Виктор Пелевин
Искусство легких касаний
Акинфий Иванович кивнул.
– Ну да. Говорит, внимательнее надо быть, Иакинф. Погляди-ка еще раз. Я снова на открытку смотрю, потом опять на гору. Ну она, точно… Или нет? И тут до меня доходит. Гора такая же, а те горы, что вокруг, нет. На открытке другое место. Совсем другое. А гора та же. Я его спрашиваю, где гора с открытки? Он отвечает – в Тунисе. Я спрашиваю, а почему здесь такая же? Нет, говорит, не такая же. Есть отличия. Правда, небольшие. Вот здесь и здесь… Показывает на открытку – и я вижу, что действительно есть разница. Небольшая, как между двумя близнецами. Но есть. На горе с открытки дорога протоптана – от подножия до самой вершины. А на этой ничего подобного нет.
Лицо Акинфия Ивановича стало серьезным.
– В общем, непонятно было, что думать. Ну ладно, похожи горы, а дальше? Жорес тогда говорит: про здешнюю гору ты сам, наверное, все понимаешь. Людей тут не бывает, только быки с пастухами. Поэтому у нее даже имени нет. Вернее, есть – целых два. В зависимости от того, из какого села чабаны. Здесь это не отдельная гора, а так, складка рельефа. А вот та гора, что в Тунисе – другое дело. Она там действительно гора. Очень известное место. Ты слышал такое название – «Джебел Букарнина»?
– Это на каком языке? – спросил Иван.
– Я тоже поинтересовался. Он говорит, на арабском. Но происхождение этих слов еще античное. У горы две вершины. Два отчетливых выступа. На финикийском языке «баал корнин» значит «господин с двумя рогами».
Последние три слова Акинфий Иванович произнес торжественным голосом, в котором опять прорезался хищный кавказский акцент. В воздухе потянуло тревогой. Акинфий Иванович, видимо, сам это ощутил – и улыбнулся.
– Я напугался аж, – продолжил он. – А потом думаю – с двумя рогами или не с двумя, ничего не значит. Вон, у каждого барана два рога. Чего, бояться их теперь? Спрашиваю Жореса – что это за господин с двумя рогами? Он говорит – древний бог. Баал.
– Может быть, Ваал?
– Он сказал – Баал. Слышал про такого? Я отвечаю, не приходилось. Да ты слышал, говорит, просто не помнишь. Про Ганнибала ведь наверняка знаешь. Это значит «милость Баала». Кстати, фамилия Ганнибала была «Барка», в переводе «сверкающий, сияющий». Представляешь карфагенских солдат при Каннах? Или под Римом? Дом далеко, но каждый помнит, что их ведет к победе сверкающая милость Баала… Даже покруче товарища Сталина будет…
– А кто этот Баал? – спросил Иван.
– Пунический бог. Слово «баал» значило что-то вроде «господин». «My sweet Lord», так сказать. Харе-харе. Могло означать любого бога или какую-нибудь земную шишку типа крупного землевладельца. Но бога Баала действительно изображали с рогами.
– Черт так выглядит.
Акинфий Иванович вздохнул.
– Чтоб вы знали, христиане своего черта слизали с бога Пана, потому что с креативом у них плохо было с самого начала. Могли только в чужих храмах костры коптить.
– Пан – это польский бог, – сказал Тимофей.
– Еще у них есть бог Пропал, – подхватил Валентин. – Гневный аспект Пана. Пан или Пропал. Типа как Янус.
– В Польше не был, – ответил Акинфий Иванович. – В общем, Жорес эту открытку спрятал, и мы пошли к горе. Должен вам сказать, что чем ближе мы подходили, тем страшнее мне делалось. Веяло от нее чем-то холодным и страшным, как из подвала с трупами. Или мне так казалось после того, как Жорес меня загрузил, не знаю. А может, просто холодно стало под вечер, я тогда непривычный был… Шли мы по узкой и еле заметной тропке – но проложена она была именно там, где на тунисской фотографии древняя дорога. Я догадался, что это Жорес так рассчитал. Чтобы подъем на вершину был как в Тунисе. И через полчаса примерно вышли мы на небольшое плато… Метров тридцать в диаметре, со всех сторон камни.
– Это не плато, – сказал Иван. – Просто поляна.
– А разве в горах бывают поляны? – спросил Акинфий Иванович.
– Почему нет.
– А что тогда такое «плато»?
– Плато большое, – ответил Иван. – Вот здесь плато Бечесын, оно же огромное.
– Еще «плато» – это Платон по-английски, – сказал Валентин. – Если такое слово что-нибудь говорит собравшимся.
– Говорит, – ответил Тимофей с ухмылкой. – Покойный Березовский на это имя английский паспорт получал. Платон Еленин.
– Не знал про такое, – сказал Акинфий Иванович. – Это, наверное, чтобы Аристотель Онассис на него сверху вниз не смотрел, когда в раю встретятся. Богатые все себе могут позволить… Хорошо, не плато. Небольшая такая полянка.
– Как здесь?
– Нет, побольше. Но место похожее, в таких коши обычно и ставят. Коша там, правда, не было – зато стояли палатки. Жорес говорит, пока свет еще есть, пойдем поднимемся. Кое-что покажу. Поднялись мы по скале – там в камне такие природные ступени были, удобно лезть. И вот на самом верху смотрю – в скале высечены два огромных рога. Как у меня в офисе на стене, видели череп? Вот такие же почти. Но не целиком, только основания. Вот представьте – из стены как бы торчит лоб огромного тура, рога выходят изо лба, загибаются назад и уходят в скалу…
– Что, просто рога и лоб? – спросил Андрон. – А головы не было?
– Только лоб и начало рогов, – кивнул Акинфий Иванович. – Но сделано так хорошо, что все остальное угадывается. Как будто из глубины камня к свету рвется какой-то рогатый зверь, и уже почти высвободился из плена… Уже почти прорвался в нашу пустоту.
– Как меч короля Артура, – сказал Иван.
– Вот примерно. Только тянуть за эти рога мне не хотелось. Спустились мы вниз и пошли к палаткам…
– А кто в палатках был? – спросил Тимофей.
– Братва этого Жореса, которая с нами ехала, туда загрузилась. У него своя палатка была, типа командирской. Заходим. Ему уже к этому моменту ковер внутри расстелили, на нем корзина с фруктами, подушки – в общем, человек даже в горах жить умел. Сели мы на ковер, выпили еще вина, и я его спрашиваю – что за рога? Зачем они тут? И стал он мне объяснять про бога Баала. Есть, говорит, такая вещь, называется «интерпретацио греко». Это когда богов и богинь из других культур стараются понять через их греческие аналоги. Ее древние греки придумали, когда путешествовали. Римляне тоже этой системой пользовались.
– А разве так можно? – спросил Иван. – Боги ведь обидятся.
– Человеку сложно обидеть бога, – ответил Акинфий Иванович. – Худшее, что может случиться – вы его собой не заинтересуете.
– Откуда вы знаете?
– По опыту работы экстрасенсом, – ухмыльнулся Акинфий Иванович. – Да и любая церковная старушка в курсе.
– Современный бог, может, и не обидится, – сказал Андрон. – А древние могли. Они были завистливые и злобные, постоянно что-то друг у друга воровали, интриговали и так далее. Конечно, обиделись бы, если бы одного стали называть именем другого.
– Боги в древнем мире были общие, – ответил Акинфий Иванович. – В разных культурах поклонялись одним и тем же сущностям. Люди их чувствовали сквозь ярлыки. Просто в разных языках имена звучали по-разному. Поэтому в «интерпретацио греко» никакого святотатства не было.
– Вы чего, – усмехнулся Тимофей, – верите, что эти боги правда жили? А куда они тогда делись?
– Умерли, наверное, – вздохнул Валентин. – Поэтому античность и кончилась.
– Скорее, пришли новые боги, – сказал Андрон, – и у старых этот мир отжали. А старых богов загнали под шконку.
– Может, и так, – отозвался Акинфий Иванович. – Только мир – это вам не мобильник в стразах, чтобы его отжать. Скорее, боги просто ушли в тень. Кто-то, может, и умер… А кто-то до сих пор на вахте. Но тогда я в этих вопросах не разбирался и про «интерпретацио греко» узнал впервые. Поэтому слушал Жореса с большим интересом.
– А что он дальше сказал?
– Стал объяснять, что по греческой интерпретации пунийцы поклонялись на этой горе Кроносу. Или Сатурну. Кронос, говорит, это бог времени и многого другого. Греки изображали его с серпом – кстати, выражение «серпом по яйцам» пришло из античности, Кронос именно этим инструментом оскопил папашу Урана. А пунийцы изображали Кроноса без серпа, зато с рогами. Или даже с бараньей головой. Но это не значит, что Кронос был бараном. Имелось в виду другое. Левый рог – прошлое. Правый – будущее. Вот это и значит «Двурогий Господин». Хозяин прошлого и будущего, властелин, так сказать, времени. А вовсе не черт.
– Может быть, черт тоже властелин времени.
– Есть такая гипотеза, – согласился Акинфий Иванович. – Но тогда не только времени, а еще и пространства. Всего этого физического измерения. В это многие сектанты и еретики верили, в том числе ранние христиане…
– Хорош отвлекаться, – сказал Валентин. – Показал он вам рога на скале, объяснил про Кроноса. И что дальше?
– Дальше я его про рога спросил. Почему они тут. И он ответил, что на горе Джебел Букарнина в Тунисе когда-то стоял храм Кроноса, или Баала. И в нем была статуя бога, которая совершала настоящие чудеса и сильно помогала карфагенянам в их экспансии. Ее, натурально, разрушили римляне. А здесь эта статуя просто еще не высечена из камня – лишь намечено, где ей полагается быть. Только начали беспокоить камень, только коснулись божественных рогов и лба. И они проступили из скалы в той же относительной точке пространства, что на горе под Карфагеном. Понимаете?
– Думаю, этих Баалов в Карфагене ставили всюду, – сказал Тимофей. – Как Августов в Римской империи. Или как Лениных при Советской власти.
– Это понятно, – ответил Акинфий Иванович. – Но статуя статуе рознь. Большинство просто истуканы. А в некоторых действительно обитает божество. Одной из целей пунической войны для римлян было как раз разрушить магические объекты Карфагена. В частности, эту статую. Это было прямым указанием римских богов, полученным через оракула.
– Почему?
– Потому что статуя, как сейчас говорят, работала.
– Но ведь и у римлян такой бог в пантеоне. Сатурн. Вы сами сказали. Что же он, сам себя?
– Не все так просто. У римлян были, конечно, Сатурналии и все такое, но поклонялись они не Сатурну, а его сыну Юпитеру, или Зевсу. Сатурн был более древней сущностью – богом предыдущего цикла. И относился к эллинским богам не слишком хорошо, если вспомнить мифологию. Пунические войны были войнами богов. Как и любые большие войны вообще. Люди там просто пешки. Или даже шашки, которые вообще не понимают, что идет чужая игра, и думают, что сами прутся в дамки наперекор стихиям.
– Интересно, – сказал Иван. – Вторая мировая тоже была войной богов? Или, например, наполеоновское нашествие?
– Надо полагать. Пушкин же писал что-то вроде «Барклай, зима иль русский Бог…» Значит, чувствовал. Но мы такое не скоро понимать начнем. А вот с древним миром уже ясно. Во всяком случае, тому, кто в теме. Жорес, например, про Кроноса знал все.
– Расскажите, – попросил Иван.
– Чтобы вы понимали, у каждого бога был, как сейчас говорят, свой баг и своя фича. Баги какие? Гефест, к примеру, хромой. Афродита на передок слабая. Марс военный преступник. У Кроноса тоже был баг.
– Какой?
– Он, как бы это сказать, кушал своих деток.
– Зачем?
– Существовало пророчество, что один из детей Кроноса его свергнет. Это и был Зевс, которого мамаша спасла – подложила мужу булыжник в пеленках, а тот и проглотил…
Иван засмеялся.
– Боги эти, похоже, не шибко умные были. Мог бы пеленки развернуть и проверить. Особенно если дите молчит и не шевелится.
– Все это надо понимать метафорически, – ответил Акинфий Иванович. – Булыжник символизирует что-то одно, пеленки что-то другое… Это я смеюсь, так ученые рассуждают. На самом деле да. Неубедительно. Но обратите внимание вот на что – как я уже сказал, Кронос есть то же самое, что Сатурн. Про кольца Сатурна знаете? Это как бы спутники, размолотые в крохотные частицы… Кристаллы космически холодного льда. Те же мертвые детки, для гарантии прокрученные через мясорубку. Их мелкий-мелкий прах. Совпадение? Не думаю. Вот такие примерно вещи этот Жорес задвигал.
На этот раз не засмеялся никто.
– Над мифологией он тоже насмехался, – продолжал Акинфий Иванович. – У него свое мнение было по всем вопросам. Очень, надо сказать, необычное.
– Какое? – спросил Тимофей.
– Он сказал, что Кронос был богом времени и царствовал над Золотым веком. То есть над самым лучшим временем, какое только бывает. Что, вообще говоря, логично – потому что зачем иначе становиться богом времени, да? Конец Золотого века вроде означал, что Кронос перестал править миром. Но Кроноса никто не свергал. Он просто удалился от дел. И мир по-прежнему работает именно на него. А не на какого-то там Зевса или не буду говорить дальше.
– Почему?
– Чтобы понять, активен бог или нет, достаточно поглядеть, действует ли его фича. То есть функция. Любовью занимаются? Значит, Афродита при делах. Воюют? Значит, Марс тоже. Вот и с Кроносом то же самое. Время ведь осталось? Осталось. А что оно делает, время? Да то же самое, что всегда – кушает своих деток. Иногда некрасиво и быстро, как наших дедушек и бабушек, иногда терпеливо, гуманно и с анестезией, как нас, но суть не меняется. Мы – дети своего времени. И время нас пожирает. Вот это и есть проявление Кроноса.
– Дети своего времени, – повторил Валентин. – Свое время – это чье?
– Вот в этом, – Акинфий Иванович поднял палец, – и весь вопрос. Чье? Мы думаем, что наше. Но разве это так? Что мы вообще можем? Немного побегаем, поторгуем своей юностью, нагадим на тех, кто был раньше – а потом начнут гадить на нас и понемногу спишут… Незаметно сожрут. И так цикл за циклом. С незапамятных времен.
– Да, – сказал Иван, – пришел седой волшебник время и всех загасил…
– Ну не всех, – ответил Акинфий Иванович, – на семенной фонд оставят. Но в конечном счете – да. На это Жорес и напирал. Вот, говорит, посмотри, Иакинф. Считается, что Зевс-Юпитер папу Сатурна сбросил в Тартар, а сам возглавил, так сказать, мироздание. Но где сейчас Зевс? Да только в фильмах про древнюю Грецию. То есть папа его таки скушал вместе с говном и пеленками. Просто с задержкой. И всех остальных греческих богов тоже схомячил. И не только греческих, между нами говоря, а и тех, которые позже в бизнес сунулись. Но сам Кронос при этом держится в тени. И даже поклоняться себе особо не позволяет.
– Почему?
Акинфий Иванович пожал плечами.
– Ответственность. Зачем нужно брать на себя обязательства перед теми, кого жрешь, если можно их жрать без всяких обязательств? Это как про мировое правительство говорят – почему оно тайное? Да потому что на хрена ему светиться? Придется пенсии платить, дороги чинить и так далее. А можно рулить из прохладной тени, без всякой головной боли.
– Конспирология на марше, – улыбнулся Тимофей.
– Почему конспирология. Я не утверждаю, что оно есть, это правительство. Я говорю, что высовываться ему в любом случае незачем.
– А я все-таки не понял, – сказал Иван, – для чего рога на скале были высечены?
– Я тоже об этом постоянно думал, – ответил Акинфий Иванович. – И только момента ждал, чтобы спросить. А Жорес все про Кроноса задвигает. Мы, говорит, смотрим, как Кронос ест своих детей, и считаем, что это естественный ход вещей. Ага, конечно. Бараны на мясокомбинате так же чувствуют, и по-своему правы. А вот древние пунийцы, которые в Карфагене жили, мыслили по-другому. Они рассудили так – если Кронос кушает деток, значит, ему это нравится. И стали приносить ему в жертву натуральных детей. Своих.
– Тоже Жорес сказал? – нахмурился Иван.
– Это исторический факт. Под Карфагеном остались такие кладбища, тофеты. Там много принесенных в жертву детей. Это и на семейном уровне было, и на государственном.
– А какие-нибудь исторические свидетельства остались?
– Куча. Жорес мне несколько цитат зачитал. Одну, из Диодора Сицилийского, я потом сам нашел. В Карфагене стояла бронзовая статуя Кроноса. Он держал перед собой руки ладонями вверх, лодочкой, как мы бы сказали, но оставался зазор. Под ладонями был огонь. Кроносу в руки клали детей, и они через этот зазор скатывались в пламя…
– Жуть какая, – вздохнул Иван.
– Дети – это самое дорогое, что есть у родителей. А богу надлежит отдавать самое ценное, про это даже в Библии есть. И про детские жертвоприношения там тоже, кстати… Я спрашиваю – но зачем, зачем? Тут Жорес на меня уставился и спрашивает – что такое дети? Скажи мне. Я подумал и говорю – цветы жизни? Он засмеялся. Нет, говорит. Не только. Это концентрат времени. Сгущенное время, так сказать. Время, свернутое в пружину. Когда ребенок растет, становится взрослым, а потом стареет и умирает, пружина раскручивается. Время расходуется. Смерть – это когда оно кончилось. Кронос ест детей просто потому, что питается временем. Это его еда. И древние пунийцы стали кормить его самыми вкусными и свежими булками, какие могли найти.
– Мрачняк, – сказал Валентин.
– Да, – кивнул Акинфий Иванович. – Мне тоже тревожно стало. Представляете, сидишь в палатке с малознакомым человеком, а он такие темы задвигает.
– Он про Карфаген рассказывал?
– Угу. Главная мысль была такая – карфагеняне в религиозных вопросах очень нагло себя вели. Приставали со своими дарами к богу, который хотел оставаться в тени и за кулисами. Это, говорит, как стрелять из нагана под окном у порохового фабриканта. Приносить в жертву патроны, чтобы он бросил вниз пирожное. Вы этого фабриканта или рассмешите, или утомите своей глупостью. Можете, конечно, и растрогать до слез – и получите пирожное. А можете разбудить в плохом настроении. Все варианты возможны.
– А какой получился у карфагенян?
– Вот тут не до конца понятно. С одной стороны, им долго везло, и по-крупному. Они ведь старше Рима были. Со всеми воевали, кто тогда жил, и даже этот самый Рим пару раз сильно наклонили. А потом везуха кончилась. Может, что-то в ритуалах напутали, может, Кроносу надоело. Но до этого метод работал. И не только у них. Всю древность. Не с карфагенян это началось и не ими кончилось. Жорес так сказал – вот если есть какой-то замаскированный бог, которому человеческие жертвы приносят, то это он и есть. Наш Двурогий Баал. А называть и рисовать его могут как угодно. Хоть Кронос с серпом, хоть пролетарский интернационализм с молотом.
– Можно, наверное, и так историю увидеть, – сказал Тимофей.
– Да ты попробуй по-другому, мил человек. И что у тебя получится? Вот был один латиноамериканец, который говорил, что сюжетов всего четыре. Я уже не помню, что там у него – какие-то герои, крепости, путешествия. А по-моему, сюжетов всего два. Первый – как человека убивают из-за денег. Второй – как человека приносят в жертву.
Андрон засмеялся.
– Ага, – сказал он. – Подтверждаю. Я лично ничего другого вокруг не вижу.
– Как всего два, – сказал Иван. – А вот, например, производственный роман?
– Это как человека убивают из-за денег, – ответил Андрон. – Только медленно. Сюда же все детективы и триллеры. И семейные хроники, ага.
– А русская классика? Толстой? Чехов? Салтыков-Щедрин?
Андрон немного подумал.
– Это второй сюжет. Всякие Моби Дики тоже. Вся советская литература. И даже книги про воспитание.
– А там-то кому жертву приносят? – спросил Иван.
– Всяким идеям и учениям, – сказал Андрон. – Передовым веяниям и реакционным взглядам. Тому, что в воздухе носится. Ну или просто заскокам психики.
– А, ну если так, конечно. Любой сюжет можно под эти два подвести. И любую жизнь тоже. Ну а почему тогда философы про это не говорят? Или хотя бы критики?
– Так они все в доле, – ухмыльнулся Акинфий Иванович. – Им как раз за то и платят, чтобы они в этих двух историях находили бесконечное разнообразие и свежесть. А на самом деле оба сюжета можно даже объединить в один.
– Ладно, – сказал Тимофей, – а дальше что произошло? В смысле, у вас с Жоресом?
– Дальше самое неприятное случилось, – сказал Акинфий Иванович. – Даже рассказывать не хочется. Потому что конец у рассказа не очень хороший. Давайте завтра.
***
С утра опять сгустился туман, но не такой плотный, как днем раньше. Дождя не было. Акинфий Иванович сказал, что они прошли петлей и теперь возвращаются к базе.
– Через две ночи будем над ней. Оттуда спустимся за полдня. Можно даже быстрее, я на велосипеде за пару часов доезжаю. Вниз по дороге педали крутить не надо.
– Мы самое красивое уже видели? – спросил Тимофей.
– Нет, – засмеялся Акинфий Иванович. – Самое красивое я на потом оставил. Еще два дня у вас, наслаждайтесь.
Он бодро убежал в туман, и скоро оттуда полетели его немузыкальные вопли на французском. Друзья отстали, обсуждая, чем заняться после трека – тормознуть на пару дней в Нальчике или сразу в Москву.
– В Нальчике чего делать? – спросил Андрон. – Азия, как говорил поручик Ржевский. Только в рояль насрать или на дуэли с кем-нибудь стреляться.
– А че, – ответил Тимофей, – можно организовать. Насрешь в рояль кому-нибудь с большим кинжалом, тебя и застрелят. А мы рядом постоим. Как секунданты.
– Лермонтова, кстати, убили именно за хохмы про большой кинжал, – сказал Валентин. – Принесли в жертву идеям офицерской чести, как сказал бы наш гид. Правда, не в Нальчике. А где-то в Минводах.
– Одним словом, здесь где-то, – ответил Тимофей. – Кстати, если они действительно из-за кинжала поругались, почему стрелялись? Логичнее было бы на кинжалах и решить. По французскому методу: левые руки связать шарфом, в правую инструмент, и вперед.
– Вот правда, – кивнул Валентин. – Куда лермонтоведение смотрит… А где Акинфий?
Акинфия Ивановича больше не было слышно. Друзья пошли быстрее. Тропинка растворялась в подступающем все ближе тумане, становилось холодно, и скоро все ощутили тревогу. Наконец издалека прилетело громкое фальшивое пение:
– Силижур а-а! Силикон ритьон![3]
– Акинфий Иванович! Подождите!
Голос Акинфия Ивановича ответил:
– Эй, малята, не отставайте! Тут развилка! Потеряетесь!
– Пошли быстрее, – сказал Тимофей.
Скоро из тумана выплыла развилка. Тропинку рассекал надвое здоровый остроугольный камень, чем-то напомнивший Валентину нью-йоркский небоскреб «Утюг». На камне восседал Акинфий Иванович – было непонятно, как он забрался на него без стремянки.
– Ну чего, – спросил он, – куда пойдем, направо или налево? Оба маршрута годятся.
– А в чем разница? – спросил Тимофей.
Акинфий Иванович усмехнулся.
– Кто ж его знает, в чем. Жизнь непредсказуема.
– Где виды лучше?
– Я бы сказал, одинаково.
– А где идти легче? – спросил Андрон.
– То же самое.
– Вы, Акинфий Иванович, прямо как вещий ворон, которому врать надоело, – сказал Иван. – Налево фигня, направо та же фигня. Вы всем тут выбор предлагаете?
– Нет, – ответил Акинфий Иванович. – Не всем. Иногда сам выбираю. Вас решил спросить. Решайте. Направо или налево.
– Наше дело правое, – сказал Тимофей.
– А наше как раз левое, – отозвался Валентин. – Андрон?
– Левая сторона в древности считалась нечистой. Пошли направо.
– А я левша, между прочим, – сказал Иван. – Мне такое даже слышать обидно. Налево.
– Так, – констатировал Акинфий Иванович. – Голоса разделились. Как будем решать?
– А вы сами куда предпочитаете?
– Мне фифти-фифти, – сказал Акинфий Иванович. – Что в сумме дает один хрен. Так что выбирайте, пожалуйста, сами.
Решили кинуть монету – и десять рублей указали дорогу влево.
– Я же говорил, – засмеялся Валентин.
Акинфий Иванович слез с камня.
– Пошли.
Остаток дороги молчали.
Следующий кош выглядел почти обитаемым. Из стены торчал крюк, где опять висели бычьи ребра с мясом, но теперь мясо оказалось очень свежим. На плитке стоял чайник – подняв крышку, Валентин увидел внутри несколько веточек с толстыми разварившимися листьями. Еще в коше пахло не выветрившимся до конца табаком, а на полу лежало два раздавленных окурка. Люди были здесь совсем недавно.
После ужина Акинфий Иванович засобирался спать – и друзьям стоило некоторого труда уговорить его продолжить историю.
– Про рога на скале, – напомнил Валентин.
– Ну ладно…
Акинфий Иванович откинул серебряные волосы со лба и несколько секунд глядел в пол, словно заряжаясь решимостью. Видно было, что вспоминает он что-то мучительное.
– В общем, – сказал он, – послушал я эти рассказы про Карфаген, а потом улучил момент и главный вопрос задал. А именно – зачем тут эти рога в скале высечены? Что ты такое задумал, говорю, жертву приносить? Ага, отвечает Жорес, именно.
– Что, детей? – спросил Тимофей.
– Вот я тоже поинтересовался. Он засмеялся, ладошкой махнул – не бойся, Иакинф. Не детей. Во всяком случае, не человеческих. Читал бы Библию, знал бы, что детей еще в древности заменили на агнцев. Маленьких таких ягнят. Это ведь тоже концентрат времени. Только их много надо, потому что живут они недолго. Я спрашиваю, а Кронос как к этому относится? Он плечами пожал – ты, говорит, водку пьешь, а ведь не задумываешься, из чего Советская власть ее гонит. Я думаю, и Кроносу такие вопросы не особо важны. Ну, у меня отлегло немного. Я спрашиваю – а зачем это? Какая конечная цель?
– Деньжат выпросить, – сказал Иван.
– Да нет, – усмехнулся Акинфий. – У него с этим вопросом порядок был. И со всеми другими тоже. Я же говорил, в каком он доме жил. Нет, тут другой интерес был. Он меня спрашивает – тебе что, все знать обязательно? Я говорю, если какая-то помощь нужна, то да. Надо же понимать, в чем участвую. Что на душу беру. Он отвечает – хорошо, разумно вопрос ставишь. Рад, что у экстрасенса душа нашлась. Сейчас объясню…
Акинфий Иванович покачал головой и замолчал. Когда молчание стало тягостным, Иван спросил:
– Что же он объяснил?
– Сказал, что власть Кроноса над живыми существами осуществляется через время. Каждому отмерен свой срок. Время – своего рода проклятье. Приговор к смерти. И одновременно благословение, потому что, кроме времени, у живых нет ничего вообще. По сути, они сделаны из времени. Отняли время – отняли все.
– Время – деньги, – сказал Андрон.
– В том числе, – кивнул Акинфий Иванович. – В культе Кроноса было несколько этажей – для профанов, адептов, посвященных и так далее. Жертвы приносили на всех этажах. Но смысл у жертвоприношений на каждом уровне был разный. Внизу просто просили бога о какой-нибудь малости – чтобы груз доплыл до места, такое в Карфагене чаще всего было, там все приторговывали. Или чтобы урожай взошел, судебное дело разрешилось и так далее. Серьезные жертвы приносили во время войн – но это тоже, в общем, тупой уровень. А вот на самом верху… Там суть вопроса понимали очень хорошо – и вступали с богом в неэквивалентный обмен.
– Что это такое?
– Когда дают больше, чем просят. Богу предлагали много чужого времени – и просили в обмен немного личного. Возвращали гораздо больше, чем просили. Это делали по особому древнему ритуалу, и бог на него отзывался. В самом центре культа Баала стояла группа людей, которые давно такой обмен наладили. Они фактически приобрели бессмертие и жили с незапамятных времен. Их называли темными бессмертными…
Эти слова Акинфий Иванович опять произнес с густым кавказским акцентом, чтобы выделить их грозный смысл. Но получилось неожиданно смешно.
– Томные безмерные? – повторил Тимофей, и друзья захихикали.
– Темные. Темные бессмертные, – отчетливо повторил Акинфий Иванович.
– С незапамятных времен – это сколько лет?
– Столько, сколько стоял Карфаген, – ответил Акинфий Иванович. – И даже раньше. Намного раньше.
– Это Жорес говорил? А он откуда знал?
Акинфий Иванович обвел слушателей глазами.
– Жорес этот, – сказал он, – был одним из них.
– Он что, сам признался?
– Я сразу понял, как про них услышал. Прямо холодом повеяло. И ясно стало, откуда он про древний мир столько знает.
– А как он на Кавказе оказался?
– Когда римляне разрушили Карфаген, они убили темных бессмертных. Искали их всюду. Типа как Ганнибала.
– А что, бессмертных можно убить?
– Конечно, – ответил Акинфий Иванович. – Бессмертный в человеческом теле – это как бутылка со временем. Если аккуратно подливать в нее время, бутылка будет сохраняться. А если ее разбить, время сразу вытечет. Но римляне убили не всех. Многие скрылись заранее и уехали в глушь. Некоторые поселились на Кавказе у этой горы. Они решили, что это тайный знак, посланный им Баалом. Здесь им удалось возобновить контакт со своим богом. Но храмов они уже не строили. И статуй не ставили – если не считать этих рогов на скале. Вообще не привлекали к себе внимания, с умом пользовались своей великой силой, грамотно смешивались с волнами переселений и так далее. И этот Жорес был из них самым последним. Он до сих пор приносил Баалу жертвы по старому ритуалу, только заменил человеческую молодежь на ягнят. Так он сказал, во всяком случае.
– А бог согласился?
– Видимо да, – ответил Акинфий Иванович. – Раз он эти жертвы принимал и продлевал Жоресу жизнь, значит, Жорес был ему зачем-то нужен… Я, кстати, по ходу и выяснил, почему его Жоресом звали.
– Да, – сказал Валентин, – почему? Это ведь не особо древнее имя.
– Имена для таких людей как перчатки. Его настоящее имя было другим, просто звучало похоже на «Жорес». «Джируз», или что-то вроде.
– Он вам его назвал?
Акинфий Иванович усмехнулся.
– Не мне…
– А кому?
– Слушайте дальше, малята. В общем, я ему говорю – вы, Жорес, как я вижу, человек не просто продвинутый, а продвинутый до самого упора. Может, уже и не человек вообще. Зачем вам приблудный московский экстрасенс? Какая от него польза? А он отвечает – видишь ли, Иакинф, в отношениях с людьми помочь ты мне не можешь. Но в отношениях с богами есть свой ритуал и свой этикет. И дело тут не в продвинутости, а в благоговении и почтительности, потому что для богов между людьми разницы особой нет – все черви…
– Про рога когда расскажете? – напомнил Валентин.
– Вот как раз и подошли, – ответил Акинфий Иванович. – Как ты думаешь, спрашивает Жорес, зачем тут вырубили на скале рога? Затем, чтобы бог узнал форму горы и узнал рога статуи, которые находятся там же, где были у древнего памятного изваяния. Бог считывает сложный геометрический рисунок и понимает, что обращаются к нему те самые лица, что и две с половиной тысячи лет назад, или раньше. С другими, может, он и говорить не станет. Или будет, но совсем по-другому. Хорошо, отвечаю, это понятно – но я-то вам зачем? А затем, говорит, что к божеству всегда обращались по определенному ритуалу. И это так же важно, как форма горы и рога на нужном месте. Бога вызывал специальный герольд, наделенный, как у вас выражаются, психическими сверхспособностями. Он указывал богу на жертвователя и жертву. И только потом сам жертвователь решался предстать перед богом… Я спрашиваю, а где ваши ягнята? Он рукой махнул – мол, не твое дело. Ягнят в другом месте сожгут. На мясокомбинате. По документам проведут как инфицированных. Там все готово. Главное, чтобы Двурогий понял, что подарок от меня. Для этого ты должен к нему обратиться…
– Что-то он крутил, – сказал Тимофей. – Неубедительно как-то… Неправдоподобно и замысловато.
