эта тайна останется лишь ее тяжестью.
«И отправилась она в мир иной»,– произнес тогда мрачно-торжественный голос священника, неожиданная смерть сестры, ее похороны в пронизывающей метели были неожиданностью. И снова траты, казалось что все, что они зарабатывали тяжким трудом, уходило только на похороны, молитва на исцеление за неделю до этого, молитва на похороны и если находились деньги, то и паспорт на груди. В избе, после, еще долго гуляла мертвая тишина, как казалось остудившая пыл сестры, оттаявший вновь лишь с приближением весенней оттепели.
Вася в этот период стала видеть сестру все реже и реже, после того разговора она стала отдаляться, вечерние разговоры сошли на нет, как и общение в течение дня. Ей было стыдно что она такое наговорила, что не выслушала, не согласилась, пусть и только на словах, а сейчас не могла найти момента чтобы искренне извиниться. Прасковья часто стала уходить на длительные прогулки, ей доверяли и никогда не препятствовали, да и не сильно интересовались ее отсутствием. Почти каждый раз она отправлялась не с пустыми руками, понемногу забирая иногда последние крохи еды или же свою долю, предварительно спрятанную под лавкой. И, возможно, все так бы и осталось незамеченным, если бы Василиса не решилась проследить за сестрой. Так стало известно, что каждый раз дорога вела Прасковью в занесенный снегом лес, по тонкой тропинке между густой чащей и колючими кустарниками, в самую глубь, далее уже проследить не получалось.
В один из дней Прасковья все же не выдержала. Василиса знала, что та не сможет долго все удерживать в себе, это было не в ее природе. Произошло это после очередного разговора о будущем замужестве.
– Гаврил Иванович, сегодня приходила Глаша от Антипа Ермолаевича, уточнить месяц для венчания, ждать зимы он не намерен, – женщина лишь на секунду оторвалась от очередного вышитого креста на понёве, чтобы сказать эти слова.
– Что же, ежели так, то как основной посев закончится и уж после великого поста как раз неделя будет, если уж так невмоготу, – отец хоть и хотел бы чтобы этот год старшая дочь работала на их наделе, но и уговор был уговором, надо чтить.
В этот момент за спиной Василисы зазвучало шипение рассерженной кошки и тихий голос сестры проговорил, что не бывать этому. Ранее от сестры не было никакого возмущения по поводу выбора жениха, хоть Вася и понимала что особой радости та от этого так же не испытывала. Но сейчас было не время спрашивать, оставалось только как кинуть удивленный взгляд.
Ещё через пару дней проходя через сени в дом Василиса услышала небольшой шум в повете, пройдя вглубь она заметила что сено наверху сильно примято образуя проход у стены. Поднявшись по лестнице и забравшись внутрь она обнаружила там сестру в окружении ее скудного набора одежды, она сидела почти в полной темноте и медленно сворачивала праздничную, нарядную рубаху.
– Что ты здесь делаешь? – прошептала девушка.
– Ничего! – вздрогнув, сестра все же так и не подняла глаз.
– Вот как, зачем тогда ты складываешь рубаху, в церковь не сегодня? Да и матушка не гово…Только не говори что надумала сбежать? – Василиса не смогла удержать удивленного вздоха, она не могла подумать что сестра пойдет на это, хоть такие мысли и приходили.
– Ах…Вася, я не хотела тебе говорить, знала что ты не сможешь понять, но я ухожу после посева.
– Но, но как же твое венчание, это такой позор будет. Я не могу так это оставить, – Василиса хотела уже развернуться как почувствовала на плечах горячие руки.
– Не губи меня сестрица, прошу, не говори о том что услышала не единой живой душе.
– Постой, я запуталась, что с тобою, расскажи, ты ведь и слова не говорила против ранее, а тут бежать, куда, зачем? – Василиса не понимала что задумала сестра.
– Влюбилась я Васенька, в беглого мятежника, думаю судьба он моя, сбежать мы хотели по-осени, после жатвы, в город, там среди бунтующих затеряться, никто и не поймет откуда мы.
Василиса потеряла дар речи, наверное впервые. Она не знала что и сказать, зато теперь стало понятно чьими устами говорила Прасковья и чьими мыслями думала. Не решилась сама бы на побег, не такая она.
– Теперь же, – продолжала она, – будем бежать во время пахоты, прошу только не говори ни кому.
– Но…
– И я понимаю что прошу многого, но отвлекли матушку с отцом, пусть думают что куда-то отлучилась и скоро вернусь, не губи меня, я знаю, ты так добра.
Всё ещё не зная что на все это сказать, Василиса лишь кивала, чувствуя что на тонких плечах останутся синяки от того, как больно сжимала своими руками Прасковья. Молча они сидели ещё какое-то время когда Василиса все же смогла поинтересоваться:
– Скажи хоть кто он? Местный? Из нашего надела? Соседнего? А если пропадете оба, вас быстрее хватятся.
– Нет, что ты, из соседней губернии бежал этой осенью, заплутал в лесу спасаясь, да к нам вышел, встретились мы в лесу за ручьём и кажется судьба он моя. Решил ради меня остаться зиму переждать, да лето, чтобы вместе уйти. Степаном звать его.
– А живёт-то он где?
– Там, в лесу, далеко, почти полдня пути обычным шагом, есть сторожка заброшенная, одни говорят-ведьма какая жила, другие-охотничья. Да только никто не знает о ней, или просто все забыли, там и живёт, я ему еду ношу, да и он что поймать в лесу сумеет.
Сложно было что-то добавить, мысли разрывались между любовью к сестре и пониманием что ее побег отразиться на них, себя не было смысла жалеть, а вот брат еще совсем мал. Думая об этом, вспомнился разговор о счастье, когда-то услышанный в детстве, за годы она так и не поняла в чем оно заключается и где его искать.
– Тебя это сделает счастливой? – вырвалось невольно.
– Да.
– Тогда я помогу тебе.