Виктор Елисеевич Дьяков
Однорукий
– В окоп… ваш зольдат ранил майн штык в рука… гангрена… госпиталь рука отрезал.
– А тот солдат… ну, что вас штыком, с ним что стало?
Этот вопрос немец понял сразу и виновато потупился. Ерохин сам не знал, зачем задал его, наверное, взяло любопытство, что скажет. Наиболее «дипломатично» в его положении ответить, де не знаю, бой был, я сознание потерял… Но однорукий не стал изворачиваться. После некоторых колебаний он тихо ответил:
– Ich schoss aus meinem Parabellum… drei mal… он умирать.
Немец замолчал его и без того бледное лицо стало покойницки серым, видимо он не сомневался, что этим признанием подписал себе смертный приговор. Ерохина же поразило то, что однорукий не соврал. Он сам сколько раз во главе взвода, а потом роты врывался в немецкие траншеи и сколько там он убил… он и сам сосчитать не мог. И этот немец поступал так же. Наверняка, не один советский солдат и офицер также вот пали от его руки. Ведь однорукий был точно таким же, как он сам. Он поднимал своих солдат в атаки. Что это такое Ерохин знал очень хорошо. Это надо сначала себя заставить встать первым под шквальным убийственным огнем, сделать так, чтобы за тобой встали бойцы, и бежать вперед, увлекая за собой роту. Да, вся боевая биография однорукого было почти зеркальным отражением его собственной. Даже случай с ранением во время атаки уже в окопе имел место с Юрием. Правда его ранили не штыком, в него стрелял немецкий солдат и точно так же он расстрелял его из своего ТТ. Только тогда пуля, пробив полушубок и потеряв в нем большую часть своей убойной силы, попала Ерохину в бок, вызвав лишь относительно легкое ранение. И в руку, только осколком мины он тоже был ранен, но ему повезло, до гангрены не дошло и руку спасли в медсанбате. «А если бы не повезло, не спасли? Тогда бы он сейчас тоже был без руки, как этот немец, как его брат… Тогда бы не стал он капитаном, а был бы тоже комиссован старшим лейтенантом»,– грустные «сослагательные» мысли вдруг полезли Юрию в голову. И еще одно сходство, как бы дополнило предыдущие. Он спросил сколько однорукому лет… Оказалось он двадцатого года рождения, ему тоже 25 лет… Но как же плохо он выглядит. Видимо и его жена, где-то его ровесница, а смотрится лет на десять старше. «Интересно, а как я выгляжу со стороны, неужто тоже лет на тридцать с гаком?»– вдруг пришла в голову Юрия мысль, которую он тут же поспешил отогнать.
Да они были врагами, но война кончилась, и сейчас перед Ерохиным сидел такой же как он рабочий войны, фронтовик. Он также как он не сумел, да похоже и не старался пристроиться в тылу. Он так же ловил своим телом пули, осколки, штыки. Немец в едином лице повторял не только невеселую судьбу Юрия, но и горькую его брата. И его сейчас также как брата, оставшегося без руки и здоровья, пытаются бить, обворовывать те, кто не воевал, кто сохранил здоровье и имеет обе руки…
Вообще-то Ерохин должен был препроводить немца в особый отдел до выяснения, где… Где с ним бы особо не стали разбираться и церемониться, а как офицера вражеской армии объявили бы военнопленным и отправили в лагерь, где бы он со своим здоровьем и одной рукой вряд ли бы выжил…
– Товарищ капитан, разрешите войти,– в дверях кабинета стоял шофер.– Там эта, его жена прибежала, плачет, лопочет что-то не понятное.
– Что…жена? Ах да… Вот что Миша, съездим-ка до его дома,– принял решение Ерохин.
– Обыск проводить будем?– с пониманием спросил шофер.
– Да нет… Ты вот что, мешок этот возьми, положи в машину. И еще один собери, у начпрода возьми тушенки, крупы, масла, скажи ему, я приказал.
После того как изумленный шофер пошел на продсклад, Ерохин коротко произнес:
– Kom.
Немец встал и с обреченным видом пошел за комендантом, перед которым почему-то так неосторожно разоткровенничал. Когда они вышли из комендатуры, из-за КПП их увидела жена однорукого, она что то кричала по-немецки. Ерохин вновь пригласил однорукого на заднее сиденье. Туда же хотели сесть и автоматчики, но Ерохин строго их остановил:
– Вы свободны, отправляйтесь в расположение!
Когда появился шофер с двумя мешками, Ерохин распорядился забросить их на заднее сиденье, так что теперь однорукий ехал под этой «охраной». Когда выехали за ворота комендатуры, жена однорукого побежала следом.
– Едь потише,– приказал Ерохин водителю.
Шофер уже начал понимать намерения своего командира и резко сбавил скорость, чтобы женщина не отстала и не потеряла из вида машину. Когда отъехали достаточно далеко от комендатуры, и вокруг вроде бы никого не наблюдалось, Ерохин скомандовал:
– Остановись.
Когда запыхавшаяся женщина подбежала, он кивком предложил ей сесть рядом с мужем. Лицо однорукого теперь выражало не только тревогу, но и недоумение. То ли русский офицер таким образом позволяет ему проститься с женой, то ли решил арестовать их обоих и препроводить в подразделение русской армии, соответствующее Гестапо. Но комендант, едва женщина уселась рядом с мужем и счастливо к нему прижалась, задал совсем сбивший с толку немца вопрос:
