Виктор Музис
ЖАЖДА ЖИЗНИ
Техник-геолог Ягоднинской экспедиции Валера Мирошниченко был самым типичным представителем тех, кого в интеллигентских слоях называют «не рыба – не мясо», а в среде простых мужиков – «чмо в мужских штанах». Как говорится – ни украсть – ни покараулить, полная неопределённость во всём. Как специалист – ноль, ибо вся производственная деятельность геолога на буровых участках сводится к переносу данных полевых дневников, заполняемых промывальщиками на карту. Ну, и разметка вешками с навязанными на них тряпочками створа первой разведочно-буровой линии для её очистки бульдозеристам. Иных производственных подвигов от геолога на буровых не требуется.
Как правило, все работники геологоразведки в силу специфики своей работы в глухой тайге – мастера на все руки. Валера, наоборот, не умел, да и не хотел делать ничего. Дошло до того, что перед разметкой новых буровых линий «старшак» – начальник участка – просил промывальщиков заготовить вешки для Валеры. Ибо очень боялся, что этот неумеха, рубя промороженное дерево топором, порубит себя вместо вешек.
Чтобы бы ни делал, что бы ни пытался сделать Валера, итог был один – всё выходило через пень-колоду. Да и облик его не располагал к осознанию какого-то выдающегося интеллекта. Круглое лицо с большой, даже огромной вечно отвисающей нижней губой. Рохля во всём – в профессии, умении, неудавшейся семейной жизни, облике… И, как венец полной никчемности, потрясающий документальный факт. Начальник буручастка заболел, и обязанности «старшака» возложили на Валеру. Пользуясь слабиной нового командира и отдалённостью участка, буровики в честь дня рождения сразу двух бурильщиков замутили брагу. Да такую, что два дня не выходили на положенный ежедневный сеанс по рации селекторной связи.
На участок выехал сам начальник экспедиции. Много чего он повидал за годы работы в геологоразведке, но такое… Весь участок вповалку лежит в отключке. А в столовой, напротив кастрюли с гущей от браги, периодически черпая эту гущу ложкой и размазывая по грязному лицу слёзы, сидит и рыдая пишет докладную на имя начальника экспедиции Валера Мирошниченко. О вопиющем факте нарушения трудовой дисциплины – браговорении, и столбиком – фамилии инициаторов данного проступка. Где на первом месте он указывает себя и не просит, а требует максимально жестоко наказать всех виновных. При этом – это уже был чистовик – на столе лежало несколько забракованных (перечёркнутых) вариантов рапорта – докладной Мирошниченко на самого себя. После этого авторитет его как мужика в экспедиции и на Дебине, где он жил, скатился в самый низ.
Но, как показали дальнейшие события – не всё то золото, что блестит и наоборот. И под внешней личиной рохли и хронического неумёхи скрывалась мужественная и достойная всеобщего уважения личность…
Вот так и жил Валера Мирошниченко: ни себе – ни людям, вроде бы есть человек, и нет его. А потом нашлась добрая женщина, подобрала Валеру. Как сама говорила, вначале просто пожалела, потом – привязалась, и на удивление всем тот стал буквально на глазах перерождаться, даже внешний облик сменился. А тут как гром с ясного неба. Ещё в декабре 1991-го Горбачёв внес геологоразведку золота на Колыме в реестр нерентабельных предприятий и прекратил её финансирование. Вначале никто не верил, что это серьёзно. Ведь разведка – это базисная основа добычи золота. И администрация экспедиций всеми правдами и неправдами старалась спасти главные кадры – геологов-маркшейдеров и бурильщиков, выискивая для них пусть и мизерные, но постоянные выплаты хотя бы части тарифов. Но после развала Союза стало ясно, что это ненадолго – это, в обозримом будущем, уже навсегда. А раз навсегда, то нужно менять профессию и искать новое место работы. А кому на Колыме были нужны в начале 90-х специалисты узкого профиля – геологи и бурильщики? Никому. Теперь было не до жиру. Жизненно необходимо нужно было найти даже не работу, а ремесло, способное спасти от неминуемого голода и дать кусок хлеба…
Бывшие геологоразведчики стали группироваться в мини-ватаги по два-три человека, старательно пытаясь скрыть от других места своих «угодий». Ловили и прямо на месте солили хариуса, собирали грибы, ягоды, зимой ставили петли на зайцев. Зайцев каждый добывал в одиночку. На левом берегу Колымы, где стоял поселок Дебин, зарослей ивняка (а значит и кормовой базы для зайцев) было мало. Приходилось на лыжах переходить на другой берег. Вот там, вокруг некогда большого, а теперь разбитого на две части озера Лебяжье ивняка, а значит, и зайцев, было много. Но имелась и большая опасность свернуть себе шею.
В годы ГУЛАГа озеро Лебяжье было одним из главных поставщиков торфа Дальстрою, для этой цели здесь даже специально стоял женский лагерь. И для более масштабных работ было вырыто большое число дренажных канав – траншей для осушения. Теперь эти места бывших разработок частично обвалились, заросли и стали совершенно незаметными под снежным покровом, превратившись в смертельные ловушки для охотников за зайцами. Падения, растяжения и вывихи в этих занесённых снегом ямах были часты, но до серьёзных травм до поры до времени не доходило.
Уверенность – хорошее качество. Плохо, когда она трансформируется в самоуверенность. За этот год, когда буквально всё приходилось решать самому, Валера здорово изменился. Нужда заставила его совершенно иначе относиться и к окружающему миру, и к себе самому. Несколько удачных решений вселили в него уверенность, что теперь он стал настоящим колымским мужиком. А раз он мужик, то негоже ему при решении своих проблем обращаться за помощью. Но находить верные решения самому не всегда получалось.
Казалось бы – что может быть проще и доступнее лова зайца в петли? Достаточно пары-тройки уроков – и дерзай. Ан нет. Совершенно по непонятным для Валеры причинам, зайцы дружно и словно специально насмехались над ним. Они частенько попадали в его петли, но так же частенько от них избавлялись. Ибо его петли по какой-то причине не затягивались, как им было положено. Попался заяц, судя по следам, сделал пару рывков, выскользнул из незатянувшейся до конца петли – и был таков. Более того, бывали случаи, доводившие Валеру до бешенства, когда крупный заяц, прежде чем выскользнуть из петли и дать деру, протаскивал чурку с закрепленным свободным концом проволоки десяток-другой метров. Валере бы расспросить бывалых таёжниках и попросить совета, но гордыня не давала…
Дабы никто из других зайчатников не мог увидеть его петель с постоянно сбегающими пойманными зайцами и предать Валеру всеобщему осмеянию, его угодья были самыми дальними. Так далеко от посёлка не забирался никто. Он переходил на лыжах сначала реку Колыма, потом вдоль правого берега, достигал протоки реки Оротукан, проходил по ней и, уже достигнув старицы её устья, выходил на берег и брел дальше вниз по течению. Этот дальний путь был вдвойне оправдан. Во-первых, так далеко никто и никогда из других зайчатников не забирался. А во-вторых, здесь было очень много зайцев и даже он, неумеха, редко возвращался без двух крупных беляков, приятно оттягивающих рюкзак. И одно воспоминание о том, как встречающая его гражданская жена, всегда неизменно ласково обнимая, говорила: «Кормилец ты наш!», заставляло его ставить свои петли всё дальше и дальше от посёлка.
В тот день Валере здорово подфартило. Вот что значит не полениться, продраться сквозь густые заросли и поставить свои петли там, куда и близко никто из зайчатников Дебина никогда не забирался! Первые две петли – два отличных зайца. Но эйфория первых минут сменилась взрывом благородного гнева – судя по отпечаткам, зайцы попадались практически в каждую третью петлю! Но уходили… Оставалось проверить пару самых крайних петель – дальше Валера в своих и без того рискованных походах забираться не рискнул. Слишком крутыми были склоны старой дренажной траншеи, да и каменных острых валунов, торчащих из-под снега, внизу было немало. Не дай бог, сорвёшься – костей не соберёшь…
Одна петля была пустой, а дойдя до второй, он увидел на диво огромного зайца. То, что это был действительно отличный заяц, не было и тени сомнений. Он играючи выдрал из наста совсем нехилую чурку, к которой был прикручен свободный конец, и теперь, увидев Валеру, попытался дать дёру. Но петля, оказавшаяся почти на самом заду, затянулось хорошо и пережала какую-то мышцу, отчего заяц прыгал как-то боком. И каждый очередной его прыжок был значительно слабее предыдущего. Трёх зайцев, тем более таких больших, за один заход нашему охотнику не удавалось добыть ещё ни разу. А беляк из последних сил допрыгал уже почти до самой кромки траншеи…
И позабыв обо всём, Валера бросился вперёд, выскочил на кромку канавы, успел увидеть россыпь торчащих из под снега валунов… и кубарем полетел вниз. Треск ломающихся лыж, падение, дикая, словно удар электричеством, боль от кончиков пальцев до самого мозга. Сознание отключилось…
Сколько длилось его забытье – час, два?.. Когда Валера пришёл в себя, уже сместившееся по небосводу утреннее солнце било яркими лучами прямо ему в глаза. Спасаясь от его лучей, он повернул голову и радостно вскрикнул. Прямо напротив него, воткнувшись головой в наст противоположного борта траншеи, неподвижно лежал заяц. Позабыв обо всём, он сделал попытку рвануться в его сторону, но дикая вспышка чудовищной боли пронзила всё его тело и лишила сознания… Очнувшись вторично, он уже осознал, что не просто упал, а повредил позвоночник. И очень сильно, так, что любое резкое движение ему противопоказано. Для начала необходимо попытаться перевернутся, но рюкзак с двумя зайцами со всего маху впечатался в наст так глубоко, что в его состоянии о такой попытке не стоило и мечтать.
От рюкзака нужно было освободиться, но как? Нож… У него же есть нож! И тут холодный пот покрыл его, а а вдруг при падении нож вылетел из ножен? Он осторожно ощупал пояс – нож был на месте. Валера вытащил его и, стараясь избегать резких движений, обрезал лямки рюкзака. Теперь нужно любой ценой попытаться перевернуться на живот, благо он лежал вдоль склона. Вернув нож обратно в ножны, он, насколько это было возможно до предельно терпимой боли, стал выгребать рукой снег из-под своего обращенного к днищу траншеи бока. Валера заранее определил свои действия, решив, что как только его тело начнёт сползать в вырытую ямку, позабыв о боли сделать резкое движение всем телом – дабы, придав тем самым ускорение сползанию, не сползти в яму на бок, а перевернуться на живот.
Но он не мог предвидеть, какой ценой придётся заплатить за это. Да, ему удалось осуществить задуманное, и теперь он лежал на животе. Но вспышка боли на этот раз была такой чудовищно сильной, что, когда он снова пришёл в сознание, солнце уже цеплялось за верхушки деревьев – наступал вечер. Но Валеру это не волновало, ибо с этой несоизмеримо чудовищной, словно взорвавшей его мозг болью произошло полное перерождение его сознания.
Исчез, словно растворился в этой боли прежний бесхребетный и неспособный ни к какому самостоятельному решению мягкотелой души и разума человек. На снегу лежал попавший в чертовски сложную ситуацию, но способный сам самостоятельно решать все свои проблемы таёжник, у которого нет и не может быть права на ошибку и которому способен помочь только Бог.
Он отлично осознавал, что ему нечего рассчитывать на чью-либо помощь, времена не те. Да и кто мог предположить, что он ставил свои петли не как все иные зайчатники – в ивняке по берегам Лебяжьего озера, а рискнул забраться такие дальние дали? Значит, надежда была только на себя. Не могу идти – значит, буду ползти. Куда? О том, что ему удаться взобраться вверх по крутому борту траншеи, не стоило даже и мечтать. Да и сумей он каким то чудом выбраться из западни, дальше по глубокому снегу тайги далеко не уползёшь. Остаётся одно – ползти по дну траншеи. Она дренажная, и просто обязана выйти на берег Колымы. А там, на льду реки, и снега меньше, и никаких кустов-ям.
Вариант выползти к Дебину он не стал даже рассматривать – это было слишком далеко. Единственным и чудесным спасением для него было одно: по дну траншеи выползти на лёд Колымы и по нему добраться до протоки русла реки Оротукан, преодолеть ее и двигаться наискось от начала острова через Колыму к левому берегу. Именно там, в устье ручья Трёх Медведей, берег Колымы был пологим. Но самое главное – там проходила старая дорога Дебинских Прижимов на Таскан. Если у него хватит сил и мужества доползти, именно эта давно заброшенная старая, ещё дальстроевских времён дорога, могла стать единственным вариантом его спасения. Точнее, не сама дорога, а то, что в те страшные для всех брошенных на произвол судьбы властью колымчан бывшие работники совхозов «Красный Богатырь» и «Эльген» обычно один раз в неделю возили по этому пути в Синегорье на бартер сельхозпродукты. Преодолеть ползком несколько километров по льду Колымы, переползти на другой берег в устье ручья Трёх Медведей, выползти на дорогу и молиться, чтобы именно в этот день сельчане поехали в Синегорье, было его единственным шансом…
