Виктор Пелевин
iPhuck 10
убер 2. свинюки
В салоне сидели молодые парень и девушка.
По путевому листу, который я не поленился найти в сети, это были случайные попутчики, выбравшие эконом-схему «вдвоем». Но я догадался, что это свинюки, еще до того, как парень стал заклеивать камеры скотчем.
Почему машина едет по такому крайне длинному и диковинному маршруту? А вот почему – мальчик с девочкой вступили в предварительный сговор, подошли к кольцу в ста метрах друг от друга и одновременно заказали эконом-убер до […]. Можно не бояться, что система состыкует с кем-то другим – такое статистически возможно раз в тысячу лет.
В убере семь скрытых камер. Парень знал про три – и наверняка считал себя виртуозом лайфхака. Как только он их заклеил, они перешли к делу. Опыт у них, видимо, уже был – как устроиться в кабине и даже приспособить к делу разделительный подлокотник, который автоматически выдвигается при парных эконом-поездках, они знали.
По путевому листу был виден не только их сегодняшний маршрут, но и, как сказал бы поэт, все зигзаги их переплетенных судеб. Коля, двадцать лет, и Лена, девятнадцать. Студенты, в качестве свинюков системой не зарегистрированы, живут с родителями – а те, понятно, такого позора у себя дома не хотят.
К свинюкам в Богооставленной подходят более-менее снисходительно. Пока. Лет через пять-десять, как предполагают эксперты, их криминализируют. А пока что их троллят. Творчески и с выдумкой – чтобы они чувствовали постоянно растущий дискомфорт.
Я в очередной раз имел удовольствие наблюдать, как именно это происходит. Когда я подключился к уберу, экран в салоне показывал старое кино про ковбоев, и молодой человек Коля даже сделал звук громче – видимо, чтобы стоны страсти глушились выстрелами над прерией. Но как только система зафиксировала происходящее в салоне (она реагирует в том числе и на положение тел – думаю, что задранные к потолку ноги с зажатой между ними чужой головой трактуются однозначно), пошла реклама айфака.
Начали, что интересно, с восьмого. Его еще можно купить, и сегодня это самая бюджетная модель, из чего видно, насколько тонко система понимает происходящее.
Сперва пошел тот смешной ролик, где ожившая Венера Боттичелли делает в своей раковине несколько балетных па, потом ее прихлопывает другая половинка раковины, и зритель видит только что отштампованную тушку айфака со сверкающими огмент-очками рядом. Потом прошла гей-версия этого же ролика с Давидом Микеланджело, затем транси нон-байнари варианты. Дурак бы догадался, что система как бы намекает, но охваченные любовным угаром юнцы, увы, слепы и глухи ко всему, кроме.
Система терпеливо включила ролик из Викиолла – тот, что прилагается ко всем айфакам и андрогинам – и сделала звук громче.
По экрану поплыла вереница старинных любовных снарядов. Бо́льшая часть была исторически достоверна, но некоторые выглядели неубедительно и смешно. Особенно обтянутый львиной шкурой бочонок с зияющей в боку дыркой и римской каской сверху. Нет ли в этом гомофобии? Но к художественным преувеличениям в промо-материалах народ давно привык – даже считается, что они дополнительно мотивируют.
Когда экскурсия в прошлое человеческого счастья завершилась, экран занял девятый айфак – не самый дорогой вариант, но и не самый дешевый, особенно по сравнению с андрогинами.
– Коля и Лена! – раздался в салоне женский голос, – мы рады приветствовать вас в смотровом зале «Память Венеры»…
Да уж, в смотровом зале. Верно подмечено.
– Наш продукт выглядит не слишком-то ново, ребята – но и жить, конечно, не новей…
Привычка рекламного алгоритма называть пассажиров по именам и вставлять в рекламу контекстные цитаты из их любимых авторов (вся эта информация доступна через путевой лист) многих раздражает – и немудрено. Получается чаще всего аляповато и навязчиво. Пассажиры в убере иногда отвечают актами вандализма, а потом платят большие штрафы. Но мои попутчики были слишком заняты друг другом, чтобы обращать внимание на звуковую среду.
Наконец на экране появился пурпурный айфак-10 – вот точно как у Мары. Его перекрыла широкая надпись:
iPhuck 10
«singularity»
PH2 universal copulation kit
Непонятно, то ли они действительно сделали слово «iPhuck» из словосочетания «PH2 universal copulation kit»[3], то ли, наоборот, подобрали расшифровку под эту эффектную аббревиатуру. Но продумано все – даже если они перейдут со временем к physicality class 3, менять торговую марку не придется.
– Коля и Лена! Несмотря на бурный технический прогресс, за последние полвека наш продукт – или, как выражаются ваши друзья-студенты, тушка, резина, силикон, железо и так далее – изменился на удивление мало… В далеком прошлом невинная девушка в возрасте Лены или молодой человек в возрасте Коли, скорей всего, решили бы, что перед ними портняжный манекен из силикона с короткими культями рук и ног… Но руки, ноги и даже лицо перестали быть нужны любовным куклам из-за развития транскарниальных технологий.
На экране появился бюст Цезаря в бюджетных огментах – старая модель, похожая на мотоциклетные очки, с перекинутой над плешью тонкой стальной дужкой, от которой отходили красные иголки наушников.
– Вот эта металлическая полоска над мраморной лысиной называется «ТС», транскарниальный стимулятор. Вы учили в школе, как он работает, но наверняка успели забыть… Если коротко, его излучение создает тактильные галлюцинации в требуемых областях вашего тела и одновременно тормозит активность мозговых зон, способных заметить несоответствие между картинкой в ваших огмент-очках и информацией, приходящей по каналам других органов чувств. Благодаря этой невесомой полоске металла переживания в огментированной реальности становятся приятно-пузырящимися – словно на ваш разгоряченный мозг льют холодное шампанское – и абсолютно, стопроцентно реальными. Не просто правдоподобными, а именно реальными. Помните ваши любимые старые русские стихи? «Господа, если к правде святой мир дорогу найти не сумеет, честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой…» Эта честь по праву принадлежит сегодня визионерам Силиконовой долины! Современной любовной кукле не нужны руки и ноги – достаточно изящного торса и головы с призывно приоткрытым ртом – все остальное добавится в огментированной среде. Мы не просто догнали реальность, мы превзошли ее…
По экрану поплыли плавные изгибы продукта, бледные пастельные тени, рассеянное мерцание будущего счастья.
– Двуполая силиконовая механика выглядит на первый взгляд грубовато и примитивно, но следует помнить, что за каждым ее изгибом и рычагом спрятано больше интеллектуальных усилий, чем за антеннами какого-нибудь космического корабля…
Космическая стыковка, возникшая на экране, за секунду обросла плотью, красной сеткой сосудов, кожей – и исчезла за миг до того, как изображение успело стать неприличным.
– Айфак – не только любовный тренажер, но одновременно и высокозащищенный личный сейфер, где сохраняются и анализируются ваши коитографические предпочтения – на их основе создается виртуальная галерея ваших возможных партнерш, партнеров и партнерей. В десятом айфаке в качестве процессора впервые в истории бытовой техники применен квантовый вычислительный блок – мощности которого хватит на любые мыслимые и немыслимые задачи еще много десятилетий! Это избыточно – но мы не привыкли отставать от жизни. Все это позволит сделать ваш эротический опыт по-настоящему уникальным и незабываемым. Любите тех, кого вы любите!
Я наконец понял, почему студенты даже рефлекторно не реагируют на гремящий в салоне голос – в их ушах были пластиковые затычки телесного цвета. Видно, они ехали по этому маршруту уже не в первый раз.
– Гендерная принадлежность устройства меняется так же просто и надежно, как к ружью пристегивается штык… Сейчас вы видите на экране, как именно… Все эти аксессуары, включая синфазную анальную пробку, входят в комплект, но вы можете приобрести их enhanced-версии отдельно в нашем тюнинг-ателье. Коля и Лена, в самом важном для человека вопросе продумано все… Конечно, айфак-10 стоит недешево из-за отборных материалов и прецизионной сборки – но мы не пойдем на компромиссы, когда речь идет о человеческом счастье. Коля и Лена! Лицом к лицу лица не увидать только на дешевых аналогах. У нас вы увидите все! Айфак-10 «Singularity»! Предназначенное расставанье обещает встречу впереди!
Парочка между тем не унималась, даже совсем наоборот – они заходили на второй круг. Какой там айфак, они, похоже, и на этот убер-круиз долго копили.
Подождав минуту, система включила третью воспитательную ступень – для самых тупых.
Заиграла арфа. Экран на миг погас, а потом его заполнили волны из разноцветных букв, иероглифов и рун – словно бы древний океан человеческой памяти, выплескивающийся в мозги пассажиру. Гендерно нейтральный голос произнес:
– Сегодня в рубрике «Шедевры мировой литературы» мы продолжаем знакомство с одной из важнейших книг столетия, воспоминаниями американской феминистки Аманды Лизард «Consenting to penetration»…[4] Глава шестнадцатая, «Новый Орлеан». Предупреждаем слушателя, что книга Аманды Лизард была написана задолго до распространения вируса Зика-три…
Голос чтеца как-то траурно просел и одновременно утончился – но не утратил своей гендерной нейтральности:
«Упс, я сделала это опять. Под влиянием условностей, социально детерминированных ожиданий, да и просто страха перед возбужденным и разгоряченным выпивкой мужским телом, я сказала «да», которое было на самом деле не идущим из сердца настоящим «да», а примерно таким «да», какое может вырваться из уст изнуренной узницы после долгой моральной пытки…»
Громкость постепенно росла – я думаю, голос чтеца был слышен уже и за дверью убера
«Сильные грубые руки сорвали с меня белье, бестрепетно повернули лицом вниз, развели в стороны мои дрожащие ноги, а затем источающий спиртные пары рот прошептал в мое ухо:
«Ты уверена?»
О, как описать горькую иронию этой секунды… Я знала, конечно, что мой мучитель нисколько не интересуется глубиной моей уверенности – он всего лишь механически следовал навязанному социальному ритуалу. Ответить «нет» было все равно что пытаться остановить многотонный каток, съезжающий с ледяной горки. Сама моя жизнь могла оказаться под угрозой… И я покорно прошептала:
«Да…»
В ту же секунду зверино-грубая и невыносимо оскорбительная пенетрация отозвалась агонией во всем моем теле. Меня опять – в какой уже раз! – низвели до роли покорного объекта: попираемого, протыкаемого, пронзаемого и грубо проникаемого в.
Не помню, сколько длилась эта пытка, но вот она наконец кончилась. Я стала понемногу приходить в себя, как бы собирая с пола осколки души, размозженной ударом кувалды – и вдруг услышала…
Слова утешения? Шепот раскаяния?
Храп. Лежащий рядом со мной самодовольный, басовитый, уверенный в своей безнаказанности, пахнущий потом самец храпел, плескаясь в волнах выкупленного моей мукой серотонина – и видел, должно быть, сладкий шовинистический сон.
Неужели никто не ответит мне за это унижение и боль?
Сегодня все помнят: «нет» всегда значит «нет». Но цель моей книги – объяснить наконец, что «да», в том числе и повторное, не всегда значит «да». Поэтому оно может быть отозвано ретроспективно, даже через двадцать или тридцать лет, когда глубоко скрытая травма выйдет наконец на поверхность женского сознания. Прекрасно, что это находит понимание в сегодняшней судебной практике – но мы действуем слишком медленно, и многие жертвы объективации покидают нас, так и не дождавшись справедливости.
Женщины, униженные и раздавленные шовинистическим актом – я обращаюсь к вам, мои подруги. Как бы давно это ни случилось, вы должны выйти из тени и возвысить свой…»
Пора, однако, было выходить – дослушаю Аманду как-нибудь потом. С этим проблем нет, убер-свинюкам ее ставят постоянно.
Прощайте, прощайте, Коля и Лена, будьте счастливы в бурном море жизни и помните, что за ретроизнасилования сажают в основном вас – свинюков, не способных предъявить суду собственный айфак или андрогин. Считается, что такие люди представляют повышенную социальную опасность… Как знать, может быть, конспирологи, талдычащие о так называемом «судебном маркетинге», в чем-то и правы?
Шучу, шучу. Просто социальная закономерность, уверен на все сто.
аполлон семенович
Оставив убер, я переключился на одну из придорожных камер, благо их здесь было больше, чем деревьев. Вид, если честно, открывался не слишком радостный: шоссе и пятиметровые заборы по бокам, а за ними – лес, русский лес, словно бы отбывающий непонятно за что полученный срок.
Впрочем, для […] – довольно типичная панорама. Седалище скреп здесь совсем близко – всего пару минут назад я заметил в окне убера двух ливрейных егерей, ловивших в поле ворон для царского удовольствия. Кошек, говорят, завозят из Халифата, но точной информации у меня нет.
Передо мной поднимался к небу забор усадьбы Аполлона Семеновича – но ни одной электронной лазейки внутрь обнаружить я не мог, сколько ни вглядывался в сеть: даже его бытовая техника была защищена по военному стандарту. Видимо, безопасностью здесь занимались серьезные и дорогие алгоритмы.
Я определенно не встречал раньше такой защищенной личной жизни. Но одну зацепку я все-таки поймал – персональный телефон банкира. Он был указан в мэйле, отправленном на незащищенный сервер – и, хоть произошло это два года назад, номер вполне мог сохраниться.
Наглость – это новая скромность, учат стилистические сайты. Я набрал номер – и когда на том конце ответили, предстал перед визуальной системой абонента во всем великолепии своих бакенбард и пуговиц. Мне в ответ, правда, никакого изображения не прислали, и говорить пришлось как бы с серым непроницаемым туманом.
– Здравия желаю, ваше превосходительство, – начал я бодро. – Мое имя – Порфирий Петрович, и мои служебные референции уже отправлены на ваш адрес. Извините за беспокойство, но я расследую дело, связанное с нелегальной торговлей искусством. Моя цель – защитить вас от угловатого и грубого полицейского любопытства. Но чтобы я мог вам помочь, мне необходимо получить у вас ответы на несколько вопросов.
Удивительно, но мне ответили – причем по открытой линии.
– Здорово, Порфирий, здорово, старина! Как хорошо, когда человек кому-то еще нужен…
По тембру голоса я понял, в чем причина такого энтузиазма – Аполлон Семенович был пьян. Я бы даже сказал, пьян в дым.
– С вашего позволения, – произнес я заискивающе, – я буду весьма признателен, если вы позволите вас увидеть. Я должен быть уверен, что говорю именно с вами, а не с секретарем-алгоритмом или вообще каким-нибудь шутником.
– Цепляйся, дружище, – ответил Аполлон Семенович.
В следующий момент в его доме открылись сразу четыре камеры для конференс-колла. Я осторожно подключился к ним, проверил среду на предмет вредоносного кода – и только потом позволил себе увидеть того, кто пустил меня внутрь.
Аполлон Семенович был пьян, небрит и непричесан. На его лоб спускалась кудрявая прядь, длинная и влажная, в трезвые дни обитающая на лысине – словом, выглядел он так, как и положено немолодому человеку во время долгого запоя. Но при этом на нем был безупречный пингвин-сьют с черной бабочкой на крахмальной манишке – словно он собирался на званый ужин.
Я, впрочем, быстро понял, что этот вечерний костюм дорисовывает система видеоконтроля – очень хорошая система – а во что Аполлон Семенович одет на самом деле, мне знать не положено. Может быть, на нем не было ничего вообще. Если судить по его лицу, такое представлялось весьма вероятным.
Он сидел в кресле, а на полу перед ним стоял хрустальный графин с жидкостью благородного коричневого цвета. В руке банкира поблескивал граненый ромбами массивный стакан. Мое лицо высвечивалось на стене, но я не был уверен, что Аполлон Семенович хоть раз на меня поглядел.
Зал, где он находился, можно было назвать очень большой гостиной: в стене чернел зев камина, вокруг стояло несколько кресел, а на потолке поблескивал золотой барельеф в виде улыбающегося солнца. Золото было настоящим. Правда, толщину слоя программа-спектрометр определить не смогла.
Солнце это, увы, не грело. Зеркальные плоскости стен как бы намекали, что если гости здесь и бывают, то совсем не заполняют своим присутствием эту холодную пустоту, и поэтому их число приходится умножать обманом. И носят эти гости, скорей всего, такие же безупречные пингвин-сьюты…
В зале было мало мебели, но много объектов искусства – дорогие и известные работы, что я выяснил после быстрого скана. Самая ценная, большая по размерам и заметная инсталляция называлась «Лживый Танец Сборщиков Фиктивного Урожая» – ее автором был некий Ульцер Пятый, «известный современный художник», как характеризовала его сеть.
Инсталляция состояла из шести кукол, изображающих условных этнографических крестьян. Куклы были сделаны из айфаков и андрогинов, к которым прикрепили толстые соломенные руки и ноги под слоем фиксирующего лака. Крестьяне были наряжены в азиатском духе – в широкие соломенные шляпы и пестрые тряпки. Они замерли посреди ненатурального танца, зацепившись друг за дружку упертыми в пояс руками: айфаки изображали мужчин, андрогины – женщин.
То, что танец ненатуральный и постановочный, следовало не только из названия инсталляции, но и множества рецензий, обнаруженных мною в сети («одна из тех редчайших работ, где парадигма «новой неискренности» почти поднимается до естественного величия гипсового века», и так далее). Продана работа была за сумму «больше SDR 7 M», кому – неизвестно. То есть мне это было уже известно, а сети нет.
Другая работа Ульцера Пятого, которую я смог идентифицировать, выглядела жутковато. Это было как бы распятое чучело собаки, прикрепленное к вертикальной плите из серого бетона, поднимающейся от пола к потолку (видимо, ее отлили прямо здесь – ни в окна, ни в двери она не прошла бы). Вокруг разведенных в стороны собачьих лап в бетоне был выдавлен зачерненный рельеф – два огромных крыла, похожих на увеличенные кленовые листья. Они превращали собаку в гигантскую летучую мышь. Объект назывался «Невозможная Летающая Собака, Полная Двусмысленных Умолчаний» – и, судя по восторженным отзывам в сети, тоже был современным шедевром («SDR 5 M и выше»).
Поиски и анализ заняли у меня долю секунды, за которую Аполлон Семенович успел приблизить стакан к лицу всего на несколько сантиметров. Я дал ему сделать глоток и сказал:
– Какая честь быть принятым в этом изысканном доме, больше похожем на музей.
– Да, – согласился Аполлон Семенович, – серьезная честь. Я обычно не слишком общительный человек, просто хочется с кем-то поговорить. Мне, как у вас говорят, хуево.
– У нас – это у кого? – спросил я осторожно.
– Там, снаружи, – махнул Аполлон Семенович в сторону экрана.
Кажется, он все-таки меня видел. Но вот дошло ли до него, что он говорит с алгоритмом, я не знал. И непонятно было, станет ли он продолжать разговор, если это до него дойдет. Вести себя следовало крайне аккуратно.
– Аполлон Семенович, – сказал я полным почтения голосом, – не сомневаюсь, что вашему «хуево» позавидовали бы миллионы, если не миллиарды. Но я уверен и в том, что оно скоро пройдет и сменится вашим «хорошо» – о котором простые смертные не имеют даже представления.
– Это ты хорошо лизнул, – сказал Аполлон Семенович. – Умеешь. И, главное, попал своим языком в самую-самую точку, хе-хе-хе…
Он еще раз лихо отхлебнул из стакана, и я сообразил, что надо спешить, пока он не отключился. Технических возможностей привести его в чувство у меня не было.
– Вы коллекционируете искусство – и, по странному стечению обстоятельств, я хочу задать вам один вопрос об искусстве. А именно об одном из экспонатов вашей коллекции.
– Каком? – спросил Аполлон Семенович.
– Лот триста сорок.
– Лот триста сорок? А что это?
– Вот это, Аполлон Семенович, я и хочу выяснить.
– А… хоть примерно… Какая область?
– Гипс.
Все-таки хорошо немного понимать в искусстве.
Аполлон Семенович расплылся в ухмылке.
– Ах, гипс… Понятно теперь. Да, это нечто. Шедевр до такой степени, что… Впрочем, тебе, дурачине, я при всем желании не смогу объяснить.
– А вы попробуйте, – сказал я. – Вдруг все-таки пойму.
– Нет, тут надо быть в теме. Чрезвычайно глубоко в теме.
Аполлон Семенович засмеялся, вздрагивая всем телом и расплескивая свой напиток (из-за неяркого света я так и не смог определить по спектру, что это, виски или коньяк). Досмеявшись, он поставил стакан на пол и сказал:
– Ну пойдем, покажу. Даже интересно, что ты скажешь.
Встав, он зашлепал к бетонной плите с летучей собакой, и я предположил, что бесценный гипс спрятан за ней, как в прошлый раз. Но все оказалось проще – он остановился возле висящего на стене черного постера со следами перегибов. На перегибах черная бумага была протерта почти до дыр.
– Что это, по-твоему, такое?
– Я полагаю, это рекламный плакат, – ответил я после быстрой референции к сетевым аналогам. – Вроде тех, что наклеивали когда-то на уличные тумбы.
– Распечатка современная, – сказал Аполлон Семенович. – Искусственно состаренная, чтобы добавить патину времени. Оригинальный файл хранится у меня же, и это единственный легальный принт – другие незаконны. Но это не важно. Как ты считаешь, в чем смысл изображения?
Постер напоминал афишу старого фильма о вампирах. Джентльмен несколько экстравагантного вида припадал к шее грациозно откинувшейся блондинки с выщипанными бровями – был пойман момент как бы сразу после поцелуя, но две красные точки на шее блондинки не давали ошибиться насчет того, что произошло в действительности.
Рядом краснели как бы сочащиеся кровью слова:
– Ну? – спросил Аполлон Семенович, когда прошла почти минута тишины.
Все, конечно, было ясно – но следовало схитрить, чтобы дать ему возможность блеснуть эрудицией.
– Как-то не складывается, – протянул я. – В чем тут смысл?
– Я объясню первый слой, – ответил Аполлон Семенович. – Внешний, так сказать. То, что способны понять профаны. Это рекламная концепция инвестиционного банка «Голдман Сакс» – одной из структур, стоявших у основания Единого Банка, где я имею честь служить.
– У меня мелькнула такая мысль, – сказал я. – Только на рекламу это не слишком похоже. Скорее наоборот. Негатив-с.
– Да. Но в эпоху среднего и особенно позднего гипса получило распространение такое, э-э-э, саркастическое самопозиционирование, к которому прибегали крупные монстры финансовой вселенной. Их все иррационально ненавидели – и, как бы подыгрывая этому чувству, они жестко иронизировали сами над собой и тем самым возвращали себе частицу народной симпатии. Примерно так же политики той эпохи вышучивали себя перед камерами, для чего существовали специальные благотворительные обеды и юмористические программы. Считалось, что это делает их похожими на людей. Теперь понятнее?
– Все равно не до конца.
– Тебе неясен смысл надписи. Для этого, конечно, надо быть историком… Текст восходит к электоральному слогану Республиканской партии США – тогда еще были США – «Hillary sucks, but not like Monica». Самый расцвет гипса, 2016 год. В те годы каждый понимал эту шутку. Моника Левински и Хиллари Клинтон – это…
– Вот теперь наконец дошло, – сказал я. – В постере используется тройная игра слов, текст звучит как «Голдман сосет, но не так, как Хиллари». А то, что Хиллари, в свою очередь, сосет, но не так, как Моника, оставлено за скобками.
– Именно! – ответил Аполлон Семенович довольно. – Но эту концепцию не приняли. Хотя она била в самую-самую точку.
– Почему?
– Потому что Хиллари проиграла выборы. После этого никому уже не было интересно, как именно она сосет. Даже, наверное, ее мужу. Именно поэтому этот плакат – такая редкость.
– Да, гипс есть гипс, – проговорил я, чтобы сказать хоть что-то. – Сегодня такое вообще невозможно.
– Это только кажется, – ответил Аполлон Семенович. – Сегодня мы шутим так же, но тоньше. И ты про это знаешь.
– Неужели?
Он засмеялся.
– Какая реклама Ебанка встречается чаще всего?
– One bank fits all?
– Нет. Ты наверняка видел ее раз пять только за сегодня… Выглядит как уравнение. SDR равно HR. Special drawing rights are human rights.
– Совершенно точно, – подтвердил я, – видел сегодня два раза. У Курского вокзала и…
– Неважно. Вслушайся, как это звучит: Special drawing rights… Что происходит с точки зрения физики, когда кто-то сосет кровь? Он создает у себя во рту зону низкого давления, и она вытягивает жидкость из пореза… Draw blood, вот что будет делать сейчас этот элегантный вампир. SDR и HR соединены знаком равенства – символической трубочкой, через которую так удобно это делать… Комариное жало в профиль. Понимаешь теперь, почему этот гипс бесценен?
– Мрачный, мрачный юмор, – ответил я.
Я воспроизвожу речь Аполлона Семеновича в сильно восстановленном и облагороженном виде – к этой минуте понять его без модуля речевой реконструкции было бы сложно. Следовало закругляться.
– Вы позволите сделать снимок этого лота – на память о вашем потрясающем рассказе? И еще я хотел бы скопировать сопроводительные искусствоведческие материалы, если они есть. Буду смотреть и вспоминать про нашу встречу.
– Открываю, – захихикал он. – Валяй.
Конечно, когда меня впустили в систему, я скопировал не только сопроводительные документы, но и сам файл. Он даже не был особенно спрятан – видно, хозяин полагался на общую защиту своей крепости.
Пока что у нас с Марой все получалось. Меня, правда, нервировала необходимость всюду оставлять свои электронные отпечатки, но другого выхода не было. Все происходило в рамках закона. «Снимок» можно было понимать по-всякому, это термин не юридический: одни снимают так, другие эдак. В уголовной практике недавнего времени имелось как минимум три прецедента в мою пользу. И надо еще доказать корыстный умысел, а со мной это сложно. Тем более что Мара обещала после ознакомления все стереть.
– Я был очень польщен возможностью поговорить с таким выдающимся членом общества, – сказал я. – Желаю вам счастливого дня и ночи – и надеюсь, что они будут прибыльными…
