Виктор Точинов
Пятиозерье
Глава 5
05 августа, 13:49, ДОЛ “Варяг”, шестой корпус.
Наступил тихий час.
Название, впрочем, не соответствовало действительности: во-первых, длился тихий час девяносто минут, и, во-вторых, проходил в старших отрядах весьма шумно.
Иные вожатые предлагали отменить этот пережиток прошлого, оставив послеобеденный сон лишь самым младшим. Но СВ и Горловой оставались непреклонны: порядок есть порядок, не хотят спать – пусть сидят в палатах и читают книжки или играют в тихие игры.
Дронт – здоровенный шестнадцатилетний оболтус из четвертого отряда – лелеял на тихий час великие планы.
Он собирался отыграть у своих соседей по палате и неразлучных компаньонов – Михи и Укропа – двадцать семь рублей, утраченных вчера исключительно из-за вовремя не пришедшей карты. Слон, четвертый их приятель, в азартные игры не играл из принципа (и никому, глядя на его литые плечи и пудовые кулаки, не приходило в голову упрекнуть Слона в трусости или попробовать взять “на слабо”). Дронту позарез нужны были деньги, и он торопил Миху с Укропом, расслабленно шагавших из столовой и вяло спорящих о размерах бюстгальтеров встречных девчонок из старших отрядов…
Но оказалось, что в палате Дронта ждет еще одно развлечение, не предусмотренное обычной послеобеденной программой.
– А у нас новенький! – доложил Димка Осиков, выскакивая из палаты и уворачиваясь от ленивой попытки Слона ухватить его за большое, просвечивающее на солнце красным ухо.
На самом-то деле Слон питал к Ослику непонятную слабость, и Димка благоразумно считал, что быть изредка дружески потрепанным за уши – совсем небольшая плата за спокойную и безопасную жизнь за широченной спиной Слона. Но надо сказать, что во вред другим он благосклонностью Слона никогда не пользовался.
Дронт радостно осклабился.
Новенький в середине смены – большая редкость. Нужно ему сразу популярно объяснить, кто тут главный (главным в отряде Дронт считал, понятно, себя). А вечером, после отбоя, надлежит устроить “прописку” по полной программе.
Новенький – невысокий, худощавый белоголовый паренек – стоял у окна, спиной к ввалившимся в палату приятелям. И – не обращал на них внимания. Похоже, его больше привлекала панорама лагеря – вид из окон «шестерки» открывался на редкость красивый.
– Здорово! – широкая ладонь Дронта чувствительно, с размаху шлепнула по плечу новенького.
Точнее, должна была шлепнуть – описала дугу в пустоте, зацепив за подоконник. Отбитые подушечки пальцев заныли. А белоголовый уже стоял лицом к Дронту, глядя в упор, очень внимательно и изучающе…
Пальцы болели, за спиной глупо хихикнул Укроп и одобрительно хмыкнул Слон, единственный в палате успевший оценить быстроту и точность движения новенького.
– Крутой, да? – набычился Дронт.
Миха, протиснувшись между койками, неторопливо подходил к пареньку слева.
А тот, словно и не понимая, что с лету влип в чреватую неприятностями ситуацию, разочарованно отвернулся от Дронта. Медленно обвел взглядом остальную троицу.
– Тихий час, надо спать, – неожиданно поучительным тоном заявил он в результате осмотра. И снова вернулся к прерванному занятию – созерцанию лагеря.
Через минуту, будто вспомнив что-то важное, опять обернулся и зачем-то сообщил обмякшему на койке Дронту:
– Меня зовут Тамерлан.
Дронт, не открывая глаз и продолжая ровно посапывать, согласно кивнул головой.
Алина-Киса спустя двадцать минут заглянула в палату в полной уверенности, что ее обитатели тайком двинули купаться или еще по каким-то своим делам – так безмолвно на тихом часе здесь еще не бывало. И удивилась, обнаружив всю компанию, сладко спящую в одежде и обуви. Слон, поддавшийся сну на несколько секунд позже остальных, вообще тихо похрапывал, лежа поперек кровати – ноги и голова свешивались в проходы.
Худощавую фигурку в нише окна Алина почему-то не заметила.
05 августа, 13:49, ДОЛ “Варяг”, библиотека.
Библиотека выходила окнами на север – и в пасмурные, сырые дни в ней бывало мрачновато.
Но сегодня – как и в предыдущие дни – солнце на безоблачном небе напоминало не то о Кара-Кумах, не то о Сахаре. Выходить в послеполуденную жару из прохладной библиотеки не хотелось. Света задержалась, занимаясь какими-то мелкими и, по большому счету, не нужными делами. А потом к ней заскочила Астраханцева – посидеть и поболтать в холодке.
– Нет, ты посмотри, что написал мне вчера Ященко! – Ленка, по обыкновению возбужденная и экспансивная, держала в руке листок из тетрадки в клеточку. – Я на литкружке плановую тему даю, “Что такое счастье?” – сидят, пишут старательно: приносить пользу людям, любить взаимно, мечты свои все исполнить – ну ты сама знаешь… А Кирилл (помнишь его, из моего отряда, спортивный такой, красивый парень…) кладет мне через десять минут на стол этот вот перл и уходит… Ты только послушай:
Сорвать цветок
Небрежною рукою
На ходу
Забыться на секунду ароматом
И уронить под ноги,
Позабыв…
Вот счастье…
– “Забыться” и “позабыв” в соседних строчках не слишком удачно, – сказала Света. – А так очень неплохо.
– Нет, но у парня самомнение, а? Да откуда ему в пятнадцать лет знать, что такое счастье? Цветок ему, понимаешь, сорвать за счастье, растение зазря изгадить… Надо бы его к нам вечером на посиделки пригласить, вдруг у него еще что-нибудь интересное написано, —неожиданно заключила свою критическую речь Ленка.
– А ведь это, наверное, здорово – знать в пятнадцать лет, что такое счастье, – мягко улыбнулась Света. – Даже если ошибаешься… Кстати, про цветы мне тут Лешка Закревский все подробно объяснил: зачем мужчины их дамам дарят и почему дамы этому радуются…
– И почему? – подозрительно спросила Ленка.
К Лешке она относилась настороженно – ее ум и интеллигентность не производили на того впечатления…
– Видишь ли, с точки зрения ботаники, цветы – просто органы размножения растений. Ну а дальше все по Фрейду…
Иногда Света позволяла себе беззлобно подшучивать над Астраханцевой, любившей толковать все – от сновидений до окружающих предметов по Фрейду, Юнгу и другим менее известным светилам психоанализа.
– Пошляк твой Лешка, – констатировала подруга. – Пошляк и старый циник.
Ретроспекция. Викторина.
Репутация пошляка и циника Закревский заслужил в глазах Ленки в начале первой смены. Заслужил своим триумфальным выступлением на устроенной Астраханцевой и Светой кинолитературной викторине.
Викторина – заурядное и проводимое для галочки мероприятие – расцвела пышным цветом от неуемной Ленкиной фантазии. Пока Света готовила вопросы, Ленка поставила на уши всех. Начлаг с неохотой отдал ключи от большого актового зала, обычно пустовавшего до концерта в Родительский День. Подопечные Аллы Богдановны четыре дня, отложив другие работы, дружно готовили оформление и декорации. Меланхоличного монтера и осветителя Володю (дальнего родственника жены Горлового) Астраханцева безжалостно вырвала из вялотекущего запоя — и он уныло настраивал звуко– и светоаппаратуру, подгоняемый ее железной волей и припасенными ею же бутылками с холодным пивом “Балтика”. Закончив с вопросами, Света тоже присоединилась к всеобщей суете и авралу, но до кипучей энергии подруги ей было далеко.
Шоу получилось красочное. Световые и звуковые эффекты Володи подтверждали старую мысль, что мастерство не пропьешь; призы за каждый удачный ответ вручались смешные и неожиданные, вызывая дружный хохот зала; вместо заставок драмкружковцы разыгрывали веселые сценки, пародирующие телерекламу и сочиненные Ленкой.
Заминка случилась на одном из вопросов третьего тура. Вообще-то Света составляла вопросы так, чтобы дать равные шансы командам разного возраста. Но определить произведение, где “одна палочка и семь дырочек победили вражеское войско” не смог никто. Вопрос попал в “мертвую зону”. Старшие уже подзабыли когда-то постоянно крутимый по ТВ получасовой мультфильм “Заколдованный мальчик”, а младшие гораздо лучше разбирались в диснеевских сериалах.
– Давай мнение зала! – прошипела Володе Астраханцева, раздраженная безмолвием, потянувшимся после отзвучавшей минутной музыкальной паузы, отведенной на раздумья.
Тот, увидев, что Закревский что-то говорит Доктору Пробиркину, без раздумий включил стоявший перед ними микрофон.
– …Это ведь, Сережа, “Зори здесь тихие”! – на весь притихший зал разнесся звучный Лешкин голос.
Повисло трехсекундное молчание. Первым понял Пробиркин – его заливистый, высокий смех усилился динамиками и вскоре перешел в истеричное всхлипывание. Следом грохнули дружным хохотом остальные: смеялись вожатые и воспитатели; жеманно хихикали девицы из старших отрядов (парни ржали во весь голос); младшие, хоть ничего и не понявшие, посчитали долгом внести свою лепту, визжа и топая ногами. Володя, все ниже сгибаясь в пароксизме веселья, рухнул наконец на кнопки и рычажки своего пульта – последовавшая светозвуковая какофония еще больше усилила эффект от Лешкиного выступления. Света, пытавшаяся поначалу сдерживаться, тоже в конце концов расхохоталась, отворачиваясь от своего микрофона ведущей…
Не смеялась, неприязненно глядя на Лешу, только Астраханцева – смешить на этом празднике она считала своей прерогативой…
05 августа, 13:57, ДОЛ “Варяг”, библиотека.
– Слушай, Ленка, а отчего бывает склероз?
– Склеро-о-оз? – протянула Ленка. – По-моему, от старости… возрастные изменения сосудов мозга… У тебя уже начался?
– Нет, но… – Света помялась, не зная как объяснить ей, что… И не стала объяснять ничего.
– Рыбы надо больше кушать. Танакан пить. Замуж, в конце концов, сходить…
Пристроить Свету замуж было давней и заветной мечтой Астраханцевой.
Она вообще обожала знакомить между собой самых разных людей, а также выполнять для подруг роль бесплатной свахи. Правда, удачно ее попытки почти никогда не заканчивались.
Глава 6
05 августа, 14:09, ДОЛ “Варяг”.
“Ну до чего же похож на генерала Лебедя!” – подумала повариха Вера, провожая взглядом высокого, плечистого человека в черной куртке-ветровке. Человек неторопливо вошел в ворота лагеря и двинулся по главной аллее, пересекающей “Варяг” насквозь и проходящей мимо всех корпусов.
Именно черная куртка первой привлекла внимание выскочившей из раскаленного пищеблока Веры – перекурить и глотнуть свежего воздуха (тоже, конечно, не прохладного, но по сравнению с экваториальным климатом столовой вполне приемлемого). Ей, изнывавшей у плиты в натянутом на голое тело коротком белом халатике, показалось диким, что кто-то способен в тридцатиградусную жару существовать в одежде из плотной черной ткани.
Докуривая сигарету, Вера следила: вот гость медленно идет, поглядывая по сторонам, вот остановил одну из вожатых младших отрядов, спешившую по каким-то своим делам…
Их разговора она не слышала, но обратила внимание на странную, напомнившую ей знаменитого генерала неподвижность лица прибывшего. Шевелились лишь задающие вопрос губы; жестикуляция почти отсутствовала, за весь разговор один-единственный жест – волнообразное движение руки в районе шевелюры. Вожатая что-то отвечала, показывая рукой вверх, в сторону БАМа, «пятерки» и «шестерки».
Пришелец кивнул вожатой, попытался улыбнуться – получилось плохо, рот дернулся в незаконченном движении — и неспешно направился вверх по главной аллее. А Вера вернулась на кухню, до полдника оставалось меньше сорока минут.
Человек в черной куртке двинулся дальше.
Он выглядел совершенно чужим и инородным здесь, в залитом солнцем лагере – мысль о том, что у него могут отдыхать тут дети, не пришла бы никому в голову. Почему-то людей с подобной внешностью никак не вообразить любящими папашами, окруженными ребятней.
Человек двигался вперед уверенно и прямо, как танк по детской песочнице – двигался в сторону шестого корпуса; и следующими из увидевших его обитателей лагеря стали Ленка со Светой. Он их, впрочем, не заметил за окнами библиотеки, где подруги обсуждали новенького в четвертом отряде – белоголового мальчика по имени Тамерлан.
– Это сынок одного нового русского, предпринимателя-азербайджанца… – Ленка сама поняла, что сказала странную вещь. – Ну… в общем… богатый у него очень папа.
Света удивилась. Отпрыски действительно богатых семейств отдыхали на лучших пляжах мира, но никак не в бывшем пионерлагере. Даже в «шестерке», считавшейся элитной, жили в основном чада предпринимателей ларечно-павильонного уровня и менеджеров средней руки фирм.
– В общем, это теперь персона VIP в моем отряде; лично СВ предписала его не обижать, не перетруждать, не надоедать, но и не давать скучать.
Аббревиатуру “Эс-Вэ” Астраханцева произнесла так, что Свете подумалось: она подразумевает под этими буквами не “старшую вожатую”, а какое-нибудь менее благозвучное словосочетание. А Ленка продолжала:
– Тем более что парнишка маленько контуженый – зимой копался в компьютере, схлопотал удар током. Жив остался, и все прошло, но вот голова поседела – до этого был черный, как и папочка… А что, вы с ним уже познакомились, откуда такой интерес?
– Да… Встретила их сегодня утром, вместе с отцом и Горловым. Странный случай тогда произошел… с Чубайсом. Никогда ничего похожего не видела…
Ленка раздраженно фыркнула. Кошек она не любила, а Чубайса особенно. Хотела сказать что-нибудь едкое, машинально посмотрела в окно… И замолчала.
…Лицо идущего мимо библиотеки человека в черной ветровке и черных джинсах показалось Астраханцевой незнакомым. Совершенно незнакомым. Но что-то при виде его зацепило, укололо, царапнуло Ленку по восприятию.
Что-то тревожное.
05 августа, 14:18, ДОЛ “Варяг”.
Мальчик по имени Тамерлан выскользнул из шестого корпуса и двинулся вниз по склону, в сторону центральной части лагеря. Шел напрямик, игнорируя бетонные дорожки и протоптанные тропинки. Откос там, где он спускался, был крутой и неровный, но белоголовый мальчик шагал легко и непринужденно, словно прогуливался по самому удобному для променада месту.
Целью его похода стал небольшой деревянный домик, живописно затерянный в разросшихся кустах жасмина.
Тамерлан неторопливо обошел строение вокруг. Внимательно и заинтересованно изучил сверху донизу, как будто имел дело с уникальным произведением деревянного зодчества. Но дом никаких архитектурных изысков не имел, а имел три выходящие наружу двери – за ними размещались небольшие квартирки для работников лагеря (комнатка с прихожей, без санудобств и кухни).
У третьей двери мальчик остановился, сжал в ладони дверную ручку и замер с полузакрытыми глазами. Но никто, будь у этой сцены зрители, не назвал бы его позу нерешительной – скорее подумал бы, что стоит он уверенно, а если взялся за ручку и медлит распахнуть дверь – значит, так и надо.
Затем началось странное.
Замок щелкнул раз, другой – казалось, что его отпирали изнутри, не дождавшись от застенчивого гостя ни звонка, ни стука. Дверь приоткрылась – но никто за нею не стоял. Тамерлан шагнул внутрь.
…Занавески были задернуты, но неплотно – яркий солнечный свет врывался в щели лучами театрального прожектора, освещая отдельные детали обстановки – другие тонули в полумраке, почти не различимые. Впрочем, мальчику видимых неудобств это не доставило. По мере того, как он скользил взглядом по комнате, зрачки его сокращались и расширялись, – почти мгновенно.
Комната роскошью не блистала: стол с настольной лампой, двустворчатый шкаф, тумбочка. Аккуратно заправленная кровать. На столе стопочка книг и фотография – черно-белый портрет в застекленной деревянной рамке – именно он привлек внимание Тамерлана. Он подошел, взял снимок в руки, долго разглядывал изображенную на нем женщину. На вид лет пятьдесят, приятное, немного усталое лицо, – в общем, самая обыкновенная фотография. Но мальчик всматривался и всматривался в нее… Потом положил на стол, поднес к портрету ладонь. Низко, почти касаясь стекла, подержал руку над снимком, закрыв глаза. Покачал головой…
Снял со стены другую фотографию – простенькую, без рамки, наверняка сделанную “мыльницей”. Эта изображала улыбающуюся Свету на фоне сосен и озера. Тамерлан положил ее рядом с портретом – в лицах двух женщин явно просматривалось фамильное сходство.
Он повторил манипуляцию с низко опущенной ладонью, вновь закрыв глаза. Недоуменно пожал плечами. Отошел от стола и застыл на середине комнаты, так и не открыв глаз. Простоял несколько секунд неподвижно. Затем стряхнул оцепенение и быстрыми, уверенными движениями восстановил статус-кво.
Уже двинувшись к выходу, он еще раз окинул взглядом комнату. Вернулся к столу и перевернул белеющий рядом с лампой лист бумаги. С обратной стороны обнаружилась записка.
МЕНЯ ЗОВУТ СВЕТА. СВЕТЛАНА ИГОРЕВНА ПОЛЛАК. Я РАБОТАЮ ЗДЕСЬ, В ЛАГЕРЕ “ВАРЯГ”, БИБЛИОТЕКАРЕМ.
…Выйдя из домика и притворив дверь, Тамерлан недолго постоял на низеньком крылечке, на этот раз даже не притрагиваясь к ручке – замок сам собой дважды щелкнул, запираясь.
Потом мальчик негромко сказал:
– Это она. И – не она.
05 августа, 14:23, окрестности ДОЛ “Варяг”.
В огороде опять кто-то побывал. Похозяйничал. Пошуровал. Неторопливо и уверенно. Именно – по-хозяйски. Как говорят – с расчетом на длительную перспективу…
Федор Павлович стоял неподвижно, на лице эмоций не проявлялось. Но внутри набирал силу шторм. Ураган. Тайфун с ласковым женским именем. Тайфун Эриния. Или – тайфун Фурия. Или – Немезида. Или Медуза Горгона. Федор Павлович любил читать на досуге греческие мифы – во “взрослых” переводах.
Федор Павлович Обушко, завхоз ДОЛ “Варяг” (на одолженном именно у него велосипеде Пробиркин совершал свои утренние прогулки) был сухоньким старичком на исходе седьмого десятка.
Завхозом он стал три года назад, вновь вернувшись к трудовой деятельности после нескольких лет беззаботного, но и безденежнего пенсионерского житья.
Конечно, зарплата завхоза, как и прочих сотрудников, была в “Варяге” символической. Но проработавший не один десяток лет на материально-ответственных должностях Федор Павлович хорошо умел обращать свой богатейший опыт в ощутимую прибавку к жалованью.
Горловой, тоже не вчера родившийся, об одних его комбинациях знал, о других догадывался, а третьих не мог вообразить и при самом смелом полете фантазии – но смотрел на всё сквозь пальцы. Завхозу кристальной честности, что ни говори, надо платить столько, чтобы увольнение и потеря зарплаты казались самым страшным наказанием.
А у Обушко, тертого калача, отчетность всегда пребывала в идеальном порядке и ни одна проверка никогда не обнаруживала недостач подотчетных ценностей… Да и то сказать, в подпольные Корейко он не метил, всю жизнь брал по чину , и в результате благополучно избежал как тюремных нар, так и, уже в рыночные времена, карьеры нового русского.
Спокойная жизнь в “Варяге” Павлу Федоровичу нравилась главным образом из-за того, что окружали его здесь люди молодые, реже среднего возраста, – общество сверстников, где любимыми темами разговоров служили свои и чужие болезни да прибавки к пенсии, Обушко тихо ненавидел.
Единственной потерей, о которой сожалел завхоз, вернувшись к трудовой деятельности, стало огородничество на шести сотках – пристрастился за годы пенсионерского житья. Сотки, конечно, никуда не делись, но на беду участок Павла Федоровича с небольшим аккуратным домиком находился в сотне километров к югу от Петербурга. “Варяг” – чуть ближе. Но к северу.
До родных грядок удавалось добраться только в сентябре, после окончания сезона в лагере – как раз все поспевало и работы было невпроворот, но три долгих месяца Обушко тосковал по утраченному хобби.
И на третье свое лето в “Варяге” завхоз-огородник не выдержал. Последней каплей, переполнившей чашу его терпения, стал универсальный мотоблок. Сей агрегат привез откуда-то Горловой в качестве шефской помощи (а может, какой-нибудь папаша расплатился таким образом за пребывание чада в течение пары смен в лагере – бартер путевок начальник практиковал широко).
Сверкающая никелем и яркой краской заморская игрушка с кучей насадок и приспособлений чего только не делала: пахала, рыхлила и культивировала; качала воду и пилила дрова; косила сено и легко возила увесистый прицеп…
Вернее, все эти разнообразнейшие вещи мотоблок мог выполнять потенциально – на деле Степаныч заводил “Ранчера” лишь несколько раз в сезон – подстричь газоны или напилить дров для душевой (котельную, работающую на угле, запускали редко, — если август выдавался холодным).
А Федор Павлович мечтал применить чудо заморской техники по прямому назначению – и этой весной он распахал-таки мотоблоком небольшую, на пару соток, укромную полянку неподалеку от лагеря.
Мини-плантацию надежно укрывали от посторонних глаз густо росшие молодыми березы и рябины, к тому же лежала она в стороне от натоптанных троп и дорожек, и завхоз надеялся, что с внеплановыми визитами молодого поколения проблем не возникнет. Их и не возникало – до тех пор, пока не начал поспевать урожай.
Тогда проблемы появились.
05 августа, 14:36, ДОЛ “Варяг”, комната физрука Закревского.
Вот, значит, как. Вспомнили. Опять труба зовет… Только зов ее звучит фальшиво для обманутых не раз ушей.
Леша Закревский вынул из-под панцирной койки коричневый чемодан, наверняка помнивший семилетку и совнархозы, и стал возиться с замком – тот опять заклинился, имелась у этой железяки такая нехорошая привычка…
Вот оно как… Всех, значит, в ряды… Всех, кто из рядов разбежался. Послужите уж еще раз, ребята. А то беда – совсем воинов не осталось. У общечеловеческих ценностей тоже, оказывается, враги есть – а защищать их некому. Некому тех врагов по сортирам мочить… И воинов учить – некому. Что десять лет растили – то и получили. Худосочных виртуально-компьютерных альтернативщиков, которым милее выносить вонючие утки, чем защищать кого-то и что-то…
Замок лязгнул, чемодан раскрылся. Новенькая, ненадеванная тельняшка. Берет. Аккуратно сложенный камуфляж. Старший лейтенант ВДВ. На груди – пара официальных к чего-то-там годовщинам медалек и серебряный казачий крест – за Боснию.
Вот так. Думал – не понадобится. Думал – все, отвоевался. Даже второго августа – не доставал. Когда новый всенародно избранный звал в ряды (эх, замочим по сортирам!) и сулил великие деньги контрактникам – не пошел, не поверил, сколько же можно верить… И – грустно смотрел по ящику на очереди у ворот в/ч за кровно (нет – кровью!) заработанными… Очереди опять поверивших.
Не пошел… Но война догнала и здесь. Пусть игрушечная. Ладно. Поиграем. Повоюем.
Пошляк и циник Закревский пока еще не осознал одну простую вещь: он поверил.
Опять – поверил. Потому что хотел верить…
В дверь постучали. Негромко, но уверенно.
– Не заперто, входите, – откликнулся Леша.
Вошел Тамерлан.
– Привет, – сказал Закревский, ничуть не удивившись. К нему часто заходили ребята – посидеть, поболтать.
– Привет. Меня зовут Тамерлан.
– А меня Алексей. – Он протянул руку. Пожатие худощавого мальчишки оказалось неожиданно сильным. – Присаживайся. Стульями не богат, садись на койку, хоть на службе и не принято… Новенький?
Тамерлан молча кивнул, сел. Потом спросил, показав на лежащую рядом форму:
– На войну?
– Не совсем… Будем вас, пацанов, учить воинскому делу.
– Воинскому… Убивать других и ждать, когда убьют тебя…
Леша неодобрительно поглядел на мальчика. Ишь, пацифист малолетний… Сколько же их сейчас, таких. Поздно спохватились, поздно… Но все равно, надо драться. За каждого мальчишку – надо.
– Дело воина не убивать, – сказал Закревский. – Побеждать. А победа бескровной бывает не всегда. Порой приходится платить жизнями. Чужими, своей… Надеюсь, ты не планируешь жить вечно?
Тамерлан улыбнулся и не стал делиться своими планами по этому поводу.
Закипел электрочайник – старинный, помятый, со свистком.
– Чай будешь? – прервал Закревский наметившуюся дискуссию.
– Буду.
Леша разлил кипяток в две алюминиевых кружки, опустил пакетики с заваркой, достал пачку кускового сахара, но себе не положил. Мальчик, впрочем, тоже.
Закревский внимательно посмотрел в его темные глаза и они показались не детскими. Приходилось ему видеть похожие – у детей, бывавших под обстрелами и бомбежками. Судя по типу лица – паренек с Кавказа. Не исключено, что тоже хлебнул всякого… А редкий белый цвет волос может оказаться сединой.
Тамерлан протянул руку за кружкой, поднял вверх:
– За победу!
Странно, но старый фронтовой тост не показался Леше неуместным, – здесь и в устах двенадцатилетнего мальчика.
– За победу! – откликнулся Закревский. Он тоже поднял свою кружку – и чуть не выронил, обжегшись. Черт, горячая… И как пацан-то держит?
Тамерлан держал кружку непринужденно. И спокойно пил чай длинными глотками. Не отрываясь, смотрел бездонно-темными глазами на Закревского. Они, глаза, притягивали взгляд, особенно светлое, неправильной формы пятнышко в одном из зрачков.
Пацану можно будет гипнотизером работать, подумал Леша. Как говорили в старое время: магнетический взгляд. Интересно, зачем он пришел? Попить чаю? Мальчик отставил опустошенную кружку, пожал плечами и перестал буравить собеседника взглядом. И спросил:
– Я сегодня был в библиотеке. Хотел записаться – закрыта. Видел табличку с именем библиотекаря: Светлана Игоревна Поллак. Она иностранка?
Да и у тебя имечко не самое славянское, подумал Леша. И отчего, интересно, возникло любопытство к национальности библиотекаря? Какая разница, кто тебе книги выдавать будет?
Тамерлан, казалось, услышал невысказанный вопрос.
– У моего отца есть знакомые в Америке, Поллаки. И я подумал…
Ладно, решил Леша, все равно Светка никакого секрета из происхождения своей фамилии не делает. И сказал:
– Боюсь, в лучшем случае Светлана Игоревна тем американским Поллакам лишь самая дальняя родственница. Седьмая вода на киселе. Она наша, российская, здесь родилась и выросла. А вот ее бабка действительно оттуда. В войну работала переводчицей в Мурманске, в американской миссии, что поставками по ленд-лизу занималась. Влюбилась в нашего офицера, ну и… Вот и весь секрет.
– Я читал, что в те годы такая любовь добром не кончалась.
– И здесь не кончилась, – помрачнел Леша. – Светин дед за связь с иностранкой загремел в лагеря, да так и не вернулся. Но Сару Поллак не тронули. В пропагандистских целях. То есть, значит… – Леша замялся, вспомнив вдруг, что говорит не со взрослым, но с мальчиком лет двенадцати-тринадцати.
– Я знаю, что это значит. – Тамерлан неожиданно поднялся. – Сюда идут. Женщина. Пойду, не буду вам мешать. До свидания.
– Да ты не ме… – начал было Леша, никаких женских шагов не услышавший.
Но мальчик уже выскользнул за дверь. Через секунду-другую в коридоре действительно зацокали, приближаясь, женские каблучки.
Кто бы это мог быть? – подумал Закревский. Наши-то дамы все больше в кроссовках да шлепанцах, туфли днем редко носят…
