Игорь Гриднев
9 Правил Барыги
Громкоговоритель звонко затрещал командным голосом: «Воеводин, срочно прибыть в дежурную часть на освобождение! Повторяю! Олег Воеводин, пятый отряд, срочно прибыть в дежурную часть на освобождение!»
От локального участка отряда номер пять в сторону дежурной части не спеша шёл мужичок. Он не был старым, но и не был молодым. На вид ему было около тридцати пяти, но в его карих глазах отражался огромный опыт, который он уже успел накопить к своим годам. Несмотря на большое количество отсиженных лет, взгляд у него не потускнел, а по-прежнему светился любознательным карим огоньком. Это шёл Олег Воеводин.
Дойдя до дежурной части, Олег увидел, что там его уже ждал сотрудник, которого сам он называл Глебыч. На самом деле у Глебыча было другое отчество, просто Олег помнил его ещё с тех времён, когда молодой сотрудник по имени Глеб только устроился на работу в колонию обычным «ключником», в чьи обязанности входило открывать и закрывать локальные участки разных отрядов, выпуская осуждённых по их делам согласно распорядку дня. Глеб видел, как вёл себя в зоне Олег, а именно то, что он не лез в блатные дела, хоть и мог себе это позволить, и то, что он никогда не начинал без повода какой-то конфликт ни с сотрудниками администрации, ни с зеками. Олег же, в свою очередь, обратил внимание на нового ключника и видел, что, несмотря на его продвижение по карьерной лестнице, тот не прогнил и не стал типичным «вертухаем», ненавидящим всех находящихся в исправительной колонии. Пока Олег сидел, Глеб за эти годы сделал себе карьеру в этом исправительном учреждении и дослужился от обычного ключника до заместителя начальника колонии по оперативной и воспитательной работе. Поэтому Олегу уже было как-то не с руки называть его просто по имени, и он стал называть его Глебычем. Их отношение друг к другу можно было охарактеризовать, скорее, как уважительное. На это очень сильно повлиял тот факт, когда несколько лет назад Глебыч получил очередное повышение и вместе с этим получил доступ к личным делам осуждённых. И, конечно, он не удержался от соблазна взглянуть на дело Воеводина. Он узнал, что Олег был профессиональным спортсменом, а так же узнал о череде событий, которые привели его в колонию строгого режима, поэтому сейчас он хотел попрощаться с ним лично.
– Здорово, Олег! Дождался, наконец? – поприветствовал Воеводина Глебыч.
– Привет, Глебыч! Срок не резиновый, а, значит, рано или поздно должен был закончиться, – стараясь не показывать своё волнение, ответил Олег.
Глебыч дал распоряжение младшему инспектору принести личные вещи Воеводина, и тот стрелой помчался выполнять указание старшего по званию. Уже через мгновение белый мешок с вещами стоял в дежурной части. Ну как белый – это был уже, скорее, жёлто-бежевый цвет, так как от времени, в течение которого этот мешок простоял на складе, его белый цвет, мягко говоря, сильно потускнел. Олег вспомнил, как несчитанное количество лет назад в этот, ещё белоснежный, мешок сложили все его вещи, в которых он прибыл в колонию по этапу. Взамен ему дали уродливую полосатую робу, не подходившую ему по размеру.
В это время младший инспектор уже открыл мешок, от белоснежности которого остались лишь воспоминания. Из него вырвался резкий запах, заставив инспектора отвернуть голову подальше от мешка. Выбора у инспектора не было, и он, просунув руку в источник зловония, вытащил оттуда штаны и брезгливо бросил их на стол. Олег развернул штаны и не сразу узнал их, не веря, что когда-то он ходил в таких. К тому же, за долгие годы моль так сильно их изъела, что на штанах было столько дырок, словно в них стреляли в упор из дробовика. Затем на столе оказалась спортивная кофта, и всем в дежурной части стало понятно, что именно от этой кофты с капюшоном исходит основной неприятный запах. Видимо, от влажности, которая была на складе, кофта покрылась какой-то зелёно-желтоватой слизью. Смотрелась она так, будто весь долгий срок, пока сидел Воеводин, в неё высмаркивалась рота солдат. За кофтой на столе оказалась белая футболка с воротником. Белой, конечно, она была ровно настолько, насколько мешок, где она хранилась, можно было назвать белоснежным. Кроме того, она вся была покрыта зелёными пятнами, по-видимому, передавшимися ей от кофты. А вот дорогих фирменных кроссовок в мешке не оказалось. Младший инспектор с удивлением изучил протокол изъятия личных вещей Воеводина – в нём кроссовки числились, затем ещё раз осмотрел мешок и был вынужден признать пропажу.
– Жалобу составлять будете? – спросил тут же Глебыч.
– Глебыч, ты же сам знаешь, мужики не жалуются! – стараясь избегать слова «неприемлемо», ответил Олег.
– Вещи забирать будешь? – уточнил Глебыч.
– А сам-то как думаешь?! Лучше сожгите их, пока какую-то заразу здесь не разнесли, – сказал Воеводин, а затем будто сам себе добавил. – Похоже, придётся освобождаться так, в робе.
Справедливости ради, надо сказать, что вещи, в которых сейчас был Олег, лишь едва напоминали тюремную робу. За пару блоков сигарет в швейном цеху на промзоне умельцы отшили полоски со спины, а так же со штанов. При этом они подогнали всю эту одежду под нынешний размер Олега, который изменился за его срок, так как он похудел более чем на десяток килограммов в связи с недостаточным питанием и нервами, потраченными на судах. В общем, сейчас его одежда мало отличалась от обычной зимней куртки и штанов, лишь бирка на правой груди с фамилией, именем, отчеством и номером отряда выдавала тюремное предназначение данного одеяния.
Вообще, ходить в таких куртках в зоне было не положено. В них ходили только блатные, и то у них регулярно их изымали при обысках. А Олег свободно расхаживал в такой одежде по зоне, даже не скрываясь. Это вызывало зависть, и блатные однажды позвали Олега на разговор, задаваясь вопросом, почему со всех подобную робу снимают, а с него – нет? На что он с усмешкой ответил, что, наверное, он просто фортовый! Конечно же, в глубине души Олег догадывался, что, скорее всего, это Глебыч, поднявшись по карьерной лестнице, дал младшим сотрудникам распоряжение не трогать Воеводина. Но говорить об этом блатным было сравнимо с тем, чтобы самому залезть в петлю на виселице, так как пояснить по понятиям, каким образом у них с замом начальника колонии сложились такие отношения, было крайне проблематично. Поэтому, ограничившись одной фразой, он «убил» этот вопрос раз и навсегда, поскольку предъявить ему было нечего.
В целом отношения Олега и блатных можно было назвать стабильно напряжёнными. Это уже не были «смотрящие» старой формации. Это было скорее сборище деградантов и вымогателей. Они всячески старались создать некие сложные ситуации вновь прибывшим, чтобы те сделали какую-то ошибку или сами попросили помощи у «блат-комитета». После чего, так или иначе, они вытягивали все деньги из попавшегося к ним на крючок, а, когда деньги заканчивались, «вешали» долг на этого зека, и он отрабатывал его весь срок. Такие же сети не раз выставлялись на Олега, но он прибыл в зону, отсидев в камерной системе более четырёх лет, и уже успел понабраться опыта в таких делах. Кроме того, он успел посидеть в одной камере со многими серьёзными преступниками, от которых тоже черпнул опыта тюремной жизни. Когда блатные поняли, с кем имеют дело, и, увидев в Олеге ещё молодого сообразительного парня, попытки выставить его на деньги прекратились. Взамен им начались попытки иного характера. Им захотелось взять Олега в свою команду. Они предлагали ему всяческие блага и даже хотели назначить его смотрящим за общими делами в одном из бараков. Но Олег ценил свою независимость и понимал, что такой путь явно не его. На смену этим предложениям пришли новые… Против Олега стали плести интриги, блатные специально старались создавать для него сложные ситуации, чтобы поймать на свой крючок, но каждый раз Олег грамотно избегал все острые углы. После чего тактика блатных обычно менялась, и они предпочитали действовать руками лояльных к ним сотрудников администрации колонии. Те обычно выписывали на Воеводина рапорт о нарушении режима и далее либо закрывали его в штрафной изолятор на несколько суток, либо заносили взыскание в личное дело, что отрицательно сказывалось на возможности освободиться условно досрочно. Девяносто процентов зеков после такого сами бежали к блатным с просьбой решить их проблемы с администрацией и тем самым становились им обязаны, но Олег был не из таких. Он «читал» всю эту не шибко хитрую схему и предпочитал просто терпеть все эти невзгоды, понимая, что сотрудникам администрации это ситуация тоже быстро надоест.
Так продолжалось годами, но с каждым новым годом интенсивность таких попыток шла на убыль, а к середине срока и вовсе прекратилась, поскольку Глебыч к тому времени дослужился до чина, позволяющего пресекать произвол нечистых на руку сотрудников колонии. Многие блатные уже освободились, а заменившие их предпочитали не трогать старосидящего зека по фамилии Воеводин, так как не были уверены, что сами смогут вывезти с ним разговор по понятиям. Ведь многие из них сидели вдвое, а то и втрое меньше него.
Но сейчас это всё уже позади, потому что он наконец-то дождался своего дня освобождения. Он стоял в дежурной части, и его сердце бешено колотилось от волнения. Как ни старался Олег это скрыть, но даже Глебыч это заметил.
– Руку тянуть не буду, чтобы тебя не подставлять, Олег. До встречи! – сказал Глебыч.
– Нет уж! Давай прощаться, – поправил его Олег. – Сюда я больше не вернусь!
– Хорошо-хорошо! – заулыбался Глебыч. – Иди в бухгалтерию, там тебе выдадут положенные деньги на билет до дома.
Олег неспешной походкой побрёл в сторону бухгалтерии, где его уже ждал сотрудник с неприятно звонким голосом. Сотрудник выдал Олегу деньги на билет до Москвы и объяснил, что ему ещё полагаются суточные, которые он ему не даст, так как на него наложено денежное взыскание за порчу казённого инвентаря. Олег не помнил ничего подобного… Разве только, когда он сидел в одиночной камере, он выкрутил саморез из перекрытия в прогулочном дворике, а позже этим саморезом просверлил маленькую дырочку в соседнюю камеру, чтобы иметь возможность передавать туда записки. Но это тоже сейчас уже не имело никакого значения… Сотрудник бухгалтерии протянул Олегу акт о получении денежных средств. Он прочитал акт, потому что с детства привык читать всё, что подписывает. В акте была указана полная сумма билета, а так же суточные.
– А почему тут указано, что я и суточные получил? – поинтересовался Олег.
– Воеводин, ты чего выёживаешься?! Подписывай как есть!
– А то что?! В карцер посадишь? – ещё не привыкнув к статусу свободного человека, спросил Олег.
– Ну в карцер я тебя уже посадить не могу, у нас тут всё в рамках правового поля, – язвил сотрудник. – Могу предложить тебе написать жалобу. Бланк дать?
– Да подавись ты этими суточными! – подписывая акт о получении денег, сказал Олег.
Стараясь поскорее уйти от этого крохобора, Олег добрался до КПП. Там он получил свой паспорт, развернув который, он не сразу узнал свою фотографию, которую сделал в восемнадцатилетнем возрасте. Автоматические ворота колонии заскрипели, и Олег, наконец, перешагнул порог этого богом забытого места. Он столько лет не мог это сделать, что сейчас его переполняли эмоции. Он вздохнул полной грудью, и воздух ему показался каким-то чистым и свежим. Это было, наверное, странно. Ну как? Как этот воздух мог быть более чистым и свежим? Ведь по сути это тот же самый воздух, что и в колонии, что была в десяти метрах за спиной Олега, но, тем не менее, этот воздух почему-то его пьянил. Олег посмотрел по сторонам с крохотной надеждой, что кто-то его будет встречать. Хоть кто-нибудь, хоть один человек из того множества людей, которым он помогал на свободе. Но никого не было! Ни-ко-го! А, хотя, кто его должен был встречать? Отец его умер практически сразу после оглашения приговора суда. Пока он сидел, умерла и бабушка. Жена ушла, а друзья быстро его забыли. Лишь старший брат остался у него на свободе, но у него уже была своя собственная семья, состоящая из жены и детей. Плюс работа, которую он не мог отложить, и вырваться из этой кабалы было нереально. Олег и не надеялся, что его кто-то будет ждать за воротами, поэтому он уверенной походкой пошёл к автобусной остановке. Она находилась аккурат напротив больших ворот ненавистного ему учреждения.
На остановке Олег оказался не один. К счастью, там ждал своего автобуса какой-то мужчина. У него-то он и узнал номер автобуса, идущего до железнодорожного вокзала. Нужный автобус подошёл не скоро, но из-за новых впечатлений время ожидания у Олега прошло быстро. Да и вообще, основное, чему учит тюрьма, так это умению ждать. Ты постоянно чего-то ждёшь! Судов, свиданий, окончания срока… Да даже банального обеда и то приходится ждать! Поэтому сейчас дождаться своего автобуса не составило для Олега никакого труда.
Передняя дверь автобуса открылась, и Воеводин впервые за много лет оказался в транспортном средстве. Он протянул деньги водителю, но тот их не взял, заметив тюремную бирку на куртке. Огонёк турникета загорелся зелёным светом, но, несмотря на это, Олегу потребовалось время, чтобы преодолеть препятствие. Ведь в то время, когда он последний раз ездил на автобусе, они ещё не были оснащены подобными турникетами. Тогда можно было входить в автобус через любую дверь совершенно свободно, и этот турникет был первым звоночком Олегу о том, насколько сильно изменилась жизнь, пока он сидел.
Он сел на свободное место у окна и практически всю дорогу смотрел на меняющиеся картинки за его пределами. Только подъезжая к железнодорожному вокзалу, он вспомнил, как был шокирован водитель автобуса, увидев его бирку, поэтому сейчас Олег усилием рук отрывал свой тюремный бейджик. К слову сказать, руки у Олега были сильные. Занимаясь спортом на свободе, он не забыл о нём и в неволе. Конечно, первые четыре года его заключения, которые он провёл в камере размером меньше, чем среднестатистическая российская кухня, были минимальны. Он жил в этой камере семь дней в неделю проводя в ней двадцать три часа в сутки, а один час в прогулочном дворике, который скорее напоминал небольшой бетонный квадрат. Для тренировок в камере Олег использовал вес собственного тела, построив свои тренировки на отжиманиях при разной ширине расставления рук, приседаниях и подтягиваниях на приваренной решётке маленького окошка, которое было размером меньше развёрнутой шахматной доски. Но, так как Олег стремительно терял в весе, то вскоре данная система тренировок стала непродуктивной, поэтому он стал использовать утяжелители, которые делал из подручных средств: бутылок с водой, пакетов с землёй, камни от стен и пола – в ход шло всё! Сотрудники СИЗО регулярно изымали при обысках данные утяжелители, и процесс их создания повторялся вновь. Когда Олег оказался в колонии строго режима, условия занятий спортом упростились, так как в зоне был свой спортзал. Он был небольшой, и поэтому посещать его могли не все осуждённые, но статус Олега позволял свободно туда ходить. Это, конечно, не был фитнес-клуб, но тренажёры, стоявшие там, хоть и были самодельные, но в то же время были изготовлены довольно качественно. К тому же, по сравнению с условиями в камере это был настоящий спортивный рай!
Поэтому Олег без особых усилий оторвал свою бирку, слегка повредив куртку, к которой она была пришита. Но по этому поводу он вообще не переживал, ведь она нужна была лишь для того, чтобы добраться до дома. Приехав на вокзал, он направился к кассам и, отстояв небольшую очередь из трёх человек, он попросил у кассирши билет до Москвы на ближайший поезд.
– Поезд отправится через четыре часа, – сказала женщина за кассой.
– Хорошо. Сколько с меня? – спросил Олег.
– На самое дешёвое сидячее место с Вас полторы тысячи рублей, – ответила женщина.
Денег у Олега едва хватило на этот билет, чему он был несказанно рад. Он отдал деньги в кассу и ожидал получить свой долгожданный билет домой, но работница вокзала взяла деньги и через паузу сказала ему, что он может идти. Она искренне недоумевала, чего ждёт этот мужчина?!
– А билет? – вежливо поинтересовался Олег.
– Вы его купили и можете пройти в зал ожидания, – не понимая, чего от неё хочет этот человек, отвечала женщина.
– Хорошо. Но билет-то Вы мне дадите или нет? – стараясь сохранять спокойствие, спросил он.
Женщина у кассы только сейчас начала понимать, в чём суть проблемы. Она объяснила Олегу, что его данные занесены в базу, и он по своему паспорту может легко попасть на свой поезд. Олег же недоверчиво отнёсся к фантастическому рассказу работницы РЖД, так как когда он был на свободе, то понятие «электронный билет» не существовало вовсе.
– Я сейчас уйду, но если Вы меня обманули, то я вернусь! – грозясь пальцем в кассу, сказал Олег.
– Хорошо-хорошо, – отвечал голос из-за кассы.
Олег Воеводин, шаркая своими сапогами, которые скорее напоминали валенки в стиле «прощай, молодость», пошёл в зал ожидания. Он отчётливо понял, насколько он стал беззащитным перед изменившимся миром. Ведь обмануть только освободившегося человека после длительного заключения было не тяжелее, чем обмануть маленького ребёнка. К тому же, Олег был один. Не было никого рядом, кто мог бы подсказать, что – правда, а что – ложь. Наверное, поэтому принято встречать людей, вышедших из тюрьмы, как принято встречать знакомых в аэропортах или на вокзалах, когда человек приехал в другой город или страну. Ведь человек легко уязвим, когда не знает особенности жизни в том месте, куда прибыл. Это было очень странное чувство, так как Олегу вдруг на мгновение показалось, что мир, в который он сейчас попал, был таким враждебным для него, а знакомая колония строгого режима казалась оазисом спокойствия. Особенно, если учесть последние годы его срока, когда его попросту не замечали ни блатные, ни сотрудники администрации. Казалось даже, что если он спокойно направиться за территорию зоны, ему никто не будет мешать, потому что все понимали, что судья явно переборщила со сроком Воеводину, и он уже своё отсидел.
Эти мысли Олег постарался выкинуть из своей головы. Он сел на железную сидушку в зале ожидания, которая показалась куда легче той, что была приварена к полу в его камере. Оглядевшись по сторонам, он слегка заулыбался, его глаза радовались разнообразной палитре цветов одежды, которая была на людях, проходящих мимо. Дело в том, что в тюрьме разрешён только чёрный цвет одежды, и он уже забыл, как позитивно может выглядеть человек в какой-нибудь яркой куртке или кофте.
Время было уже три часа дня, а все, что съел за сегодня Олег, было ещё завтраком в зоне, точнее, он успел позавтракать в бараке перед освобождением. Это было ранним утром, так как от волнения он плохо спал ночью и, проснувшись в шесть утра на проверку, он уже не смог уснуть вновь. Он выпил чашку чая с несколькими корочками хлеба, которые оторвал заранее от вчерашней вечерней «пайки». Он никогда не ел мякиш тюремного хлеба, потому что он был не пропечён. Если сжать этот мякиш в кулаке, то можно было даже выжать из него воду. Настолько плохо был сделан этот хлеб. И, конечно, сейчас, к трём часам дня, Олег уже стал ощущать чувство голода. Денег у него осталось совсем чуть-чуть, а ему ещё надо было потратиться на проезд в метро. Цен московских он не знал, поэтому решил подстраховаться и потерпеть.
Вообще с чувством голода Олег впервые познакомился только в тюрьме. Как и любой другой человек, находясь на свободе, он, бывало, ощущал, что проголодался, но знание того, что ты сейчас приедешь домой и поешь или заскочишь по дороге в ближайший магазин и что-то там перекусишь, не давало мозгу поводов беспокоиться. Другое дело в тюрьме… Тем более там, где оказался Олег. Суть в том, что ещё из карантинного отделения, куда размещают вновь прибывших, Олега сразу начали гнобить менты. Сначала ему дали пять суток одиночки, затем семь, а по истечении их ещё десять! Никто не понимал, в чём причина такой жестокости со стороны администрации к новичку, и только Олег знал, что, скорее всего, это дело рук его недоброжелателей на воле. Личные дела таких осуждённых, которым нужно оказать столь «тёплый» приём, помечаются маленькой точкой карандашом в левом верхнем уголке рядом с фотографией. Это негласное обозначение из места этапирования в место прибытия, что таких заключённых надо дополнительно наказать. Олег понимал, что на свободе он своими действиями перешёл дорогу серьёзным людям, которые не успокоились, повлияв на его большой срок, а видимо, хотели дополнительной жести. Поэтому он почти не удивился тому, что когда истекли и эти десять суток карцера, его не стали переводить в лагерь ко всем осуждённым, а перевели на строгие условия содержания. Все знают, что существуют колонии общего и строгого режима, но мало кто в курсе, что внутри каждой колонии есть свои условия содержания: облегчённые, обычные и строгие. И вот Олег с лёгкой руки начальника учреждения оказался в колонии строгого режима на строгих условиях содержания. Официальная причина содержания его в таких условиях была в том , что он мастер спорта международного класса и может представлять опасность, находясь в лагере с общей массой осуждённых, но Олег, конечно, знал, что дело тут в другом. Это означало, что теперь Олег будет находиться в камере всё время, за исключением часа прогулки в прогулочном дворике, который от камеры отличается лишь тем, что между крышей и стенами дворика есть небольшая щёлочка, откуда заходит воздух. Кроме того, в пять тридцать утра приходили сотрудники колонии и поднимали его койку, прикрепляя её замком к стене, чтобы он не мог лежать на ней в течение дня. Если не считать крыс, то всё, что было в камере – это приваренный к полу стол и стул, да небольшой умывальник с туалетом. Но главное заключалось в предстоящем знакомстве с голодом, так как осуждённые, находящиеся на строгих условиях содержания, ограничивались в передачках, свиданиях и возможности покупать продукты, используя свой личный счёт в тюремном магазине.
Тюремную баланду, что ему давали через специальное окошко в металлической двери камеры, Олег есть не мог. Ни вкус, ни вид, ни запах не позволяли ему к ней притронуться. Причём, после многих лет, местная баланда ему казалась всё вкуснее и вкуснее с каждым отсиженным годом. То ли её действительно стали лучше готовить, а то ли он просто привык? Но тогда, в камере, он не понимал, как можно из этих продуктов, что были в тюремной пайке, приготовить такой ужас. Как? Действительно надо использовать всё своё кулинарное мастерство, чтобы создать такое эталонное говнище! Даже сам Олег приготовил бы куда лучше, хотя умение готовить было явно не его коньком. Поэтому Олег держался на строгих условиях, по сути, на одной воде и хлебе, точнее, корочках хлеба, так как те были более-менее пропечённые. Иногда он, конечно, ел тюремную похлёбку, но только тогда, когда та была не мутная, а такое было не часто.
Именно там он похудел на двенадцать-пятнадцать килограммов, но сумел отбить три-четыре килограмма от своей первоначально потери. И то было это уже ближе к концу его срока, потому что набирать Олег хотел лишь полезную мышечную массу, регулярно тренируясь в лагерной качалке. Что же касается голода, то первое знакомство с ним было ужасное. Дело в том, что при голоде желудок посылает сигналы мозгу о том, что было бы неплохо в него что-то закинуть. Мозг начинает судорожно искать варианты того, чем можно перекусить, но не найдя решения, он провоцирует у человека что-то наподобие паники. И это решающий момент твоей схватки с голодом! Если ты научишься отличать, где ты, а где потребности твоего желудка, то ты победишь, и тогда этот сигнал SOS от желудка к мозгу будет с каждым днём всё тише, а иногда мозг вообще может блокировать данные импульсы от желудка, сочтя их малозначимыми. Тогда ты вообще по тридцать-пятьдесят часов можешь даже не вспоминать о еде. Это очень важно, когда находишься не на свободе, потому что любая твоя зависимость: в еде, воде, сне, сигаретах, в семье, любви – абсолютно любая зависимость в тюрьме будет использована против тебя! Поэтому там, по ту сторону колючей проволоки нужно тщательно скрывать то, что тебе по-настоящему дорого. Если же ты не сможешь победить подобным образом какую-то свою зависимость, то ты будешь вынужден думать не головой, а желудком. А на зоне подобные люди вынуждены жить как приспособленцы, способные на разные гадкие поступки в надежде, что им что-то перепадёт. За их срок у них происходит деформация личности и, как правило, освобождаются они кончеными контрацептивами. Кстати, это всё касается не только желудка, но и других органов, которые могут повлиять на сознание. Особенно для мужчин, которые иногда думают не головой, а какими-то не предназначенными для такого процесса органами.
Как бы оно ни было, сейчас на вокзале Олег твёрдо решил, что поест лишь тогда, когда доберётся до дома. И слабый импульс из желудка сразу перестал его беспокоить. К тому же часы на вокзальной стене показывали уже почти пять вечера, а, значит, можно было неспешно выдвигаться к своему поезду. Дойдя до нужного вагона, Воеводин протянул свой паспорт проводнице. Та посмотрела на него, отдала обратно и, к большому удивлению Олега, беспрепятственно пустила его в вагон. «Не обманула!» – подумал про кассиршу Олег с нескрываемым облегчением. Багажа у него, естественно, не было, поэтому он быстро разместился в кресле у окна. На улице была ранняя весна, снег почти везде растаял, а кое-где деревья начали покрываться зелёной листвой. Поезд тронулся, и Олег с искренним любопытством смотрел на меняющиеся пейзажи, которые обычному человеку показались бы унылыми, но только не ему. Для него мир обрёл новые краски.
Если спросить у только-только освободившегося человека о том, что он сейчас чувствует, то в девяноста девяти процентов случаев человек ответит, что это неописуемое ощущение. И, действительно, описать то, что сейчас испытывал Олег, было крайне сложно. Всё вокруг ему казалось интересным, как младенцу, узнающему что-то новое. Только в случае с младенцем у большинства людей не остаются подобные воспоминания, когда они вырастают, а здесь остаются! Даже серый вид из окна казался Олегу красочным. Краски были такими яркими, что это можно было сравнить лишь с тем, когда ты меняешь насыщенность цвета в настройках своего телека, и он сразу излучает сумасшедшую палитру цветов.
Поезд подъехал к одной из промежуточных остановок, где внимание Олега привлёк мужичок, ходивший с молоточком и зачем-то стучавший им по железным колёсам поезда. Олег видел подобную картину не раз, так как он часто ездил на спортивные соревнования поездом в другие города. Но ни тогда, ни, тем более, сейчас никто не мог ему объяснить, зачем он это делает. Для чего? Что это за таинственный ритуал такой российских железных дорог? Ну, правда, наверное, через тридцать лет появятся летающие автомобили, а через пятьдесят люди освоят Марс. А этот мужичок всё так и будет ходить со своим молоточком и всё так же с умным видом постукивать по железным колёсам состава. Одно радовало Олега точно, что хоть что-то осталось неизменным за время его отсидки.
Но не только поэтому привлёк внимание этот мужичок. Олег заметил куртку, в которой был одет данный гражданин. Это была типичная форма работника железных дорог. Тёмно-синий верх, светло-синий низ и белая светоотражающая полоса на спине. Именно такие куртки шила зона, от которой Олег хотел уехать подальше и как можно скорее. Мужики на промке выпускали подобные изделия тысячами, а за годы, проведённые им вне воли, количество выпущенных комплектов было невозможно сосчитать. Казалось, что такого количества работников РЖД нет вовсе, и швейный цех в лагере шьёт комплекты на будущее в расчёте на то, что Российские железные дороги захватят Мир! Сам Олег устроился работать на промку сразу после того, как его выпустили из камеры в лагерь, сняв с его личного дела красную полосу как осуждённого, склонного к побегу. Произошло это по невероятному стечению обстоятельств. Суть в том, что начальник колонии, который перевёл Воеводина на строгие условия содержания, попал в какой-то коррупционный скандал и был вынужден уволиться по собственному желанию. А новому временному начальнику учреждения держать спокойно ведущего себя осуждённого взаперти было не с руки. К тому же, все знали, что Олег в своей камере лишь занимается спортом и читает книги. Для того чтобы Олега перевели на обычные условия содержания, ему необходимо было устроиться работать в швейный цех. Олег не стал думать над таким предложением очень долго, потому что свой большой срок он просто «не вывез» бы в камере – уж слишком много здоровья отнимал голод, холод и бетон. Ему, конечно, не хотелось работать по 14-16 часов в сутки за «спасибо», но не принять это предложение означало бы сдохнуть в камере. Поэтому одним солнечным майским днём двери камеры открылись, и он впервые за четыре года вышел на улицу. Вдалеке за многочисленными заборами виднелись зеленеющие деревья, а над головой наконец-то не было никакой крыши. Олег посмотрел на небо, и оно было синим-синим, как на картинках журнала «Discovery». По небу лениво плыли облака, скорее напоминающие сахарную вату. Олег, привыкший за эти годы к тусклому ламповому освещению, жмурился как крот, вылезший из своей норы. Солнце буквально залезало в глаза не только прямыми лучами, но и отблеском от свежей растущей травы. Он вдохнул полной грудью, и от перенасыщения кислородом у него закружилась голова. Чтобы не упасть в обморок, Олег присел на одно колено и одной рукой упёрся в землю, ища дополнительную опору своему телу. Сотрудник, сопровождавший его, сразу начал что-то передавать по рации, но Олег понимал, что с ним всё в порядке. Просто, как он ни старался проветривать свою камеру, сделать это через столь маленькое окошко было невозможно, и воздух в камере оставался сырым и спёртым. Тем не менее, у Олега было такое ощущение, что его амнистировали и выпустили на свободу, хотя, на самом деле, сотрудник колонии вёл его в обычный лагерь строгого режима.
Плюсов пребывания в лагере на обычных условиях содержания по сравнению со строгими было много. Один из них заключался в том, что осуждённые жили не в камерах, а в бараках, которые многим мужчинам могут быть знакомы по армейским казармам. А так же можно было в любое время с шести утра до двадцати двух вечера выходить на улицу на свежий воздух. Но первый месяц пребывания в лагере Олег провалялся в бараке с температурой выше тридцати восьми градусов. Ни три-четыре дня, ни неделю, а целый месяц! Месяц у него была высокая температура! Ничего подобного с ним никогда не происходило, и даже в детстве Олег болел не чаще раза в год. Объяснить этот феномен никто не мог: ни зеки, которые на свободе были так или иначе связаны с медициной, ни, тем более, местный тюремный фельдшер, который издевательски посоветовал Олегу помазать лоб зелёнкой. Сам же Олег понимал, что это связано, скорее всего, с его ослабевшим за четыре года иммунитетом в связи с недостатком питания и витаминов. Он уже начал привыкать к своей температуре, начал считать её нормальной. Просто у всех людей она тридцать шесть и шесть десятых градуса, а у него тридцать восемь и четыре десятых! Но, спустя месяц, температура резко спала и вернулась к норме.
