Виктор Ремизов
Искушение
2
Они ехали на рейсовом автобусе из Иркутска. Был вечер субботы, солнце впереди низко висело над степными пологими холмами. Федеральная трасса М-53 «Байкал», связывающая два края бескрайней России, устало извивалась вдаль, превращаясь в нитку, по которой двигались точки машин. Автобус качало и подбрасывало на разбитом, каждый год латаемом асфальте, ехать было три с половиной, а то и четыре часа, и большинство пассажиров уже спали, только на заднем сиденье хохотала и дурачилась компания молодежи.
Мать сидела у прохода, она подсчитала выручку и задумчиво глядела то куда-то вдоль автобуса, то себе под ноги. Катя щурилась в окно, но ничего не видела, а воображала, как сдает экзамены. Два года подряд она готовилась в мединститут в Москву, и это стало у нее привычной игрой. Когда нечего было делать, как сейчас, или когда не спалось, она выбирала предмет, мысленно входила в аудиторию, брала билет, сосредотачивалась и отвечала сама себе.
Учиться она хотела, ей всегда нравилось, и давалось все легко, и биолог и школьная химичка были в ней уверены, но, видно, не суждено было попасть в институт. В год окончания школы в мае родился Андрюшка, хлопот прибавилось, а в июле искалечило отца, и жизнь стала совсем трудной. В этом году она опять готовилась, но уже по привычке, ни на что особо не надеясь, а скорее, стараясь развлечь отца, который лежа экзаменовал ее. Ситуация в семье становилась все хуже, и Катя никуда не поехала. Даже и разговор с матерью об этом не зашел.
Мать рядом неудержимо и нечаянно зевнула, так что слезы навернулись на глаза. Повернулась к Кате, вытираясь:
– На семь тысяч наторговали сегодня… – она опять сдержала зевок, – пятьсот отдала за место, шестьсот – сержанту, тысячу на автобус. – Мать нагнулась ближе к Кате и, улыбаясь, зашептала. – Да этот поддатый парень пять тысяч дал, а сдачу взял с тысячи.
Катя кивнула, но радости, что была на лице матери, не поддержала. Чуть растерянно на нее смотрела. Мать это увидела и нахмурилась:
– Он сам так… я ему сдачу даю с пяти, а он: «Проторгуешься, тетка!»… взял триста рублей и пошел… – мать, поджав губы, посмотрела на дочь, потом нагнулась к ее уху. – Ты видала, сколько у него в кошельке было?! – Она машинально пощупала-прижала к себе черную мужскую барсетку с деньгами и документами. – Ему ничего, а у нас больше десяти тысяч получилось в этот раз. В следующий выходной килограмм тридцать возьмем, даст Бог. Омуль с икрой весь… цены на рыбу везде растут, мы только, как дуры.
Катя согласно кивала головой. Замолчали. Мать опять о чем-то тяжело задумалась. Возможно о том, что дочь ее никогда не разделяла этих ее мелких радостей. Ездила покорно с ней на рынок и за прилавком стояла с такой вот тихой улыбкой. Она покачала головой и, вздохнув, повернулась к Кате:
– Иван Данилычу хочу хоть половину отдать. Он не спрашивает, а мы с зимы должны. – Мать замолчала, глядя мимо Кати куда-то в степь.
– Он позавчера приходил утром, двести рублей отдал, – вспомнила Катя.
Мать смотрела на нее, закусив губу, потом сокрушенно качнула головой:
– Мы ему сорок тысяч должны полгода, а он ходит у нас занимает… и потом отдает. Просит тут у меня взаймы… Я прямо красная сделалась, говорю, как же Иван Данилыч… а он – не переживай, Ириша, то деньги стратегические, если, говорит, околею, а эти тактические – в лавку пойду за поллитрой. И смеется еще.
Мать помолчала, продолжая думать о терпеливом соседе и рассчитывая свои возможности. Потом сказала решительно:
– В следующие выходные рыбу продадим, сразу отдам ему… сколько смогу. Надо отдать и все. – Она опять задумалась, нахмурившись. – Отцу анализы первого августа должны были сделать, уже сентябрь…
Солнце село, в автобусе стало темнеть, его все так же подбрасывало и качало из стороны в сторону, толстый мужик перед ними храпел громко и переваливался с боку на бок, молодежь сзади притихла. Устали, видно. Или пиво кончилось.
– Ты когда-нибудь о деньгах мечтаешь? – спросила мать, глядя мимо Кати.
– Нет.
– А я… – мать доверительно склонилась к щеке дочери, – я только о них и думаю. Представляю, будто у нас их много… Вчера засыпала и увидела, как будто поплыла за грибами за реку, и прямо в лесу, на краю болота «Уазик» стоит, а в нем мешки с деньгами. Пятитысячные все. А водитель убитый. И я стою и думаю, куда же этого водителя девать… А потом долго уснуть не могла, придумывала, что соседям сказать про эти деньги. – Мать с искренним удивлением посмотрела в глаза дочери. – По-настоящему придумывала, как людям наврать. Так и не смогла потратить. Их так много было, что я не понимала ничего… привыкла – сто рублей да пятьсот, ну тысяча, а там много было… целый мешок с красными пачками. – Мать растерянно потерла подбородок. – Даже отцу за операцию не смогла заплатить. Заграница какая-то привиделась, и меня спрашивают: откуда у тебя, тетка, столько денег? И смотрят! За Федора понесла, они деньги взяли и хохочут: ворованные, говорят, хочешь, тебя рядом с сынком определим! Очнулась от этого сна – мокрая вся! Я, наверное, с ума уже схожу. А? Утром проснулась и вспомнила про мужика убитого в том «Уазике». Я ведь его в болото утащила, и он там утонул. А у него дети, наверное, жена…
– Мам, – Катя чуть заметно улыбалась, – это же сон, ты, наверное, сериал смотрела…
– Может, и сон… а может, я на самом деле такая… деньги уже дороже людей стали…
Она закрыла глаза и откинулась на спинку. Но видно было по лицу, по рукам, напряженно сжимавшим потертую барсетку, видно было, что не спит. Катя отвлеклась от своей биологии, солнце село, за окном стало серо и холодно. Мать вдруг открыла глаза:
– Два года назад все было нормально, Федя в Иркутск поступал… он такой умница, он бы поступил… тебя в Москву собирали… Мы с отцом горевали, что вдвоем останемся с Андрюшкой. Где все это?
К дому подходили уже ночью. На бряканье калитки отец открыл дверь летней кухни. Выглянул радостно и виновато:
– Девушки наши… как раз мы вам нажарили!
Ирина подозрительно посмотрела на мужа.
– Ты зачем это? – спросила тревожно. Из кухни на весь дворик вкусно разносился запах жареной картошки с луком.
– Да ничего, Ира, мне Андрюша помогал… – Руки отца крепко сжимали колеса каталки, на лбу выступили капельки пота, – устали?
– Что случилось? – Ирина остановилась и в упор смотрела на мужа. – Говори, Жора!
– От Федора приезжали… опять письмо тебе, – лицо отца из нарочито-веселого каменело.
На газовой плите еще шипела картошка в сковородке, картошка же была разбросана вокруг конфорки и на полу у плиты, видно непросто далось отцу жарить из каталки. Мать машинально замела все веником в одну кучку, села к столу и раскрыла письмо.
«Мама, здравствуй, я под следствием, обещают добавить пять лет и перевести в другую колонию. Приезжай, поговори с начальником, он триста тысяч обозначил, он злой на меня, а тебе должен сбавить. Приезжай, поговори сама с ним. Привет Кате, Андрюшке, бабуле и отцу. Федор»
Мать одна сидела в летней кухне. Письмо на коленях. Взгляд в темном окне. Катя занесла осторожно сумки. Дверь прикрыла.
– Вот и отдали Иван Данилычу… – немые слезы текли по мокрым щекам.
Появление Кати вывело ее из оцепенения. Она склонилась к столу, закрыла ладонями глаза, еще сильнее нагнулась, втянула голову в плечи. Давила тяжелые рыдания, но они прорывались и вскоре мать уже ойкала непроизвольно, задыхалась, рука судорожно комкала бумагу:
– Ой-й, за что такое? Ну, за что-о-о?! Что я не так делаю?! – Она выронила письмо и вцепилась себе в волосы. – Я морду этого начальника видеть уже не могу, ну откуда у меня деньги! Они же сами наркотики в зону приносят! Федор говорил, ты же помнишь?! Помнишь?!! Господи, ну к кому я могу пойти?!
– Мама! – Катя сделала шаг к матери, но не дошла.
Замерла неловко среди кухни с сумками в руках, в такой же нелепой позе, как и вся эта неразрешимая и дикая история. Возможно, что Федор и нарушил какие-то тюремные правила, но скорее, он опять проигрался в карты, и ему нужны были деньги. Федор жил одной жизнью с теми, кто его охранял – они использовали его, а он – их. Это было давно понятно, но с матерью это нельзя было обсуждать. Ирина сидела, чуть склонив голову и глядя бездумно в угол кухни, где валялись Андрюшкины игрушки. Подняла на дочь тяжелый некрасивый взгляд:
– Видела этих сегодня на рынке? – Она пристально и почти зло смотрела на дочь, продолжая серьезно думать о чем-то. – Можно было б пойти блядовать, я бы пошла! Я давно уже всю душу со всеми потрохами продала, о чем уж жалеть…
Катя осторожно села на стул. Они долго сидели молча. Ирина думала о чем-то напряженно, потом с интересом посмотрела на Катю. Взгляд осмысленный вдруг сделался. Она отвернулась в сторону, на стол оперлась, посидела так и сказала тихо и твердо:
– Уезжай отсюда, Катька. Мы здесь хуже скота! И ты такой станешь. Родилась ты, умница такая … нельзя тебе здесь.
– Мам, ну что ты говоришь? – Катя присела к коленям матери, заглянула ей в глаза.
– Я серьезно! – Мать решительно нахмурилась сквозь накатившиеся слезы, положила руку на голову дочери. – Учиться езжай!
– Ладно, мам, в этом году уже поздно, вот полегче станет…
– Легче не станет! – отстранилась мать. – Управимся как-нибудь, мать помрет, дом ее продадим. – Ирина замолчала, задумалась на секунду. – О Федоре не думай, это моя беда! Да не в Иркутск, в Москву езжай, может, хоть там люди как люди живут…
Петух неурочно проорал коротко в ночи и замолчал, снова тихо стало, только муха билась и билась, и жужжала по стеклу.
– Я когда-то так гордилась твоим отцом… – задумчиво проговорила Ирина. – Все девчонки завидовали, что я вышла за Жору Рождественского. Он активный был, в комсомоле чем-то руководил, спортсмен, во всех сборных играл. Школу с золотой медалью окончил! Потом университет… – Ирина будто очнулась, – и дети умные получились, я так радовалась всегда! И ты, и Федор, считай, на одни пятерки учились… – усмехнулась горько, – а тебя еще и любят все.
Ирина замолчала. Потом подняла на дочь грустные глаза:
– Вдруг выбьешься. Нам больше и надеяться не на кого…
Дверь тихо скрипнула, это был отец, он шире распахнул ее и вкатился через порог. Достал очки из очешника. Надел.
– Я прошу прощенья, но я все слышал… езжай, Катя, это правильно, на следующий год поступишь. Мы тут с матерью перебьемся. – Отец пытался улыбаться, но смотрел твердо.
Замолчали. В кухню вошел Андрюшка. Тер кулачками глаза, зевая сладко, лег к матери головой на колени.
– Что с Федором, думаешь? – спросил отец.
– Поеду завтра в колонию, упаду в ноги, может, отступится… – Ирина замолчала, раздумывая о чем-то, гладила Андрюшку по голове, – а скажет… подол задрать – задеру! Прости, Жора, такая уж жизнь! – она прямо смотрела на своего мужа.
– Не сделаешь ты так! – нахмурился отец, – зачем это?!
– Сделаю! – мать смотрела серьезно, – этот начальник давно на меня косится.
– Мама! – Катя опять присела и прижалась к матери, обнимая Андрюшку.
– Калтоска! – Андрюшка вспомнил, видно, бросил мать, отпихиваясь, освободился от рук сестры, подтащил табуретку к плите и, ловко забравшись, показал всем сковородку и объявил радостно и звонко: – Калтоску залили! Десять стук! Лас, два, тли, четыле…
Катя не спала всю ночь, а утром, уставшая от слез, позвонила Насте.
3
Девчонки стояли у лифта, как оплеванные. Дорожные сумки, покупки у ног, из пакета, что держала Настя, торчали два золотых горлышка шампанского. Курицей-гриль пахло на всю лестничную клетку. Катя смущенно поглядывала то на подругу, то на дверь, куда их только что не пустили и откуда выставили вещи.
– Ни хрена себе, подружка, блин… даже не сказала ничего! – Настя, громыхнув бутылками, решительно поставила на пол пакет с гостинцами, выпрямилась и подняла нахмуренный взгляд на Катю. – Живите, сколько хотите! А?! Ну и хахаля себе Сюйкина оторвала… – растерянность все более овладевала лицом Насти, видно было, что у нее нет никаких вариантов насчет их сегодняшнего вечера и ночлега, – он и ее выгонит! – кивнула в сторону двери.
За высоким грязным окном подъезда чернела осенняя московская ночь, дождь струился по стеклам. Девушки были мокрые, целый день гуляли по городу, вернулись с покупками, едой… и вот теперь им надо было куда-то идти, ехать… где-то ночевать. Денег на гостиницу не было.
Соседская дверь металлически залязгала запорами, приоткрылась вороватой щелью и замерла. Катя, стоявшая к ней спиной, повернулась и виновато, и насколько можно весело, улыбнулась. Немолодая соседка, в пожеванном халате и с таким же лицом, приходившая два дня назад скандалить, не мигая, смотрела в щель.
– Ну и что не видела? – Взгляд красивого Настиного лица тоже заострился крысиным штычком, не обещая ничего хорошего. – Вот, выгнали нас, радуйся давай! Пойдем! – подтолкнула замеревшую Катю и, нажав кнопку лифта, стала набирать вещи в руки.
– Давно пора, сучки деревенские… – сипло прошипела дверь и сузила щель.
– Кто тут деревенские?! – Настя грозно развернулась от лифта.
Щель быстро исчезла, замок клацнул торопливым оборотом, женщина замерла за дверью, слушая ответ. В глазок, наверное, смотрела.
– Ты! Московская! – загремела Настя на весь подъезд, – ты в зеркало глянь?! Ты ведь и на сучку не похожа!
– Это я не похожа?! Ха-ха-ха! А ты похожа?! Езжайте, езжайте! – Слышалось глухо, визгливо и радостно, казалось, она там пляшет от восторга.
Подтянулся, залязгал дверцами лифт, Катя, с полными руками, вошла внутрь. Щеки потемнели от прихлынувшей крови, но глаза поблескивали по-прежнему весело. Настя, с перекошенным лицом, обернулась что-то ответить, но не нашлась, сверкнув глазами на подругу, решительно сунулась в лифт со всем добром. И споткнувшись: «А-а-а!!!» – грохнулась лицом в грудь присевшей ловить ее Кате. Загремели бутылки, освободившиеся дверки захлопнулись, и лифт стал подниматься наверх.
Настя выправилась, они расхохотались, обнимаясь невольно.
– Ой, хорошо у тебя титьки большие! На себя падала б, лоб разбила бы! – стонала Настя от смеха.
Двери открылись. На них безразлично и озабоченно одновременно глядел мужчина с большим животом, в золотых очках и с гладкими щеками. Маленькая собачка на руках выглядела, как бант на груди. Живот же был так велик, что если бы мужчина вошел в лифт, задавил бы девчонок.
– Ого!!! Занято, дядя! – нагло выдала Настя в лицо толстяку и нажала на кнопку первого этажа.
Они поехали вниз.
– Дядя Вася, я снялася, – бормотала Настя, присаживаясь и ощупывая свои туфли. – Блин! Катька! Всё! Каблук сломала!
Доскакала на одной ножке до лавочки у подъезда. Сняли сапог с маленькой Настиной ножки. Высокий каблук отклеился и висел на коже, идти было нельзя.
– Та-ак, – Настькины щеки были малиновые от злости, – все из-за суки этой! Ну, блин, Москва! У меня других нет. Только кроссовки старые.
Из подъезда вышел пузан. Песик на тонком красивом поводке путался в ногах, дрожал высокими ножками и поглядывал на дождливое небо умными испуганными глазами. Дядька, пытаясь увидеть кобелька, заглядывал то вправо, то влево вокруг живота, но не видел его.
– Э-э-э, нет ли у вас… вот… – Настя говорила пришибленным голосом и показывала испорченный сапог, – клея нет у вас?! Мы не местные…
Мужчина, опасаясь наступить на собачку, все поддергивал поводок, подошел осторожно, как к заразным, и бессмысленно пожевал губами. Возможно, это должно было означать вежливость, по лицу же его было видно, что он очень занят и вообще не знает, что такое клей. Нахмурился озабоченно через очки.
– Гм-гм, Фарфалло? – дернул поводком. Пес стоял на задних лапках и скреб штанину, просился на руки. – Фарфалло, сделай пи-пи, детка! Он не пописил? – Толстяк просительно поглядел на девчонок. У всех были свои проблемы.
Настя брезгливо отвернулась и, устав стоять на одной ноге, опустилась на лавку.
– У тебя кроссовки глубоко? – Катя стала расстегивать Настину сумку.
Настя достала сигареты, взяла последнюю и, по-мужицки скомкав пустую пачку, бросила в сторону урны.
– Все, и курить больше нет, – чиркнула зажигалкой. – Куда поедем-то?
4
Две очень симпатичные девушки сидели на изящно выгнутых холодных металлических лавочках в зале ожидания Ярославского вокзала. На этот вокзал они приехали несколько дней назад из Белореченска. У ног сумки и пакеты с накупленными московскими шмотками.
Москва покрутила их в своем сверкающем промывочном лотке и, не обнаружив золота, выплеснула обратно.
Вокзал, по приездe показавшийся дворцом блистающим, выглядел холодно и неуютно. Высокие потолки, модерновый дизайн, да и все устройство как будто предлагали не задерживаться здесь. Пассажиров было немного, свободных мест полно на скамейках, но от всей этой равнодушной современной красоты и удобств почему-то делалось тоскливее, чем даже просто под пасмурным небом.
Четыре дня назад девчонки были счастливы через край. Вытащив из вагона тяжелую сумку и грохнув ее на асфальт, Настюха растопырила руки, не обращая внимания на обтекающую толпу, завопила своим тоненьким наглым голосом: Ну, столица, смотри у меня! И сделала не сильно приличный жест.
Всю дорогу в поезде Настя составляла раскладки – она ехала заводить свой бизнес, делать карьеру какой-нибудь секретарши в банке или крутой инофирме, или наконец можно было выйти замуж за крутого… выбор был велик, подходило все, что показывали по телеку! Надо было торгануть своей красотой на всю катушку, и что-то из задуманного, не сомневалась Настя ни минуты, очень даже должно было сработать.
Счастливые от свободы, растревоженные новой жизнью, охватившей их со всех сторон, они поселились у Ольги Сюйкиной, Настюхиной однокашницы, третий год уже жившей в Москве. Квартира была на окраине, однокомнатная, Сюйкина обрадовалась, раскричались на лестничной клетке, побежали в магазин – вина накупили, просидели до утра и даже всплакнули раз несколько. Всё вспоминали безмятежную жизнь в привольной Сибири. Ольга ругалась на кризис, на санкции, на иностранцев, сворачивающих бизнес в России, и тут же хвасталась несметными московскими возможностями, блатной работой, легкими и большими заработками, которые были еще год назад, рассказывала случаи, когда человек за полгода поднимался до трехсот тысяч в месяц. Девчонки слушали про московские трудности и не слышали. По сравнению с Белореченском… Если так все плохо, возвращайся, – хохотала Настя, – будешь грибы сушить и на трассе продавать! Катя тоже улыбалась, вспоминая красивые дома, больнично-чистые тротуары в центре, роскошные витрины, потоки машин, в которых совсем не было «жигулей», а еще сверкающие вечерние лимузины, театры, рестораны… и тоже не верила Сюйкиной.
Москва ошеломила, за эти дни они ничего не успели сделать. У них было припасено несколько адресов с недорогими квартирами и куча предложений по работе, но все эти почти за так сдаваемые квартиры оказались липой. Они заехали в одну риэлтерскую контору и прозвонили несколько адресов. По работе даже не звонили. Зато две обзорные экскурсии по всему городу проехали, в ГУМе-ЦУМе были, на Арбате, на Тверской по витринам рты поразевали, на Красной площади гуляли. Настя кайфовала по полной, у нее на радостях расходные деньги кончились и пошли уже отложенные на квартиру. И тут Ольгин хахарь, с кем она впополам снимала квартиру, выставил их за дверь. Трезвый. Без предупреждения. Надоели и все, идите на хрен! Езжайте в свой Мухосранск!
Переложились. Растолкали в дорожные сумки вещи из пакетов и дотащили их до кафе. Взяли чаю, поели холодную курицу-гриль, что покупали в дом Сюйкиной, шампанское открывать не стали. Бутылки теперь только неприятно громко брякали друг о друга и об пол, да оттягивали руки. Снова сели на лавочки. Зал был просторный, длинные ряды новеньких, не порезанных и не ободранных еще кресел стояли в центре, вокруг закрытые на ночь магазинчики, да несколько заведений: трактир, чайхана и бистро.
После часа ночи народ попритих, полицейские пару раз прошли, рассматривая, у кого-то проверили документы. Последний раз встали втроем напротив девчонок, один нагло стал их изучать, другие тоже поглядывали и улыбались между собой. Молодые совсем, лет по двадцать пять. Настя, отвернувшись, достала старые билеты, так, чтобы они видели, повернулась к Кате и, тыча пальцем в билеты, зашептала:
– Сейчас привяжутся, козлы, – сунула билеты в сумочку и снова улеглась на плечо Кате.
Полицейские удалились неторопливо. Три проститутки поднялись с первого этажа на эскалаторе. В коротких юбках, распахнутых декольте, накрашенные. Толстуха в зеленых колготках, шедшая последней, с вызовом глянула на девчонок.
– Видала, лярвы! Разоделись… – Настя внимательно провожала их глазами. – Слушай, а где они работают? Может, в комнате матери и ребенка?
Проститутки стояли у рамок металлоискателя и спокойно о чем-то разговаривали с полицейскими.
– Клиентов нет и ментяры сойдут, – улыбалась презрительно Настя… – Черная юбка с зелеными колготками! Прикинь!
– У нас утро. – Катя смотрела на часы. – Мать уже встала, она сегодня к Федору едет. Ты по дому скучаешь?
– Нет, – отмахнулась Настя, – у меня баба Дина одна, чего мне скучать, я ей звоню каждый день…
– Отец почти не спал перед моим отъездом. – Катя виновато глядела на сестру.
– Знаешь, что?! Я никогда не буду скучать! Никогда! Вот я… Нет, ну совок, короче, чего говорить! – Настя заводилась. – Ты видела, как здесь?! А там?! И почему я именно там должна жить?!
Катя молчала.
– Прямо перед нашим отъездом в администрации встречу устроили с молодежью. Ну мы с девчонками пошли для прикола. Школьников в парадной форме нагнали! В президиуме – глава администрации, замы его, по культуре, по воспитанию молодежи, ну все, короче! И давай свою туфту гнать – про грязь на улице кто-то спросил, мол, мусор в центре, урн нету, никто не убирает. А глава встает так, улыбается, будто он всем брат родной… – а вы сами-то не сорите, товарищи, – Настя изобразила главу администрации, страдавшего косоглазием, – и тех, кто сорит, укоряйте. Оперотряды, говорит, создавайте, с грубостью и хамством боритесь! И давай свою песню без остановки! Идиот косой! А школа? – ему школьники вопрос задают: когда, мол, школу новую закончат? Восемь лет мимо фундамента ходим! Он, – Настя опять скосила свои голубые глаза к переносице, – тут виноваты, товарищи, с плохой организацией заключили договор, сейчас ищем нового подрядчика. А-а?!! Восемь лет на нее деньги выделяют и сами воруют! Ему хоть ссы в глаза, все божья роса. И все сидят и молчат! Это что такое? Почему я там должна жить?!
– Да я не про это… – Катя улыбнулась растерянно, – я про отца думаю… Не получится, наверное, мы тут ничего не знаем… Точно, что дурочки деревенские…
– Ну ладно, почему дурочки?! Все нормально будет. Устроимся, мы же еще не искали… – Она задумалась на секунду, потом зевнула, прикрывая рот рукой. – Куда завтра попрем?
Не спалось, время тянулось медленно, в полтретьего ночи опять сели в чайхану за приятные новенькие столики из серого пластика. Посетителей не было. Смуглый симпатичный буфетчик яркой восточной внешности подошел к ним, молча вытер и без того чистый стол, они ничего не заказывали, просто следили за его движениями, и он не стал ничего спрашивать.
– Давай хоть чаю возьмем, неудобно… – предложила Катя, когда парень вернулся за свою стойку.
– Перебьется! Тут чай по цене коньяка, небось! – Настя достала большой ежедневник, оттуда выпала газетная вырезка. – О! видела?
– Что? – Катя взяла вырезку.
Газета была на серой бумаге, на снимке плохого цвета изображена девица в купальнике.
– Вот, бабец приехала из Черемховского района и выскочила за миллионера! На Рублевке живет! Вон, смотри тут дом ее… – показывала Настя.
– И что?
– Да ты посмотри, какая корова?! И морда, глянь, да еще губы себе раздула. У нас таких пацаны по посадкам таскают, когда сильно пьяные. Представь, если бы меня этот миллионер увидел! – Настя кокетливо склонила голову к плечику и стрельнула глазами.
– Ты красивая, – согласилась Катя.
– А то! И ты не дурнуха! Мы тебя еще пристроим, Катюня! Миллионеры и таких тихонь любят!
Она полистала ежедневник:
– Так… Что у нас? Однушки за пятнадцать-двадцать в центре – забыли!
– На окраине тоже, – добавила Катя.
– На окраине – то же, – Настя вычеркивала ручкой. – Хорошо, не купились… Не, ну совсем лохов ищут. Ты им предоплату, а они тебе хрен с маслом! Ты им деньги на оформление документов…
– Насть, не кричи так, – чуть нагнувшись к сестре, тихо сказала Катя.
– А чего?
– Этот парень все время на тебя смотрит. – Катя показала глазами на буфетчика.
– Киргиз-миргиз? – обернулась Настя, – пусть смотрит, от этого не беременеют. Слушай, ну эти риэлторы! Тут же просек, что у нас нет таких денег. На твою куртку только глянул, она, кстати, тебе мала, сразу все понял! – Настя решительно перечеркнула что-то в ежедневнике. – На залог и месячную оплату нужно не меньше сорока тысяч, у нас их уже нет…
– Чайку будете? – возле них стоял и сладко улыбался буфетчик. – Без денег?
– Спасибо, не надо, – испуганно улыбнулась Катя.
– Давай! – в один голос с сестрой распорядилась Настя, и они поглядели друг на друга.
– Давай, давай, – подтвердила Настя.
– У меня дэвушка такой же, как ты! – весело и наивно засмеялся официант, двумя раскрытыми ладошками показывая на Настю, – только волосы черные! – и он пошел к буфету.
– И этот врубается, что у нас денег нет, всем про нас всё известно!
Официант вернулся с чайником и чашками.
– Ты киргиз? – спросила Настя.
– Нет! Таджик! – с удивлением и гордостью ответил официант.
– Давно здесь работаешь?
– Второй год. А вы… не такие девушки. – Непонятно было по его наивно улыбающемуся лицу, спрашивает он или утверждает.
– Не какие? – насмешливо и с вызовом спросила Настя.
– Нэ такие, как те, в носках… – показал таджик на зал ожидания и радостно заулыбался.
– Кто ее знает, какие мы девушки? А, Катюха?
Часы на табло показывали три часа ночи. Два полицейских с лейтенантскими звездочками, один коренастый, другой щуплый и лопоухий, подошли к буфету. Коренастый картинно оперся локтем о стойку и повернулся к девчонкам:
– Что окучил уже, Сапар? Смотри, мы – первые! Мы их давно подсекли, да, девчонки?! Чего кислые?
– Лимонов объелись! – не задумываясь, по привычке съязвила Настя.
– Перестань, – шепнула и сжала ее руку Катя.
– О! Боевая, мне такие нравятся, – коренастый смотрел на Настю не мигая, говорил, почти не открывая рта, и видно было, что он что-то решает. Или делал вид, что решает. – Ты откуда будешь, блондиночка? Документы… а пойдемте-ка с нами, у нас ориентировочка имеется. Блондинка и потемнее! Пройдемте!
Коренастый подошел вплотную. Катька вцепилась в Настин рукав.
– Встали, провинция, чего смотрим!
Рация на его нагрудном ремне заговорила неожиданно и неразборчиво. Он снял, отвернулся, прибавляя громкость:
– Слушаю, второй!
– На шестую платформу! Быстро! – рявкнула рация.
– Все! Приняли!
Лопоухий лейтенант, что все время молчал, сразу пошел к выходу.
– Так, здесь нас ждете! – приказал девчонкам крепыш, – документы… Сапар, башкой за них отвечаешь, чайком их напои за мой счет. – И он косолапо побежал догонять товарища.
Сапар проводил его глазами.
– Вам идти надо, чай пейте и идите, – он, соображая что-то быстро, затряс своим чубом, – не надо с ними ходить!
– Ладно, чего ты разволновался? У нас документы в порядке. Мы студентки, поступать приехали, – соврала Настя. – Слушай, а ты где живешь?
– В общежитии.
– В каком? – обрадовалась Настя, – там мест нет? Нам бы на пару ночей?
– Нэ-эт, – развеселился вдруг Сапар, – там вам нельзя. Там одни мужики такие-всякие! Ой-ой! Вещи нэсите в камеру хранения, там Камиль работает, пусть деньги не берет, скажите, Сапар просит, и на Казанский идите, здесь не надо.
Они сдали вещи в камеру хранения и вышли на улицу. Моросило. Редкие машины проносились по широкой пустой площади, подымая в желтый свет фонарей шлейфы водяной пыли. Пошли просто так, Настя взяла Катю под руку. Какие-то магазинчики еще работали, они заходили погреться, подсохнуть, рассматривали витрины, Настя все сравнивала цены.
– О, смотри… хотель? – Настя ткнула пальцем в объявление «Хостел от 300 рублей. 300 метров!»
В хостеле хотели по тысяче рублей с носа, дешевых номеров уже не было, или их «разводили». Девчонки, поджав губы, развернулись.
На Казанском вокзале было полно утреннего усталого и мрачного народа. Они нашли два места на проходе, холодом тянуло по ногам. Девчонки прислонились друг к другу через железный поручень. Позевывали от усталости, но не спалось. Про завтра они все уже переговорили.
– Кать, не спишь?
– Нет.
– Я про этих ментов подумала… завели бы к себе, я думаю, у них должны быть комнаты такие под вокзалом, где ничего не слышно. Затащили бы нас туда и привет! Беспредельщики они, что у нас, что тут! – Настя широко и судорожно зевнула. – Трахнули бы, там их сколько народу? Мне Юлька Карамышева рассказывала, знаешь же ее? На год старше тебя, в «Б» училась, она после восьмого в Иркутск уехала к брату…
Катя кивнула.
– Она… короче, там ее брата могли посадить… ее трое ментов полночи утюжили.
– Что? – не поняла Катя.
– Что, что?! И так и сяк ее ставили. Втроем, говорю трахали!
– У нас? – Катя смотрела тревожно.
– Да нет, где-то на даче под Иркутском, она девка, красавица… да ты помнишь ее?
– Помню, – Катя села прямо, – она тоже танцами занималась.
– Ну, вот, это она! Втроем, бухие! Короче, они специально все подстроили… Брата сразу выпустили, он вообще не виноват был. У него магазинчик был на рынке, а Юлька у него работала… – Настя помолчала. – А что сделаешь? Не дашь? Брата посадят! Они бы ее все равно трахнули, специально так все подстроили. Такая уж видно у нее доля! Да?
– Не знаю. – Катя сидела напряженная.
Настя тоже села ровно, с интересом поглядела на сестру:
– А ты с Петькой своим жила?
– В каком смысле? – засмущалась Катя.
– Ну, в каком?! В таком! – Настя резко раздвинула ноги.
– Что ты болтаешь? – Катя еще больше покраснела.
– Да ладно? – не поверила Настя и вызывающе отстранилась. – Даже не целовались?
– Ну, хватит…
– Дак ты, правда, целка?! – уставилась на нее Настя.
– Хватит уже!
– А я думаю, что тебя пацаны так… Да-а-а! Ну ты даешь! – Настя весело и недоверчиво смотрела на сестру.
Катя достала книжку из пакета. Раскрыла, но света было мало, и она ее убрала.
– Ладно, ладно, не буду. – Настя, примиряясь, села поближе, обняла одну Катину руку и притянула ее к себе, – нет, слушай, неужели неинтересно? Что, тебя никогда не колбасило, что ли… – зашептала, – ну от какого-нибудь крутого парня?
Катя молча смотрела на сестру.
– А порнуха? – продолжала сладострастно Настя, – ты же смотрела?
