Суровая зима мир саваном одела, Зачерствела земля, вода окоченела. «О дерево! Скажи, – воскликнул человек, – Ты хочешь в топливо идти мне на потребу?» – «Родившись из земли, в огне всхожу я к небу Сказало дерево, – руби, о дровосек, Руби меня и жги! – и дряхлый дед, и внуки У этого огня пусть согревают руки, Как божьей милостью их греется душа!» – «А хочешь, дерево, идти в мой плуг?» – «Согласно, Хочу идти в твой плуг, я буду не напрасно В нем землю бороздить. «Как жатва хороша!» – Потом воскликнешь ты. Свершив труды святые, Я ими вызову колосья золотые». – «А хочешь ли идти в строенье, стать бревном И в образе столба поддерживать мой дом?» – «Согласно и на то, – я этим обусловлю Твое спокойствие, держать я буду кровлю Приюта мирного твоих домашних лиц, Как прежде на себе держало гнезда птиц, И листьев шум моих, тебя склонявший к думам, Заменится твоих детей веселым шумом». – «А хочешь, дерево, быть мачтой корабля?» – «О, да, хочу, хочу, – скажу: прости, земля! И в море синее без страха, без боязни Сквозь бурю двинусь я». – «А хочешь в деле казни Служить, о дерево, – позорной плахой быть Иль виселицей?» – «Стой! Не смей меня рубить! Прочь руку! Прочь топор! Прочь, адские созданья! Прочь, люди, изверги! Нет, в деле истязанья Я не согласно быть подставкой палачу, – Я – дерево лесов – на корне жить хочу; Одевшись листьями, я – род живой беседки – Расту, даю плоды. Прочь! Ни единой ветки, Свирепый человек, с меня не обрывай! Живи, как хочешь, сам, – живи и убивай! Я не сообщник твой в убийствах, не посредник. Я мирный, добрый дуб. Мне ветер собеседник. Сын мрака! Тьма нужна стеклу твоих очей! А я – я солнца сын и друг его лучей. Закон природы мне начертан весь любовью, Тогда как твой закон нередко писан кровью. Оставь меня! Пируй! Коль празднеств, балов счет Неполон у тебя – прибавь к ним эшафот, – Им можешь ты всегда меж двух забав, двух шуток, Двух зрелищ, двух пиров – наполнить промежуток, – Веревки, цепи есть – и есть всегда собрат. Который, пополам с несчастьем, виноват В своем падении… А я меж листьев тенью Дать места не хочу кровавому виденью».
<1857>
Матери, лишившейся ребенка-сына
Ты, верно, ангелу земному своему Об ангелах небес наговорила слишком, – Что в небе так светло, твердила ты ему, Что там так хорошо, так весело мальчишкам;
Что небо – это храм, рассказывала ты, На золотых столбах, что это – род беседки В роскошнейшем саду, где звездочки – цветы, А солнце – яблочко, сорвавшееся с ветки;
Что сколько там, в раю, нельзя и описать, Игрушек, лакомства; хотим ли быть любимы? Для этого есть бог; хотим ли поиграть И порезвиться мы? На это – херувимы;
Что сладко с богом там сливаться всей душой И что встречает там с земли переселенца В домашней прелести близ девы пресвятой С улыбкой ясный лик предвечного младенца.
А не внушила ты былинке нежной той – Ребенку милому, что он, тобой любимый, Тобой взлелеянный, весь неотъемно твой, Что он в сей жизни – свет, тебе необходимый;
Что после, как к концу наклонится твой век, Нуждаться будешь ты в сокровище едином, Чтоб при тебе тогда был крепкий человек И этот человек тебе был нежным сыном.
Не говорила ты, что божья воля есть На то, чтоб вдаль и вдаль идти земной дорогой,
Что женщина сперва должна мужчину весть, А он потом ей был опорой и подмогой.
И что ж – однажды… Верх несчастья твоего! В тот лучезарный храм, в ту горнюю беседку Та птичка милая вспорхнула – оттого, Что для нее сама ты отворила клетку.
<1857>
К дочери
Живи, как я, мой друг, в тиши, глуши – и только. Блаженство на земле для нас не суждено. Что нужно? Счастье? – Нет! – Что ж? Торжество? – Нисколько! Смирение одно.
Будь кроткой, доброй будь! Как сводит полдень ясный В один небесный круг весь пыл своих лучей, Своди всю благодать души твоей прекрасной В лазурь твоих очей!
Нет торжествующих, счастливых нет на свете. Для жизни дан нам час, и то неполный час – Минута – миг один, и все мы точно дети: Игрушка тешит нас.
Для счастья нашего недостает так много, Недостает того и этого, всего, – Нам нужно многое… А как рассмотришь строго – Что нужно? – Ничего –
Иль малость сущая. Чего на сцене светской Все ищут? – Это звук, звук имени, – наряд, – Ряд блесток, галунов, – гремушка славы детской, – Улыбка, слово, взгляд.
Любви недостает – и скучно под короной! Воды недостает – и умирай в степи! Повсюду человек – пустой сосуд бездонный. Терпи, мой друг, терпи!
Взгляни на мудрецов, превознесенных нами! Взгляни на воевод, летавших через Понт, Которых яркими сияет именами Наш бледный горизонт!
Они, подобные истаявшим светилам, Рассыпав все лучи на жизненный свой путь, Шагнули в сумрак, в тень, пошли к гробам, к могилам – От блеска отдохнуть.
С зарею влажными от жалости глазами Глядят на бедный мир святые небеса И утро каждое кропят его слезами – Мы говорим: роса!
Бог вразумляет нас на дольнем нашем ходе, И что такое – мы, и что такое – он, Начертан в нас самих и в видимой природе Божественный закон.
Покорствуй, дочь моя: его веленья святы И должно каждому жить неизменно в нем. Дух ненависти – прочь! Иль всё любить должна ты, Иль плакать обо всем.
<1857>
Капля
Между скал струя бежала И холодною слезой Вся по капле ниспадала В море, полное грозой.
«Это что? Мне сестры – бури, Молний луч на мне горит, Слито с небом я в лазури, – Море гневно говорит. –
Крошка! Ты о чем хлопочешь? Мне ль – гиганту ты помочь, Мне ль воды прибавить хочешь? Труд напрасный! Плакса, прочь!»
«Да, бассейн твой, море, полон, – Струйка молвила, – но я Влить хочу в него… он солон… Каплю годного питья».
<1858>
По поводу стихов Горация (Отрывок)
Настанут времена: не будут птичку с ветки Хватать и обучать в объеме узкой клетки, И общество людей посмотрит не шутя Как на святой залог на каждое дитя, И будет так умно воспитывать ребенка, Чтоб выйти мог орел из слабого орленка, И дастся божий свет там каждому на часть, Где горечь знания преобразится в сласть. Всё, что оставили нам римляне и греки, К наследникам пойдет без варварской опеки И станет подвигов учебных пред концом Ученья роскошью, оправою, венцом, А не фундаментом. Не будет бедный школьник К стихам Виргилия прикован, как невольник, Иль маленький лошак, навьюченный сверх мер, Под плетью черствого схоластика-педанта, Который мальчику под ношей фолианта Кричит: «Ну! Ну! Тащи! Ведь этот вьюк – Гомер!» В селенье каждое там свет проникнет быстро, Где место темного в училище магистра Займется мыслящим вожатаем людей, Врачом невежества, апостолом идей. Не будут наконец и школьник и учитель Тот – вечный мученик, а тот – всегда мучитель, Легко освободясь от нашей дикой тьмы, Там будут спрашивать с улыбкой наши внуки О том, что делали и как учились мы, Как филин воробья вгонял в гнездо науки, Науки возблестят во всем величье там, Как царственный чертог, как лучезарный храм; Наставник явится на поприще высоком Благовещателем, святителем, пророком, Лиющим теплоту, и свет, и благодать В полуотверстую ребяческую душу, Из кубка вечности дающим ей вкушать Того, кто создал всё – и зыбь морей, и сушу; И утвердится всё: законы, долг, права, И станет всё ясней, и, более раскрыта, Природа сложит там понятные слова Из литер своего святого алфавита.
