Виктор Крайе
Желчь
“Даже если на самом деле ничего не меняется, все равно – нельзя позволять себе так думать. Позволишь себе так думать – и уже никогда не сдвинешься с места… Хотя бы поэтому я стараюсь считать себя совершенно другим человеком.”
Харуки Мураками, “Охота на овец”
I
А вы замечали, что душа человека, особенно если лик ее земной оболочки озарен тяжелой печатью склонности к менеджменту – непрерывно стремится ко всяким сокращениям?
Время – деньги, и экономия и того, и другого чаще всего аккумулируется в неудержимой тяге к выдумыванию сложных аббревиатур, которые (что неудивительно) обычно содержат всего три буквы и петабайты скрытого смысла. Трехбуквенность стала неотъемлемой частью культурного кода и по праву претендует на роль надежной основы для бесконечных макулатурных диссертаций.
За внешне лишенными смысла трезвучиями символов находят свое вечное пристанище те страждущие, что не смогли отпозиционировать себя во внешнем мире. В этом безопасном месте они всегда могут получить тарелку горячего супа, стакан безлактозного молока, хорошую зарплату и теплый плед. Там не взглянут с подозрением даже если кто-то из них пожелает отведать березовой коры, встанет на четвереньки и облает прохожего или отправится в кругосветное путешествие на банане.
Эти бесполезные наблюдения хаотично роились в голове Влада во время быстрой прогулки к метро от гостиницы, куда его забросила короткая командировка.
Приобретенное вместе с покупкой трехлетнего БМВ высокомерие, заставляло его часто задумываться о столь важном для любого идейного нищего понятии, как "статус". На этот раз он противопоставлял свое внутреннее эго и гостиничный номер, где он провел эту ночь.
Внутренне Влад осознавал, что неуловимая разница между “отелем” и “гостиницей”, получающая едва различимую телесность только на уровне его личных статусных ощущений, все же отлично знакома каждому человеку, воспитанному на сюжетах криминальных баллад девяностых.
Приличное снаружи здание на Суворовской площади, с фасадом в стиле сталинского классицизма, внутри, стыдясь, являло миру антологию излюбленных клише интерьерной роскоши середины девяностых на фоне отдельных бледных пятен постсоветского упадка.
В свои двадцать девять лет Влад едва ли успел всерьез ощутить дух пост-перестройки, хотя бы потому, что пресловутые девяностые закончились, когда ему едва исполнилось десять. В коридорах гостиницы он отчетливо ощущал тот же пыльный шарм старых бумаг, слышал скрип деревянных полов под протертым до дыр линолеумом и утомительный гул лифтов, который он помнил еще по НИИ, где когда-то работала его мама.
Проснувшись на доли секунды раньше будильника, он пару минут вяло бродил по довольно большому номеру, где каким-то чудом разместились не только двуспальная кровать, но даже диван, небольшой письменный стол и торшер. Былую роскошь комнаты подчеркивали целых два неприлично высоких окна с видом во двор. К несчастью, это мало спасало ситуацию: лоск соцреализма и легкий аромат одеколона “Саша” в этой обители были давно утрачены. Влад неприятно отметил, что его скромная должность позволяет работодателю ощутимо экономить на проживании в командировках.
Вот уже два года он работал программистом в консалтинговой компании. Жизненное кредо уважающего себя консультанта Влад усвоил еще на прошлом месте, когда ему подвернулся редкий случай спросить о цимесе этого ремесла у директора, Радослава Александровича Бербермана – крупного краснолицего мужчины лет пятидесяти пяти, в середине девяностых вернувшегося из длительной эмиграции обратно на Родину, с твердой целью вывести местный консалтинг на совершенно новый уровень. Забегая вперед можно сказать, что судьба распорядилась иначе, позволив Радославу вписать свое имя в историю в формате семи томов уголовного дела.
Злые языки завистников говорили, что свой первый миллиард он отметил буквально несколько лет назад. Вследствие тяжелого финансового положения, по городу Радослав Александрович перемещался только в составе кортежа из трех автомобилей “Рендж Ровер”. Откуда у столь почтенного человека взялась необъяснимая тяга к авторитетной атрибутике эпохи незрелого капитализма – история умалчивает.
Влад старался скрыть корыстные мотивы своего интереса и к формулировке вопроса подходил издалека. Он не очень любил работать, в силу многих причин, не на последнем месте среди которых было острое ощущение недооцененности на фоне высокой внутренней статусности.
В тот момент его волновала формулировка записи в трудовой книжке и будущие карьерные перспективы у другого работодателя. Будучи программистом по роду деятельности, по документам он являлся абстрактным консультантом, что в сознании Влада ставило его на одну ступень с коллегами из сетевых ритейлеров, которые всякий раз пытаются продать зазевавшимся посетителям телевизор или, на худой конец, чайник.
За свою карьеру Влад прочитал от корки до корки как минимум одну книгу по программированию и не без оснований считал себя обладателем налета экспертности, поэтому свое позиционирование на одной ступени с низшим сословием менеджеров по продажам трактовал, как оскорбление.
– Здесь все просто, внимай, – начал Радослав Александрович, машинально поправляя золотой “Лонжин” на запястье.
– Вот если назвать тебя программистом, а того хуже – инженером, и отправить к клиенту, то что получается? Получается что ты как бы становишься ему, во-первых, подчиненным, а во-вторых, тебе всегда могут предложить ответить за качество выполненной работы, а это несет риски для компании, – продолжал он.