Виктор Добросоцкий
Театр Жизни
Глава 2
Города бывают разные,
Разные, как люди.
Города соединяют людей.
Города разъединяют людей.
Города закаляют людей.
Сохрани себя в этом городе!
Наступило 10 декабря 2019 года, и до новогодних праздников оставалось всего три недели. Весь репертуар в Кудымкарском театре был трансформирован в детские новогодние елки, которые проходили два раза в день. Актеры готовились работать на износ на новогодних праздниках как в театре, так и на корпоративах в качестве Дедов Морозов и Снегурочек. В театре сегодня разразился скандал из-за выходки Степана – срочного его отъезда в Москву. Все актеры как один отказывались подменить Степана в роли красноносого оленя Рудольфа по многим искусственно надуманным причинам. Кто-то обосновывал нежелание играть Рудольфа своим малым ростом, кто-то загрузкой в театре другими ролями, кто-то собственной физической немощью и неспособностью гарцевать оленем по сцене и тащить запряженным в тяжелые сани толстяков – Деда Мороза и Снегурочку. Так и говорили: «Сил нет. Физически немощен. Сани с места не сдвину. Умру на сцене. Зачем вы этих толстяков на сани усадили? Пусть сами сани с подарками толкают, хоть вес сбросят, тем более они из-за ожирения с саней полчаса слезать будут – дети подарков вовек не дождутся». Отговорок было много, а настоящая причина у всех была одна – не потерять новогодние заказы и сорвать вожделенный куш на корпоративах. Декабрь – это месяц, который весь год артиста театра кормит. Зная все эти отягощающие обстоятельства, Степан готовился к нелегкому разговору с руководством театра.
* * *
Директор театра, имея смешную фамилию Ребенок и грозное имя Георгий, по своей природе был добрым и интеллигентным человеком.
Когда он представлялся: «Я – Ребенок», и смотрел наивным детским взглядом на собеседника, многие, впервые его видящие люди впадали в ступор, не понимая, почему он называет себя ребенком. Видя смущение незнакомца, директор улыбался наивной детской улыбкой и пояснял: «Георгий Ребенок». Были случаи, когда и это уточнение не помогало и тогда начинала разворачиваться забавная импровизированная реприза.
– Чей ребенок Георгий? – удивлялся незнакомец.
– Я сам и есть Ребенок, – пояснял с удовольствием, забавляясь, директор театра.
– Какой же вы ребенок? Вы меня разыгрываете! Вы взрослый человек. По сравнению с вами я ребенок.
Спорящий был абсолютно прав в своих сомнениях. Назвать Георгия ребенком было невозможно. Ему было 45 лет, и двадцать из них он отслужил в театре – сначала актером и вот уже три года совмещал творческую и административную деятельность. Волосы Георгия покинули его большую неровную голову, недожив до тридцати лет. Маленькие зеленые глаза, большой рот с пухлыми губами и нос картошкой придавали его внешности крестьянский колорит и детскую наивность. Двухметровый исполинский рост и крупная телесная фактура делали его образ даже слегка сказочно демоническим.
В театре его недолюбливали из-за жены Полины – молодой двадцатипятилетней красавицы, которая по понятным причинам сразу после замужества сделала стремительный рывок от невидимых ролей «шаги за сценой» на главные и стала в одночасье, как Золушка, ведущей актрисой театра. «Ночная кукушка лучше дневной», – судачили недоброжелатели. Все актеры в театрах всегда скрытые и явные конкуренты, и самая острая болезненная сфера, порождающая конфликты, – это распределение ролей на премьеры. Вольтер на эту тему как-то сгоряча изрек: «Зависть – это яд для сердца», но противоядия в актерской среде до сегодняшнего дня так и не нашли.
Степан сразу после разговора с Евдокимом, не глядя в репертуар театра, написал заявление на внеочередной отпуск без содержания на месяц и тем самым грозил оставить детей, Деда Мороза и Снегурочку без верного Рудольфа. Возникала комичная ситуация, когда сани с подарками для детей придется тащить в упряжке самому Деду Морозу, который, имея болезненную одышку из-за прогрессирующего ожирения, на это категорически не был согласен. Но Степану в данный момент было глубоко наплевать на театр, на разжиревших Деда Мороза и Снегурочку и в конечном счете и на кудымкарских детей – впереди маячила слава московского актера, за которую он готов был принести любые жертвы. Недаром говорят, что карьеристские комплексы не только тюрьма для души, но и колыбель для произрастания зла. Об этом Степан думать сейчас не собирался. Он шел к своей жизненной цели напролом.
* * *
Войдя в маленький директорский кабинет, Степан увидел, как, сидя в потертом кожаном кресле, Ребенок, не обращая внимания на него, внимательно читает какую-то важную бумагу. Присмотревшись повнимательнее, Степан узнал в ней, по неаккуратно вырванному тетрадному листу, свое заявление на отпуск.
– Как же так все бросить и уехать в высокий сезон отдыхать, когда детишки ждут Деда Мороза, Снегурочку, Рудольфа, подарков. Украсть у детей счастье! Вот как это называется. Это, не побоюсь сказать, актерское преступление! – не поздоровавшись и не сдерживая своего возмущения, на повышенных тонах произнес директор, презрительно глядя в сторону окна.
– Георгий Николаевич… – начал мягким, спокойным голосом Степан, но его перебил возмущенный крик шефа.
– Сколько можно повторять: не третируйте меня моим отчеством! Называйте меня по-товарищески, Георгий. Во-первых, я действующий актер, во-вторых, я не старик – мы с вами одного поколения, и, в-третьих, – вы плохо воспитаны, если не знаете, что человека нужно называть так, как он вам представился при знакомстве. С чего вдруг я стал через три года Николаевичем? У меня молодая жена и негоже меня старить перед ней. Это не порядочно! Не по-мужски! – на одном дыхании произнес Ребенок.
– Георгий, простите. Я не хотел вас обидеть. У моего Рудольфа нет слов в этом спектакле. Я просто тащу сани с двумя толстяками…
– Что вы мне тычете этими толстяками? Сядьте хоть на день на мое директорское место. Мне зарплату нужно всем вам артистам платить аккуратно и в срок, вне зависимости – толстяк ты или герой-любовник. А где я наберу театральную нагрузку нашим толстякам кроме детских новогодних представлений? Премьера «Три толстяка» осенью с треском провалилась, сам знаешь, какой позор был. А сейчас толстяки так разжирели, что уже в свой осенний реквизит толстяков влезть не могут. Скажи спасибо, что я третьего – самого главного толстяка для компании тебе в сани не усадил. Их бы тогда дюжина оленей с места не сдвинула…
– Пусть главный толстяк Рудольфа играет. Быстро похудеет за праздники, – пошутил Степан, чтобы понизить градус полемики. – В конце концов любого грузчика с рынка можно взять по договору возить сани с толстяками. Любой за бутылку согласится, – уже серьезно предложил наш герой.
– Это что за преступная позиция по отношению к театральному мастерству! Актер должен донести характер своего героя будь то олень, червячок или волшебный камень. В этом загадка настоящего искусства – играть без слов. Со словами любой актёришка сыграет, а без слов – только великий актер.
– Поймите же вы и меня! – прервал демагогию Ребенка Степан. – Мне нужно лететь в Москву. У меня появился шанс исполнить мою мечту – служить в московском театре, – убедительно начал Степан свой заранее подготовленный спич, но снова был беспардонно остановлен визгливым воплем директора:
– Шанс! Шанс! Шанс есть везде, кроме счастья в Иваново, если ты гей. Москва, Москва…У меня в театре ты получишь заслуженного артиста России в сто раз быстрее, чем в любом московском театре. Я тебе, Степан, помогу. Ты молод, талантлив. Я тебя собирался вводить в пять новых пьес в следующем году. Ты знаешь коми-пермяцкий язык, а это значит, все дороги тебе открыты в национальные театры стран финно-угорской языковой группы. Что еще надо артисту? Шанс не бывает единственным в жизни. Это юношеские страхи. Так что забирай свое заявление и за работу. Дед Мороз и Снегурочка верят в тебя. Загадывай желание, и оно непременно сбудется. Никуда твои шансы от тебя не денутся, – завершил Георгий длинную тираду, выдохнув тяжело из себя воздух, и протянул Степану его заявление. Наш герой не шелохнулся и всем своим видом демонстрировал свою решимость.
– Самолет у меня завтра утром. Я не собирался с вами обсуждать свой отъезд в Москву. Это вопрос решенный. Я хотел подписать заявление на отпуск или если вы возражаете, то на увольнение. Я его тоже на всякий случай подготовил, – Степан протянул второе заявление директору.
– С теми людьми, кто не ценит добра, кто проявляет такую вопиющую неблагодарность, как вы, Степан, я прощаюсь навсегда, но вам как молодому человеку я великодушно даю, как вы выразились, шанс, – Георгий молча подписал заявление на отпуск и снова с оттенком актерского эпатажа громко и тяжело вздохнул и посмотрел в окно, как будто он был сейчас на сцене в переполненном зрителями зале и ждал финальных аплодисментов.
* * *
Москва встречала Степана декабрьским умеренным бодрящим морозом, снегом, сереющим от грязи на обочинах дорог, и неповторимым запахом праздника – наступающего Нового года. Этот запах помнит любой русский с детства. Но у каждого человека он неповторимо свой – запах апельсинов, мандаринов, глинтвейна, елки, оливье, шампанского, гари от бенгальских огней и сгоревших петард… Иногда все эти запахи невероятным образом смешиваются друг с другом, вылетая на свободу из сумок москвичей, из продуктовых магазинов, ресторанов, из окон домов, превращаясь в неповторимый радостный аромат предпраздничной суеты, сливаясь с гомоном возбужденных торговцев, охваченных радостью и предвкушением долгожданных барышей с наивных горожан, ставших детьми на время ожидания Нового года. Как это ни странно, зимняя предновогодняя суета не утомляет москвичей, а, напротив, вызывает в них невероятную потребность в душевном тепле и надежду на волшебные изменения жизни к лучшему.
«Этот Новый год перевернет мою жизнь. Я в этом уверен», – подумал Степан и сам себе улыбнулся. Ему показалось, что с первой минуты, как он ступил на столичную землю, вера в счастливое будущее в этой пока ещё чужой, но радостной предпраздничной Москве стала согревать его изнутри невидимыми лучами наивной надежды.
Прервал его мысли громкий окрик молодого человека из толпы встречающих:
– Степушка! Что ж ты не сообщил номер рейса из Перми? Мне пришлось администрацию аэропорта напрягать, чтобы узнать твой рейс. Я же тебя решил встретить по-московски, гостеприимно. Девушка может уехать из деревни, а деревня из девушки никогда. Периферия ты, Степушка, периферия. Да и я периферия! Одни комплексы и никакой доброжелательности и ответственности друг перед другом, – весело, хотя и немного театрально произнес Евдоким Привалов и обнял Степана. Степан сразу узнал своего знакомого по фотографии с институтской Доски почета и немного растерялся от такого натиска дружелюбия от незнакомого человека.
«Как он меня узнал? – удивился про себя Степан. – Ах да! Соцсети, болван!» – догадался через секунду наш герой. Он не хотел, чтобы его встречали в аэропорту. Степан жаждал сохранить полную свободу, наполненную достоинством и независимостью, и только по заселении в гостиницу собирался звонить Евдокиму, чтобы договориться о встрече. Ан нет, тот исхитрился-таки встретить в аэропорту и продемонстрировать свое столичное превосходство над периферией.
– Я в Фейсбуке твои свежие фотки посмотрел. Соцсети это великое дело, брат. Это Москва и здесь можно заблудиться в водовороте пороков и страстей и, самое главное, легко себя потерять, – прочитав мысли Степана, все также весело с легким налетом пафоса и философии поучительно произнес Евдоким, – ну и, напротив, можно найти себя и стать великим. Ты же мечтаешь в глубине души стать великим? – зачем-то подняв указательный палец правой руки в небо, таинственно прошептал Привалов и громко рассмеялся.
– Я бы сам добрался до гостиницы. Зачем беспокоиться? – сухо и слегка раздраженно, набычившись, произнес Степан.
В нем начинало возникать знакомое неуправляемое протестное чувство – то ли от московского рая, то ли от внешнего облика Евдокима – лоска ухоженного лица, модной прически, фиксированной дорогим гелем, сдобренной запахами изысканного английского парфюма. Даже элегантное черное модное пальто с золотыми пуговицами и яркий желтый кашемировый шарф тоже почему-то бесили нашего героя, а блестящие на морозном солнце черные пижонские ботинки с острым кожаным носом из комбинированной натуральной крокодильей кожи фирмы «Балдинини» смотрелись унизительным для него шиком. Многие проходящие мимо Евдокима девушки, напротив, с интересом ловили солнечные зайчики успеха блистательного красавца, оборачивались и кокетливо пытались поймать его взгляд.
Степан изо всех сил пытался не подавать вида и скрыть свои эмоции, но в душе был уязвлен и унижен неподражаемым сиянием своего столичного знакомого. Он видел себя рядом с Евдокимом периферийным гадким утенком в своей затрапезной спортивной американской черной куртке с капюшоном и в изрядно подизносившихся зимних кроссовках. Степан чувствовал, как унизительно сливается с общим серым потоком спешащих пассажиров.
Справедливости ради Степан не без труда для себя признал, что Евдоким объективно достоин иметь актерское амплуа героя-любовника в московском театре. Черты лица Евдокима были почти правильные. Большие карие глаза доминировали на его лице и очаровывали кокетливой смеющейся игрой. Губы и уши выглядели очень аккуратно и не отвлекали внимания от глаз. Открытая голливудская улыбка завораживала с первого взгляда, ослепляя девичьи сердца белыми, ровными зубами. Разве что нос смотрелся слегка великоватым на его холеном лице, хотя небольшая горбинка на нем придавала облику Евдокима особую харизматичность с привкусом генетического аристократизма.
«Приеду в гостиницу – сразу почищу зубы и сделаю отбеливание в ближайшей стоматологии», – подумал про себя Степан.
– Нам с тобой, мой друг Степан, следует хорошо подготовиться к смотринам в театре. Репетировать и действовать наверняка. Режиссёр настроен увидеть по моей рекомендации новую театральную звезду Москвы. Поэтому времени у нас мало и никакой гостиницы тебе не нужно. Остановишься на время у меня. Здесь стоимость гостиниц, брат, знаешь какая? Твоей кудымкарской зарплаты хватит на две ночевки.
Евдоким элегантно открыл перед гостем дверцу почти нового белоснежного «аудиа» восьмой модели и, усадив Степана на переднее кресло рядом с водителем, бесшумно захлопнул ее. Затем плавной летящей походкой он допарил до водительской двери, приземлился игриво за руль, надел элегантные солнцезащитные очки Ray-ban в квадратной черепаховой оправе, включил романтическую музыку Берлиоза и, ловко пристегнув ремни, завел бесшумный двигатель.
Степан завороженно наблюдал за Евдокимом и, когда услышал с заднего сиденья мелодичный женский голос, от неожиданности вздрогнул.
– Меня зовут Лена! С приездом, Степан, в Москву – город грез и одиноких людей! Этот город, простите за банальность, слезам не верит, – пропела девушка
– Ой, Ленка! Права! Москва никому и ничему не верит. Заповедный гангстерский городок наша Москва. Здесь без жизненной организации не выживешь. Железный занавес после распада Советского Союза не исчез. Он передвинулся и разделил Москву и остальную Россию.
– Как сказал Кутузов: «Чтобы спасти Россию, нужно сжечь Москву», – робко пошутил Степан.
– Самосожжение пока откладывается. Извини, Лен, забыл вас представить второпях: это наш гость, будущая звезда московской сцены, Степан Черепанов – ученик моего кумира Карпа Ивановича Прибухайло. Прошу нежно платонически любить и не жаловаться на отсутствие взаимности. А это, Степан, хочу рекомендовать: Лена – самая талантливая и недоступная красавица в мире. Она моя коллега по театру и девушка, которую я искал всю свою жизнь. Любимая, ты что-то замерзла. Я растеряша, на автомате двигатель заглушил. Только сейчас сообразил. Сейчас сделаю печку потеплее. Прости меня, малыш.
Степан от растерянности кивнул головой в знак знакомства и обернулся, чтобы посмотреть на первую красавицу Москвы. Девушка не выглядела малышом. Ей на вид было около 22 лет. Рост и фигуру сложно было оценить, но было очевидно, что она была явно немаленького роста и обладала действительно изумительно красивым лицом, напоминающим топовых красоток киноиндустрии. Степан был сражен красотой новой знакомой. Он с юности обожествлял красивых женщин, не понимая по неопытности, что рай для глаз оканчивается всегда у мужчины чистилищем для кармана. Большие голубые, небесного цвета глаза с небольшими зелеными крапинками в радужках источали внутреннюю гармонию и доброту. В них не было холода, но была загадка, которую хотелось разгадать. Какая-то недосказанность чувствовалось в ее взгляде и в самом слегка настороженном поведении. Невидимый крепкий замок защищал от прохожих двери в ее истинный мир. От этой девушки на Степана повеяло одновременно и энергией женского любопытства, и облеченным в бессознательное сексуальным влечением.
Степан пытался понять отношения его новых знакомых, но так и не смог разгадать эту незамысловатую загадку. Впрочем, Евдоким и Лена всю дорогу казались раскованными и весело обсуждали понятные только им театральные сплетни и интриги. Приятный низкий с легкой хрипотцой голос Лены возбуждал интерес Степана к этой девушке. Иногда их взгляды неожиданно встречались, и Степан читал в них приглашение к флирту. Может быть, это только казалось ему, ведь в период любовной эйфории воображение часто выдает желаемое за действительное. Степан непонятно почему представил Лену в объятиях Привалова, и внезапное чувство зависти охватило нашего героя. «Ну почему одним все – и московский театр, и красивые девушки, а другим Кудымкар и роль Рудольфа с красным носом, катающего по сцене двух бездарных толстяков».
– Зависть, Степан, это ржавчина души. Она съедает самые благородные человеческие порывы, – взглянув неожиданно на нашего героя, произнес прозорливо Евдоким.
Степан густо покраснел.
– А это правда, что вы, Степан, финский язык выучили, чтобы на национальном языке в театре играть? – переменила тему Лена и кокетливо улыбнулась ему. Степан очередной раз обернулся, чтобы посмотреть на девушку, и ему показалось, что он влетел в голубое облако ее глаз и растворился в обволакивающей неге ее обаяния и красоты. Говорят, что мужчина смотрит в глаза только после того, как изучил все остальные прелести женского тела, но встреча Степана и Лены стала исключением из правил. Степан смотрел в глаза Лены, наполненные запахами голубого моря, и чувствовал, что его наивный фрегат терпит первое в жизни крушение, столкнувшись с внезапной скалой любви, невидимой привычному навигационному оборудованию.
– Да, выучил коми-пермяцкий язык, можно сказать, финский. Это одна группа финно-угорских языков. Язык – это тысячелетнее творчество любой нации, и, изучив его, ты познаешь мир народа, – взволнованным голосом пояснил наш герой.
– Потрясающе. Да, Лена? Язык – творчество нации! – воскликнул Евдоким. – За неделю выучил в совершенстве язык…
– За месяц, – смущенно произнес Степан.
– И много вы языков знаете? – спросила Лена.
– На пяти смогу говорить более или менее свободно, а так по моей методике за три месяца любой язык могу взять, – хвастанул Степан.
– А вы меня обучите вашей методике? Английский надо подтянуть. Театр на гастроли в Лондон собирается, а я вроде все понимаю, но говорить стесняюсь. Боюсь выглядеть смешной, если зазубрю роль и скажу со сцены какую-то глупость, – улыбнулась девушка.
– Методика простая, – возбужденно начал наш герой, оказавшись в любимой теме. – Наш мозг мудрый. Он учит только то, что необходимо для выживания. Я ставлю мозг в состояние стресса, подавая ему искусственно пять раз в день встречу с незнакомым языком. Например, утром полчаса слушаю изучаемый иностранный язык по радио, через два часа слушаю аналогично песни, потом через три часа речи политиков и так далее. Через месяц мозг понимает, что этот иностранный язык становится частью моей жизни и из чувства самосохранения перед его экспансией в мое повседневное существование включает программу принятия языка, направленную на ускоренный выход из создавшегося кризиса. Далее мозг самостоятельно, без усилия моей воли берет язык в обойму необходимых важных знаний, и процесс изучения фантастически ускоряется. Моим напарником по изучению языка становится мой побежденный мозг. А мозг, как вы знаете, – это главный управляющий судьбой человека.
– Ты, Степан, большая, видать, умница, коль афоризмами сыплешь, как Аристотель. Гениально излагаешь про языки, но не для меня, как обыкновенного баловня судьбы. Мой мозг не дает уже много лет сигнал к готовности учить языки и не собирается, похоже, это делать и впредь, – весело поддержал разговор Евдоким и притормозил, мягко остановив машину у двенадцатиэтажного дома на Мосфильмовской улице напротив знаменитой одноименной киностудии.
– Вот мы и дома. Хоть дом съемный, но уже наш родной с Ленкой. Из плохого только дурацкая ванная вместо второго душа… да что тут говорить, сам все увидишь.
Евдоким и Лена быстро вышли из машины и пошли к современному застекленному в стиле хайтек подъезду со сверкающими серебристым переливом железными перилами.
Степан с небольшим, но как он считал модным рюкзаком, набитым необходимыми вещами, неуверенно проследовал за хозяевами, оценивая пропущенные детали знакомства с Леной – красоту ее фигуры. Девушка демонстративно не без кокетливого умысла презентовала свои прелести миру с помощью модного короткого бежевого зимнего пальто, облегающего привлекательную округлую выпуклую попу и произрастающие из нее стройные без модельной худобы ножки.
Евдоким неожиданно перехватил взгляд Степана, направленный на Ленины приятности, и молниеносно изрек:
– Мужчина, Степан, любуется женскими ножками и падает к ним, а женщины ценят в мужчине мозги и выносят их после замужества.
Наш герой густо покраснел.
– Да не смущайся ты так. Это естественный интерес – на одном декольте далеко не уедешь… – смеясь произнес Евдоким.
– Вы обсуждаете тему, как будто меня здесь нет, – с кокетливым упреком произнесла Лена.
– Лена, дай насладиться твоей статью. Ведь жизнь становится короче и короче, а ножки у девушек становятся длиннее и длиннее. Это, брат, мужская судьба и данность. Что здесь смущаться. Гордись, Ленка, нашими мужскими взглядами, пока молода и сексуальна.
* * *
Через минуту выйдя из лифта на втором этаже, Евдоким открыл большим английским ключом массивную дверь орехового цвета, и они очутились в милой современной съёмной квартире, похожей отделкой и чертами минимализма на трехзвездочный стандартный европейский отель со скучными блеклыми бежевыми цветами стен, портьер и серой мебели.
– Вот так мы и живем, Степан, – проговорил с театральной легкой грустью Евдоким. – В мире есть два типа квартир. Первый, который нам не нравится, но мы там живем, и второй тип, который нам нравится, но он нам не по карману. Комнаты две – гостиная, совмещенная с кухней, и спальня, два санузла. Туалет прямо по курсу. Кстати, самое важное место для женщин.
– Почему для женщин? – удивился Степан.
– Потому что в очереди в театральный туалет женщины проводят половину своей жизни. Так, вижу московский театральный прикол не зашел в голову провинциального актера. Видимо, у вас в театрах или женщин меньше, или туалеты больше. Тему закрыли. Так что милости просим – в тесноте, да не в обиде. Ты на правах гостя занимаешь спальню, а мы с Ленкой в гостиной на диване свое ложе разобьём, – скомандовал хозяин квартиры.
– Не удобно как-то вас стеснять, – для приличия сопротивлялся Степан.
– А со мной кто-то хочет посоветоваться, да и с какого таракана я должна с тобой спать? – возмутилась приятно для Степана Лена. – Предлагаю по-другому. Вы вдвоем по-современному, по-мальчишески спите в гостиной, а я одна в роскошной спальне. Вам о многом нужно поговорить, а мне еще роль нужно повторить в тишине перед сном. Завтра генеральный прогон.
– Как скажешь. Репетируй роль недотроги, – притворно-обиженным тоном произнес Евдоким. – Думал, появился у меня наконец прекрасный повод затащить тебя в постель, и тут ты вывернулась, стервочка моя. Ну уж эти коварные, обольстительные голубые глаза! Погодите! – добродушно рассмеялся Привалов.
* * *
Стол быстро накрыли на кухне, наметав на него курицу гриль, картошку фри, колбасу, сыр, соленья и салаты. Все это Евдоким, как скатерть-самобранку, извлек из пакета супермаркета «Перекресток». Пили виски и вино. Разговор в течение часа был о дороговизне жизни в Москве, о новых выставках и театральных премьерах. Затем Евдоким, изрядно повеселев от выпитого виски, таинственно произнес:
– Оставил вам, друзья, на десерт хорошую новость.
– Я оптимист. Люблю хорошие новости, – воскликнул захмелевший Степан.
– Не называй себя оптимистом, Степушка. Люди могут подумать, что ты не умеешь читать новости в интернете.
Степан поморщился, не понимая, смеяться или обижаться, реагируя на эти слова.
– Снова шутка не зашла в пытливый периферийный ум, – засмеялся Евдоким. – Видимо, в Кудымкаре газет давно не читают. Итак… – сделал паузу оратор, привлекая к себе внимание гостя и одновременно подливая виски в его стакан. – К делу, мой юный друг! Я договорился с нашим режиссером Иннокентием Поспеловым о твоей месячной стажировке в нашем театре, а затем будет творческий просмотр. Режиссер – человек творческий и ищет таланты. А дальше, мой друг Степан, с Божьей и моей помощью ты – актер московского театра. Мы будем тебе с Леной помогать, вместе репетировать, и дальше у тебя светлая дорога к звездам славы! Вот такая хорошая новость.
– Это невозможно! Целый месяц? – спросил пораженный Степан. – У меня отпуск закончится, и меня уволят из театра.
– Мы все продумали до мелочей, старина. Больничный тебе купим. Город Москва – это большой грех, здесь даже болезни продаются. Пройдешь смотрины, гордо уволишься с провинциальных театральных помостов, и начнется твоя большая столичная жизнь – премьеры, съемки в сериалах, слава, поклонницы.
– Вам бы только о поклонницах думать, – засмеялась Лена, отпивая из бокала маленький глоток холодного белого вина. – Все, простите меня, мальчики, вам поболтать хочется, а мне пора грызть гранит новой пьесы.
Степану не хотелось отпускать эту чудную девушку спать, но приличие подсказывало сдерживать свои желания. Будущая звезда, бравируя будущими успехами, налил себе полстакана виски и залпом осушил его за здоровье и успехи Лены. Затем наш герой совсем охмелевшим взглядом посмотрел с любовью на сидящего в кресле Евдокима.
– По рукам, Евдоким! Пацан сказал – пацан сделал, – высокопарно, желая выглядеть крутым, не к месту произнес счастливый Степан.
Евдоким, внимательно наблюдая за поведением гостя, последовал его примеру и выпил виски.
Приятели в порыве нежности пожали друг другу руки и обнялись в пьяной эйфории дружеского блаженства.
– Откровенно: я не собирался так долго задерживаться в Москве, – с видимым переживанием, краснея и плохо выговаривая слова, произнес Степан, – у меня, понимаешь ли, могут возникнуть некие финансовые затруднения…
– Дружба, дорогой мой друг Степан, как и любовь, – это высший смысл человеческой жизни. Дружба – это страсть, которая в отличие от любви не слабеет с годами. Я тебя выручу. Вот тебе на первый случай для личной свободы 20 тысяч рублей. Личная свобода, брат, – это блаженство ни в чем себя не ограничивать и никого не бояться, особенно себя. Но деньги любят дисциплину и учет. – Степан протянул руку к своему портфелю и извлек из него старый ежедневник и, аккуратно раскрыв его, достал из кармана ручку, – здесь в нашей секретной записной книжке для порядка распишись в получении аванса. Через две недели у нас будет театральный проект, где ты здорово заработаешь и легко отдашь.
Степан сначала хотел кокетливо отказаться от денег, но быстро передумал капризничать и сдался под напором доброты и простодушия своего нового друга. Он, не глядя в текст расписки, залихватски поставил свою подпись напротив своей фамилии и суммы. Его немного удивило, что красивым женским подчерком была подготовлена эта расписка заранее до их разговора о проблемах с деньгами, но потом пьяный мозг обнулил возникшие сомнения.
Евдоким перехватил удивлённый взгляд гостя и благодушно улыбнулся, наливая очередную порцию горячительного.
– Я многим одалживаю, братишка, деньги. Многие не отдают. Душа добрая. Поэтому и помогаю людям. Предвидел, что деньги тебе в Москве ой как понадобятся, и подготовил все, чтоб было в аккурате без ошибок по пьяни. Время, Степан, это невосполнимый ресурс человека, а время, потраченное впустую, убивает твою жизнь.
Евдоким достал из кармана четыре купюры по пять тысяч рублей и положил их на стол рядом с правой рукой гостя.
– Какой ты органайзер, Евдоким. Красивый, деловой, щедрый. Прям все красиво в тебе… Любой театральный проект с тобой вместе для меня радость, – произнес наш захмелевший герой, наливая от радости виски себе и новому другу и пряча деньги во внутренний карман пиджака. – Это счастье и честь для меня быть рядом с тобой, Евдоким Великий. Не зря так называли тебя наши педагоги. Не зря постоянно ставили нам в пример.
Евдоким, растроганный речью гостя, обнял Степана и затем аккуратно положил ежедневник на место, закрыв портфель на застежку. Наш герой был окончательно сломлен простотой и чувствительностью Евдокима, поэтому прекратил контролировать свои эмоции и мало понимал суть происходящего.
– У меня, Степушка, две недели подряд завал – днем репетиции, а вечером спектакли, а у Ленки всего одна утренняя репетиция завтра и все, так что она покажет тебе город и сделает из тебя столичного жителя. Экспресс-курс молодого москвича, можно сказать.
– Ленка у тебя класс, – произнес с трудом Степан, повалился без сил на диван и заснул мертвецким сном.
* * *
Две недели пролетели для Степана в каком-то эмоциональном запое новой столичной жизни. Красивая девушка, походы в театры, кино, рестораны, ночные клубы. Есть две радости в человеке – давать и брать, так вот это было счастье дарения радости прекрасному человеку Лене, которую он, возможно, уже по-настоящему любил. Были и пустяковые неудобства в праздной жизни – за это время пришлось трижды одалживать деньги у Евдокима, но это все было деликатно и по-братски, от всего сердца, что не вызывало никакого внутреннего напряжения или неудобств. Евдоким любил рассказывать один и тот же анекдот про долги, когда у выигравшего миллион в лотерею молодого человека спросили журналисты: «Как вы распорядитесь этим состоянием?» На что молодой человек не раздумывая ответил: «Отдам долги». «А остальные?» – не унимались репортеры. «А остальные подождут!» – отвечал невозмутимо везунчик.
