Виктор Алев
Дно
Говорят, дна достать нелегко.
Особенно, когда дно само не
стремиться к тому, чтоб его
достали….
Дно предпочитает
приближаться лишь в тех
случаях, когда приходит Его
время. И тогда Оно тебя
достаёт, а не ты Его….
(Замечания автора)
ПРОЛОГ
2003-й год
Карта местности была выцветшей бумагой, на которой едва просматривались обозначения населенных пунктов, ещё хуже объектов и ландшафтных достопримечательностей. Кое-какие контуры были обведены авторучкой, а маркером обновлены пунктиры опробованных маршрутов. Карта была никудышная, но за неимением лучшей, считалась более-менее полезной. Мужчина, склонившейся над ней водил по бумаге пальцами, орудуя ими как циркулем – большим и указательным.
– До вершины Черского без малого в три кэмэ выйдет. Хотя вру, наверное, меньше… – Сказал тот, что стоял за спиной изучавшего карту.
– А точнее? – Сухо поинтересовался первый.
– А точнее… Бог его знает! Два с лихвой точно есть!
– Ладно! – Рука от карты оторвалась и мужчина, по всей стати главный в прокуренном помещении, взял стакан поостывшего чая. – Перевалов там шесть, есть несложные, а есть…
– Если не обольщаться, Павел Андреевич, настраиваться надо серьёзно на любые перевалы. Учитывая погоду и кучу нюансов… – Второй чиркнул спичкой и подпалил беломорину. – В общем, категория 2Б, не меньше. И пусть так будет!
– Согласен, Валера! Пусть так и будет. По экипировке вопрос со «складскими» я порешаю, теперь что с командой? Давай конкретно: имена, опыт, профпригодность.
Валера медленно и шумно выпустил дым из лёгких и взглянул в глаза Павлу Андреевичу.
– Четвёрка бывалых. Теодор Васильевич, обветренный, обдубленный. С гор слазает только семью повидать, да чтоб провиант пополнить…
– Так, Валера! – Перебил Павел Андреевич. – Давай, юморить потом будешь! Значит, кратко и конкретно по каждому, без всякой иронии.
– Хорошо. – Валерий смял окурок в прокопченной пепельнице. – Теодор Васильевич Кузнецов, сорок девять лет, руководитель, фотограф, начпрод. Стаж горных походов не меньше пятнадцати лет. Маршрут проходил летом в составе проверенных им лиц. Следующий – Васильков Евгений Петрович, двадцати семи лет от роду. Врач, медик и авантюрист по духу в одном лице. Третий по опыту и количеству вылазок – Колтунов Владимир Юрьевич. Двоюродный брат Василькова. Тридцать лет. Подтянулся в движение четыре года назад. Не ноет, не плачет… Зарекомендовал себя достойно. И четвёртый участник группы, самый молодой, но, как говорится ранний…. Шерстопляд Игорь, отчество не помню…, по-моему, тоже из родни. Если надо, уточню.
– Эдакий клан семейный! – Усмехнулся Павел Андреевич.
– Я бы сказал: крепко сколоченный клан. Совместимость стопроцентная.
– Важный фактор. – Кивнул Павел Андреевич, доставая свои сигареты. – Очень важный. Что-то ещё? Давай-давай, выкладывай! Вижу ведь, на языке что-то держишь…
Валера помешкал, перебирая видимо нужные фразы, затем заявил:
– Самое главное, Павел Андреевич! Нам в балласт клеят ещё одну группу…
Оценив недоумённость на лице Павла Андреевича, Валера продолжил:
– Они заявляли давно. Да наши отмахивались. Да вы знаете… Молодёжь, студенты. Со сто тридцать второй…
– Та-ак! Опять двадцать пять! – Павел Андреевич поморщился, то ли от едкого дыма, то ли от известия. – Эти мальчики, девочки! Что ж не уймутся-то никак! Это те же, да?
– Те же. Только на этот раз за них попросил помощник мэра Шивяжский. Отказ в обычной форме не получится.
– Знаю!!! Холодца ему в печёнку! Шивяжскому и всем остальным! У нас что, курортно-туристический спорт?! У нас категории сложности! У нас риск! Кто им там титьку давать будет?
– Это всё ясно, Павел Андреевич, но Шивяжский….
– Что, Шивяжский?!
– Я так понял, он друг одного из папаш этих пацанов. Сами понимаете, всё тонко.
– Тонко. Толсто. Где мне им нянек брать?
Валера ловким движением чиркнул спичкой, поднося огонёк ко второй сигарете Павла Андреевича.
– Мы тут кое-что уже обкашляли. С Теодором. Извините… Так, предварительно… В голову этим спортсменам даём Женю Василькова. Пойдут они вторыми за Теодором с интервалом сорок-пятьдесят минут. Так сказать, уже по тропленной дорожке. Связь через руководителей, у тех будет рация. Ну, а насчёт титьки… Я сам просматривал характеристики деток. Портфолио, как нынче говорят…. Корольчук Степан, одиннадцатиклассник. Фанатеющий спортсмен-экстремал. В классе лидер. Перепробовал силовые виды спорта, такие как бокс, борьба… Нигде долго не развивался, а так… перещупал. Увлекался даже восточной темой: хапкидо, но тоже бросил. Присел на лыжи. И хорошо так присел. Второй год берёт призы среди школ, срывает грамоты. Похоже, наконец, нашёл своё… Ну, и вот! Втянул в лыжный спорт свою девушку. Та – подругу. Подруга – бойфренда. Ну, и набралось их таких лыжников без малого пять, вкупе с лидером. Лыжные базы надоели, хотят острых ощущений.
– Хотят они острого… – Саркастический тон Павла Андреевича распылял холодное бешенство. – Пусть в армию идут! Там будет им и острота, и адреналин в одном флаконе! Недоросли… Свалятся же, как геморрой на задницу… И что теперь? А? Валера? Верхи договорились, а кто за эту бодяжку отвечать будет?
– Кравченко разговаривал с Шивяжским. Значит зелёный свет за ним. Его головняк, если что… А у нас с вами, Павел Андреевич, кто на что учился! Вы отвечаете за техническое оснащение и связь. Я – за инструктаж и психологическую подготовку.
– Интервал между группами сократи. – Тон Павла Андреевича смягчился, превращаясь в обычный ворчливый. – Сделай двадцать-двадцать пять. Идут впервые, неопытные. Мало ли кто там призы брал… Распечатай мне метеосводку на неделю. Сколько дней рассчитывается на прохождение?
– Летом выкладывались в две недели с небольшим. Сейчас зима, порог – весна. Плюс неопытный молодняк. Значит, три недели с небольшим.
– Дай установку на двадцать два дня. Растягивать тоже не дело. И ещё…
Павел Андреевич подошёл к окну, приоткрыл форточку, впуская струйку морозного воздуха. Потянул носом.
– Ты у нас психолог. Проверь у этих малышей спайку. Сам знаешь, о чём я…
– Само собой! – Кивнул Валера, присаживаясь на край стола и выискивая в пачке «беломора» целую папиросу. – Свою работу я знаю, Павел Андреевич!
Он красиво прикурил и, помотав спичку, кинул её в пепельницу. Широко улыбнулся.
– И Володю Высоцкого помню. Если парень в горах не ах…
Павел Андреевич скривился.
– Ну, её на… эту лирику, Валера! Давай, так! Сегодня у нас двадцать восьмое января, так? Встретимся, давай-ка, эдак через недельку! Обмозгуем хорошенько, детализируем все нюансы. Хоккейно? Всё тогда, поехал я… Бывай! И, пожалуйста, проветри здесь перед уходом! Накурили, как рота солдат…
ГЛАВА I
ВЕСТРИКОВ. 1997-й год
Старостой класса была некрасивая Верка Сомова. Некрасивость она компенсировала деловыми качествами и широкими полномочиями в пределах своих обязанностей. И даже за пределами их.
– Внимание, класс! – Заверещала она перед «литературой». – После уроков никто не уходит! Всем к ЗэБэ на классный час! Все слышали, нет?! Потише галдеть нельзя?! Эй! Мамонты… Классный час!!! После уроков!!!
Не расслышать Сомову было невозможно даже при грохоте пушек, а её зычно квакающий голос продирался через любой галдёж. К ней пробрался рослый парень с кучерявой шевелюрой.
– Слышь, Сомова! Я не могу. У меня тренировка в четыре, ещё домой забежать надо, в рот закинуть чё нюдь.
– Ничего не знаю! С ЗэБэ разговаривай! Я лишь объявила!
ЗэБэ, она же Зоя Борисовна, – классный руководитель и «историчка» в одном лице, была респектабельная сухощавая дама, которая держала класс, если не в ежовых рукавицах, то в достаточно холодных варежках. Педагог со стажем пережила шесть выпусков и вела теперь седьмой. С каждым новым коллективом Зоя Борисовна вырабатывала метод контрастных отношений с учениками. По её мнению, «тепло-холод», как и «кнут-пряник» имел весьма положительный эффект в дисциплинарном отношении и социально значимом. ЗэБэ боялись не без оснований. Любимчиков она не имела, зато имела в среде девчонок осведомителей. И Сомова, судя по характеру, в этом ремесле преуспела.
– А ты не можешь за меня сказать? Скажи, Корольчук к соревнованиям готовиться.
– Сам скажи!
– А я тоже не могу. – Прозвучало слева от Сомовой. Голос был робкий, как и сам обладатель оного. Светло-русый паренёк зябко и неуютно топтался рядом.
– Ты-то чего не можешь, Вестриков! – Напустилась Верка. – Корольчук, он хоть к соревнованиям готовится. Да и учится хорошо. А ты?! Ни рыба, ни мясо! Хотя бы в общественной жизни участвовал!
– У меня мама болеет. – Промямлил Вестриков. – С ней сейчас соседка сидит. Я обещался до трёх дома быть.
– С ЗэБэ разговаривай! – Отрезала Верка и в довершении её противного голоса залился звонок, извещающий начало урока.
Классный час не приносил в жизнь учащихся радости и оптимизма, хотя по назначению именно он должен бы сподвигать юные умы на общественно-деятельные свершения. Но, увы, ни пятьдесят лет назад, ни сейчас, в начале двадцать первого века, эти потуги сверху не увенчались результативной победой общественного над личным. Ученикам всегда хотелось поскорей смыться, прослушав излияния «классухи» и окунуться в свою личную бесшабашную жизнь.
– Внимание, класс! – Трескучим сухим голосом протрубила Зоя Борисовна. – Сегодня на повестке у нас подведение итогов первого полугодия! Выбор редактора стенгазеты и подготовка к весенней уборке территории! Вера, начнём с твоего доклада… Так, не шумим!
Пока Сомова отчитывалась за полугодичную успеваемость, Степан Корольчук упорно тянул правую руку вверх, в надежде привлечь внимание «классной», но та изваянием уставившись в окно, не хотела замечать его стараний. Наконец, отчаявшись, Степа рискнул перебить монотонный бубнёж старосты.
– Зоя Борисовна!
– Слушаю, Корольчук! – Не оборачиваясь, ответила учительница.
– Вы извините, конечно, но я… В общем, Зоя Борисовна, у меня… У нас сегодня зональные выступления в ДК «Орфей». По боксу, в общем…. Можно мне пораньше с классного часа? Не успеваю я…
Зоя Борисовна нарочито медленно развернулась в сторону говорящего. За стёклами её очков стоял арктический холод.
– Корольчук! Ты у нас спортсмен, отличник в классе, просто умничка! Но заметь, мой дорогой, такие вещи, как у тебя, надо оговаривать до звонка! А не прерывать работу старосты класса.
– Так, Зоя Борисовна, не было вас до звонка! Вы же потом, после зашли…
– Я была в учительской! – Зоя Борисовна, поколебавшись, смягчилась. – Хорошо! Хорошо! Я тебя услышала, Стёпа! Пойдёшь через пятнадцать минут. Садись! Продолжаем…
В левом ряду, через парту от Степана Корольчука, сидел Леонид Вестриков. Тот, которому тоже было важно уйти пораньше. Но Лёня, мучаясь в нерешительности, не пытался даже и руки поднять. Шансы были никакие! Если уж Корольчука, спортсмена и отличника ЗэБэ отпускает, скрипя жерновами… То его, отстающего по «истории» … Нет, и пытаться даже не стоит! Вот, блин…
Домой он попал только в четвёртом часу уходящего дня. Спешил, шёл вприбежку, поскальзываясь на плохо тающем льду. И всё равно пришёл только в двадцать минут четвёртого. А обещал отпустить тётю Валю до трёх. Соседка не выказала недовольства. И довольства, впрочем, тоже.
– Я ей в два часа давала по назначению и ещё она корвалол попросила. Вот… Спит уж больше часа. Хорошо так спит. Ты её не буди, Лёня. Сон, он полезный. Я там супчика приготовила, покормишь её. Да и сам похлебай… Ну, всё! Пошла я….
Лёнина мама издавна маялась сердечными болями, что из-за недостаточного медикаментозного лечения привело последнюю к стенокардии, более именуемой в народных массах, как грудная жаба. Возрастная тучность женщины, физические нагрузки, а в последнее время стресс завершили картину мрачным диагнозом. Отец Леонида – отважный лётчик-полярник затерялся в своих льдах ещё с 87-го. Письма падали в ящик с периодичностью майского снега, а потом… Пришло письмо последнее. И не от папы. Писал какой-то его друг, якобы по просьбе самого… Скупо, в общих чертах друг сообщил, что Вестриков Павел Сергеевич живёт отныне в Екатеринбурге с некой Ярославой Котовой и имеет от неё годовалую дочь. Кривые строчки чужой руки кривили ровную схему Лёнькиной жизни. Осознания катастрофы у мальчика не появилось, была просто детская обида. Что отец вот так мог уехать куда-то и долго не появляться, когда он, Лёнька, сын его с нетерпением ждёт, скучает по запаху его лётной кожаной куртки. Он принимал, что у него есть где-то сестрёнка и был не против в скором встретиться с ней. Но отец не ехал, а вдруг посеревшее лицо матери его пугало. Мать что-то знала, чего не знал он. И десятилетний Лёнька отчаянно сопротивлялся тому, чего не понимал, но щемяще чувствовал. Он повзрослел очень скоро. Сразу, как только избавился от ложных иллюзий и представлений. Внутри что-то сдвинулось рычагом вверх, и детство упорхнуло как испуганный солнечный зайчик. Мать стала возвращаться навеселе, благо при нём она стеснялась сверкать бутылкой. Однако, закуривать при нём она могла и делала это всё чаще. Он полнела, она дурнела…, и Лёнька на правах уже взрослого кричал на неё, а она… Смеялась и ерошила ему вихры волос. Как итог хроническая ишемия переросла в более страшную фазу, и мама стала задыхаться. К 93-му году она перестала делать дальние походы по магазинам, а потом и вовсе слегла. В виду недееспособности и отсутствии главного кормильца ей оформили пособие по инвалидности. Пообещали положить в стационар на полный реабилитационный курс, но… Но девяностые привели в упадок все социальные институты, и больница стала напоминать нечто между бомжеприёмником и вокзалом. Дефицит лекарств, дефицит специалистов был не полным перечнем убожества. Не хватало катастрофически мест в палатах. Тяжелобольных размещали в грязных и шумных коридорах с текущим потолком и облезшей штукатуркой. О ремонте не могло быть и речи. Зарплаты задерживали, кадры искали, где им сытней и лучше. Медперсонал грызся между собой, а санитарки забывали выносить из-под больных судно. Лёня не отважился положить мать в такой стационар, и она осталась лежать дома.
Лёня взбил подушку, затем аккуратно приподняв голову матери, убрал старую, мокрую от пота. Просунул свежую, аккуратно опустил голову. Мать что-то пробурчала во сне и тут же засопела, углубляясь в сон. Мальчик глубоко вздохнул и, обхватив ладонями лицо, сдавил указательными пальцами виски. Пульсирующая головная боль откатилась ненадолго… Попридушенная в пальцах, она замерла, но накатила новыми волнами, как только Лёнька разжал тиски. Не помогло… Лёня вздохнул и побрёл на кухню, за таблеткой.
Всю свою недолгую жизнь Лёнька страдал от нерешительности. В первом классе он легко уступил место у окна, когда рассаживали всех детей за парты. Более наглый и мордатенький Васька Круглов безапелляционно предложил: «Дай я туда сяду!» И Лёнька безропотно с ним поменялся. В нём не было противления и упрямства. Он, улыбаясь, поддавался товарищам по играм, когда те задорно принимались его бороть. Он избегал серьёзных драк, потому что агрессия была у него не в чести. Лёня искренне считал, что во всём можно договориться и к чему задиристо напирать, чего ради, и стоит ли оно того. Он был покладистым товарищем для дворовых дружков и последних это устраивало. Во всех пацанских игрищах, будь то «войнушка» или командный футбол, он занимал подчинённое место. Впрочем, в себе он не ощущал лидерства и даже когда по случаю становился во главу младших ребятишек, никогда не покрикивал, а ровно и добро поправлял и указывал. Самого Лёньку это устраивало, но… До одного препоганого случая.
Он дружил с девочкой, как сам он считал, не очень красивой. Но его прельщало уже то, что та тянулась к нему первая. Когда б он не вышел во двор, Лиза, завидев, выбегала ему навстречу, бросая скучных подружек. Ведь с Лёнькой можно и раскачаться на качелях и покидать комья глины и вообще мальчик выуживал из себя небывалый запас историй. Именно с ней. В среде своих ровесников ему не давали рта открыть, ведь там было кого слушать. А здесь…. Здесь Лёня чувствовал себя величиной. Ему нравилось быть востребованным и, пожалуй, что нравилось нравиться. В тот июньский день они раскручивались на карусели, старой скособоченной карусели, что входила в парк детского городка. Лиза сидела на корточках, держась руками перекрёстные поручни, а Лёнька крутил и запрыгивал сам, весело хохоча. Лиза восторженно пищала и смеялась тоже, пока… Седушек не было, карусель в принципе была ущербная, но вертелась достаточно прилично в скоростном отношении. Лёньке приходилось иногда притормаживать ход, чтобы унять подкатывающееся головокружение. И вот, когда Лёнька спрыгнул с карусели очередной раз, чтобы ускорить замедляющееся колесо, чьи-то руки перехватили его инициативу. Он обнаружил, что карусель стал накручивать Толик из соседнего дома. Скалясь щербатым ртом, он начал поддавать ход, и Лёня ошибочно посчитал это актом доброй воли. Он запрыгнул было сам, но быстро понял, что в планы Толика не входит – вот так простенько их катать. Карусель завертелась без остановок, быстрее и быстрей…. Лиза завизжала, а потом заканючила, плаксиво и жалобно. Лёне удалось спрыгнуть, но девочка этого сделать не могла. Она вцепилась в эти поручни помертвевшей хваткой и уже в голос верещала: «Не надо!» Некоторое время Лёнька ошалело смотрел, а потом неуверенно тронул Толика за плечо. «Не надо, останови», – попросил, но тот даже не посмотрел в его сторону. Толик глупо «гы-гыкал», продолжая увлечённо крутить карусель. «Лёня-а-а-а!!!» – В рёв закричала Лиза, а Лёня впал в прострацию. Толик не был крупнее и сильнее его. Он был ровесником и скорей даже на месяц его младше. Лёнька понимал, что надо его толкнуть, закричать, схватиться – и это просто надо, так правильно. Но всё его понимание лениво и равнодушно скучилось на задворках сознания. Он смотрел и терял драгоценные секунды. С каждой такой секундой он чувствовал свою ничтожность и никчёмность. Воевать да драться было супротив его природы. Лёня не знал, как сделать тот шаг, который вырвет его из спячки. «Лёня-а-а-а!!! – Звала на помощь Лиза. А Лёня с пересохшим от волнения горлом, смотрел на эту дикую картину и как обычно не решался. Его трясло нервной дрожью как перед дракой, но Лёня не знал, что такое драка и поэтому всё его возбуждение уходило в землю, в пустоту. Наконец, натешившись, Толян отпустил колесо карусели и та, ударив по протянутым Ленькиным ладоням, остановилась. Лиза долго не хотела отпускать поручни, а когда отпустила, просто выпала с карусельной площадки. Её кружило. Плача, она поднималась и падала, заваливаясь вправо. Вставала и снова кренилась в сторону под гыганье Толика. Лёня взял её, было за руку, но Лиза вдруг вырвалась и уселась на траву, отказываясь идти. Она продолжала плакать, но уже утробно, сглатывая слёзы и размазывая их по лицу. Лёня растерянно и бестолково топтался, не зная, что делать. У него не хватало мужества её утешить. У него не было сил просто прикоснуться к ней. Лиза, едва справившись с собой, поковыляла неровной походкой к своему подъезду. А Леонид тупо стоял и смотрел ей вслед, осознавая где-то глубоко, что вот сейчас произошло нечто страшное в его поступках, непоправимое. Он обернулся и встретился глазами с Толяном. Тот продолжал лыбиться улыбкой идиота. «Приколюха, да?!» Внезапно лицо его приняло обеспокоенное выражение. «Сваливаем! Ща её папан выскочит!» И Лёнька, наперекор своим желаниям, свалил. Вместе с этим гадом. Позже, ночью, в своей постели, шестилетний Лёнька найдёт объяснение своему сомнаболическому состоянию. Его нерешительность и заторможенность в совокупности зовётся очень просто. Трусостью. От этого открытия он долго не уснёт и полночи проплачет, теша себя фантазиями, что вот завтра выйдет и накостыляет этому кривозубому Тольке. Вот так с ходу возьмёт и наваляет! Он скрипел яростно зубами и плакал, жалея, что не может это сделать прямо сейчас. Подушка была мокрой, и Лёнька переворачивал её на сухую сторону, чтобы снова плакать. Потрясение было велико.
Последующий день принёс новые заботы. Потом прошло ещё два дня. Неделя. Горе его провалилось куда-то вовнутрь, он успокоился, но данность открытия никуда не ушла. Он стал с ней жить. Толику он не накостылял, хотя, виделись после того случая не раз. Да и сам Толик, со свойственной детям беспечностью, напрочь забыл о своём хулиганстве. Лиза с удивительной стойкостью проходила мимо Лёньки как сквозь пустое место и на приветствие не отвечала. А скоро и Лёнька перестал здороваться. Он понимал, что заслужил то, что имеет.
Взрослея, Лёня не изменился. Он уступал всем и во всём. Ваське Круглову – место за партой. Витальке Шилову очередь в буфете. Его отталкивали локтями, отпихивали. Запросто давали тумаки и пендели. Потому что как считали, он лошок и чмошник. Леонид привык себя видеть тем, кем видели его другие. Друзей он выбирал по мягкости и ориентировочно по своему лекалу. В классе таких было двое, и все они были презираемы юркими одноклассниками. С ними Лёня делился впечатлениями, обменивался аудиозаписями, ходил в бассейн, а иногда в кино. Дома же, пока мать ещё не болела, Леонид был посвящен себе и книгам. В этом удивительном волшебном мире он преображался. Он сражался на баррикадах с Гаврошом, искал клад с Джимом на острове Сокровищ, подолгу разжигал огонь с Робинзоном Крузо и разил шпагой кардинальских прихвостней вместе с Д, Артаньяном. Лёня любил читать, потому что только тогда он становился другим и здесь, надо сказать, он не мирился с подлостью как в жизни. Книжный герой закипал жаждой мести и справедливости и он, Лёнька закипал. Герой был готов бить, колоть и побеждать. И Лёнька был готов, до боли в костяшках…. Скорей всего, он отожествлял себя с героями книг, полностью входил в их шкуру, их разум. Нередко он мучил себя вопросом, как перенести книжную отвагу в своё жизненное пространство. Да, он был незлобливый, был мягкий по своей натуре и не мог ударить кого-либо в лицо, хотя и вспыхивал от ярости, когда били его. Самое большое, что он мог – это оттолкнуть драчуна, но это только раззадоривало последнего. Лёня искал выход из этой жизненной дилеммы, отчаянно искал, но не видел двери. Он чувствовал в себе лишь далёкий потенциал, где-то глубоко, под пластами своего мягкого характера. Книги те, что он читал, переносили его под эти пласты, но не могли их разорвать. Никак. Сказывалось его табу на драки и клеймо труса, которое он сам себе проставил в ту памятную ночь. Странно, спрашивал он себя, отец был лётчиком, разведчиком Арктики. Трусов туда не берут. Если папа не был трусом, откуда эта пакость в его крови? Мама – женщина, не в счёт. Да и гены идут к сыну по отцу. Тогда как? А может быть, храбрость надо расшевелить, разбудить? Но если храбрость есть, то она есть без всяких стимулов. А если нет, так откуда ей взяться? Так думал Лёня уже в одиннадцать лет и призывал своё мужество всякий раз, выходя в школьные коридоры. Он был уже не тот конечно, что у карусели, но и не тот, что в книгах. Увы, не тот. Проклятие карусельной истории тянулось за ним как шлейф.
Помог случай. В канун окончания пятого класса он выходил из школьной гардеробной, когда его привлёк шум, доносящийся из дальнего угла. Старшеклассники чего-то там пинали, заводя друг друга криками. Правильней сказать, там был один старшеклассник, а остальные – параллельного класса и плюс, затесавшийся из их класса Круглов. Между ними бегала девчонка, тоже с параллельного, и расталкивала парней. Те ржали как кони и опять пинали…. Предмет, как, оказалось, был сумкой и, судя по тому, как она глухо и тяжело елозила по полу, в ней находились учебники или ещё девчачьи штучки. Лёня догадался, что футболят сумку той, которой это не нравится. В первый момент возникло желание уйти. Без колебаний он понёсся на выход, тело само это совершало, а мысли торопили оказаться там, где всего этого ужаса нет. Внезапно что-то дёрнуло его, невидимой нитью придержало. На секунду его ноги залипли, а потом он и вовсе остановился. В голове происходила борьба. Не было за и против. Был просто пат как в шахматах, всего в долях секунды, а потом…. Словно кто-то приподнял пласт, и оттуда вышло настоящее. Не думая, Леонид проскочил в гардеробную и бомбочкой влетел в круг беснующихся подростков. От неожиданности те отступили, попятились, наступая друг другу на ноги. Взъерошенный и напыженный Леонид схватил пыльную сумку, затем зло прожег взглядом испуганную девчонку, дёрнул её за руку и потащил вон, на выход.
– Э, мля! Я не понял! – Голос был не иначе того старшеклассника. В каком же он классе? В шестом? В седьмом? Лёня отпустил руку девицы, наспех ей сунул в руки сумку, подчёркнуто медленно подтолкнул её, иди, мол, иди… А сам, с гулким, как молот, сердцем, повернулся к компании. Как на эшафот.
– Ты чё, олень, припух?!
Старший выделялся из группы и росточком и откровенно злым лицом. Голос его ломался и он, очевидно, использовал новый тембральный диапазон как средство угрозы.
– Тебе кто позволил так к пацанам влетать?! Ты, веник драный!
Шло предварительное оскорбление перед побоями. Накручивание и нахлобучивание петушиного гребня. Лёня, который стоял как парализованный, хотел ответить достойно, но в то же время приветливо, чтобы сбить агрессию, разрядить обстановку. Но мешало волнение и ком в горле. Поэтому он жалко выдавил:
– А чё вы так… с ней…
– Чего? Я не понял, ты чё хамишь что ли? – Неуверенный тон оппонента вдохновил переростка. – Иди сюда, чудо!
– Это Вестрик с нашего класса! – Радостно сообщил Круглов. – Отстой по жизни!
– Иди сюда, Хестрик! – Сказал длинный и сам подался к нему.
Левой рукой он цепко ухватил Лёню за шею, а правой изготовил кулак, показывая намерение. Лёня инстинктивно подался назад, но голова, попавшая в прихват, не позволяла ретироваться. Тогда он ухватил обеими руками тот самый кулак, чтобы блокировать его движение к лицу.
– О, ё! Ни фига себе! – Удивленно вытаращил глаза старшеклассник и все засмеялись.
Кулак, естественно, увяз, но вот колено длинного жердя неожиданно угодило под рёбра. Лёнька охнул, но руку противника не отпустил. Второй удар колена пришёлся под «солнышко». Леонид поперхнулся и только тогда отпустил свой «клинч». Шею рванули, и он хлюпнулся на пол, оставив все попытки защищаться. Живот страшно сдавило и не хватало сил для вдоха.
– Я тя, чепушок, ща разрисую! Чтоб не борзел больше! – Орали над ним. Но Леониду было уже всё равно, как получать и сколько. Удивительно странно: на душе было хорошо, хотя хорошим его положение не назовёшь.
– А может, лежачего не будешь трогать? – Предложили сверху. Лёня не видел кто, но голос был новый. Сильный голос. Дых более-менее выровнялся, и Леонид из скрюченного эмбриона принял сидячее положение.
Рядом с жердём стоял парнишка Лёнькиных лет, пожалуй, да. Только плотный какой-то и собранный как пружина. Длинный превосходил его ростом, но рядом с плотным в зачёт это не шло. От парнишки исходила уверенность, чего как раз не хватало Лёньке всегда.
– Ты чё, лезешь?! Ты кто такой?! – Заорал жердь на него. Вкусив легкой победы, его несло, и он не почувствовал разницы в противоборстве. – Вы чё, все салаги думаете?! Ты в каком классе? А он в каком? Вы чё, совсем страх потеряли?! Да ты ж, барсук, ща рядом ляжешь! Я тя ща…
Последняя фраза смазалась хлёстким ударом. Лёня не увидел, зато рассмотрел изумлённое лицо длинного. Его перекосило то ли от удара, то ли от удивления. От зуботычины он отпрянул на три шага назад и сейчас рассматривал соперника. Было заметно, что он трусит, но даже для жердя было очевидно, что у него крохотные секунды на реабилитацию. Авторитет ей-ей готов был лопнуть. Зарычав, он кинулся, размашистым движением культи пытаясь зацепить голову плотного. Парнишка с легкостью поднырнул, пропуская шлагбаум и четко размеренным ударом обозначил точку на подбородке противника. Гулко отозвалась кость, и длинного кинуло вперёд об пол. Ещё миг назад он хорохорился, а теперь лежал на животе и как будто прислушивался к половицам. Парнишка деловито подошёл к поверженному и приподнял того за подмышки.
– Ну-ка, помогите! – Кинул он притихшей свите развенчанного короля. На помощь бросились безоговорочно, оттащили длинного к стене, приспособили спиной полулежащим. Глаза того были закрыты.
– Нокаут. – Констатировал плотный. – Ничего страшного. Через минутку очухается.
Он обратился глазами ко всем сразу.
– Чолдарев! Шанин! Слайчик! Ну, надо же! Я вам что говорил? Не общаться с этим бесом. Вы тоже огрести хотите?
Не получив ответа, он приказал:
– Марш в класс! Потом поговорим…
Заметив Круглова, спросил:
– А ты кто? С параллельного? Давай, скачи тоже… Ещё раз увижу с ним, обоих отоварю!
Когда они остались одни, парнишка протянул руку Лёне.
– Степан. Для друзей просто Стёпа.
– Лёнька. Леонид. Здорово ты его…
– Ерунда! Я на бокс хожу. Мне стыдно проигрывать таким.
Он кивнул на пришедшего в себя старшеклассника. Тот крутил головой и соображал, где он и что с ним такое.
– Видал? Короткая амнезия. – Стёпа усмехнулся. Так бывает, но потом придёт в норму и вспомнит.
– Не боишься, что своих с класса позовёт? – Они вышли из гардеробной.
– Этот не позовёт. – Мотнул головой Стёпа. – Он отстойный из всех. Потому и собирает кодлу из мелких, чтобы там хоть выделяться. А если б и позвал, пускай… Не стремаюсь как-то, знаешь…
Он перевёл разговор на Лёню.
– У тебя-то с ним чё? Не поделили вешалку в раздевалке?
– Они сумку у девчонки отняли и пасовали друг другу как мячиком.
– А-а! Постой-постой, дай догадаюсь… Это у Людки Каршинковой, по ходу. Нашенская она, угу… Вреднючая. По ходу сама нарвалась. Но ты всё равно, молодец! Девочек надо защищать.
Они приостановились, и Степан взглянул ему в глаза.
– Жила у тебя есть, раз на крупного прыгнул. Только боец ты никуда, ни техники, ни теории… Ладно! Будет время, я тебя понатаскаю. Покажу кое-что. А вообще, знаешь, Лёнчик, меня ведь скоро к вам переводят. В ваш Б.
– Почему так?
Стёпа пожал плечами.
– Не тяну, по ходу. А может, другая причина, не знаю… Так что ещё меня увидишь.
Так в 95-ом произошло знакомство Лёни со Стёпой, которое, по сути, стало поворотным в жизни Вестрикова. Степана Корольчука действительно перевели в их класс, и очень скоро он подвинул всех лидеров в коллективе. Лёне он не стал явным другом «не разлей вода», но задевать его больше не осмеливались. Уверенности у Вестрикова на аршин поприбавилось, тем более Корольчук, как и обещал, позанимался с ним теоретически, а после и практически. Удар Лёня ставил сначала на «лапах», потом на груше и каждый раз представлял лицо щербатого Толика. Не было давно уж ни обид, ни сожалений. То было прощание с проклятием.
