Виктор Мауль
Пугачевщина. За волю и справедливость!
Казаки в ответ на посягательство на их традиции и обычаи не безмолвствовали. Сначала они боролись с местной казацкой властью, ставшей проводником царской политики. Из казацкой среды выделилось несколько лидеров, которые повели борьбу с атаманом и старшиной. Многие лидеры оппозиции сами принадлежали к старшине. Затем была направлена депутация в столицу. Там казаков с одной стороны стремились выловить и наказать, а с другой, – их прошения всё же доходили до императрицы и ее приближенных. Например, поддержку казакам оказывал Иван Орлов, брат Алексея и Григория.
На местах события шли обычным для тогдашней России порядком: власти наказывали зачинщиков и руководителей, в ответ казаки задерживали парламентеров от властей… Поскольку казаки имели оружие, а у властей не хватало сил и средств утихомирить казаков, сумятица продолжалась. В дело вступила, как водиться, божественная сила – нашлась чудотворная икона, испускавшая плач по поводу прошлых разборок казаков и власти: расстрелу казаков вооруженной командой…Беспорядки начала января 1772 г. кончились зверскими расправами казаков над частью старшины и некоторыми чиновниками, и воинскими начальниками, что не могло остаться без последствий…
Наказание батогами. С гравюры Тильяри по рисунку Пренса.
Гос. исторический музей
Как можно заметить, трактовка события, потрясшего Россию второй половины XVIII в. и оставившего неизгладимый отпечаток в сознании думающей части общества, то есть тех же дворян-помещиков, в основном, включая, естественно и А.С. Пушкина, можно трактовать в духе и стиле так называемой «истории повседневности», который у современных историков сводится к череде нелепых случайностей, недоразумений, непонимания действий властей, низами, невежества масс и т. п. и т. д. Но так трактовать историю Крестьянской войны начали еще в конце XIX в. Тот же Дубровин…Покровский и его ученики трактовали «Пугачевщину», как буржуазную революцию. Они были во многом правы, если исходить из ленинской трактовки революций в России 1905–1907 и 1917 гг. Действительно, это были буржуазные революции без буржуазии. А кто же занимал место буржуазии, замещал ее в качестве движущей силы? Крестьянство. Об этом, обобщая ленинские мысли и практику большевиков и споря с Троцким, писал Г.Е. Зиновьев. (см. его книгу 1926 года «Ленинизм»). У Сталина, вопреки расхожему мнению никаких теоретических взглядов на крестьянство не было. Были только практически-прагматические суждения и оргвыводы из них. Теоретически советские историки в крестьянском вопросе опирались напрямую на Маркса и Энгельса. В последние годы трудами Анфимова и Данилова акцент делался на пресловутые наброски письма В. Засулич, которые злодей Плеханов скрыл от партии и Ленин тоже, якобы не поминал всуе. Для нас, однако важнее работа Ф. Энгельса «Крестьянская война в Германии. В ней были сформулированы многие «классические» постулаты относительно крестьянства и перспектив его борьбы за свои права. Главными из этих постулатов были неспособность к самоорганизации и зависимость от более культурных городских слоев. Крестьянство оказывалось классом, отжившим свой век зависимым от других классов. Даже беглое знакомство с текстом Энгельса (фактология Циммермана, буржуазного немецкого историка), позволяет сделать вывод о том, сколь мало общего у немецких крестьян начала XVI в. и русских крестьян второй половины века XVIII. Советские историки периода расцвета СССР рьяно ссылались на работу классика. Для молодежи, не жившей в Стране Советов и тем паче не писавшие в те поры научных трудов, сообщим, что официально и непреложно методологической основой любой исторической работы, чему бы она, ни была посвящена, объявлялись труды классиков марксизма-ленинизма: Маркса, Энгельса, Ленина. Иногда к ним прибавлялся Сталин…Затем труды современного лидера партии и государства, например, Хрущева или Брежнева, цитаты из решений съездов, пленумов, конференций КПСС. Автор вступительной статьи к сборнику, изданному к 200-летней годовщине Пугачевского восстания Л.В. Черепнин, историк старой школы, подвергавшийся репрессиям по так называемому «Академическому делу» или делу академика Платонова. Большинство фигурантов этого дела обвинялись не только по уголовным статьям, но методологически в недооценке классовой борьбы в истории, как России, так и всех прочих стран. По этой причине, видимо, Черепнин высказывал ряд интересных, не шаблонных суждений. Так, он допускал возможность того, что крестьянское движение под водительством Е.И. Пугачева не было направлено против феодализма и крепостничества в целом или против отдельных феодалов, а за другой вариант феодально-крепостнического строя, например, того, что существовал в Речи Посполитой. В последующие годы вообще высказывались мысли о том, что объективно «Пугачевщина» послужила скорее укреплению и ужесточению крепостничества, нежели его расшатыванию и ослабления. Польский вариант реформирования аграрных отношений, взаимодействия помещиков и крестьян, несмотря на подчинение Польши России, был выгоднее крестьянам, чем все то, что делалось в коренной России, начиная с указа «О вольных хлебопашцах» и кончая столыпинской реформой. Результатом «Пугачевщины» могло стать разрушение Российского государства, его распад и захват по частям агрессивными соседями вроде Османской империи и Австрии. Семилетняя война, казалось бы, бессмысленная и не нужная, была реакцией на эту угрозу и значит на «Пугачевщину» тоже… Не зря историки старательно отделяли внешнеполитические события от внутриполитических. А ведь диалектика требует органичной увязки тех и других. Россия, на что обращали внимание многие историки, расширяясь территориально, укреплялась и внутренне.
Никто не посчитал, кого было больше в армии Пугачева: русских крестьян, казаков или башкирских воинов, давших в свое время отпор коннице Чингиз хана. Кроме башкир в армии Пугачева воевали и другие народы Поволжья и Урала.
Как представитель «старой исторической школы», пережившей гонения и ряд пересмотров методологии научного исследования, Черепнин пишет, отмечая несовершенства критической статьи П.Г. Рындзюнского и М.А Рахматуллина на трехтомник В.В. Мавродина (еще одного признанного корифея советской исторической науки). Павел Григорьевич Рындзюнский был как бы промежуточным звеном между «покровцами» и представителями старой исторической науки, положительно относился к своему коллеге по ГИМу и тезке Любомирову, ученику Платонова, и критически относившемуся к конкретике сплошной коллективизации, свидетелем которой он был, находясь в Ростове Великом. Черепнин подвергает сомнению утверждения рецензентов об антифеодальном характере программных требований инсургентов и, вообще, сомневается в том, что крестьянские войны могли уничтожить феодализм как общественно-историческую формацию и способствовать установлению нового строя, коим в соответствии с теорией Маркса мог быть только прогрессивный капитализм. Для начала академик цитирует одно из сомнительных, на его взгляд, суждений Рындзюнского и Рахматуллина об угнетенных массах. «Выходя за пределы разбираемого труда, рецензенты пишут: «Нечеткость анализа идейного содержания народного движения, в плане выявления его субъективной сущности, к сожалению характерна не только для авторского коллектива трёхтомника, но для ряда исследователей народных движений всего периода феодализма в целом: …именно это обстоятельство сильно тормозит изучение классовой борьбы угнетенных масс»» [4, с. 84]. «Думается, что такое широко обобщенное критическое замечание по поводу методологии изучения классовой борьбы неверно» – пишет Черепнин, – ибо основано на смещении двух понятий: “объективный смысл» или “объективная задача» борьбы и ее реальность. Опыт четырех крестьянских войн показал нереальность задачи ликвидации феодализма, пока не будут созданы для этого соответствующие социально-экономические условия, но нарастание этих условий определяло объективно содержание народных движений и было их объективным результатом» [5, с. 8–9].
Черепнин, конечно не мог остаться в тот период в стороне от оценок так называемого «нового направления в изучении предпосылок Великой октябрьской революции», но как специалист по другому периоду (хотя всем было ясно, что речь шла о фундаментальных основах марксизма, его формационной теории), но предпочел перевести обсуждение проблемы вызревания предпосылок нового строя в недрах старого и проблем механизмов (классовая борьба) перехода к новому строю в плоскость соотношения субъективного (осознания борющимися с феодальным гнетом классов задач этой борьбы) и соответственно осознания и объективизации этих задач в форме призывов приказов и т. п. распространявшимися Пугачевым и его сторонниками. В связи с этим нельзя не вспомнить анекдот, далеко не безобидный, как оказалось, для развития исторической науки и марксизма в целом. Идут рабы в Древнем Риме и несут плакаты с лозунгом: «Да здравствует феодализм – светлое будущее всего человечества!». Анекдот, повторим, далеко не безобидный, ибо в нем подрывались не только основы марксизма, как теории об объективном, независящем от воли и действий конкретных людей развитии человеческого общества, но и теория прогресса и его критериев. Иными словами, проповедовался нигилизм и обскурантизм и крайний релятивизм, и агностицизм. Субъективный фактор развития абсолютизировался и тем самым подвергался сомнению тезис о направляющей и руководящей роли КПСС, – партии, приведшей нашу страну к первой в мире социалистической революции и т. п., и т. д.
Академик от принципиального спора уклонился, но проблема осталась…И она, эта проблема распадается на ряд других, тесно между собой связанных. Марксистская парадигма, что в ней достаточно быстро углядел В.И. Ленин, Б.В. Савинков, возможно вслед за ними и Л.Д. Троцкий, не разработала взаимосвязь базисных и надстроечных элементов, составляющих ее. Маркс, на наш взгляд, классовую борьбу, как движущую силу развития, как проявление объективных противоречий между стабильностью производственных отношений и подвижностью производительных сил, узрел только в ходе революций, то есть кардинальной ломки существующих порядков. Борьба классов, которая приводила к смене политических режимов в рамках одной, буржуазной формации была им описана на примере социальных пертурбаций во Франции первой половины XIX в. Классовые сражения Великой французской революции, приведшие к смене феодализма капитализмам, он не описал и не проанализировал в русле своей же социологической концепции. Объективную зрелость капиталистических (а возможно и перезрелость) во Франции он констатировал, но конкретно-исторический механизм перехода он не описал, предоставив эту работу историкам-профессионалам. Вопрос этот оказался слишком тонким и своеобразным и до сих пор решается каждым историком индивидуально, в зависимости от идеологических установок, господствующих на настоящий момент в стране и в мире.
Нерешенных научных проблем связанных с истории крестьянских войн и самой крупной из них в России – «Пугачевщины», как можно заметить много и конкретного и общеметодологического свойства.
Указы, с которыми обращался к башкирам и русским жителям Урала уже, казалось бы, разбитый Пугачев, оказывали ошеломляющее воздействие. В них он давал вольность всем, как несколькими годами ранее была она предоставлена дворянству, призывал бить и уничтожать правительственные войска и всех, вообще царских чиновников. Правительству пришлось ослабить разного притеснения государства и дворян в Великоросских губерниях. Губернаторам приходилось сбавлять обороты административных преобразований, производившихся естественно за счет и руками податного населения. Феодально-крепостнический гнет, таким образом, все же уменьшался. Это в свою очередь, усиливало симпатии к Пугачеву, тягу населения к его движению.
Любопытно, что к Пугачеву явился Евстафий Долгополов, ржевский купец, делавший поставки в Ораниенбаум и часто встречавшийся с царем Петром Федоровичем. Долгополов не только не выдал Пугачева, но стал его ближайшим соратником, интеллектуальным ресурсом так сказать! Долгополов не мало сумняшися заявил, что привез отцу вести от сына Павла…
После такого пассажа казаки стали просить Пугачева скорее идти на Москву и занимать положенный ему трон…
Контакты правительственных войск с армией Пугачева очень часто приводили к тому, что часть их переходила на сторону инсургентов.
Из пригорода Оса, обложенном войсками Пугачева прислали старого сержанта, который признал в Пугачеве Государя и вернувшись рассказал об этом войскам и жителям…Утром 21 июня 1774 г. войска во главе с майором Скрипицыным и поручиком Пироговским вышли из крепости и преклонили колени перед Пугачевым, как перед Царем! Пугачёв картинно простил всех за сопротивление законному Государю. Скрипицын был назначен командовать вновь образованным Казанским полком…Солдаты были переодеты в казацкую одежду, а майор произведен в полковники. Майор, правда в этот же день был повешен вместе с капитаном Смирновым. Оказалось, что Скрипицын и Смирнов написали письмо в Казань обо всем произошедшем и готовились отправить его, но были выданы ещё одним офицером Минеевым, ставшим доверенным лицом Пугачева и получившим звание полковника.
Пользуясь малочисленностью и несогласованностью действий правительственных сил Пугачев дошел до Казани.
Там в заключении находилась жена Пугачева с тремя детьми. Их освободили, но Емельян Иванович заявил, что это жена и дети друга его Пугачева, замученного царскими прислужниками…12 июля 1774 г. Казань была захвачена и сожжена, храмы разорены, масса народу перебита, что неудивительно: среди повстанцев было много старообрядцев и мусульман – башкир.
Пугачев не взял казанский Кремль, в котором укрылись около тысячи его противников, включая около 500 профессиональных военных вместе с генерал-майором П. Потемкиным троюродным братом фаворита. Как сражаться с повстанцами и побеждать их знал, похоже, только подполковник Михельсон! Его то все и ждали. Михельсон пришел и разбил армию Пугачева, который предпочел ретироваться, потеряв многих из своих неумелых воинов. Он, правда, тут же получил пополнение из крестьян, доведя численность своего войска до 15000. По официальным данным правительственные силы взяли в плен до 10000, из которых были и солдаты, и заводской люд, отпущенный под присягу по домам. Солдаты были раскиданы по командам.
Михельсон и даже его солдаты были щедро вознаграждены. Демидов лично наградил Михельсона.
Преследовать Пугачева сил у Михельсона не было, и тот, рассылая повсюду своих эмиссаров, двинулся в неизвестном направлении, как казалось многим чуть ли не на Москву.
Эмиссары Пугачева находили отклик у крестьян, те создавали отряды и вешали помещиков.
Таким образом становилось все более ясным, что сила Пугачева не в его царском достоинстве, не в армии, хотя и многочисленной, но плохо обученной и небоеспособной, а в его классово заостренной антипомещичьей агитации среди крестьян. Дворян по указу Пугачева крестьяне свозили в его ставку, где он спрашивал довольны ли крестьяне своим помещиком. Довольство высказывали немногие. Тех, кем крестьяне были довольны, отпускали. Остальных вешали. Помещики разбегались, кто куда… Наступала анархия! Споров по поводу земли и дележа урожая (июль-август) было немало. Крестьяне, как водится, верили, что новый народный царь решит сразу все проблемы: бедных обогатит, голодных накормит, несправедливости разом устранит. Ничего, естественно из этого не получалось, но дворян продолжали вешать…Некоторые соратники Пугачева вешали местных чиновников с женами без всякой вины. Местных жителей это несколько обескураживало и озадачивало. Пугачев говорил, что его распоряжений на эту расправу не было, но мол что теперь поделаешь! Одним словом, революционное насилие имеет свои издержки…В одном из Поволжских городков дворяне при известии о приближении Пугачева, собрались и решили, что, если мятежников будет не более 500, оказать сопротивление, а если более – встретить с хлебом солью… Жители ямской слободы встретили Пугачева хлебом-солью, предварительно выдав местных чиновников, которых прилюдно высекли, но не казнили.
Пушкин писал, что «Пугачев бежал, но бегство его казалось нашествием» [3, с. 89], было подобно пожару…На правом берегу Волги разгоралось пламя крестьянской войны… Пугачев взял Пензу и Саратов, откуда успел удрать поэт и придворный льстец Державин. Пушкин живописно и очень правдиво для дворянина описывает ход восстания на Волге. При Пугачеве оказались и некоторые поляки-конфедераты, и протестантские пастыри и немецкие колонисты…Не удалось ему взять Царицын, ни с суши, ни с водной акватории…В Москву, видя малую активность своих военачальников, собиралась ехать сама Екатерина. Ее сонм фаворитов и подхалимов от этого шага сумел отговорить. Собирались приглашать Суворова, но, Румянцев отговорил, мотивируя, что приглашение уже ставшего легендой в Европе полководца для войны с мужичьем, может уронить престиж Российской державы. Возможно причиной не вызова Суворова было то, что война с Турцией продолжалась и только 23 июля закончилась, и Суворов, таки повоевал с Пугачевым. Для начала командовать войсками было поручено брату одного из фаворитов царицы Никиты Панина Петру. Ситуация оставалась сложной еще и потому, что помимо крестьян и инородцев Пугачева поддерживало православное духовенство, причем не только нижних разрядов, но и некоторые архимандриты. Синоду было предписано арестовывать тех священнослужителей, кто приветствовал Пугачева, лишать их сана и т. п.
Без предательства в собственных рядах Пугачева дело, однако, обойтись не могло. Яицкие казаки послали для переговоров того самого Ржевского купца Долгополова, который общался с Петром Фёдоровичем в Ораниенбауме. Послали его к одному из убийц государя графу Григорию Орлову. Круг замкнулся…
Долгополова отпустили якобы в Нижний Новгород за порохом. При сем была сыграна еще одна комедия: Долгополов при народе обещал привезти цесаревича Павла Петровича. По сговору казаки должны были пленить Пугачева и, доставив в Муром, передать капитану Преображенского полка Галахову. Заняв в начале августа вторично Пензу, Пугачев, несмотря на мирную сдачу города местными правда низовыми властями, грабежей не предотвратил и издав соответствующий манифест, вызвал всеобщее возмущение помещичьих крестьян, которые даже бросили уборку полей…
События, предшествовавшие захвату Саратова в начале августа 1774 г., отражают и слабость противников Пугачева, и его силу. В Саратове проявилась несогласованности действий разного рода властей и отсутствие общего руководства (до назначения П. Панина) подавления движения. В Саратове формально комендантом был назначенный на эту должность губернатором, находившимся в Астрахани, полковник Бошняк. Кроме того, в городе находились статский советник Ладыженский, и поручик Преображенского полка Г.Р. Державин. Ладыженский был специалистом по фортификациям, а поэт был послан еще Бибиковым в Вольск, тогда именовавшийся Малыковкой для разведки и препятствованию распространению влияния Пугачева на население. Полномочия Державина были более, чем неясные, но он, объединившись с Ладыженским, всячески мешал Бошняку в организации обороны Саратова. Только после того как Державин и Ладыженский под благовидными предлогами ретировались из Саратова, Бошняк смог сконцентрировать усилия по обороне города. Однако значительное число казаков, посылавшееся навстречу повстанцам, переходили на их сторону…
Михельсон и другие царские командиры шли следом за Пугачевым, но настичь его не могли. К Саратову Михельсон подошел 14 августа (Саратов был взят Пугачевым неделей раньше).
Приближение армии Пугачева к родному Дону парадоксально ухудшило его положение, ибо слишком много становилось людей, знавших кто он на самом деле. Жене Софье Дмитриевне он приказал называть себя женой замученного властями казака Пугачева…Под Саратовом к Пугачеву присоединилось немалое число немецких колонистов. Державину, вновь появившемуся в Саратове, пришлось писать воззвание к ним. Затем к Пугачеву пришли крестьяне и заводские рабочие с Урала…
При соприкосновении с донскими казаками, многие переходили в мятежный стан, но многие из перешедших узнавали в Петре III хорунжего Емельяна Пугачева…
Под Сарептой войска Пугачева были в очередной раз биты Михельсоном. А 2 сентября без всякого конвоя в Царицын прибыл Суворов.
На луговой, левой стороне Волги у бывших соратников в виду того, что они будто бы поняли, что перед ними не Петр, а Емельян Пугачев, созрел замысел связать самозванца и передать властям.
Капитан-поручик Маврин освободил часть яицких казаков и дал им вернуться в родные места. Кнут и пряник, как всегда, дополняли друг друга. Казакам раздавали муку и другую провизию, а те в свою очередь проклинали самозванца, сбившего их с пути истинного…
Пленили Пугачева его соратники: Творогов, Чумаков и др. до смешного просто. Он было попытался уйти верхом, но был настигнут и связан. Затем его развязали и он, захватив оружие, пытался поднять рядовых казаков против старшин и даже пытался застрелить Чумакова. Силы были неравны. Никто не поддержал бывшего императора, и дело было сделано окончательно. Заковал Пугачева в кандалы Маврин, а казаки, его приведшие были отпущены на поруки. Вскоре был пленен с небольшой группой казаков соратник Пугачева Перфильев. Его буквально принудили вернуться в Яицкий городок, где он после перестрелки был арестован.
16 сентября в Яицкий городок прибыли Суворов и князь Голицын, желавшие лично убедиться в поимке Пугачева. П.М. Голицын и многие другие якобы бившиеся с самозванцем, включая Державина, поспешили отрапортовать Панину о поимке Пугачева. Курьеры с новостью летели наперегонки, дабы первыми успеть быть обласканными властями. Началась и борьба за право владеть поверженным самозванцем между П. Потемкиным и П. Паниным. Последний приказал (!) Суворову доставить «злодея» к нему в Симбирск. Как старший начальник Суворов взял Пугачева под стражу и доставил главнокомандующему Панину. Конкурентная борьба за право «владеть» Пугачевым привела в дальнейшем к вражде придворных клик, нанесшей много вреда России.
Подведем итоги. Восстание обнажило серьезные проблемы в управлении страной. Многие местные начальники, ссылаясь на недостаток сил, сдавались на милость Пугачёва. Более того, на сторону его переходили не только казаки, но и солдаты регулярных войск вместе с некоторыми командирами. На местах, как это отчетливо показали события в Саратове, не было единства не только военных и гражданских властей, но иных своеобразных структур (управление переселенческими колониями и т. п.). Конкурентная борьба многочисленных начальников, очень напоминавшая местничество, катастрофически мешала борьбе с внутренней угрозой, от кого бы она не исходила.
Пугачев был пленен, но пугачевщина на этом не закончилась. По всем губерниям появлялись свои маленькие Пугачёвы, крестьянские вожди, успешно сражавшиеся с правительственными войсками. Салават Юлаев и по сей день значится среди героев башкирского народа. Его именем назван хоккейный клуб, один из сильнейших в стране. Именно Суворову было поручено Паниным разбить башкирских повстанцев.
Пугачев был страшен властям как миф и легенда. Назначение Панина, о котором знали, что его брат является воспитателем наследника престола Павла, вызвало в народе слухи о том, что Петр Панин едет к Государю Петру с хлебом солью…Бороться с пугачёвщиной только военными средствами было бесполезно. Его разгром и пленение не успокаивали народные массы. Чтобы опровергнуть эти домыслы именно Панин приказал всех пойманных бунтовщиков не просто казнить, а четвертовать и трупы помещать на перекрестки важнейших дорог. Суворов в той ситуации выступал в роли доверенного лица Панина, его, грубо говоря, агента, которому поручалось исполнение разного рода миссий, отнюдь не военного характера. Например, призрение дворянских девиц, попавших в лапы «злодея». Дал Панин поручение Суворову насчет тех шести или более не крестьян, кои поддержали Пугачева. Имелись в виду дворяне, офицеры, священнослужители, купцы и т. п. Держать их под стражей было накладно. Продовольствия не хватало и для войск, в обилии собранных по всей стране и перемещенных в зону действия повстанцев. Панин приказал Суворову казнить всех пугачевских чиновников, но числом не более 50-ти. Военнослужащих и дворян Панин приказал оставить в заключении. Священников лишить сана. Казнить 300 по одному. Остальных высечь жестоко.
Гуманистка-царица, отмечая, что без жестокого наказания участников Крестьянскую, читай Гражданскую войну, закончить нельзя, призывала к возможно меньшему пролитию крови… На местах, однако, думали иначе, тем более, боевые действия продолжались и после пленения Пугачева. Дворяне мстили погромщикам, крестьяне продолжали громить экономии и убивать помещиков. В общем продолжалась классовая борьба в самых жестких и жестоких формах. Выезжая в Пензу граф Панин в назидание жителям Нижнего Ломова, поддержавших Пугачева приказал на всех перекрестках поставить виселицы и колеса. Перед публичной казнью инсургентов в Пензе, власти представили перед Паниным дворянских вдов и сирот, потерявших отцов и мужей…Таким образом царские власти пытались оправдать и объяснить жестокость публичной расправы над участниками восстания.
В Симбирске склока по поводу лавров за поимку самозванца продолжалась. Панин пытался изобразить победителем Пугачева Суворова. Претендентами на эту роль были и Петр Потемкин, и Иван Михельсон. В Симбирске же был написан неизвестным художником портрет самозванца.
Следует отметить, что популярность Пугачева была настолько велика, что, чтобы нейтрализовать его влияние, его требовалось демонстрировать народу. С его поимкой бунты пошли на убыль, но не повсюду с одинаковой скоростью.
В Башкирии восстание под руководством Салавата Юлаева и его отца Юлая продолжало разгораться. Для подавления его как раз и был направлен Суворов.
Об истреблении памяти о «пугачевщине» написано немало. Самым ярким примером выкорчевывания памяти о событиях Крестьянской войны служит переименования реки Яик в Урал, а казачьего войска из Яицкого в Уральское. Были и другие примеры административно-географического творчества. Так, станицу Зимовейскую, родину Разина и Пугачева решено было перенести на новое место и переименовать в Потемкинскую, но не в честь фаворита, а в честь Петра, якобы главного сокрушителя Пугачева.
Мистики и мистификаций вокруг имени Пугачева сформировалось немало. Так сержант Аристов вместе с беглым солдатом Андреем Козьминым, перемещаясь нелегально в Таганрог к брату, распространяли слух о том, что Пугачев жив и находится в Казани с войском.
В ходе следствия выяснилось, что Казанский архиепископ Вениамин в дни осады города передал через своих подчиненных взятку в 3000 руб. золотом Пугачеву, чтобы тот не разорил его дом в Вознесенском монастыре и не убил его самого. В ходе вторичного расследования допроса самого Пугачева и его ближайших соратников, выяснилось, что никаких денег архиепископ Пугачеву не передавал и был оклеветан, и что Потемкин давил на свидетелей. Его репутация в глазах Екатерины была подорвана. Возможно интрига была направлена против фаворита.
Наказание кнутом. С французской гравюры неизвестного художника. Гос. исторический музей
Помимо выяснения связей Пугачева с РПЦ, Екатерину интересовал и заграничный след в народном антипомещичьем, а значит антигосударственном движении. В октябре были получены письма княжны Таракановой к султану и верховному визирю Османской империи. В них принцесса Елизавета, якобы дочь Елизаветы Петровны и Разумовского писала, что известила о своем желании приехать в Константинополь Пугачева. Вместе с Таракановой находился и Радзивил, претендент на Польскую корону. Одним словом, готовилась очередная коалиция антироссийских сил (точнее анти-Екатерининских. – А.К.). Самозванка предлагала отвергнуть все переговоры о мире с Россией и продолжать войну, используя пугачевское движение. О французском следе в «Пугачевщине» писал Потемкину Григорий Орлов. Скорее всего Орлов этими намеками хотел вернуть утраченное влияние при дворе. Пугачев и его сподвижники контакты с заграницей отрицали. Однако при поражении войск Пугачева у Сальникова завода было захвачено неизвестно откуда взявшееся знамя Голштинского полка…Случай с Вениамином показывал, что при пристрастных допросах, то есть с применением пыток, подследственные могли наговорить много лишнего. Державин, однако, считал, что Вениамин хитер и изворотлив… Тем не менее, императрица просила умерить применение пыток, дабы всю истину о происшедшем узнать. Требование Екатерины свидетельствовало о том, что у нее были подозрения в участии лиц из ее окружения в «деле Пугачева».
Суд над Пугачевым и его сообщниками начался 30 декабря 1774 г. в Кремле. Судить должны были сенаторы, то есть члены Сената, высшей судебной инстанции империи. Екатерина явно старалась придать судебному разбирательству видимость законности, а не расправы с бунтовщиками. Все процедуры закончились к началу января. На исполнение приговора должна была приехать Екатерина с двором. По приговору, вынесенному 9 января Пугачева должны были четвертовать, голову воткнуть на кол, а части тела разнести по сторонам города. Чику Зарубина таким же образом должны были казнить в Уфе. Остальные подсудимые «гуманно» наказывались поркой и вырыванием ноздрей… Дворян Швановича, Юматова и Горского лишали чинов, но не пороли.
Московский полицмейстер Архаров (!) объявил, что казнь состоится на Болотной (Болоте) 10 января в 10 утра. Архаров громко спросил у Пугачева: он ли станицы Зимовейской казак Емельян Пугачев. На вопрос был получен утвердительный ответ. Афанасий Перфильев, которого казнили вместе с Пугачевым стоял неподвижно. Он ни в чем не покаялся перед церковными иерархами и с ужасом ждал Божьей кары…Пугачев перед казнью кланялся и просил прощения у православного народа. Пушкин утверждал, что четвертование было заменено отрублением головы в последний момент… Болотов утверждал, что сделано это было спонтанно к неудовольствию экзекуторов. В этом акте, возможно, проявилось народное уважение к Емельяну Ивановичу! Что стало с палачом, изменившим процедуру казни неизвестно… На следующий день генерал-прокурором Вяземским на Красном крыльце было объявлено прощение 9 сподвижникам Пугачева, которые домой, однако, не вернулись, а были высланы в Ригу…