Викентий Вересаев
Пушкин в жизни

Полная версия

Перед женитьбой
(Сентябрь 1829 – февраль 1831)

Два важнейших события отмечают рубеж 30-х годов в творчестве Пушкина: полный переход, давно обдуманный, к тому, что позднее стали называть реализмом и что тогда еще не имело имени (Пушкин называл это «истинным романтизмом»), и решительное изменение жанровой системы – поэт обращается к прозе, к народным песням, к сказкам, записанным еще в Михайловском. Отсюда начинается новый этап в развитии русской литературы. Мысль и слово Пушкина владели умами не одного поколения русских писателей; творчество Достоевского, Толстого, Некрасова, Тургенева, Гончарова, Бунина и других вырастало из семян, посеянных Пушкиным именно в эти годы. В 30-м году в Болдине написаны «Повести Белкина», с их сжатой и легкой, как рисунок пером, манерой, «Маленькие трагедий», исполненные исключительного сценического и философского напряжения и необычной мощи выражения. Поразительная виртуозность «Домика в Коломне» сочетается с разнообразием тем, настроений и форм лирики. В Болдине завершен в основном «Евгений Онегин». Русская культура приобрела сокровище, которому не знала и по сей день не знает равных. Талант Пушкина достиг высшей зрелости.

В 1830 году под редакцией Дельвига в Петербурге начинает выходить «Литературная газета» – орган писателей пушкинского круга. Разражается одна из самых яростных войн в истории русской журналистики; обвинения приобрели скоро очень конкретный, личный характер. Поэта обвиняли в раболепии и заискивании перед сильными мира сего (Н. Полевой), чудовищной безнравственности, соединенной с противоестественными наклонностями к либерализму (Ф. Булгарин), в исключительно пародийном значении его творчества, вершиной которого следует считать «Графа Нулина» (Н. Надеждин). Еще больше доставалось его друзьям, менее знаменитым и любимым публикой, особенно Дельвигу как редактору. При этом печатные доносы Булгарин, сотрудничавший в III отделении, подкреплял рукописными. Литературная битва кончилась резким вмешательством правительства, газета была временно закрыта, Дельвиг отстранен от ее руководства. Суровые объяснения с Бенкендорфом, оскорбительные и пугающие, привели к тому, что Дельвиг заболел, и вскоре случайная простуда унесла его из жизни.

Пушкин прекрасно понимал, что значит все это и куда клонится. Не случайно произведения болдинской осени исполнены грозных предчувствий, мотивов смерти и трагедии. Дело было, конечно, не в одних внешних обстоятельствах. Усталой неудовлетворенностью и даже чувством горького разочарования в жизни звучат лирические создания этого периода «Брожу ли я вдоль улиц шумных…», «Безумных лет угасшее веселье…» и др. Воздух времени, изменившийся после воцарения Николая I, становился все более душным. Чуть позднее Пушкин писал по поводу кончины Дельвига: «И мнится, очередь за мной…»

А счастье было так близко… Решение жениться было вызвано не одним только чувством к Наталье Николаевне Гончаровой. Были и другие увлечения, вместе с тем Пушкин искал семейного счастья, тепла домашнего очага, он устал от вечной жизни «на больших дорогах», беспорядочного холостого существования; кроме того, его творчество, тот новый путь, на который он выводил отечественную литературу, требовали внутренней свободы и отказа от внешней вольности поэтического поведения. Все это он надеялся найти в союзе с первой красавицей московской «ярмарки невест» Наташей Гончаровой; добиться этого брака ему стоило большого труда. В сущности, Пушкин искал спасения. Будущее виделось ему грозным. И грозы скоро загремели.

Секретно. Честь имею сим донести, что известный поэт, отставной чиновник 10 класса, Александр Пушкин прибыл в Москву и остановился Тверской части, 1-го квартала, в доме Обера, гостинице «Англия», за коим секретный надзор учрежден.

Полицмейстер Миллер в рапорте обер-полицмейстеру г. Москвы, 20 сент. 1829 г. Красный архив, т. XXXVII, стр. 239.

По записи П. В. Анненкова со слов Н. Н. Ланской (Гончаровой-Пушкиной), Пушкин, приехав в Москву по возвращении с Кавказа, «только проехал по Никитской, где был дом Гончаровых, и тотчас же отправился в Малинники к Вульфовым».

Б. Л. Модзалевский. Пушкин. Письма, т. II, Гос. изд., стр. 345.

С. Н. Гончаров помнит хорошо приезд Пушкина с Кавказа. Было утро; мать еще спала, а дети сидели в столовой за чаем. Вдруг стук на крыльце, и вслед за тем в самую столовую влетает из прихожей калоша. Это Пушкин, торопливо раздевавшийся. Войдя, он тотчас спрашивает про Наталью Николаевну. За нею пошли, но она не смела выйти, не спросившись матери, которую разбудили. Будущая теща приняла Пушкина в постели.

С. Н. Гончаров по записи Бартенева. Рус. Арх., 1881, II, 498.

Однажды мы сидели в кабинете Василия Львовича (Пушкина): он, М. А. Салтыков, Шаликов и я; отворилась дверь, и вошел А. С. Пушкин. Поэт обнял дядю, подал руку Салтыкову и Шаликову; Вас. Л-вич назвал ему меня, мы раскланялись… А. С. рассказывал о своей поездке в Арзрум. Между тем, кн. Шаликов присел к столу и писал. «Недавно был день вашего рождения, Ал. С-ч, – сказал он поэту. – Я подумал, что никто не воспел такого знаменитого дня, и написал вот что». Он подал бумагу Пушкину, тот прочитал, пожал руку и положил записку в карман, не делая нас участниками в высказанных ему похвалах.

А. А. Кононов. Из записок. Библиографии. Записки, 1859, № 10, стр. 307.

О «Полтаве» Пушкина я первый (1829) писал, как о поэме народной и исторической. Незабвенно мне, как благодарил меня потом за мою статью Пушкин, возвратясь из своего закавказского странствия, где набирался он впечатлений войны под руководством своего друга Н. Раевского. Тогда же, узнав от Пушкина, что он написал «Полтаву» не читавши еще Конисского, я познакомил его с нашим малороссийским историком и подарил ему случившийся у меня список «Истории Руссов», об которой он написал потом прекрасные страницы.

М. А. Максимович. Собр. соч., т. III. Киев, 1880, стр. 491.

Сохранился альбом младшей из девиц Ушаковых, Елизаветы Николаевны. Первоначально это был чистенький альбом, который разные неизвестные в литературе лица украшали своими русскими и французскими стихами; но потом тетрадка была предоставлена в распоряжение Пушкина, и он испестрил ее своими рисунками. Видно, что все это набрасывалось в течение долгих бесцеремонных бесед в домашнем кругу. Рисунки Пушкина изображают то мужские лица, то женские головки, то мужские и женские фигуры большею частью в восточных костюмах, – без сомнения, воспоминания из его кавказской поездки 1829 года. На одной картинке изображен человек верхом на лошади, в бурке и круглой шляпе, с пикой на перевес в руке – это Пушкин во время одной из схваток с турками (14 июня 1829 года).

К числу кавказских воспоминаний относится и вид восточного города, с плоскими крышами домов и минаретами; набросав этот вид, Пушкин подписал над ним: «Арзрум, взятый помощью божией и молитвами Екатерины Николаевны 27 июня 1829 г. от Р. X.», а другая, по-видимому, женская рука вставила в эту подпись, после слов «взятый», еще следующее: мною А. П.

Альбом Елизаветы Николаевны хранит многие следы шалостей Пушкина. К числу их относятся те рисунки, в которых можно видеть намеки на расположение обладательницы альбома к С. Д. Киселеву. Своими набросками Пушкин как бы предсказывает их супружество. Он несколько раз рисует профиль Елизаветы Николаевны, и притом всегда изображает барышню уже в чепчике, в костюме молодой дамы. Один из рисунков представляет ее с кошкой на руках, и под ним стоит подпись: «Аl. Pouch. pinxit. 5 октября 1829». Дважды рисует он и самого С. Д. Киселева, в очках и придавая ему вид пожилого толстяка. Еще одна картинка изображает Елизавету Николаевну, опять в чепчике, окруженную котятами и устремляющую свои вооруженные очками глаза на жирного кота, тоже в очках, который сидит перед нею с поднятою лапкою. Под этой картинкой подпись: «Елизавета Миколавна в день ангела Д. Жуана». Понятно, кто в данном случае разумелся под этим именем. Дело в том, что обладательница прекрасных черных глаз Елизавета Николаевна была очень близорука и, когда пела, должна была надевать очки, чтобы видеть ноты, положенные на высоком пюпитре. В таком виде и нарисовал ее Пушкин, а перед нею – поместившегося на том же пюпитре кота, который дирижирует лапкой. Она поет одну из трех арий, исполнением которых особенно восхищался С. Д. Киселев. Рисунок, сейчас описанный, Пушкин называл: «Будущее семейное счастие Лизаветы Миколавны». Случалось, что, желая сконфузить ее намеком на того, кто ей нравился, Пушкин неожиданно принимался мяукать или звать кошку: «кис, кис, кис», как бы произнося начальные звуки фамилии Сергея Дмитриевича. Иногда Пушкин называл Елизавету Николаевну «кисанькой» и, согласно с таким названием, нарисовал на одном листке альбома кошку, которой придан профиль его обладательницы, у ее ног лежат трупы двух крыс, а вдали победоносно шествует очень маленького роста Дон-Жуан, на которого «кисанька» ласково поглядывает. По преданию, сохранившемуся в семье Киселевых, кошки были вообще любимым произведением пушкинского карандаша; он рисовал их всегда и везде, – в альбоме знакомой барышни, на случайно подвернувшемся клочке бумаги, на зеленом сукне ломберного стола, рисовал их всегда одним и тем же приемом, в одном и том же виде, то есть свернутыми калачиком, – и этими рисунками, в которых заключался известный намек, немало досаждал Елизавете Николаевне. Зато «Пушкинская кошка» и получила в ее семействе особенное, заветное значение.

Но если Пушкин не стеснялся там в шутках и шалостях, то в свою очередь молодые хозяйки нередко обращали на него свое остроумие. В особенности корили его за непостоянство его сердца, и Пушкин откровенно винился в обилии своих сердечных увлечений; в альбоме Елизаветы Николаевны он собственноручно написал имена женщин, которыми в течение своей жизни, с ранней юности, он увлекался. Одной молодой особе женского пола посвящены в том же альбоме три наброска. На одном она изображена en face с протянутою рукой, на другом спиной, с обращенною влево головой и тоже с протянутою правою рукой; к этой женской руке тянутся с края листка две мужские (самой мужской фигуры не нарисовано за недостатком места); в левой руке письмо, а правая украшена очень длинными ногтями. Известно, что у Пушкина была привычка носить длинные ногти. На обеих картинках у барышни нарисованы большие ноги, и на втором рисунке написаны произносимые ею слова: «Как вы жестоки! Мне в эдаких башмаках нельзя ходить: они мне слишком узки, жмут ноги; мозоли будут». Кроме этих надписей, на обоих рисунках есть еще по приписке, сделанной неизвестным почерком: на первом – «Kars, Kars», и на втором – «Карс, Карс, брат! Брат, Карс!» Та же особа представлена еще на одной картинке, о чем можно заключить по надписи на ней, сделанной женским почерком: «О горе мне! Карс! Карс! Прощай, бел свет! Умру!» Здесь изображена обращенная спиною женская фигура в пестром платье, с шляпой на голове и с веером в руке, на котором написано: «Stabat Mater dolorosa». Дополнением к этим трем рисункам является еще четвертый, изображающий очень отчетливо нарисованное, быть может, Пушкиным лицо пожилой женщины сурового вида, в чепце, с подписью (неизвестного почерка): «Маменька Карса».

 

Предание, сохраненное Н. С. Киселевым, дает ключ к объяснению этих рисунков: Пушкин называл Карсом Наталью Николаевну Гончарову, которая уже нравилась ему в то время, но казалась столь же неприступною, как знаменитая турецкая крепость. «Маменька Карса», как известно, долго держала влюбленного поэта на искусе, и, по свидетельству Н. С. Киселева, Пушкин намекал на это испытание, когда в альбоме Ушаковой рисовал себя облаченным в монашескую рясу и клобук.

По словам Н. С. Киселева, Пушкин носил на левой руке, между плечом и локтем, золотой браслет с зеленою яшмой с турецкою надписью. Браслет этот был подарен им Е. Н. Ушаковой.

Л. Н. Майков. Пушкин, 365–377.

Всякое даяние благо, всяк дар совершен свыше есть. Катерине Николаевне Ушаковой. От А. П. 21 сентября 1829 г. Москва. Nec femina nec puer (ни женщина, ни мальчик).

Пушкин. Надпись на обложке «Стихотворений Ал. Пушкина». I ч., СПб., 1829. Материалы Об-ва изучения Тверского края. Вып. 3. Апрель 1925 г., Тверь, стр. 17.

Сколько мучений ждало меня при моем возвращении! Ваше молчание, ваш холодный вид, прием mademoiselle N. (Нат. Ник-ны), такой равнодушный, такой невнимательный… У меня не хватило смелости объясниться, я уехал в Петербург со смертью в душе. Я чувствовал, что я играл роль довольно смешную, я был робок в первый раз в моей жизни, а в людях моих лет может нравиться молодой особе в возрасте вашей дочери не робость.

Пушкин – Н. И. Гончаровой, перв. пол. апр. 1830 г. (фр.).

Государь император, узнав, по публичным известиям, что вы, милостивый государь, странствовали за Кавказом и посещали Арзерум, высочайше повелеть мне изволил спросить вас, по чьему позволению предприняли вы сие путешествие. Я же с своей стороны покорнейше прошу вас уведомить меня, по каким причинам не изволили вы сдержать данного мне слова и отправились в закавказские страны, не предуведомив меня о намерении вашем сделать сие путешествие.

А. X. Бенкендорф – Пушкину, 14 окт. 1829 г., из Петербурга. Переписка Пушкина, II, 96.

Секретно. Квартировавший Тверской части в гостинице «Англии» чиновник 10 класса Александр Сергеев Пушкин, за коим был учрежден секретный полицейский надзор, 12-го числа сего октября выехал в С.-Петербург, о чем имею честь вашему превосходительству сим донести и присовокупить, что в поведении его ничего предосудительного не замечено.

Полицмейстер Миллер в рапорте московскому обер-полицмейстеру, 15 октября 1829 г. Красн. арх., т. 37, стр. 239.

Проезжая из Арзрума в Петербург, я своротил вправо и прибыл в Старицкий уезд для сбора некоторых недоимок. Как жаль, любезный Ловлас Николаевич, что мы здесь не встретились! То-то побесили бы баронов и простых дворян… В Бернове я не застал уже толсто…ую Минерву. Зато Netty, нежная, томная, истерическая, потолстевшая Netty, здесь. Вот уже третий день, как я в нее влюблен. Поповна (ваша Клариса) в Твери… Ив. Ив. на строгой диэте (……….. своих одалисок раз в неделю).

Недавно узнали мы, что Netty, отходя ко сну, имеет привычку крестить все предметы, окружающие ее постелю… Постараюсь достать (как памятник непорочной моей любви) сосуд, ею освященный. Сим позвольте заключить трогательное мое послание.

Пушкин – Алексею Ник. Вульфу, 16 окт. 1829 года, из Малинников.

В одном из сестриных писем… приписка от Пушкина, в то время бывшего у них в Старице проездом из Москвы в Петербург. Как прошлого года в это же время писал он ко мне в Петерб. о тамошних красавицах, так и теперь, величая меня именем Ловласа, сообщает он известия очень смешные об них, доказывающие, что он не переменяется с летами и возвратился из Арзрума точно таким, каким туда поехал, – весьма циническим волокидою… Во втором письме сестра пишет только о Пушкине, его волокидствах за Netty.

Ал. Н. Вульф. Дневник. Пушкин и его с-ки, XXI–XXII, стр. 115–116.

Александр Сергеевич сообщает мне известия о тверских красавицах. Кажется, самое время не имеет власти над ним, он не переменяется: везде и всегда один и тот же. Возвращение наших барышень, вероятно, отвлекло его от Netty, которой он говорит нежности, или относя их к другой, или от нечего делать. В следующих твоих письмах я верно узнаю, как продолжится и чем окончится любопытный его заезд из Арзерума в Павловское. По происхождению его, азиатские вкусы не должны быть чужды; не привез ли он какого-нибудь молодого Чубукчи-Пашу (податель трубки)? – Это было бы нужно для оправдания его слов. По письму Анны Петровны (Керн) он уже в Петербурге; она одного мнения с тобой в том, что цинизм его увеличивается.

Ал. Н. Вульф – сестре своей Анне Н. Вульф. Пушкин и его с-ки, I, 86.

Я чувствую, насколько положение мое было ложно и поведение легкомысленно. Мысль, что это можно приписать другим мотивам, была бы для меня невыносима. Я предпочитаю подвергнуться самой строгой немилости, чем показаться неблагодарным в глазах того, кому я обязан всем, для кого я готов пожертвовать своим существованием, и это не фраза.

Пушкин – Бенкендорфу, 10 ноября 1829 г., из Петербурга (фр.).

По возвращении Пушкина в Петербург, государь спросил его, как он смел приехать в армию. Пушкин отвечал, что главнокомандующий позволил ему. Государь возразил: «Надобно было проситься у меня. Разве не знаете, что армия моя?» Слышал я все это тогда же от самого Пушкина.

Н. В. Путята. Из записной, книжки. Рус. Арх., 1899, II, 351.

На днях приехал я в Петербург… Адрес мой: у Демута. Что ты? Что наши? В Петербурге тоска, тоска… Кланяйся неотъемлемым нашим Ушаковым. Скоро ли, боже мой, приеду из Петербурга в Hotel d'Angleterre мимо Карса? по крайней мере мочи нет – хочется.

Пушкин – С. Д. Киселеву, 15 ноября 1829 г.

Тяжело мне быть перед тобою виноватым, тяжело и извиняться… Ты едешь на днях, а я все еще в долгу. Должники мои мне не платят, и дай бог, чтоб они вовсе не были банкроты, а я (между нами) проиграл уже около 20 тыс. Во всяком случае ты первый получишь свои деньги.

Пушкин – И. А. Яковлеву (московскому богачу), из Петербурга, во второй пол. ноября 1829 г.

(На «четверге» у Греча). Вдруг неожиданно и неприметно вошел в комнату небольшого роста господин, с длинными, курчавыми, растрепанными темно-русыми волосами, с бледно-темноватым лицом, окаймленным огромными бакенбардами, падавшими вниз. Господин этот был в коричневом сюртуке и держал мягкую, измятую шляпу в левой руке. В лице его было что-то необыкновенное, будто напоминавшее наружность мулата: нос несколько приплющенный, губы очень красные и широкие, а обнаруженные веселой улыбкою зубы – белизны необыкновенной. То был А. С. Пушкин, которого ожидал Греч (стр. 23).

Пушкин, по роду своего воспитания, часто и охотно употреблял французский язык в разговоре даже с соотечественниками (25).

В. Б. (В. П. Бурнашев). Из воспоминаний петербургского старожила. Заря, 1871, № 4.

В числе посетителей гречевских четвергов появлялся изредка и Пушкин. Он вел себя очень сдержанно, редко принимал участие в разговорах, больше молчал и рано уходил, не простившись.

П. И. Юркевич. Воспоминания старожила. Ист. Вест., 1882, № 10, стр. 159.

Вскоре после моего выпуска из царскосельского лицея (в 1829 году) я встретил Пушкина на Невском проспекте, который, увидав на мне лицейский мундир, подошел и спросил: «Вы верно только что выпущены из лицея?» «Только что выпущен с прикомандированием к гвардейскому полку, – ответил я. – А позвольте спросить вас, где вы теперь служите?» – «Я числюсь по России», – был ответ Пушкина.

Старый лицеист. Новое время, 1880, № 1521.

В последние годы Пушкин выучился английскому языку, – кто поверит тому? – в четыре месяца! Он хотел читать Байрона и Шекспира в подлиннике, и через четыре месяца читал их по-английски, как на своем родном языке.

(Н. А. Полевой?). Московский Телеграф, 1829, ч. 28, № 11, стр. 390.

Авр. С. Норов рассказал мне следующий анекдот о Пушкине. Норов встретился с ним за год или за полтора до его женитьбы. Пушкин очень любезно с ним поздоровался и обнял его. При этом был приятель Пушкина (В. И.) Туманский. Он сказал поэту: «Знаешь ли, Александр Сергеевич, кого ты обнимаешь? Ведь это твой противник. В бытность свою в Одессе, он при мне сжег твою рукописную поэму». Дело в том, что Туманский дал Норову прочесть в рукописи известную непристойную поэму Пушкина. В комнате тогда топился камин, и Норов, по прочтении пьесы, тут же бросил ее в огонь. «Нет, – сказал Пушкин, – я этого не знал, а узнав теперь, вижу, что Авраам Сергеич не противник мне, а друг, а вот ты, восхищавшийся такою гадостью, настоящий мой враг».

А. Никитенко, II, 240.

Я помню, как Пушкин глубоко горевал и сердился при всяком, даже нечаянном напоминании об этой прелестной пакости («Гаврилиаде»).

С. А. Соболевский – М. Н. Лонгинову, в 1885 г. П-н и его сов-ки, XXXI–XXXII, 39.

Я встретил прошлым вечером у барона Реханзена (Розена?) русского Байрона – Пушкина, знаменитого и вместе с тем единственного поэта в этой стране… Я не заметил ничего особенного в его личности и в его манерах, внешность его неряшлива, этот недостаток является иногда у талантливых людей, и он откровенно сознается в своем пристрастии к игре; единственное примечательное выражение, которое вырвалось у него во время вечера, было такое: «я бы предпочел умереть, чем не играть».

Томас Рэйкс. 24 дек. 1829 г. Т. Rakes. A Visit to St. Petersburg in the winter of 1829–1830. London, 1838. Пушкин и его с-ки, XXXI–XXXII, 105–106 (англ.).

Пушкин был неутомимый ходок и иногда делал прогулки пешком из Петербурга в Царское Село. Он выходил из города рано по утру, выпивал стакан вина на Средней Рогатке и к обеду являлся в Царское Село. После прогулки в его садах, он тем же путем возвращался назад. Может быть, в одно из таких путешествий задуманы были Воспоминания в Царском Селе, помеченные в тетради его: «Декабря 1829 года, СПБ».

П. В. Анненков. Материалы, 225.

Так как я еще не женат и не связан службой, я желал бы сделать путешествие либо во Францию, либо в Италию. Однако, если мне это не будет дозволено, я просил бы разрешения посетить Китай с отправляющейся туда миссией.

 

Пушкин – А. X. Бенкендорфу, 7 янв. 1830 г. (фр.).

К первым числам февраля мы будем в Петербурге. Муж спешит туда: он кроме «Северных Цветов» начал с 1 января издавать «Литературную Газету», которая выходит каждые пять дней; без себя он препоручил хлопоты А. Пушкину, но все-таки лучше скорее самому ехать смотреть за своим делом.

Бар-сса С. М. Дельвиг – А. Н. Карелиной, 13 янв. 1830 г., из Москвы. Б. Модзалевский. Пушкин, 240.

Пушкин был у нас вчера… Жуковский читал ему детский журнал, и Пушкин смеялся на каждом слове. Он удивлялся, ахал и прыгал.

И. В. Киреевский – А. П. Елагиной, 15 янв. 1830 г. Рус. Арх., 1906, III, 586.

Пушкин дал мне в альманах «Царское Село» антологическое стихотворение свое «Загадка. При посылке бронзового сфинкса».

 
Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы?
В веке железном, скажи, кто золотой угадал?
Кто, славянин молодой, грек духом, а родом германец?
Вот загадка моя: хитрый Эдип, разреши!
 

Оказалось – просодическая неправильность; у Пушкина было так:

 
Кто, славянин молодой, духом грек, родом германец?
 

Я заметил это Дельвигу, указал, как легко исправить погрешности перестановкою двух слов и прибавлением союза а, и попросил Дельвига сделать эту поправку или принять ее на себя. Он не согласился. – «Или покажите самому Пушкину, или напечатайте так, как есть! Что за беда? Пушкину простительно ошибаться в древних размерах: он ими не пишет». С этим последним доводом я уже не согласился, однако не посмел и указать Пушкину: я боялся, что он отнимет у меня стихотворение под предлогом, что он сам придумает поправку. До последней корректуры я несколько раз заводил с ним речь об этой пьесе: не сказал ли ему Дельвиг о погрешности? Нет! В последней корректуре я не утерпел, понадеялся, что Пушкин и не заметит такой безделицы, – и сделал гекзаметр правильным. Тиснул, послал ему свой альманах и, несколько дней спустя, сам прихожу. А он, впрочем довольно веселый, встречает меня замечанием, что я изменил один из его стихов. Я прикинулся незнающим. Он, действительно, указал на поправку. Я возражал, улыбаясь, что дивная память его в этом случае ему не изменила: так не было у вас и быть не могло! – Почему? – Потому что гекзаметр был бы и неполный, и неправильный: у третьей стопы недоставало бы половины, а слово «грек» ни в каком случае не может быть коротким слогом! – Он призадумался: «Потому-то вы и поправили стих. Благодарю вас!» Тут мне уже нельзя было не признаться в переделке, но я горько жаловался на Дельвига, который не хотел снять на себя такой неважной для него ответственности перед своим лицейским товарищем. Пушкин не только не рассердился, но и налюбоваться не мог, что перестановка двух его слов составила, в третьей стопе, чистый спондей, который так редок в гекзаметрах на новейших языках. Эта поправка осталась у него в памяти. Долго после того, во время холеры, когда он, уже женатый, жил в Царском Селе, я с ним нечаянно сошелся у П. А. Плетнева, который готовил к печати новый том его стихотворений. Пушкин перебирал их в рукописи, читал иные вслух, в том числе и «Загадку», и, указывая на меня, сказал при всех: «Этот стих барон мне поправил!»

Бар. Е. Ф. Розен. Ссылка на мертвых. Сын Отечества, 1847, кн. 6, Рус. словесность, стр. 16–18.

В ответ на ваше письмо 7 января, спешу известить вас, что Е. В. Государь Император не удостоил снизойти на вашу просьбу посетить заграничные страны, полагая, что это слишком расстроит ваши денежные дела и в то же время отвлечет вас от ваших занятий. Ваше желание сопровождать нашу миссию в Китай так же не может быть удовлетворено, так как все служащие уже назначены.

А. X. Бенкендорф – Пушкину, 17 янв. 1830 г. Переписка П-на, II, 100 (фр.).

Здесь у нас, мочи нет, скучно; игры нет, а я все-таки проигрываюсь… Покамест умираю со скуки.

Пушкин – М. О. Судиенке из П-рга 22 янв. 1830.

Кстати об этом бале (у французского посланника). Вы могли бы сказать Пушкину, что неприлично ему одному быть во фраке, когда мы все были в мундирах, и что он мог бы завести себе по крайней мере дворянский мундир; впоследствии, в подобном случае пусть так и сделает.

Имп. Николай I в пометке на письме к нему Бенкендорфа, Старина и Новизна, VI, 7. Ср. письмо Бенкендорфа Пушкину от 28 янв. 1830 г. Переписка Пушкина, II, 113.

Правда ли, что моя Гончарова выходит за архивного Мещерского? Что делает Ушакова, моя же? Я собираюсь в Москву.

Пушкин – кн. П. А. Вяземскому, в конце янв. – в начале февр. 1830.

Я вижу мало людей, но те, кого я вижу, очень мне приятны. Сомов и Пушкин – наши завсегдатаи, они приходят ежедневно, так как это – главнейшие сотрудники моего мужа.

Бар-сса С. М. Дельвиг – А. Н. Карелиной, в феврале 1830 г. Б. Модзалевский. Пушкин, стр. 242 (фр.).

В 1830 году прибытие части высочайшего двора в Москву оживило столицу и сделало ее средоточием веселий и празднеств. Наталья Николаевна Гончарова принадлежала к тому созвездию красоты, которое в это время обращало внимание и удивление общества. Она участвовала во всех удовольствиях, которыми встретила древняя столица августейших своих посетителей, и между прочим в великолепных живых картинах, данных московским генерал-губернатором кн. Дм. Вл. Голицыным. Молва об ее красоте и успехах достигла Петербурга, где в то время жил Пушкин. По обыкновению своему, он стремительно уехал в Москву, не объяснив никому своих намерений, и возобновил прежние свои искания.

П. В. Анненков. Материалы, 270.

Зная, что Пушкин давно влюблен в Гончарову, и увидав ее на балу у кн. Д. В. Голицына, Вяземский поручил И. Д. Лужину, который должен был танцовать с Гончаровой, заговорить с нею и ее матерью мимоходом о Пушкине с тем, чтобы по их отзыву доведаться, как они о нем думают. Мать и дочь отозвались благосклонно и велели кланяться Пушкину. Лужин поехал в Петербург, часто бывал у Карамзиных и передал Пушкину этот поклон.

Кн. П. А. Вяземский – по записи Бартенева. Рус. Арх., 1888, II, 307.

Секретно. Чиновник 10 класса Александр Сергеев Пушкин 13-го числа сего месяца прибыл из С.-Петербурга и остановился в доме г. Черткова в гостинице Коппа, за коим учрежден секретный полицейский надзор.

Полицмейстер Миллер в рапорте моск. обер-полицмейстеру, 15 марта 1830 г. Красн. Арх., т. 37, стр. 240.

13 марта 1830 года г. Пушкин возвратился из Петербурга в Москву и остановился Тверской части в доме Черткова, в гостинице Коппа (нынешнем доме Обидина, в Глинищенском пер., между Тверской и Б. Дмитровкою. – Прим. Бартенева).

А. С. Шульгин (московский обер-полицмейстер) в донесении моск. военному генерал-губернатору. Рус. Арх., 1876, II, 236.

Третьего дня приехал я в Москву и прямо из кибитки попал в концерт, где находилась вся Москва. Первые лица, попавшиеся мне навстречу, были N. Гончарова и княгиня Вера (жена Вяземского)… Киселев женится на Л. (Елизавете) Ушаковой, и Катерина (Ушакова) говорит, что они щастливы до гадости.

Пушкин – кн. П. А. Вяземскому, 14 марта 1830 г., из Москвы.

К крайнему моему удивлению услышал я, что внезапно рассудили уехать в Москву, не предваря меня, согласно с сделанным между нами условием, о сей вашей поездке. Поступок сей принуждает меня вас просить о уведомлении меня, какие причины могли вас заставить изменить данному мне слову? Мне весьма приятно будет, если причины, вас побудившие к сему поступку, будут довольно уважительными, чтобы извинить оный; но я вменяю себе в обязанность вас предуведомить, что все неприятности, коим вы можете подвергнуться, должны вами быть приписаны собственному вашему поведению.

Гр. А. X. Бенкендорф – Пушкину, 17 марта 1830 г., из Петербурга. Переп. Пушкина, II, 121.

Великий князь Михаил Павлович приехал провести вечер с нами, и при виде вашего портрета он сказал мне: «Знаете ли, что я никогда не видал Пушкина близко; у меня были против него большие предубеждения; но по всему, что до меня доходит, я весьма желаю его узнать, и особенно желаю иметь с ним продолжительный разговор». Он кончил тем, что попросил у меня «Полтаву».

Е. М. Хитрово – Пушкину, 18 марта 1830 г. Пушкин. Переп., акад. изд., II, 123 (фр.).

Письмо мое доставит тебе Гончаров, брат Красавицы; теперь ты угадаешь, что тревожит меня в Москве… Распутица, лень и Гончарова не выпускают меня из Москвы… наше житье-бытье сносно.

Пушкин – кн. П. А. Вяземскому, во второй половине марта 1830 г., из Москвы.

Из университета к Пушкину. «Я думал, что вы сердитесь на меня», обещал исходатайствовать все, что хочу. – Вот разве при путешествии. – Рассказывал о скверности Булгарина. Полевого хочет в грязь втоптать и пр. Давал статью о Видоке и догадался, что мне не хочется помещать ее (о доносах, о фискальстве Булгарина), и взял. – Советовал писать роман.

М. П. Погодин. Дневник, 18 марта 1830 г. П-н и его совр-ки, XXIII–XXIV, стр. 103.

К Пушкину. «Московский Вестник и Литературная Газета одно и то же». Толковали о нашей литературе. – Пушкин сердится ужасно, что на него напали все.

М. П. Погодин. Дневник, 21 марта 1830 г. П-н и его совр-ки, XXIII–XXIV, стр. 103.

В 1826 году получил я от государя-императора позволение жить в Москве, а на следующий год от вашего высокопревосходительства дозволение приехать в Петербург. С тех пор я каждую зиму проводил в Москве, осень в деревне, никогда не испрашивая предварительного дозволения и не получая никакого замечания. Это отчасти было причиною невольного моего проступка: поездки в Арзрум, за которую имел я несчастие заслужить неудовольствие начальства. В Москву я намеревался приехать еще в начале зимы и, встретив вас однажды на гулянии, на вопрос вашего высокопревосходительства, что намерен делать, имел я щастие о том вас уведомить. Вы даже изволили мне заметить: «вы всегда на больших дорогах». Надеюсь, что поведение мое не подало правительству повода быть мною недовольным.

Пушкин – А. X. Бенкендорфу, 21 марта 1830 г., из Москвы.

Пьеска Пушкина, так как вообще все, что пишет он о зиме, превосходна; это истинно-русская часть года Пушкину с плеча; не то, что весна, которой он не любит… Я ужасаюсь, как он мало пишет. Если бы что-нибудь у него было большого, поновее после Мазепы и 7 главы (Онегина) (а он мне то и другое читал тому 16 месяцев назад), то верно бы сообщил образчик, ибо Пушкин любит похвастаться.

С. А. Соболевский – С. П. Шевыреву, 22 марта 1830 г., из Парижа. Рус. Арх., 1909, II, 481.

Поздно уж было, час двенадцатый, и все мы собрались спать ложиться, как вдруг к нам в ворота постучались, – жили мы тогда на Садовой, в доме Чухина. Бежит ко мне Лукерья, кричит: «Ступай, Таня, гости приехали, слушать хотят». Я только косу расплела и повязала голову белым платком. Такой и выскочила. А в зале у нас четверо приехало, – трое знакомых (потому, наш хор очень любили, и много к нам езжало). Голохвастов, Протасьев-господин и Павел Войнович Нащокин, – очень был он влюблен в Ольгу, которая в нашем же хоре пела. А с ним еще один, небольшой ростом, губы толстые и кудлатый такой… И только он меня увидал, так и помер со смеху, зубы-то белые, большие, так и сверкают. Показывает на меня господам: «поваренок, поваренок!» А на мне, точно, платье красное ситцевое было и платок белый на голове, колпаком, как у поваров. Засмеялась и я, только он мне очень некрасив показался. И сказала я своим подругам по-нашему, по-цыгански: «дыка, дыка, на не лачо, таки вашескери! – Гляди, гляди, как нехорош, точно обезьяна!» Они так и залились. А он приставать: «что ты сказала? что ты сказала?» – «Ничего, – говорю, сказала, что вы надо мною смеетесь, поваренком зовете». А Павел Войнович Нащокин говорит ему: «а вот, Пушкин, послушай, как этот поваренок поет!» А наши все в это время собрались; весь-то наш хор был небольшой, всего семь человек, только голоса отличные были… Главный романс был у меня: «Друг милый, друг милый, сдалека поспеши». Как я его пропела, Пушкин с лежанки скок, – он, как приехал, так и взобрался на лежанку, потому, на дворе холодно было, – и ко мне. Кричит: «радость ты моя, радость моя, извини, что я тебя поваренком назвал, ты бесценная прелесть: не поваренок!»

И стал он с тех пор часто к нам ездить, один даже частенько езжал и как ему вздумается, вечером, а то утром приедет. И все мною одной занимается, петь заставит, а то просто так болтать начнет, и помирает он, хохочет, по-цыгански учится. А мы все читали, как он в стихах цыган кочевых описал. И я много помнила наизусть и раз прочла ему оттуда и говорю: «как это вы хорошо про нашу сестру цыганку написали!» А он опять в смех: «я, говорит, на тебя новую поэму сочиню!» А это утром было, на маслянице, и мороз опять лютый, и он опять на лежанку взобрался. «Хорошо, говорит, тут, – тепло, только есть хочется». А я ему говорю: «тут поблизости харчевня одна есть, отличные блины там пекут, – хотите, пошлю за блинами?» Он с первого раза побрезгал, поморщился. «Харчевня, говорит, грязь», – «Чисто, будьте благонадежны, говорю, сама не стала бы есть». – «Ну, хорошо, посылай, вынул две красненькие, – да вели кстати бутылку шампанского купить». Дядя побежал, все в минуту спроворил, принес блинов, бутылку. Сбежались подруги, и стал нас Пушкин потчевать: на лежанке сидит, на коленях тарелка с блинами – смешной такой, ест да похваливает: «нигде, говорит, таких вкусных блинов не едал!» – шампанское разливает нам по стаканам… Только в это время в приходе к вечерне зазвонили. Он как схватится с лежанки: «ахти мне, кричит, радость моя, из-за тебя забыл, что меня жид-кредитор ждет!» Схватил шляпу и выбежал, как сумасшедший.

Цыганка Таня (Татьяна Демьяновна) в передаче Б. М. Маркевича. Соч. Б. М. Маркевича. СПб., 1885, т. XI, стр. 132–134.

Чрезвычайно любопытны рассказы Нащокина об образе жизни Пушкина в приезды его в Москву, в последние годы его холостой жизни и все годы женатой. Из них видим, как изменились привычки Пушкина, как страсть к светским развлечениям, к разноречивому говору многолюдства, смягчилась в нем потребностями своего угла и семейной жизни. Пушкин казался домоседом. Целые дни проводил он в кругу домашних своего друга на диване, с трубкою во рту и прислушиваясь к простому разговору, в котором дела хозяйственного быта стояли часто на первом плане. Надобны были даже усилия со стороны Нащокина, чтоб заставить Пушкина не прерывать своих знакомств и выезжать. Пушкин следовал советам Нащокина нехотя.

П. В. Анненков. Материалы, 209.

Пушкин здесь. Как бы ты думал, – его ругают наповал во всех почти журналах. «Северная Пчела» говорит даже, что он картежник, чванится вольнодумством пред чернью, а у знатных ползает, чтобы получить шитый кафтан и проч. Мои отношения к нему прежние, т. е. очень хорошие. Он зовет тебя в Москву: «что не летит этот к нам ворон, здесь для него столько трупов». Мне очень жаль, что эти площадные брани его слишком трогают, как бывало тебя. О, irritabile genus!

Говорят, что он женится на Ушаковой-старшей и заметно степенничает.

М. П. Погодин – С. П. Шевыреву, 23 марта 1830 г., из Москвы. Рус. Арх., 1882, III, стр. 161.

Хомякова научал завести речь с Надоумкой (Н. И. Надеждиным) о романтизме и т. п., чтоб заманить в разговор Пушкина с Надоумкой и внушить ему лучшее мнение; и наоборот, чтоб заставить Надоумку уважать более Пушкина. Вечер был у меня. Говорили более об естественнословных предметах. Смеялись много: «Полевой не сам пишет романы, а Ушаков», – сказал Максимович. План романа Полевой отдал Свиньину. – «А историю-то не от него ли получил?» – сказал Языков. Свиньин вывел в люди Полевого. «Да это не беда», – возразил Максимович. «Как не беда?» – закричали все. Я показывал зверей друг другу весь вечер. – Пушкин кокетничал, как юноша, вышедший только что из пансиона.

М. П. Погодин. Дневник, 23 марта 1830 г. П-н и его совр-ки, XXIII–XXIV, стр. 105.

Я встретился с Надеждиным у Погодина. Он показался мне весьма простонародным, vulgar, скучен, заносчив, и без всякого приличия. Например, он поднял платок, мною уроненный.

Пушкин. Анекдоты и Table Talk, XXVIII.

Письмо, которым вы удостоили меня, доставило мне истинное горе; я умоляю вас дать мне минуту снисхождения. Несмотря на четыре года ровного поведения, я не смог получить доверия власти! Я с огорчением вижу, что малейший из моих поступков возбуждает подозрение и недоброжелательство. Во имя неба, удостойте на минуту войти в мое положение и посмотрите, как оно затруднительно. Оно так непрочно, что я каждую минуту вижу себя накануне несчастья, которого я не могу ни предвидеть, ни избегнуть. Если до сей поры я не подвергся какой-нибудь немилости, то я этим обязан не сознанию своих прав, своей обязанности, а единственно вашему личному благоволению. Но если завтра вы больше не будете министром, то послезавтра я буду в тюрьме.

Я рассчитывал из Москвы поехать в псковскую деревню; однако, если Николай Раевский приедет в Полтаву, я умоляю ваше превосходительство разрешить мне поехать туда, чтобы повидаться с ним.

Пушкин – Бенкендорфу, 24 марта 1830 г., из Москвы (фр.).

Ушакова меньшая (Ел. Ник.) идет за Киселева… О старшей (Ек. Ник.) не слышно ничего, хотя Пушкин бывает у них всякий день почти.

В. А. Муханов – Н. А. Муханову, из Москвы, 27 марта 1830 г. Рус. Арх., 1899, II, 356.

Все думали, что Пушкин влюблен в Ушакову; но он ездил, как после сам говорил, всякий день к сей последней, чтоб два раза в день проезжать мимо окон Гончаровой.

Н. М. Смирнов. Памятные заметки. Рус. Арх., 1882, I, 232.

Пушкин говаривал, что, как скоро ему понравится женщина, то, уходя или уезжая от нее, он долго продолжает быть мысленно с нею и в воображении увозит ее с собою, сажает ее в экипаж, предупреждает, что в таком-то месте будет толчок, одевает ей плечи, целует у нее руки и пр.

К. В. Ф. Вяземская по записи Бартенева. Рус. Арх., 1888, II, 312.

(Весна 1830 г.). Пушкин у Весселя (поэта Языкова) часто бывает, он большой забавник и доставляет нам много удовольствия.

А. М. Языков, в письме к своей сестре. Ист. Вестн., 1883, XIV, 529.

Я не совсем понимаю, почему, вам угодно находить ваше положение непрочным; я его таким не нахожу, и мне кажется, только от вашего собственного поведения будет зависеть сделать его еще более устойчивым… Что касается вашего вопроса, ко мне обращенного, можете ли вы поехать в Полтаву, чтобы повидаться с Николаем Раевским, то я должен вас уведомить, что я представил этот вопрос на рассмотрение Императора, и Его Величество изволили мне ответить, что Он решительно запрещает вам это путешествие, потому что у Него есть основание быть недовольным последним поведением г-на Раевского. Из этого самого обстоятельства вы, между прочим, можете убедиться, что мои добрые советы предотвратят вас от ложных шагов, которые вы делали так часто, не прибегая к моему руководству.

А. X. Бенкендорф – Пушкину, 3 апреля 1830 г. Переписка Пушкина, II, 129 (фр.).

(В Грузинах, в Тишинском переулке, где жил, под надзором д-ра Дитриха, сумасшедший поэт К. Н. Батюшков). Всенощная, отслуженная в доме Батюшкова (3 апр. 1830 г.), по желанию его тетки Е. Ф. Муравьевой, произвела на него сильное впечатление; но когда, после службы, присутствовавший при ней А. С. Пушкин вошел в комнату больного, последний не узнал его, как, впрочем, не узнавал обыкновенно и других лиц, хорошо ему знакомых в прежнее время.

Л. Н. Майков на основании дневниковых записей д-ра Дитриха. Л. Майков. Батюшков, его жизнь и сочинения. Изд. 2-е. СПб., 1896, стр. 230. Ср. Л. Майков. Пушкин, 289.

Один из моих друзей привозит мне из Москвы благосклонное слово, которое возвращает мне жизнь, и теперь, когда несколько ласковых слов, которыми вы удостоили меня, должны бы меня наполнить радостью, – я более несчастлив, чем когда-либо. Постараюсь объясниться. Только привычка и продолжительная близость могут доставить мне привязанность вашей дочери; я могу надеяться со временем привязать ее к себе, но во мне нет ничего, что могло бы ей нравиться; если она согласится отдать мне свою руку, то я буду видеть в этом только свидетельство спокойного равнодушия ее сердца. Но сохранит ли она это спокойствие среди окружающего ее удивления, поклонения, искушений? Ей станут говорить, что только несчастная случайность помешала ей вступить в другой союз, более равный, более блестящий, более достойный ее, – может быть, эти речи будут искренни, и во всяком случае она сочтет их такими. Не явится ли у нее сожаление? не будет ли она смотреть на меня, как на препятствие, как на человека, обманом ее захватившего? Не почувствует ли она отвращения ко мне? Бог свидетель, – я готов умереть ради нее, но умереть для того, чтобы оставить ее блестящей вдовой, свободной хоть завтра же выбрать себе нового мужа, – эта мысль – адское мучение! – Поговорим о средствах; я этому не придаю особенного значения. Моего состояния мне было достаточно. Хватит ли мне его, когда я женюсь? Я ни за что не потерплю, чтобы моя жена чувствовала какие-либо лишения, чтобы она не бывала там, куда она призвана блистать и развлекаться. Она имеет право этого требовать. В угоду ей я готов пожертвовать всеми своими привычками и страстями, всем своим вольным существованием. Но, все-таки, – не станет ли она роптать, если ее положение в свете окажется не столь блестящим, как она заслуживает и как я желал бы этого?.. Таковы, отчасти, мои сомнения – я трепещу, как бы вы не нашли их слишком основательными. Есть еще одно – я не могу решиться доверить его бумаге…

Пушкин – Н. И. Гончаровой (матери) в перв. полов. апреля 1830 г. (фр.).

В самый день Светлого Христова Воскресения, 6-го апреля 1830 г., Пушкин сделал предложение семейству Натальи Николаевны, которое и было принято.

П. В. Анненков. Материалы, 271. Ср. Н. О. Лернер. Труды и дни Пушкина, 2 изд., стр. 209.

Пушкин приехал в Москву с намерением сделать предложение Н. Н. Гончаровой. Собираясь ехать к Гончаровым, поэт заметил, что у него нет фрака. – «Дай мне, пожалуйста, твой фрак, – обратился он к Нащокину. – Я свой не захватил, да, кажется, у меня и нет его». Друзья были одинакового роста и сложения, а потому фрак Нащокина как нельзя лучше пришелся на Пушкина. Сватовство на этот раз было удачное, что поэт в значительной мере приписывал «счастливому» фраку. Нащокин подарил этот фрак другу, и с тех пор Пушкин, по его собственному признанию, в важных случаях жизни надевал счастливый «нащокинский» фрак.

В. А. Нащокина. Новое Время, 1898, № 8115, иллюстр. прил.

Я хочу жениться на молодой особе, которую люблю уже год.

Пушкин – родителям, в первой полов. апреля 1830 г. (фр.).

Я должен жениться на m-lle Гончаровой, которую вы должны были видеть в Москве, у меня есть ее согласие и согласие ее матери. Два указания мне были сделаны: на мое имущественное положение и на положение мое относительно правительства. Что касается имущественного положения, я мог ответить, что оно в удовлетворительном состоянии благодаря Его Величеству, давшему мне возможность честно жить своим трудом. Что же касается моего положения в отношении к правительству, я не мог скрыть, что оно было ложно и сомнительно.

Я был исключен из службы в 1824 г., и это пятно остается лежать на мне. Вышедши из лицея в 1817 г. с чином 10 класса, я не получил двух чинов, следовавших мне по праву, так как начальство мое по небрежности не представляло меня к чинам, а я не заботился им об этом напоминать. Теперь мне трудно было бы поступить на службу, несмотря на все мое желание. Место совершенно подчиненное, соответствующее моему чину, не может мне подойти. Оно отвлекало бы меня от моих литературных занятий, дающих мне средства к жизни, и доставило бы бесцельные и бесполезные хлопоты. Мне об этом больше не приходится думать. Г-жа Гончарова боится отдать свою дочь за человека, имеющего несчастие пользоваться дурной репутацией в глазах государя. – Мое счастие зависит от одного слова благоволения того, к которому моя преданность и благодарность уже и теперь чисты и безграничны.

Пушкин – А. X. Бенкендорфу, 16 апр. 1830 г., из Москвы (фр.).

Я сейчас с обеда Сергея Львовича, и твои письма, которые я там прочел, убедили меня, что жена меня не мистифирует, и что ты точно жених. Гряди, жених, в мои объятия! А более всего убедила меня в истине женитьбы твоей вторая экстренная бутылка шампанского, которую отец твой розлил нам при получении твоего последнего письма. Я тут ясно увидел, что дело не на шутку. Я мог не верить письмам твоим, слезам его, но не мог не поверить его шампанскому. Поздравляю тебя от всей души… Я помню, что сравнивал я Алябьеву avec une beaute classique, а невесту твою avec une beaute romantique. Тебе, первому нашему романтическому поэту, и следовало жениться на первой романтической красавице нынешнего поколения.

Кн. П. А. Вяземский – Пушкину, 26 апреля 1830 г., из Петербурга. Переп. Пушкина, II, 138.

Я имел счастье представить Императору письмо, которое вам угодно было мне написать 16 числа сего месяца. Его Императорское Величество, с благосклонным удовлетворением приняв известие о вашей предстоящей женитьбе, удостоил заметить по сему случаю, что Он надеется, что вы, конечно, хорошо допросили себя раньше, чем сделать этот шаг, и нашли в себе качества сердца и характера, какие необходимы для того, чтобы составить счастье женщины, – и в особенности такой милой, интересной женщины, как m-lle Гончарова.

Что касается вашего личного положения по отношению к правительству, – я могу вам только повторить то, что уже говорил вам столько раз; я нахожу его совершенно соответствующим вашим интересам; в нем не может быть ничего ложного или сомнительного, если, разумеется, вы сами не пожелаете сделать его таковым. Его Величество Император, в совершенном отеческом попечении о вас, милостивый государь, удостоил поручить мне, генералу Бенкендорфу, – не как шефу жандармов, а как человеку, к которому Ему угодно относиться с доверием, – наблюдать за вами и руководительствовать своими советами; никогда никакая полиция не получала распоряжения следить за вами. Советы, которые я вам от времени до времени давал, как друг, могли вам быть только полезны, – я надеюсь, что вы всегда и впредь будете в этом убеждаться. – В чем же то недоверие, которое будто бы можно в этом отношении найти в вашем положении? Я уполномочиваю вас, милостивый государь, показать это письмо всем тем, кому, по вашему мнению, должно его показать.

A. X. Бенкендорф – Пушкину, 28 апреля 1830 г., из Петербурга. Переп. Пушкина, II, 140 (фр.).

Первая любовь всегда есть дело чувства. Вторая – дело сладострастия, видите ли! Моя женитьба на Натали (которая, в скобках, моя сто тринадцатая любовь) решена. Отец мне дает двести душ, которые я закладываю в ломбарде.

Пушкин – кн. В. Ф. Вяземской, в конце апр. – начале мая 1830 г. (фр.).

Пожалей о первой красавице здешней, Гончаровой… Она идет за Пушкина. Это верно.

B. А. Муханов – брату Н. А. Муханову, из Москвы, 1 мая 1830 г. Рус. Арх., 1899, II, 356.

Сказывал ты Катерине Андреевне (Карамзиной) о моей помолвке? Я уверен в ее участии – но передай мне ее слова – они нужны моему сердцу, и теперь не совсем щастливому.

Пушкин – кн. П. А. Вяземскому, 2 мая 1830 г.

(3 мая 1830 года). Мы ездили смотреть Семенову. Эта пьеса Коцебу («Ненависть к людям и раскаяние») меня замучила своей длиннотой и нелепостями; в собрании было только 600 человек, и зала была довольно пуста. В числе интересных знакомых была Гончарова с Пушкиным. Судя по его физиономии, можно подумать, что он досадует на то, что ему не отказали, как он предполагал. Уверяют, что они уже помолвлены, но никто не знает, от кого это известно; утверждают кроме того, что Гончарова-мать сильно противилась свадьбе своей дочери, но что молодая девушка ее склонила. Она кажется очень увлеченной своим женихом, а он с виду так же холоден, как и прежде, хотя разыгрывает из себя сантиментального.

Н. П. Озерова – С. Л. Энгельгардт, из Москвы. П-н и его совр-ки, XXXVII, 153 (фр.).

Николай Афанасьевич и Наталья Ивановна Гончаровы имеют честь объявить о помолвке дочери своей Наталии Николаевны с Александром Сергеевичем Пушкиным, сего мая 6 дня 1830 года.

Пригласительный билет на помолвку Пушкина. Девятнадцатый век, кн. I, 383.

С лекции к Пушкину, долгий и очень занимательный разговор об русской истории. – «Как рву я на себе волосы часто, – говорит он, – что у меня нет классического образования, есть мысли, но на чем их поставить».

М. П. Погодин. Дневник, 10 мая 1830 г. П-н и его совр-ки, XXIII–XXIV, 107.

Участь моя решена. Я женюсь… Та, которую любил я целых два года, которую везде первую отыскивали глаза мои, с которой встреча казалась мне блаженством, – боже мой, она почти моя.

Ожидание решительного ответа было самым болезненным чувством жизни моей. Ожидание последней замешкавшейся карты, угрызение совести, сон перед поединком – все это в сравнении с ним ничего не значит. Дело в том, что я боялся не одного отказа. Один из моих приятелей говорил: не понимаю, каким образом можно свататься, если знаешь наверное, что не будет отказа.

Жениться! Легко сказать!.. Я женюсь, т. е. я жертвую независимостью, моей беспечной, прихотливой независимостью, моими роскошными привычками, странствованиями без цели, уединением, непостоянством. Итак, я удвоиваю жизнь и без того неполную, стану думать: мы, Я никогда не хлопотал о щастии: я мог обойтись без него. Теперь мне нужно его на двоих, а где мне взять его?

Пока я не женат, что значат мои обязанности? Есть у меня больной дядя, которого почти никогда не вижу. Заеду к нему – он очень рад; нет – так он извинит меня: «повеса мой молод, ему не до меня». Утром встаю, когда хочу, принимаю, кого хочу; вздумаю гулять – мне седлают мою умную, славную Женни; еду переулками, смотрю в окна низеньких домов… Приеду домой, разбираю книги, бумаги, привожу в порядок мой туалетный столик; одеваюсь небрежно, если еду в гости; со всевозможною старательностью, если обедаю в ресторации, где читаю или новый роман, или журналы. Если же Вальтер-Скотт и Купер ничего не написали, а в газетах нет какого-нибудь уголовного процесса – то требую бутылку шампанского во льду, смотрю, как рюмка стынет от холода, пью медленно, радуясь, что обед стоит мне семнадцать рублей и что могу позволить себе эту шалость. Еду в театр; – отыскиваю в какой-нибудь ложе замечательный убор, черные глаза; между нами начинается сношение – я занят до самого разъезда. Вечер провожу или в мужском обществе, где теснится весь город, где я вижу всех и все и где меня никто не замечает, или в любезном избранном кругу, где я говорю про себя и где меня слушают. Возвращаюсь поздно засыпаю, читая хорошую книгу. Вот моя холостая жизнь.

Но если мне откажут, думал я, поеду в чужие края – и уже воображал себя на пироскафе (пароходе). Морской, свежий воздух веет мне в лицо; я долго смотрю на убегающий берег. Подле меня молодую женщину начинает тошнить: это придает ее бледному лицу выражение томной нежности. Она просит у меня воды. Слава богу, до Кронштадта есть для меня занятие.

В эту минуту подали мне записочку, ответ на мое письмо. Отец невесты моей ласково звал меня к себе… Нет сомнения, предложение мое принято. Наденька – мой ангел – она моя!.. Все печальные сомнения исчезли перед этой райской мыслью. Бросаюсь в карету, скачу – вот их дом – вхожу в переднюю, уже по торопливому приему слуг вижу, что я жених. Я смутился: эти люди знают мое сердце! Говорят о моей любви на своем холопском языке!.. Отец и мать сидели в гостиной. Первый встретил меня с отверстыми объятиями. Он вынул из кармана платок. Он хотел быть тронутым, заплакать – но не мог и решился высморкаться. У матери глаза были красны. Позвали Наденьку – она вышла бледная, неловкая. Отец вышел и вынес образ Николая чудотворца и Казанской Богоматери. Нас благословили. Наденька подала мне холодную, безответную руку. Мать заговорила о приданом, отец о саратовской деревне – и я жених. Молодые люди начинают со мною чиниться, уважают во мне уже не приятеля; обхождение молодых девиц сделалось проще. Дамы в глаза хвалят мой выбор, а заочно жалеют о бедной моей невесте. – «Бедная! Она так молода, так невинна, а он такой ветренный, безнравственный». Признаюсь, это начинает мне надоедать.

Пушкин. С французского, 12–13 мая 1830 г.

14 мая 1830 г. Прочитал два действия (трагедии Погодина «Марфа-Посадница»). Пушкин заплакал: «Я не плакал с тех пор, как сам сочиняю, мои сцены народные ничто перед вашими. Как бы напечатать ее», и целовал, и жал мне руку. Да не слишком ли он воображает сам здесь, как алхимик?

М. П. Погодин. Дневник. П-н и его совр-ки, XXIII–XXIV, 107.

Присоединяю к моему посланию письмо нашего пресловутого Пушкина. Эти строки великолепно его характеризуют во всем его легкомыслии, во всей его беззаботной ветренности. К несчастью, это человек, не думающий ни о чем, но готовый на все. Лишь минутное настроение руководит им в его действиях.

М. Я. фон-Фок – генералу А. X. Бенкендорфу, 13 мая 1830 г. Б. Модзалевский, 53.

Что касается моего брака, то ваши размышления о нем были бы вполне справедливы, если бы обо мне судили менее поэтически. На самом деле я просто добрый малый, который желает только растолстеть и быть счастливым. Первое легче второго.

С вашей стороны очень любезно, что вы принимаете участие в моем положении по отношению к хозяину (царю). Но какое же место, по вашему, я могу занять при нем? Я, по крайней мере, не вижу ни одного, которое могло бы мне подойти. У меня отвращение к делам и бумагам. Быть камер-юнкером в моем возрасте уже поздно. Да и что бы я стал делать при дворе? Ни мои средства, ни мои занятия не позволяют мне этого.

Родным моей будущей жены очень мало дела как до нее, так и до меня. Я от всего сердца плачу им тем же. Такие отношения очень приятны, и я их никогда не изменю.

Пушкин – Е. М. Хитрово, 19–24 мая 1830 г., из Москвы. Письма Пушкина к Хитрово, 8 (фр.).

Разве Пушкин, женившись, приедет сюда (в Петербург) и думает здесь жить? Не желаю. Ему здесь нельзя будет за всеми тянуться, а я уверен, что в любви его к жене будет много тщеславия. Женившись, ехать бы ему в чужие края, разумеется, с женою, и я уверен, что в таком случае разрешили бы ему границу.

Кн. П. А. Вяземский – жене, 30 мая 1830 г. Литер. Наследство, т. 16–18, стр. 806.

Пушкин недавно возвратился из деревни кн. Вяземского… Он очень жалеет, что женитьба отдаляет его от литературных занятий и мешает поприлежнее приняться за издаваемую Дельвигом и Сомовым газету.

М. П. Розберг – В. Г. Теплякову, 8 июня 1830 г., из Москвы. Истор. Вестн., 1887, июль, стр. 19.

В 1826–1830 годах Пушкин проигрывал в Москве значительные суммы, преимущественно профессиональным игрокам: Догановскому и Жемчужникову, надавал векселей.

П. А. Ефремов. Соч. Пушкина, т. VII, 1903, стр. 348.

В 1830 г. Пушкин, кажется, проигрался в Москве, и ему понадобились деньги. Он обратился ко мне, но у меня их не было, и я обещался ему перехватить у кого-нибудь из знакомых, начиная с Надеждина, который собирался тогда издавать «Телескоп».

М. П. Погодин. Утро. Литературный и политический сборник, издаваемый М. Погодиным. М., 1868, стр. 435.

Собрал мозаические деньги Пушкину и набрал около 2.000 руб. – С торжеством послал.

М. П. Погодин. Дневник, 8 июня 1830 г. П-н и его совр-ки, XXIII–XXIV, 107.

Как ищу я денег Пушкину: как собака!

М. П. Погодин. Дневник, 13 июня 1830 г. П-н и его совр-ки, XXIII–XXIV, 108.

Пушкин говорил М. А. Максимовичу, что князю Юсупову хотелось от него стихов, и затем только он угощал его в своем Архангельском. – «Но ведь вы его изобразили пустым человеком!» – Ничего! Не догадается!» Пушкин смеялся над Полевым, который в известном послании «К вельможе» видел низкопоклонство.

П. И. Бартенев. Рус. Арх., 1887, III, 454.

По записи С. Л. Пушкина, совершенной 27 июня 1830 г. в С.-Петербурге, дал он сыну своему, дворянину кол. секр. Ал. Сер. Пушкину, из собственного своего недвижимого имущества, состоящего Нижегородской губернии, Сергачского уезда, в сельце Кистеневе – всего 474 души муж. п., – из свободных (за залогом 200 душ) 274 душ в вечное и потомственное владение 200 душ муж. п. с женами и детьми.

Б. Л. Модзалевский. Архив Опеки над детьми и имущ. Пушкина. П-н и его совр-ки, XIII, 99.

Сестра сообщает мне любопытную новость, – свадьбу Пушкина на Гончаровой, первостатейной московской красавице. Желаю ему быть щастливому, но не знаю, возможно ли надеяться этого с его нравами и с его образом мыслей. Если круговая порука есть в порядке вещей, то сколько ему бедному носить рогов… – Желаю, чтоб я во всем ошибся.

Ал. Н. Вульф. Дневник, 28 июня 1830 г. П-н и его совр-ки, XXI–XXII, 124.

Мне рассказали анекдот о поэте Пушкине. Кто-то, увидав его после долгого отсутствия, спрашивает его: «что это, дорогой мой, мне говорят, что вы женитесь?» – «Конечно, – ответил тот. – И не думайте, что это будет последняя глупость, которую я совершу в своей жизни». Каков молодец! Приятно это должно быть для невесты. Охота идти за него!

А. Я. Булгаков – К. Я. Булгакову, из Москвы, 2 июля 1830 г. Рус. Арх., 1901, III, 482 (фр. – рус.).

«Мадонна», по общему отзыву, относится к Наталье Николаевне, жене поэта.

П. В. Нащокин по записи Бартенева. Рассказы о П-не, 29.

Напускной цинизм Пушкина доходил до того, что он хвалился тем, что стихи, им посвященные Н. Н. Гончаровой («Мадонна»), были сочинены им для другой женщины.

Кн. Пав. П. Вяземский. Собр. соч., 521.

Гончаровы жили на углу Скарятинского переулка и Большой Никитской.

П. И. Бартенев. Рус. Арх., 1882, I, 232.

Будучи женихом, из дома невесты своей на Б. Никитской Пушкин глядел на гробовую лавку (помещавшуюся в доме ныне кн. А. А. Щербатова) и написал свою повесть «Гробовщик».

П. И. Бартенев. Рус Арх., 1870, стр. 1388.

Знаменитый поэт Пушкин, вернувшийся осенью прошлого года с Кавказа, был в Москве в этом месяце и останавливался тоже (как сама Каталани) в «Англии». Мне очень хотелось с ним познакомиться, и я не знала, как это сделать, пока меня не выручил Кокошкин. Поэт был очень мил и наговорил мне много комплиментов. Говорят, что он очень увлечен Гончаровой и женится на ней.

Анджелика Каталани (знаменитая итальянская певица) – Элеоноре Боме, 15 июля 1830 г., из Москвы. (Из одесской коллекции Ремондини.) Наша Старина, 1915, № 6, стр. 542.

В сельце Захарове (где в детстве проводил лето Пушкин) до сих пор живет женщина Марья, дочь знаменитой няни Пушкина, выданная за здешнего крестьянина. Эта Марья рассказывает между прочим об одном замечательном обстоятельстве: перед женитьбой Пушкин приехал в деревню (которая была уже перепродана) на тройке, быстро обежал всю местность и, кончив, заметил Марье, что все теперь здесь идет не по-прежнему. Ему, может быть, хотелось возобновить перед решительным делом жизни впечатления детства… Деревня эта не имеет церкви, и жители ходят в село Вяземы, в двух верстах. Пушкин ездил сюда к обедне. Село Вяземы принадлежало Годунову; там доселе пруды, ему приписываемые; старая церковь тоже с воспоминаниями о Годунове; стало быть, Пушкин в детстве мог слышать о нем.

С. П. Шевырев. Воспоминания о Пушкине. Л. Майков, 324.

Приезжал он ко мне (в Захарове) сам, перед тем, как вздумал жениться. Я, говорит, Марья, невесту сосватал, жениться хочу… И приехал это прямо не по большой дороге, а задами, другому бы оттуда не приехать: куда он поедет? – в воду на дно! А он знал… Уж оброс это волосками тут (показывая на щеки); вот в этой избе у меня сидел… Хлеб уж убрали, так это под осень, надо-быть, он приезжал-то… Я сижу, смотрю, – тройка! Я эдак… А он уже ко мне в избу-то и бежит… Чем, мол, вас, батюшка, угощать я стану? Сем, мол, яишенку сделаю! – Ну, сделай, Марья! Пока он пошел это по саду, я ему яишенку-то и сварила. Он пришел, покушал… Все наше решилося, говорит, Марья; все, говорит, поломали, все заросло! Побыл еще часика два, – прощай, говорит, Марья, приходи ко мне в Москву! А я, говорит, к тебе еще побываю. Сели и уехали.

Марья Федоровна, крестьянка сельца Захарова. Н. Б. Сельцо Захарово. Москвитянин, 1851, № 9–10, 32.

Пушкин ускакал в Питер печатать «Годунова». Свадьба его будет в сентябре.

Н. М. Языков – А. М. Языкову, 23 июня 1830 г., из Москвы. Истор. Вестн., 1883 г., дек., стр. 530.

Секретно. Квартировавший в гостинице «Англия» чиновник 10 класса Александр Сергеев Пушкин, за коим был учрежден секретный полицейский надзор, сего июля 16 числа выехал в С.-Петербург. Во время же проживания его здесь ничего предосудительного замечено не было.

Полицмейстер Миллер в рапорте и. д. моск. обер-полицмейстера, 18 июля 1830 г. Красн. Арх., т. 37, стр. 241.

Александр Сергеевич приехал третьего дня. Говорят, он влюблен больше, чем когда-нибудь. Тем не менее он почти не говорит о ней. Вчера он цитировал фразу, – кажется мне, г-жи де Виллуа, которая говорила своему сыну: «о себе говори только с царем, а о своей жене ни с кем, потому что всегда рискуешь говорить о ней с кем-нибудь, кто знает ее лучше, чем ты…» Свадьба будет в сентябре.

Баронесса С. М. Дельвиг (жена А. А. Дельвига) – А. П. Керн, 21 (?) июля 1830 г., из Петербурга. П-н и его совр-ки, V, 150 (фр.).

В этот приезд Пушкин казался совсем другим человеком: он был серьезен, важен, как следовало человеку с душою, принимавшему на себя обязанность счастливить другое существо.

А. П. Керн. Письмо к П. В. Анненкову. П-н и его совр-ки, V, 150.

Петербург мне кажется уже довольно скучным, и я рассчитываю сократить мое пребывание здесь, насколько могу.

Пушкин – Н. Н. Гончаровой (невесте), 20 июля 1830 г.

Он в восторге от своей Натали, – он говорит о ней, как о божестве. Он рассчитывает приехать с нею в Петербург в октябре месяце. Представь себе, он сделал этим летом сантиментальную поездку в Захарово, совсем один, единственно для того, чтобы увидеть места, где он провел несколько лет своего детства.

Н. О. Пушкина (мать поэта) – О. С. Павлищевой, 22 июля 1830 г., из Петербурга. Пушкин. Письма. Гос. изд., т. II, 447 (фр.).

Я мало езжу в свет. Вас там ожидают с нетерпением. Прекрасные дамы спрашивают у меня ваш портрет и не прощают мне того, что у меня его нет. Я утешаю себя, проводя целые часы перед белокурой мадонной, похожей на вас как две капли воды; я купил бы ее, если бы она не стоила 40.000 рублей.

Пушкин – Н. Н. Гончаровой, 30 июля 1830 г., из Петербурга.

К стыду своему сознаюсь, что я веселюсь в Петербурге, и не знаю, когда и как возвращусь.

Пушкин – кн. В. Ф. Вяземской, 4 авг. 1830 г.

Лето 1830 г. Дельвиги жили на берегу Невы, у самого Крестовского перевоза. У них было постоянно много посетителей. Французская июльская революция тогда всех занимала, а так как о ней ничего не печатали, то единственным средством узнать что-либо было посещение знати. Пушкин, большой охотник до этих посещений, но постоянно от них удерживаемый Дельвигом, которого он во многом слушался, получил по вышеозначенной причине дозволение посещать знать хотя ежедневно и привозить вести о ходе дел в Париже. Нечего и говорить, что Пушкин пользовался этим дозволением и был постоянно весел, как говорят, в своей тарелке. Посетивши те дома, где могли знать о ходе означенных дел, он почти каждый день бывал у Дельвигов, у которых проводил по нескольку часов. Пушкин был в это время уже женихом. Общество Дельвига было оживлено в это лето приездом Льва Пушкина, – офицера Нижегородского драгунского полка, – проводившего почти все время у Дельвигов. Время проводили тогда очень весело. Слушали великолепную роговую музыку Дм. Льв. Нарышкина, игравшую на реке против самой дачи, занимаемой Дельвигами.

Чтение, музыка и рассказы Дельвига, а когда не бывало посторонних, – и Пушкина, занимали нас днем. Вечером, на заре, закидывали невод, а позже ходили гулять по Крестовскому острову. Прогулки эти были тихие и спокойные. Раз только вздумалось Пушкину, Дельвигу, Яковлеву и нескольким другим их сверстникам по летам показать младшему поколению, т. е. мне 17-летнему и брату моему Александру 20-летнему, как они вели себя в наши годы, и до какой степени молодежь сделалась вялою сравнительно с прежней.

Была уже темная августовская ночь. Мы все зашли в трактир на Крестовском острове; с нами была и жена Дельвига. На террасе трактира сидел какой-то господин совершенно одиноким. Вдруг Дельвигу вздумалось, что это сидит шпион и что его надо прогнать. Когда на это требование не поддались ни брат, ни я, Дельвиг сам пошел заглядывать на тихо сидевшего господина то с правой, то с левой стороны, возвращался к нам с остротами насчет того же господина и снова отправлялся к нему. Брат и я всячески упрашивали Дельвига перестать этот маневр. Что, ежели этот господин даст пощечину? Но наши благоразумные уговоры ни к чему не повели. Дельвиг довел сидевшего на террасе господина своим приставаньем до того, что последний ушел. Если бы Дельвиг послушался нас, то, конечно, Пушкин или кто-либо другой из бывших с нами их сверстников по возрасту заменили бы его. Тем страннее покажется эта сцена, что она происходила в присутствии жены Дельвига, которую надо было беречь, тем более, что она кормила своею грудью трехмесячную дочь. Прогнав неизвестного господина с террасы трактира, мы пошли гурьбою по дорожкам Крестовского острова, и некоторые из гурьбы приставали разными способами к проходящим мужчинам, а когда брат Александр и я старались их остановить, Пушкин и Дельвиг нам рассказывали о прогулках, которые они по выпуске из лицея совершали по петербургским улицам, и об их разных при этом проказах, и глумились над нами, юношами, не только ни к кому не придирающимися, но даже останавливающими других, которые десятью и более годами нас старее. Я решительно удостоверяю, что они не были пьяны, а просто захотелось им встряхнуть старинкою и показать ее нам, молодому поколению, как бы в укор нашему более серьезному и обдуманному поведению. Я упомянул об этой прогулке собственно для того, чтобы дать понять о перемене, обнаружившейся в молодых людях в истекшие 10 лет.

Бар. А. И. Дельвиг. Мои воспоминания, I, 107–108.

Несмотря на то, что Куницкий только что вышел в свет из-под отеческого крова, он очень степенен и рассудителен. Другие называют это недостатком, как напр. Пушкин, и хотят в молодости находить и буйность. Но… нониче уже время буйства молодежи прошло… Даже и гусары (название, прежде однозначащее с буяном) не пьянствуют и не бушуют. Не рассудив этого, многие, так прожившие молодость свою, удивляются, что нынешнее поколение не проводит своего времени в трактирах и борделях и называют его упадшим.

Ал. Н. Вульф. Дневник. П-н и его совр-ки, XXI–XXII, 133.

Известно, что Пушкин очень любил карточную игру и особенно ощущения, ею доставляемые, так что по временам довольно сильно предавался этой страсти. Однажды, если не ошибаюсь, в 1833 г. летом, когда он жил на Черной речке (Мат. П. В. Анненкова, стр. 359), на одной из соседних дач вечером собралось довольно большое общество, и в том числе Пушкин. Все гости были охотники до карт, а потому они вскоре расположились вокруг зеленого стола, и один из них начал метать банк. Все игроки совершенно погрузились в свои ставки и расчеты, так что внимание их ничем нельзя было отвлечь от стола, на котором решалась участь многочисленных понтеров. В это время в калитку палисадника, в который выходили открытые окна и балконные двери дачи, вошел молодой человек очень высокого роста, закутанный в широкий плащ. Увидя играющую компанию, он незаметно для занятых своим делом игроков, не снимая ни шляпы, ни плаща, вошел в комнату и остановился за спиною одного из понтеров. Молодой человек этот был кн. С. Г. Голицын, хороший приятель Пушкина и прочих лиц, бывших в комнате. В то время он был в числе многочисленных почитателей девицы Росетти, принадлежавшей к лучшим украшениям петербургского общества по замечательной красоте, пленительной любезности и светлому уму. Должно заметить, что дня за два до описываемого вечера Голицын находился в том же обществе, которое сошлось теперь на даче Черной речки, выиграл около тысячи рублей, именно у банкомета, державшего теперь банк, и что выигрыш этот остался за ним в долгу. Голицын, подошедший к столу, простоял несколько минут все-таки никем не замеченный, и, наконец, взявши со стола какую-то карту, бросил ее и закричал «ва-банк»! Все подняли глаза и увидели со смехом и изумлением неожиданного гостя в его странном костюме. Начались приветствия, но банкомет, озадаченный ставкою Голицына, встал и, отведя его немного в сторону, спросил: «да ты на какие деньги играешь? на эти или на те?» Под «этими» он разумел ставку нынешнего вечера, а под «теми» свой долг. Голицын ответил ему: «это все равно: и на эти, и на те, те, те». Игра продолжалась, но Пушкин слышал ответ Голицына; те, те, те его очень забавляло, и он шутя написал стихи:

 
Полюбуйтесь же вы, дети,
Как в сердечной простоте
Длинный Фирс играет в эти,
Те, те, те и те, те, те.
Черноокая Россети
В самовластной красоте
Все сердца пленила эти,
Те, те, те и те, те, те.
О, какие же здесь сети
Рок нам стелет в темноте:
Рифмы, деньги, дамы эти,
Те, те, те и те, те, те.
 

Рассказанный здесь анекдот и стихи Пушкина сообщены нам самим Голицыным, кому они были адресованы.

М. Н. Лонгинов. Анекдот о Пушкине. Библиографические записки, 1858, I, 494–496.

Я ехал с Вяземским из Петербурга в Москву. Дельвиг хотел проводить меня до Царского Села. 10 августа (1830) поутру мы вышли из города. Вяземский должен был нас нагнать на дороге. Дельвиг обыкновенно просыпался очень поздно. В этот день встал он в восьмом часу, и у него с непривычки кружилась и болела голова.

Мы принуждены были зайти в низенький трактир. Дельвиг позавтракал. Мы пошли далее. Ему стало легче; головная боль прошла. Он стал весел и говорлив.

Пушкин. О Дельвиге, 1831 г.

10 авг. 1830 г. Выехали мы из Петербурга с Пушкиным в дилижансе. Обедали в Царском Селе у Жуковского. В Твери виделись с Глинкою. 14-го числа утром приехали в Москву.

Кн. П. А. Вяземский. Полное собрание соч., IX, 137.

Пушкин вовсе не был лакомка. Он даже, думаю, не ценил и нехорошо постигал тайн поваренного искусства, но на иные вещи был он ужасный прожора. Помню, как в дороге съел он почти одним духом двадцать персиков, купленных в Торжке. Моченым яблокам также доставалось от него нередко.

Кн. П. А. Вяземский. Полн. собр. соч., VIII, 372.

Пушкин в городе живет у меня, и, если вы будете ему писать, то вот мой адрес: (Москва) в доме князя Вяземского, в Чернышевском переулке.

Кн. П. А. Вяземский – Е. М. Хитрово, 2 сент. 1830 г. Рус. Арх., 1899, II, 86.

Князь Вл. Голицын.

 
Никитушка! скажи, где Пушкин Царь-поэт?
 

Никита.

 
Давным-давно, сударь, его уж дома нет,
Не усидит никак приятель ваш на месте,
То к дяде на поклон, то полетит к невесте.
 

Князь Влад. Г.

 
А скоро ль женится твой мудрый господин?
 

Никита.

 
Осталось месяц лишь гулять ему один.
 

Вот мой разговор с вашим камердинером.

Кн. В. С. Голицын – Пушкину, летом 1830 г. Москва. Переп. Пушкина, II, 205.

Бедный Василий Львович Пушкин скончался 20 августа (1830). Накануне был уже он совсем изнемогающий, но, увидя Александра, племянника, сказал ему: «как скучен Катенин!» Перед этим читал он его в «Литературной Газете». Пушкин говорит, что он при этих словах и вышел из комнаты, чтобы дать дяде умереть исторически. Пушкин был, однако же, очень тронут всем этим зрелищем и во все время вел себя, как нельзя приличнее.

Кн. П. А. Вяземский. Полн. собр. соч., IX, 139.

Нам передавали современники, что, услышав эти слова от умиравшего Василия Львовича, Пушкин направился на цыпочках к двери и шепнул собравшимся родным и друзьям его: «Господа, выдемте; пусть это будут последние его слова».

П. И. Бартенев. Рус. Арх., 1870, стр. 1369.

Бедный дядя Василий! Знаешь ли его последние слова? Приезжаю к нему, нахожу его в забытьи, очнувшись, он узнал меня, погоревал, потом, помолчав: «как скучны статьи Катенина!» и более ни слова. Каково? Вот что значит умереть честным воином, на щите, с боевым кликом на устах!

Пушкин – П. А. Плетневу, 9 сентября 1830 г.

И. И. Дмитриев, подозревая причиною кончины Вас. Львовича холеру, не входил в ту комнату, где отпевали покойника. Ал. Серг. Пушкин уверял, что холера не имеет прилипчивости и, отнесясь ко мне, спросил: «да не боитесь ли и вы холеры?» Я ответил, что боялся бы, но этой болезни еще не понимаю. «Не мудрено, вы служите подле медиков. Знаете ли, что даже и медики не скоро поймут холеру. Тут все лекарство один courage, courage и больше ничего». Я указал ему на словесное мнение Ф. А. Гильтебранта, который почти то же говорил. – «О, да! Гильтебрантов немного», – заметил Пушкин.

М. Н. Макаров. Пушкин в детстве. Современник, 1843, т. XXIX, 384.

На похоронах у Вас. Львовича Пушкина с Языковым и потом в карете с Данзасом в Донской монастырь. С Пушкиным на могиле Сумарокова.

М. П. Погодин. Дневник, 23 августа 1830 г. П-н и его совр-ки, XXIII–XXIV, 108.

В августе 1830 г. Пушкин приехал в Остафьево к князю Вяземскому и не успел еще расплатиться, как домовый слуга стал гнать ямщика от большого подъезда. Пушкин крикнул: «Оставь его! Оставь его!»

П. И. Бартенев. Рус. Арх., 1911, II, 553.

Я отправляюсь в Нижний, без уверенности в своей судьбе. Если ваша мать решилась расторгнуть нашу свадьбу, и вы согласны повиноваться ей, я подпишусь подо всеми мотивами, какие ей будет угодно привести своему решению, даже и в том случае, если они будут настолько основательны, как сцена, сделанная ею мне вчера, и оскорбления, которыми ей угодно было осыпать меня. Может быть, она права и я был неправ, думая одну минуту, что я был создан для счастья. Во всяком случае, вы совершенно свободны; что же до меня, то я даю вам честное слово принадлежать только вам, или никогда не жениться.

Пушкин – Н. Н. Гончаровой, конец августа 1830 г. Москва (фр.).

Я уезжаю, рассорившись с г-жей Гончаровой. На другой день после бала она сделала мне самую смешную сцену, какую только можно себе представить. Она мне наговорила вещей, которых я, по совести, не мог равнодушно слушать. Я еще не знаю, расстроилась ли моя свадьба, но повод к этому налицо, и я оставляю двери широко открытыми… Эх, проклятая штука – счастье!

Пушкин – кн. В. Ф. Вяземской, конец авг. 1830 г. Москва (фр.).

Сейчас еду в Нижний, т. е. в Лукьянов, в село Болдино. Милый мой, расскажу тебе все, что у меня на душе: грустно, тоска, тоска. Жизнь жениха 30-летнего хуже 30-ти лет жизни игрока. Дела будущей тещи моей расстроены. Свадьба моя отлагается день ото дня далее. Между тем я хладею, думаю о заботах женатого человека, о прелести холостой жизни. К тому же московские сплетни доходят до ушей невесты и ее матери – отселе размолвки, колкие обиняки, ненадежные примирения, – словом, если я и не нещастлив, по крайней мере не щастлив. Осень подходит. Это любимое мое время – здоровье мое обыкновенно крепнет – пора моих литературных трудов настает, – а я должен хлопотать о приданом, да о свадьбе, которую сыграем бог весть когда. Все это не очень утешно. Еду в деревню. Бог весть, буду ли там иметь время заниматься, и душевное спокойствие, без которого ничего не произведешь, кроме эпиграмм на Каченовского. Так-то, душа моя. От добра добра не ищут. Черт меня догадал бредить о щастии, как будто я для него создан. Должно было мне довольствоваться независимостью.

Пушкин – П. А. Плетневу, 31 авг. 1830 г. Москва.

Перед моим отъездом Вяземский показал мне письмо, только что им полученное: ему писали о холере, уже перелетевшей из Астраханской в Саратовскую губернию. По всему видно было, что она не минует и Нижегородской (о Москве мы еще не беспокоились). Я поехал с равнодушием, коим был обязан пребыванию моему между азиатцами. Приятели, у коих дела были в порядке (или в привычном беспорядке, что совершенно одно), упрекали меня за то и важно говорили, что легкомысленное бесчувствие не есть еще истинное мужество. На дороге встретил я Макарьевскую ярмарку, прогнанную холерой. Воротиться в Москву казалось мне малодушием; я поехал далее, как, может быть, случалось вам ехать на поединок, с досадой и большой неохотой.

Пушкин. Заметка о холере, 1831 г.

Если бы я не был в дурном расположении, едучи в деревню, я вернулся бы в Москву со второй станции, где я уже узнал, что холера опустошает Нижний. Но тогда я и не думал поворачивать назад, и главным образом я тогда готов был радоваться чуме.

Пушкин – Н. Н. Гончаровой, 26 ноября 1830 г.

Село Большое или Базарное Болдино, при речке Азане или Сазанке, находится на северной полосе Лукояновского уезда, в юго-восточном углу Нижегородской губернии. Оно расположено на пригорке, с пологим скатом по направлению к соседнему селу Ларионову. Избы, как и в большинстве селений этой полосы, крыты соломой, и самое село, благодаря этому, имеет вид бедной глухой деревушки. На горе, среди села, широкая площадь, на которой живописно выделяется помещичья усадьба, вся в зелени, обнесенная красивою оградою; рядом с усадьбой высится церковь. Против усадьбы – волостное правление, а за ним, замыкая площадь, тянутся крестьянские избы. Верхнюю часть села можно считать старейшим жилищным пунктом Болдина вместе с примыкающими к ней по склону базарною площадью и улицей. Вокруг Болдина местность степная, безлесная, встречаются лишь небольшие рощицы из дубняка и осинника. В прежнее время на месте нынешней усадебной ограды близ церкви лепились крестьянские избы, снесенные уже в конце тридцатых или сороковых годов. Старый барский дом, в котором жил Пушкин, по показанию старожилов, находился на том же месте, где и теперь стоит господская усадьба (стр. 4)… Это был небольшой одноэтажный дом, с деревянного крышей, с черным двором и службами, обнесенный мелким дубовым частоколом. Кругом дома был пустырь: ни цветников, ни сада; невдалеке от дома находился только небольшой пруд, известный ныне под названием «Пильники», да виднелись два-три деревца, из которых теперь сохранилось разве одно – огромный, могучий, многолетний вяз. За оградою усадьбы, невдалеке (на месте нынешних пожарных сараев), стояла вотчинная контора; против нее на площади высилась церковь… Из окон дома открывался унылый вид на крестьянские соломенные избы (13)… Все население села Болдина – русское, православного вероисповедания; занимались хлебопашеством. Почва здесь черноземная и отчасти суглинок (8). Кроме хлебопашества, жители Болдина занимались приготовлением черного поташа из золы сорных трав и соломы (до 20 домов). Главный промысел болдинских крестьян был санный. Зимой почти все село работало крестьянские сани (9).

Во владении С. Л. Пушкина в Нижегородской губернии к 1830 г. состояло: сельпо Кистенево, где было 476 душ, и половина села Болдина в 564 души; другая половина Болдина находилась во владении брата его, Василия Львовича (11).

Сельцо Кистенево (Темяшево тож), соседнее с Болдиным, в пограничном Сергачском уезде, при р. Чеке, впадающей в Пьяну, расположено улицами, которые носили особые названия: Самодуровка, Кривулица, Стрелецкая и Бунтовка. Уже наружный вид жилых построек ясно говорил постороннему взору, что кистеневские крестьяне жили в большой нужде, черно и грязно, только 1/4 крестьянских домов были покрыты тесом на два ската и топились «по-белому», а остальные 3/4 представляли из себя подслеповатые курные избенки, крытые соломой… В 30-х гг. (по 8-й ревизии) здесь жило 523 мужчины и 538 женского пола крестьян. В «Списке населенных мест» Кистенево показано, как часть прихода с. Болдина. Вероятно, оно было выселено сюда «по господскому велению» за самодурство и бунты; недаром улицы Кистенева получили столь характерные наименования, как Самодуровка и Бунтовка (9)… Все население Кистенева, как и в Болдине, было русское, православное; кроме хлебопашества, крестьяне были заняты выделкою рогож. Весною значительная часть уходила на Волгу в бурлаки, в Оренбургские степи гуртовщиками и в Самарскую – жать пшеницу (9).

А. И. Звездин. О Болдинском имении А. С. Пушкина. Н.-Новгород, 1912.

По «Экономическим примечаниям» (относящимся к 1789 году) «село Болдино – всего 243 двора: 1.336 муж., 1.385 женщ., 4.538 десятин пашни, 544 – покосу, 1.965 – лесу строевого и дровяного, 162 – под усадьбой, 72 неудобной. Расположено Болдино при речке Азанке, по течению на правой стороне. Господский дом деревянный, сада нет. На речке Азанке (на ее правом берегу расположена и деревня) – сажень ширины и четверть сажени глубины в жаркое время – запружен пруд и при нем состоит ручная (? – речная?) мельница о двух поставах, действие имеет во весь год, которая мелет для крестьянского обихода; в речке рыба: щуки, окуни, язи, плотва. Земля грунт имеет серо-глинистый, лучше родится рожь, овес, греча, горох и полба, а прочие семена средственны. Сенные покосы против других мест средственны. Лес строевой и дровяной: березовый, липовый, осиновый, ольховый и ивовый; в нем звери: волки, лисицы, зайцы, горностаи; птицы: тетерева, рябчики, скворцы, чижи, щеглы, соловьи».

П. Е. Щеголев. Пушкин и мужики. Изд. «Федерация». М., 1928, стр. 63.

Едва успел я приехать, как узнаю, что около меня оцепляются деревни, учреждаются карантины. Народ ропщет, мятежи вспыхивают то там, то здесь нелепые. Я занялся моими делами, перечитывая Кольриджа, сочиняя сказочки и не ездя по соседям.

Пушкин. Заметка о холере (1831).

Моя дорогая, моя милая Наталья Николаевна, – я у ваших ног, чтобы благодарить и просить вас о прощении за беспокойство, которое я вам причинил. Ваше письмо прелестно и вполне меня успокоило. Мое пребывание здесь может продолжиться вследствие обстоятельства, совершенно непредвиденного. Я думал, что земля, которую мой отец дал мне, составляет особое имение; но она – часть деревни из 500 душ, и нужно приступить к разделу. Я постараюсь устроить все это как можно скорее. Еще больше я боюсь карантинов, которые начинают устанавливаться здесь. В окрестностях у нас cholera morbus (очень миленькая персона). И она может удержать меня дней двадцать лишних.

Пушкин – Н. Н. Гончаровой, 9 сент. 1830 г., из Болдина.

Теперь мрачные мысли мои порассеялись; приехал я в деревню и отдыхаю. Около меня холера морбус. Ты не можешь вообразить, как весело удрать от невесты, да и засесть стихи писать. Жена не то, что невеста. Куда! Жена свой брат. При ней пиши, сколько хошь. А невеста пуще Цензора Щеглова язык и руки связывает… Сегодня от своей получил я премиленькое письмо: обещает выдти за меня и без приданого. Приданое не уйдет. Зовет меня в Москву – я приеду не прежде месяца… Ах, мой милый! что за прелесть здешняя деревня! вообрази: степь да степь; соседей ни души; езди верхом, сколько душе угодно, пиши дома, сколько вздумается, никто не помешает. Уж я тебе наготовлю всячины, и прозы и стихов.

Пушкин – П. А. Плетневу, 9 сент. 1830 г., Болдино.

Г. Пушкин введен во владение (крестьянами с-ца Кистенева) через дворянского заседателя Григорьева 1830 г. сентября 16 дня, в получении коих крестьян во владение и дана самым помещиком тому заседателю Григорьеву расписка.

Помета Сергачского земского суда на дарственной записи С. Л. Пушкина от 25 июня 1830 г. П-н и его совр-ки, XIII, 99.

Вот в чем было дело: теща моя отлагала свадьбу за приданым, а уж, конечно, не я. Я бесился. Теща начинала меня дурно принимать и заводить со мною глупые ссоры; и это бесило меня. Хандра схватила меня, и черные мысли мной овладели. Неужто я хотел или думал отказаться? Но я видел уж отказ и утешался чем ни попало. Все, что ты говоришь о свете, справедливо; тем справедливее опасения мои, чтобы тетушки, да бабушки, да сестрицы не стали кружить голову молодой жене моей пустяками. Она меня любит, но посмотри, Алеко Плетнев, как гуляет вольная луна etc. Баратынский говорит, что в женихах щастлив только дурак; а человек мыслящий беспокоен и волнуем будущим. Доселе он один я – а тут он будет мы. Шутка! От того-то я тещу и торопил; а она, как баба, у которой долог лишь волос, меня не понимала да хлопотала о приданом, черт ее побери. Оконча дела мои, еду в Москву сквозь целую цепь карантинов. – Месяц буду в дороге по крайней мере. Месяц здесь я прожил, не видя ни души, не читая журналов; я бы хотел переслать тебе проповедь мою здешним мужикам о холере; ты бы со смеху умер, да не стоишь ты этого подарка.

Пушкин – П. А. Плетневу, 29 сент. 1830 г., из Болдина.

Дядя П. П. Григорьев любил передавать мне разговор Пушкина с тогдашней (нижегородской) губернаторшей Бутурлиной. Это было в холерный год. – «Что же вы делали в деревне, А. С-ч? – спрашивала Бутурлина. – Скучали?» – «Некогда было, Анна Петровна.

Я даже говорил проповеди». – «Проповеди?» – «Да, в церкви, с амвона, по случаю холеры. Увещевал их. – И холера послана вам, братцы, оттого, что вы оброка не платите, пьянствуете. А если вы будете продолжать так же, то вас будут сечь. Аминь!»

П. Д. Боборыкин. За полвека. Рус. Мысль, 1906 г., № 2, стр. 24.

Вот я и совсем готов почти сесть в экипаж, хотя мои дела не кончены, и я совершенно пал духом. Мне объявили, что устроено пять карантинов отсюда до Москвы, и в каждом мне придется провести четырнадцать дней; сосчитайте хорошенько и притом представьте себе, в каком я должен быть сквернейшем настроении! К довершению благополучия, начался дождь, с тем, конечно, чтобы не перестать до самого санного пути… Будь проклят тот час, когда я решился оставить вас и пуститься в эту прелестную страну грязи, чумы и пожаров – мы только и видим это. Я бешусь. Наша свадьба, по-видимому, все убегает от меня, и эта чума, с ее карантинами, – разве это не самая дрянная шутка, какую судьба могла придумать?

Пушкин – Н. Н. Гончаровой, 30 сент. 1830 г., Болдино.

Из расспросов болдинских старожилов об образе жизни Пушкина мы узнали немного. Один из них, столетний старик, Михей Иванович Сивохин, хорошо помнит, что курчавый барин, Александр Сергеевич, каждый день ездил верхом в соседние Казаринские кусты и в Кистеневскую рощу и записывал «какие местам звания, какие леса, какие травы растут»; каждый день, по словам Сивохина, барину готовили кадушку теплой воды; это была импровизированная ванна.

А. И. Звездин. Действия Ниж. Губ. Уч. Арх. Комиссии, IV, 62.

Курчавый, невысокого роста… Веселый барин, ласковый… Случалось мне ему один раз лошадь седлать. На карауле я был да и зашел на барский двор. Слышу, кто-то зовет… Я думал, что конторщик, ан это сам барин из дому вышел. – «Эй, человек, пойди ко мне». – «Чего изволите, ваше благородие?» «Пойдем со мной в конюшню, пособи лошадь седлать». Вывел я ему лошадь, он сел и говорит: «Отвори, – говорит, – мне ворота, проводи со двора». Проводил я его, – он и поскакал трусцой в Казаринские кусты… Все туда ездил верхом; почесть каждый вечер, и все один.

Михей Ив. Сивохин, 100-летний старик, болдинский крестьянин, в передаче А. И. Звездина. «О болдинском имении А. С. Пушкина». Н.-Новгород, 1912, стр. 4–5.

Когда Пушкин жил в деревне, Наталья Ивановна (Гончарова, мать невесты) не позволяла дочери самой писать к нему письма, а приказывала ей писать всякую глупость и между прочим делать ему наставления, чтобы он соблюдал посты, молился богу и пр. Наталья Николаевна плакала от этого.

Кн. Е. А. Долгорукова по записи Бартенева. Рассказы о Пушкине, 63.

Имение, где Пушкин жил в Нижнем, находится в нескольких верстах от села Апраксина, принадлежавшего семейству Новосильцевых, которых поэт очень любил, в особенности хозяйку дома, милую и добрую старушку. Она его часто журила за его суеверие, которое доходило, действительно, до невероятной степени. Г-жа Новосильцева праздновала свои именины, и Пушкин обещал приехать к обеду, но его долго ждали напрасно и решились, наконец, сесть за стол без него. Подавали уже шампанское, когда он явился, подошел к имениннице и стал перед ней на колени: – «Наталья Алексеевна, – сказал он, – не сердитесь на меня: я выехал из дома и был уже недалеко отсюда, когда проклятый заяц пробежал поперек дороги. Ведь вы знаете, что я юродивый: вернулся домой, вышел из коляски, а потом сел в нее опять и приехал, чтобы вы меня выдрали за уши».

Толычева (Е. В. Новосильцева). Рус. Арх., 1877, II, 99.

Приехал в Апраксине Пушкин, сидел с барышнями, был скучен и чем-то недоволен. Разговор не клеился, он все отмалчивался, а мы болтали. Перед ним лежал мой альбом, говорили мы об «Евгении Онегине», Пушкин молча рисовал что-то на листочке. Я говорю ему: «Зачем вы убили Ленского? Варя весь день вчера плакала!» Варваре Петровне тогда было лет шестнадцать, собой была недурна. – «Ну, а вы, Варвара Петровна, как бы кончили эту дуэль?» – «Я бы только ранила Ленского в руку или плечо, и тогда Ольга ходила бы за ним, перевязывала бы рану, и они друг друга еще больше бы полюбили». – «А знаете, где я его убил? Вот где», – протянул он к ней свой рисунок и показал место у опушки леса. «А вы как бы кончили дуэль?» – обратился Пушкин ко мне. «Я ранила бы Онегина; Татьяна бы за ним ходила, и он оценил бы ее и полюбил ее». – «Ну, нет, он Татьяны не стоил», – ответил Пушкин.

А. П. Новосильцева по записи Н. Кр. Курские Губ. Вед., 1899, № 29. Цит. по «Разговоры Пушкина» изд. «Федерации», 1929, стр. 154.

Между тем начинаю думать о возвращении и беспокоиться о карантине. Вдруг получаю известие, что холера в Москве. Я попался в западню, как-то мне будет вырваться на волю. Страх меня пронял: в Москве!.. Я тотчас собрался в дорогу и поскакал. Проехав 20 верст, ямщик мой останавливается; застава! Несколько мужиков с дубинами охраняли переправу через какую-то речку. Я стал расспрашивать их (выведывать о карантине, о начальнике): ни они, ни я хорошенько не понимали, зачем они стояли тут с дубинами и с повелением никого не пускать. Я доказывал им, что вероятно где-нибудь да учрежден карантин, что не сегодня, так завтра на него наеду, и в доказательство предложил им серебряный рубль. Мужики со мной согласились, перевезли меня и пожелали многие лета.

Пушкин. Заметка о холере, 1831 г.

В 1830 году, во время холеры, С. Я. Ползиков был писцом у моего отца А. А. Крылова. Во время эпидемии мой отец был сделан окружным комиссаром, и в его округ входило село Болдино, в котором жил тогда А. С. Пушкин. Отец вместе с Ползиковым несколько раз бывал в Болдине у Пушкина и, кроме того, часто виделся с ним в с. Апраксине у Новосильцевых и в с. Черновском у Топорниной. Ползиков рассказывал эпизод бегства Пушкина из Болдина с большими подробностями, чем это описал сам Пушкин. – По словам Ползикова, холера надвигалась к Болдину с востока, от Волги, но еще не доходила до Болдина и его окрестностей. Карантины были расставлены по московской дороге и по р. Пьяне. От нижегородского губернатора было объявлено, что, как только холера дойдет до р. Пьяны, то карантин усилить и никого не пропускать за Пьяну. – Усердие же карантинных мужиков стало притеснять приезжающих еще до появления холеры. И вот в это-то время Пушкин, боясь попасть в карантин, поторопился уехать в Москву, и очень понятно, что мужики воспользовались тароватостью Пушкина, – взяли с него целковый за перевоз; но Ползиков об этом целковом не рассказывал.

Н. А. Крылов. Очерки из далекого прошлого. Вестник Европы, 1900, кн. 5, стр. 174.

1 октября я получаю известие, что холера распространилась до Москвы и что жители все оставили город. Это последнее известие меня успокоило несколько. Узнав, между тем, что выдавали свидетельства на свободный проезд, или, по крайней мере, на сокращенный срок карантина, я написал по этому предмету в Нижний. Мне отвечают, что свидетельство будет мне выдано в Лукоянове (так как Болдино не заражено): в то же время меня извещают, что вход и выход из Москвы запрещены. Эта последняя новость и в особенности неизвестность вашего пребывания останавливают меня в Болдине. Приехав в Москву, я мог опасаться, или, лучше сказать, я надеялся не найти вас там. Между тем, слух, что Москва опустела, подтверждался и успокаивал меня. Вдруг я получаю от вас маленькую записку, из которой узнаю, что вы вовсе и не думали выезжать. Я беру почтовых лошадей, приезжаю в Лукоянов; мне отказывают в выдаче паспорта под тем предлогом, что я выбран для надзора за карантинами моего округа. Я решился продолжать мой путь, послав жалобу в Нижний. Переехав во Владимирскую губернию, я вижу, что проезд по большой дороге запрещен, и никто об этом ничего не знал; такой здесь порядок!

Пушкин – Н. Н. Гончаровой, 26 ноября 1830 г., из Болдина.

В минуту моего выезда, в начале октября, меня назначают окружным инспектором. Я непременно принял бы эту должность, если бы в то же время не узнал, что холера появилась в Москве. Мне стоило большого труда отделаться от инспекторства. Потом приходит известие, что Москва оцеплена и въезд запрещен. Затем мои несчастные попытки убраться; потом известие, что вы не покидали Москвы.

Пушкин – Н. Н. Гончаровой, 2 декабря 1830 г., Платово.

Явился г. Ульянинов (бывш. лукояновский уездный предводитель дворянства). Во время холеры, рассказывал он между прочим, мне поручен был надзор за всеми заставами со стороны Пензенской и Симбирской губ. А. С. Пушкин в это самое время, будучи женихом, находился в поместьи отца своего в селе Болдине. Я отношусь к нему учтиво, предлагая принять самую легкую должность. Он отвечает мне, что, не будучи помещиком здешней губернии, он не обязан принимать должность. Я опять пишу к нему и прилагаю министерское распоряжение, по коему никто не мог отказаться от выполнения должностей. И за тем он не согласился и просил меня выдать ему свидетельство на проезд в Москву. Я отвечал, что, за невыполнением первых моих отношений, свидетельства выдать не могу. Он отправился так, наудалую; но во Владимирской губ. был остановлен и возвратился назад в Болдино. Между тем в Лукоянов приехал министр (гр. А. А. Закревский). – «Нет ли у вас из дворян таких, кои уклонились бы от должностей?» – «Все действовали усердно за исключением нашего стихотворца А. С. Пушкина». – «Как он смел это сделать?» – Пушкин получил строгое предписание министра и принял должность. Г. Ульянинов прибавил: позднее, в бытность мою в Петербурге, я познакомился с Пушкиным в Английском клубе, где он подошел ко мне, говоря: «Кажется, это вы меня так притеснили во время холеры?»

П. М. Языков (брат поэта, Н. М-ча). Из записок. Рус. Арх., 1874, I, 799.

Въезд в Москву запрещен, и вот я заперт в Болдине. Я совсем потерял мужество и не знаю в самом деле, что делать? Ясное дело, что в этом году (будь он проклят) нашей свадьбе не бывать. Мы окружены карантинами, но эпидемия еще не проникла сюда. Болдино имеет вид острова, окруженного скалами. Ни соседа, ни книги. Погода ужасная. Я провожу мое время в том, что мараю бумагу и злюсь. Не знаю, что делается на белом свете.

Я становлюсь совершенным идиотом; как говорится, до святости.

Пушкин – Н. Н. Гончаровой, 11 октября 1830 г. Болдино.

19 окт., сожж. (ена) X песнь (Евгения Онегина).

Пушкин. Пометка в черновой тетради. Рус. Старина, 1884 г., т. 44, стр. 339.

Я сунулся было в Москву, да, узнав, что туда никого не пускают, воротился в Болдино да жду погоды. – Ну уж погода! Знаю, что не так страшен черт, як его малюют; знаю, что холера не опаснее турецкой перестрелки, – да отдаленность – да неизвестность – вот что мучительно. Хоть я и не из иных прочих, так сказать – но до того доходит, что хоть в петлю. – Мне и стихи в голову не лезут, хоть осень чудная, и дождь и снег и по колено грязь.

Пушкин – П. А. Плетневу, конец октября 1830 г. Болдино.

Посылаю тебе, барон, вассальскую мою подать, именуемую цветочною, по той причине, что платится она в ноябре, в самую пору цветов. Доношу тебе, моему владельцу, что нынешняя осень была детородна, и что коли твой смиренный вассал не околеет от сарацинского падежа, Холерой именуемого, то в замке твоем, Литературной Газете, песни трубадуров не умолкнут круглый год. Отец мне ничего про тебя не пишет, а это беспокоит меня, ибо я все-таки его сын, – т. е. мнителен и хандрлив (каково словечко?). Скажи Плетневу, что он расцеловал бы меня, видя мое осеннее прилежание.

Пушкин – бар. А. А. Дельвигу, 4 ноября 1830 г. Болдино.

В Болдине, все еще в Болдине! Узнав, что вы не оставили Москвы, я взял почтовых лошадей и отправился. Выехав на большую дорогу, я увидел, что настоящих карантинов только три. Я храбро явился в первый (Сиваслейка, губ. Владимирская); инспектор спрашивает мою подорожную, сообщив, что мне предстоит всего шесть дней остановки. Потом он бросает взгляд на подорожную: – Вы не по казенной надобности изволите ехать? – Нет, по собственной самонужнейшей. – Так извольте ехать назад, на другой тракт, здесь не пропускают. – Давно ли? – Да уж около 3-х недель. – И эти свиньи, губернаторы, не дают этого знать? – Мы не виноваты-с. – Не виноваты! а мне разве от этого легче? Нечего делать – еду назад в Лукоянов, требую свидетельства, что еду не из зачумленного места. Предводитель здешний не знает, может ли, после поездки моей, дать мне это свидетельство. Я пишу губернатору, а сам, в ожидании его ответа, свидетельства и новой подорожной, – сижу в Болдине, да кисну. Вот каким образом я проделал 400 верст, не сделав шагу от моей берлоги.

Я совсем потерял мужество, и так как у нас теперь пост (скажите матушке, что этого поста я долго не забуду), то я не хочу больше торопиться; предоставляю вещам идти по своей воле, а сам останусь ждать, сложив руки. Мой отец все мне пишет, что моя свадьба расстроилась. На днях он уведомит меня, может быть, что вы вышли замуж. Есть от чего потерять голову.

Пушкин – Н. Н. Гончаровой, 18 ноября 1830 г. Болдино.

Вот я и в карантине, с перспективою оставаться в плену четырнадцать дней – после чего надеюсь быть у ваших ног… Я в карантине и в эту минуту не желаю ничего больше. Вот до чего мы дожили – что рады, когда нас на две недели посадят под арест в грязной избе к ткачу, на хлеб и на воду!

Пушкин – Н. Н. Гончаровой, 2 декабря 1830 г. Платово.

Милый! я в Москве с 5 декабря. Нашел тещу озлобленную на меня, и на силу с нею сладил, – но слава богу – сладил. На силу прорвался я и сквозь карантины – два раза выезжал из Болдина и возвращался. Но слава богу, сладил и тут. Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал. Вот что я привез сюда: 2 последние главы Онегина, 8-ю, 9-ю, совсем готовые в печать. Повесть, писанную октавами (стихов 400), которую выдадим Anonyme. Несколько драматических сцен, или маленьких трагедий, именно: Скупой Рыцарь, Моцарт и Сальери, Пир во время чумы и Д. Жуан. Сверх того, написал около 30 мелких стихотворений.

Хорошо? Еще не все (весьма секретное): написал я прозою 5 повестей, от которых Баратынский ржет и бьется – и которые напечатаем также Anonyme – под моим именем нельзя будет, ибо Булгарин заругает.

Пушкин – П. А. Плетневу, 9 декабря 1830 г. Москва.

Секретно. 9 числа сего декабря прибыл из города Лукоянова отставной чиновник 10 класса Александр Сергеев Пушкин и остановился Тверской части I квартала в гостинице «Англия», за коим надлежащий надзор учрежден.

Полицмейстер Миллер в рапорте и. д. моск. обер-полицмейстера, 11 дек. 1830 г. Красн. Арх., т. 37, стр. 242.

К зиме опять Пушкин в Москву приехал, – только реже стал езжать к нам в хор. Однако, нередко я его видала по-прежнему у Нащокина. Стал он будто скучноватый, а все же по-прежнему вдруг оскалит свои большие белые зубы, да как примется вдруг хохотать! Иной раз даже испугает просто, право!

Цыганка Таня (Татьяна Демьяновна) в передаче Б. Маркевича. Соч. Б. М. Маркевича, т. XI, стр. 135.

Ты не узнал бы меня: оброс я бакенбардами, остригся под гребешок, остепенился, обрюзг.

Пушкин – Н. С. Алексееву, 26 дек. 1830 г., из Москвы.

Пушкин женится на Гончаровой, между нами сказать, на бездушной красавице, и мне сдается, что он бы с удовольствием заключил отступной трактат.

С. Д. Киселев – Н. С. Алексееву, 26 дек. 1830 г. Переписка Пушкина, т. II, стр. 204.

В декабре 1830 или январе 1831 года Пушкин навестил нас в Остафьеве. Я живо помню, как он во время семейного вечернего чая расхаживал по комнате, не то плавая, не то как бы катаясь на коньках, и, потирая руки, декламировал, сильно напирая на: «я мещанин, я мещанин», «я просто русский мещанин!»

Кн. Павел Вяземский. Собр. соч., 528.

Уже при последних издыханиях холеры навестил меня в Остафьеве Пушкин. Разумеется, не отпустил я его от себя без прочтения всего написанного мною. Он слушал меня с живым сочувствием приятеля и судил о труде моем (биография фон-Визина) с авторитетом писателя опытного и критика меткого, строгого и светлого. Вообще более хвалил он, нежели критиковал. Между прочим, находил он, что я слишком живо нападаю на фон-Визина за мнения его о французах и слишком горячо отстаиваю французских писателей. При всей просвещенной независимости ума Пушкина, в нем иногда пробивалась патриотическая щекотливость и ревность в отношении суда его над чужестранными писателями. Как бы то ни было, день, проведенный у меня Пушкиным, был для меня праздничным днем.

Кн. П. А. Вяземский. Полн. собр. соч., I, с. LI.

В семи верстах от уездного города Подольска, Московской губернии, недалеко от старой калужской дороги, находится село Остафьево. Первым его владельцем был князь Андрей Иванович Вяземский. Когда он приехал для осмотра имения, ему бросилась в глаза липовая аллея и так ему понравилась, что он решился на покупку и тотчас же приступил к постройке нынешнего дома. Это прочный, поместительный, удобный каменный дом в два этажа, с фронтоном и колоннами, соединенный крытыми галереями-колоннадами с двумя каменными флигелями, также двухэтажными. Под домом обширные подвалы и кухня, простенки которой выложены красивыми кафлями. Дом этот так построен, что в нем могут поместиться несколько семейств, не стесняя друг друга. – По широким ступеням главного входа подымаемся на окружающую дом террасу. Входим в первую комнату, в ней пять дверей. Первая дверь направо – в библиотеку, там ряд комнат с простыми, выкрашенными шпалерами. Влево от входной комнаты гостиная, увешанная картинами. Далее комната в два окна, кабинет. Тут висят семейные портреты. Наконец, спальня в два окна, с двумя колоннами; она угловая. Середину дома занимает круглый зал с целым полукружием выходящих в сад дверей. Средняя дверь ведет в липовую аллею, разделяющую сад пополам. Середина потолка в облаках. Сверху окно коридора верхнего этажа. Когда-то по широкому карнизу этой залы ловко проходил старик Губан, один из остафьевских старожилов. Другая половина дома обращена в сад. Влево от залы – старая столовая, с буфетными, старинными шкафами, с внутренним окном с разноцветными стеклами. Противоположная дверь залы ведет в библиотеку Павла Петровича (сына кн. Петра Андреевича); большая комната с установленными по стенам шкафами красного дерева с бронзой, когда-то бывшими в доме на Почтамтской. Далее ряд комнат с книгами, портретами, старою мебелью, что-то вроде кладовой, соединяющейся со старою библиотекой. – Верхний этаж весь состоит из жилых помещений. Низенькие комнаты с широкими подоконниками. В этом же этаже и карамзинская комната. В ней три окна к стороне Десны и одно большое – в сад. Здесь, у этого последнего окна, стоял некогда письменный стол Карамзина, а комната эта была тем его рабочим кабинетом, в котором написано им девять томов «Истории Государства Российского». Из окна вид на сад. Кругом деревья и часть горизонта. Впечатление успокоительное, тихое, располагающее к усидчивому труду. – Влево от сада поле с двумя березовыми рощами; вправо овраг с засохшим руслом Любучи и опять поля. Прямо за садом старая березовая роща. Отсюда вид на поля и на извилистую ленту реки Десны. На горизонте когда-то тянулись леса, ныне вырубленные. Тут же недалеко ряд курганов и сельское кладбище. С другой стороны дома пруд с плотиною, за ним церковь, белая, с зеленой крышей, вокруг них березы с обычными гнездами и стаей грачей; тут же сейчас крестьянские избы. Это – село Остафьево.

Граф С. Д. Шереметьев. Село Остафьево. Русский Вестник, 1903, янв., стр. 120–124.

Я знал Пушкина в 1832 году и лицо его запомнил хорошо, тем более, что лицо Пушкина было такое характерное, что оно невольно запечатлевалось в памяти каждого, кто его встречал… Когда же мне впервые показали акварель (П. Ф.) Соколова (рисована в 1830 г.), я сразу сказал: «это единственный настоящий Пушкин».

Левицкий-отец, фотограф императорского двора, в передаче Сигизмунда Либровича. Пушкин в портретах. СПб., 1890, стр. 42.

Сейчас еду богу молиться и взял с собою последнюю сотню. Узнай, пожалуйста, где живет мой татарин, и, коли можешь, достань с своей стороны тысячи две.

Пушкин – П. В. Нащокину в дек. 1830 г.

Нат. Ив. Гончарова возила дочь свою и жениха по соборам и к Иверской. Пушкин пишет: мой татарин, потому что купил у него шаль для своей невесты.

П. И. Бартенев со слов Нащокина. Девятнадцатый век, I, 383.

Религиозность Наталии Ивановны (матери Н. Н. Гончаровой) принимала с годами суровый, фанатический склад, а нрав словно ожесточился, и строгость относительно детей, а дочерей в особенности, принимала раздражительный, придирчивый оттенок. Все свободное время проводила она на своей половине, окруженная монахинями и странницами, которые свои душеспасительные рассказы и благочестивые размышления пересыпали сплетнями и наговорами на неповинных детей или не сумевших им угодить слуг и тем вызывали грозную расправу… В самом строгом монастыре молодых послушниц не держали в таком слепом повиновении, как сестер Гончаровых. Если, случалось, какую-либо из них призывали к Наталье Ивановне не в урочное время, то пусть даже и не чувствовала она никакой вины за собой, – сердце замирало в тревожном опасении, и прежде чем переступлен заветный порог, – рука творила крестное знамение, и язык шептал псалом, поминавший царя Давида и всю кротость его.

А. П. Арапова. Новое Время, 1907, № 11409, иллюстр, прилож., стр. 7.

По рассказу Ольги Сергеевны (сестры Пушкина), родители невесты дали всем своим детям прекрасное домашнее образование, а главное, воспитывали их в страхе божием, причем держали трех дочерей непомерно строго, руководствуясь относительно их правилом: «в ваши лета не сметь суждение иметь». Наталья Ивановна наблюдала тщательно, чтоб дочери никогда не подавали и не возвышали голоса, не пускались с посетителями ни в какие серьезные рассуждения, а когда заговорят старшие, – молчали бы и слушали, считая высказываемые этими старшими мнения непреложными истинами. Девицы Гончаровы должны были вставать едва ли не с восходом солнца, ложиться спать, даже если у родителей случались гости, не позже десяти часов вечера, являться всякое воскресение непременно к обедне, а накануне праздников слушать всенощную, если не в церкви, то в устроенной Натальей Ивановной у себя особой молельне, куда и приглашался отправлять богослужение священник местного прихода. Чтение книг с мало-мальски романическим пошибом исключалось из воспитательной программы, а потому и удивляться нечего, что большая часть произведений Пушкина, сделавшихся в то время достоянием всей России, оставались для его суженой неизвестными.

Л. Н. Павлищев, 209.

Наталья Ивановна была довольно умна и несколько начитана, но имела дурные, грубые манеры и какую-то пошлость в правилах. В Ярополче было около двух тысяч душ, но, несмотря на то, у нее никогда не было денег, и дела в вечном беспорядке. В Москве она жила почти бедно, и, когда Пушкин приходил к ней в дом женихом, она всегда старалась выпроводить его до обеда или до завтрака. Дочерей своих бивала по щекам. На балы они иногда приезжали в изорванных башмаках и старых перчатках. Долгорукая помнит, как на одном балу Наталью Николаевну уводили в другую комнату, и Долгорукая давала ей свои новые башмаки, потому что ей приходилось танцовать с Пушкиным.

Кн. Е. А. Долгорукова по записи Бартенева. Рассказы о П-не, 63.

Пушкин настаивал, чтобы поскорее их обвенчали. Но Наталья Ивановна напрямик ему объявила, что у нее нет денег. Тогда Пушкин заложил имение, привез денег и просил шить приданое. Много денег пошло на разные пустяки и на собственные наряды Натальи Ивановны.

Кн. Е. А. Долгорукова по записи Бартенева. Рассказы о П-не, 64.

12 тысяч рублей были заняты у Пушкина на расходы по свадьбе.

П. И. Бартенев со слов П. В. Нащокина. Девятнадцатый век, I, 392.

Наталья Николаевна сообщала, что свадьба их беспрестанно была на волоске от ссор жениха с тещей, у которой от сумасшествия мужа и неприятностей семейных характер испортился. Пушкин ей не уступал и, когда она говорила ему, что он должен помнить, что вступает в ее семейство, отвечал: «это дело вашей дочери, – я на ней хочу жениться, а не на вас». Наталья Ивановна диктовала даже дочери колкости жениху, но та всегда писала в виде P. S., после нежных писем, и Пушкин уже понимал, откуда идут строки.

П. В. Анненков со слов Н. Н. Пушкиной-Ланской (вдовы поэта). Записи. Б. Модзалевский. Пушкин, стр. 352.

Пушкин очень внимательно следил за ходом польского восстания. Еще в исходе 1830 г., наскучив тем, что свадьба его оттягивалась вследствие разных препятствий со стороны будущей тещи, он говорил Нащокину, что бросит все и уедет драться с поляками. – Там у них есть один Вейскопф (белая голова): он наверное убьет меня, и пророчество гадальщицы сбудется.

П. И. Бартенев. Девятнадцатый век, I, 386.

Нетерпеливость Пушкина, потребность быстрой смены обстоятельств, вообще пылкий характер его выражается между прочим и в том, что он хотел было совсем оставить женитьбу и уехать в Польшу единственно потому, что свадьба, по денежным обстоятельствам, не могла скоро состояться. Нащокин имел с ним горячий разговор по этому случаю в доме кн. Вяземского. Намереваясь отправиться в Польшу, Пушкин все напевал Нащокину: «Не женись ты, добрый молодец, а на те деньги коня купи».

П. В. Нащокин но записи П. И. Бартенева. Рассказы о П-не, 41.

Новый год встретил я с цыганами и с Танюшей, настоящей Татьяной-пьяной. Она пела песню, в таборе сложенную, на голос: приехали сани.

 
Давыдов с ноздрями,
Вяземский с очками,
Гагарин с усами, –
Девок испугали
И всех разогнали и пр.
 

Пушкин – кн. П. А. Вяземскому, из Москвы, 2 янв. 1831 г.

К Пушкину, и занимательный разговор, кто русские и не русские. – Как воспламеняется Пушкин, – и видишь восторженного.

М. П. Погодин. Дневник, 7 янв. 1831 г. П-н и его совр-ки, XXIII–XXIV, 111.

Пушкин был у меня два раза в деревне, все так же мил и все тот же жених. Он много написал у себя в деревне.

Кн. П. А. Вяземский – П. А. Плетневу, 12 янв. 1831 г., из Остафьева. Изв. Отд. русск. яз. и слов. Имп. Ак. Наук, 1897, т. II, кн. I, стр. 93.

Душа моя, вот тебе план жизни моей: я женюсь в сем месяце, полгода проживу в Москве, летом приеду к вам. Я не люблю московской жизни. Здесь живи не как хочешь – как тетки хотят. Теща моя – та же тетка. То ли дело в Петербурге! Заживу себе мещанином припеваючи, независимо и не думая о том, что скажет Марья Алексеевна.

Пушкин – П. А. Плетневу, 13 января 1831 г., из Москвы.

Вы совершенно правы, упрекая меня за мое пребывание в Москве. Не поглупеть в ней невозможно. Вы знаете эпиграмму на общество скучного человека: «On n'est pas seul, on n'est pas deux». Это эпиграф к моему существованию.

Пушкин – Е. М. Хитрово, 21 янв. 1831 г., из Москвы. Письма Пушкина к Хитрово, 14 (фр.).

Ужасное известие (о смерти Дельвига) получил я в воскресение. На другой день оно подтвердилось. Вчера ездил я к Салтыкову (отцу жены Дельвига) объявить ему все – и не имел духу. Грустно, тоска. Вот первая смерть, мною оплаканная. Карамзин под конец был мне чужд, я глубоко сожалел о нем, как русский, но никто на свете не был мне ближе Дельвига. Изо всех связей детства он один оставался на виду – около него собралась наша бедная кучка. Без него мы точно осиротели. Считай по пальцам: сколько нас? ты, я, Баратынский, вот и все. Вчера провел я день с Нащокиным, который сильно поражен его смертью – говорили о нем, называя его покойник Дельвиг, и этот эпитет был столь же странен, как и страшен. Нечего делать! согласимся. Покойник Дельвиг. Быть так. Баратынский болен с огорчения. Меня не так-то легко с ног свалить. Будь здоров – и постараемся быть живы.

Пушкин – П. А. Плетневу, 21 янв. 1831 г., из Москвы.

Когда известие о смерти барона Дельвига пришло в Москву, тогда мы были вместе с Пушкиным, и он, обратясь ко мне, сказал: – «Ну, Войныч, держись: в наши ряды постреливать стали».

П. В. Нащокин – Н. М. Коншину, 21 авг. 1844 г. Рус. Стар., 1908, дек., стр. 763.

Вчера обедал в клубе. К нам подсел поэт Пушкин и все время обеда проболтал, однако же прозою, а не в стихах. Стол был очень хорош, покурили, посмотрели мастеров в биллиард и разъехались.

А. Я. Булгаков – К. Я. Булгакову, 22 янв. 1831 г. Рус. Арх., 1902, I, 48.

Вчера совершилась тризна по Дельвиге. Вяземский, Баратынский, Пушкин и я, многогрешный, обедали вместе у Яра, и дело обошлось без сильного пьянства.

Н. М. Языков – А. М. Языкову, 28 янв. 1830 г. из Москвы. Ист. Вест., 1883, № 12, 530.

Я – женат. – Женат – или почти. Все, что бы ты мог сказать мне в пользу холостой жизни противу женитьбы, все уже мною передумано. Я хладнокровно взвесил выгоды и невыгоды состояния мною избираемого. Молодость моя прошла шумно и бесплодно. До сих пор я жил иначе, как обыкновенно живут. Счастья мне не было. «Il n'est de bonheur que dans les voies communes (счастье только на избитых дорогах)». Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся – я поступаю, как люди, и вероятно не буду в том раскаиваться. К тому же я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входили в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностью. У меня сегодня сплин – прерываю письмо мое, чтоб тебе не передать моей тоски: тебе и своей довольно. Пиши мне на Арбат, в дом Хитровой.

Пушкин – Н. И. Кривцову, 10 февраля 1831 г., из Москвы.

(По поводу письма к Кривцову). Нам случилось видеть еще одно письмо Пушкина, написанное также почти накануне свадьбы и еще более поразительное по удивительному самосознанию или вещему предвидению судьбы своей. Там Пушкин прямо говорит, что ему вероятно придется погибнуть на поединке.

П. И. Бартенев. Рус. Арх., 1864, стр. 974.

Через несколько дней женюсь. Заложил я моих 200 душ, взял 38.000, и вот им распределение: 11.000 теще, которая непременно хотела, чтобы дочь ее была с приданым – пиши пропало; 10.000 Нащокину, для выручки его из плохих обстоятельств: деньги верные. Остается 17.000 на обзаведение и житие годичное. В июне буду у вас и начну жить en bourgeois, а здесь с тетками справиться невозможно – требования глупые и смешные, а делать нечего. Теперь понимаешь ли, что значит приданое и отчего я сердился? Взять жену без состояния – я в состоянии, но входить в долги для ее тряпок я не в состоянии. Но я упрям и должен был настоять по крайней мере на свадьбе.

Пушкин – П. А. Плетневу, первая половина февр. 1831 г., из Москвы.

В городе опять начали поговаривать, что Пушкина свадьба расходится; это скоро должно открыться: середа последний день, в который можно венчать. Невеста, сказывают, нездорова. Он был на бале у наших, отличался, танцовал, после ужина скрылся. Где Пушкин? я спросил, а Гриша Корсаков серьезно отвечал: «он ведь был здесь весь вечер, а теперь он отправился навестить свою невесту». Хорош визит в пять часов утра и к больной! Нечего ждать хорошего, кажется; я думаю, что не для ее одной, но и для него лучше было бы, кабы свадьба разошлась.

А. Я. Булгаков – К. Я. Булгакову, 16 февр. 1831 г., Рус. Арх., 1902, I, стр. 52.

Раз вечерком, – аккурат два дня до свадьбы его оставалось, – зашла я к Нащокину и Ольге (цыганке, жившей с Нащокиным). Не успели мы и поздороваться, как под крыльцо сани подкатили, и в сени вошел Пушкин. Увидел меня из саней и кричит: – «Ах, радость моя, как я рад тебе, здорово, моя бесценная!» – поцеловал меня в щеку и уселся на софу. Сел и задумался, да так будто тяжко, голову на руку опер, глядит на меня: – «Спой мне, говорит, – Таня, – что-нибудь на счастие; слышала, может быть, я женюсь?» «Как не слыхать, – говорю, – дай вам бог, Александр Сергеевич!» – «Ну, спой мне, спой!» – «Давай, говорю, Оля, гитару, споем барину?» Она принесла гитару, стала я подбирать, да и думаю, что мне спеть… Только на сердце у меня у самой невесело было в ту пору; потому, у меня был свой предмет, и жена увезла его от меня в деревню, и очень тосковала я от того. И думаючи об этом, запела я Пушкину песню, – она хоть и подблюдною считается, а только не годится было мне ее теперича петь, потому она будто, сказывают, не к добру:

 
Ах, матушка, что так в поле пыльно?
Государыня, что так пыльно?
Кони разыгралися. А чьи то кони, чьи то кони?
Кони Александра Сергеевича…
 

Пою я эту песню, а самой-то грустнехонько, чувствую и голосом тоже передаю… Как вдруг слышу, громко зарыдал Пушкин. Подняла я глаза, а он рукой за голову схватился, как ребеночек, плачет… Кинулся к нему Павел Войнович (Нащокин): «что с тобой, что с тобой, Пушкин?» – «Ах, – говорит, эта ее песня всю мне внутрь перевернула, она мне не радость, а большую потерю предвещает!..» И недолго он после того оставался тут, уехал, ни с кем не простился.

Цыганка Таня (Татьяна Демьяновна) в передаче Б. М. Маркевича. Полн. собр. соч. Б. М. Маркевича. СПб., 1885, т. 11, стр. 135.

Накануне свадьбы Пушкин позвал своих приятелей на мальчишник, приглашал особыми записочками. Собралось обедать человек десять, в том числе был Нащокин, Языков, Баратынский, Варламов, кажется Елагин (А. А.) и пасынок его, Ив. Вас. Киреевский. По свидетельству последнего, Пушкин был необыкновенно грустен, так что гостям было даже неловко. Он читал свои стихи, прощание с молодостью, которых после Киреевский не видал в печати. Пушкин уехал перед вечером к невесте. Но на другой день, на свадьбе, все любовались веселостью и радостью поэта и его молодой супруги, которая была изумительно хороша.

П. И. Бартенев. Рассказы о П-не, 53.

Накануне свадьбы был очень грустен и говорил стихи, прощаясь с молодостью (был Варламов), напечатанное. Мальчишник. А закуска (?) из свежей (?) семги (?). Обедало у него человек 12, Нащокин, Вяземский, Баратынский, В., Языков. И вот Пушкин уехал к невесте; кажется, Елагин. На другой день он был (два слова не разб.) с откр. рук., он был очень весел, смеялся, был счастлив, любезен с друзьями; брат (?) шу (тил).

П. И. Бартенев. Запись на обложке тихонравовской тетради. Рассказы о П-не, 129.

Необходимо разыскать стихи… прощание с молодостью и покаяние в грехах ее, которые Пушкин читал накануне своей свадьбы, на так наз. мальчишнике, и про которые живо вспоминал один из слушателей, И. В. Киреевский.

П. И. Бартенев. Рус. Арх., 1904, № 1, обложка.

У Пушкина верно нынче холостой обед, а он не позвал меня. Досадно. Заезжал и пожелал добра. – Там Баратынский и Вяземский толкуют о нравственной пользе.

М. П. Погодин. Дневник, 17 февр. 1831 г. П-н и его совр-ки, XXIII–XXIV, 112.

18 числа сего месяца (февраля) совершилось бракосочетание. Говорят, совершенство красоты. Когда увижу ее, опишу тебе ее с ног до головы. Накануне у Пушкина был девишник, так сказать, или лучше сказать, пьянство прощальное с холостой жизнью.

Н. М. Языков – А. М. Языкову. В. И. Шенрок, Н. М. Языков, биогр. очерк. Вест. Евр., 1897, № 12, 603.

Я пьяный на девишнике Пушкина говорил вам о том, но вы были так пьяны, что навряд ли это помните.

Денис Вас. Давыдов – Н. М. Языкову. Рус. Стар., 1884, № 7, стр. 134.

Сегодня свадьба Пушкина наконец. С его стороны посажеными Вяземский и графиня Потемкина, а со стороны невесты Ив. Ал. Нарышкин и А. П. Малиновская. Хотели венчать их в домовой церкви кн. Серг. Мих. Голицына, но Филарет (Московский митрополит) не позволяет. Собирались его упрашивать; видно, в домовых нельзя, но я помню, что у Обольянинова обвенчали Сабурова.

А. Я. Булгаков – К. Я. Булгакову, 18 февр. 1831 г., из Москвы. Рус. Арх., 1902, I, 53.