Виктор Точинов
Пылающий лед
Пролог
Талькуэ-иа-сейглу, Умеющий-ходить-по-Льдам, разведчик и охотник народа альмеутов, вышел из ледяного храма. Сегодня шаманы не особо усердствовали, и молебен закончился раньше обычного.
До Дня Всплытия оставался еще почти месяц, а Хранилище заполнено уже более чем наполовину. Когда явятся сборщики «чернухи», они останутся довольны. И селение получит новые дотации… Слово «дотация» Талькуэ не знал, он подумал проще: у них появятся патроны, новые рыболовные сети взамен изодранных, спирт… А все остальное настоящий альмеут всегда добудет сам.
Осторожно ступая по снегу, Талькуэ подошел к краю высокого, в два человеческих роста, тороса и застыл, глядя на бескрайние белые просторы. Потом осторожно провел рукой по ледяному сколу и тяжело вздохнул. Льды… Всюду Льды. Ничего больше не осталось в мире…
В языке альмеутов не было слова в единственном числе, обозначающего лед. Льдов много, и все они разные, очень разные. Разве можно, например, назвать одним словом только что народившийся тонкий осенний лед, носящийся по воде, – и громадную льдину, оторвавшуюся от ледника и начавшую свой путь по океану? Нельзя… Талькуэ-иа-сейглу, Умеющий-ходить-по-Льдам, знал это как никто другой и легко дал бы фору профессорам или академикам, много лет изучавшим особенности разных агрегатных состояний воды. Они, профессора с академиками, знали неизмеримо больше умных слов, чем Талькуэ, и, непринужденно вплетая в речь научные термины, легко бы объяснили неграмотному альмеуту различия в химическом составе и физических свойствах льда древнего, пакового, год за годом, десятилетие за десятилетием кристаллизующегося из выпадающего над Арктикой снега, – и льда молодого, припайного, образованного недавно замерзшей морской водой.
И «мертвый лед», на который старался не выходить Талькуэ, не поставил бы в тупик корифеев льдоведческих наук: обильно загрязнен, дескать, радионуклидами, печальное наследство канувшей ядерной энергетики, десятков взорвавшихся в проклятом августе реакторов и сотен поврежденных, давших течь.
Происхождение вожделенного «черного льда», служившего целью одиноких многодневных походов Талькуэ, корифеи растолковали бы легко и просто: выбросы нефти из поврежденных катаклизмом арктических скважин и проложенных по дну трубопроводов скапливаются в определенных местах, определяемых океанскими течениями, – скапливаются у нижней поверхности льда и изолируют его от морской воды, не позволяют льду утолщаться, намерзать снизу, а по сторонам от «нефтяного кармана» процесс замерзания продолжается, и со временем в нижней плоскости ледяного поля получается обширная выемка, нечто вроде громадного перевернутого блюдца, заполненного нефтью…
Ученые мужи могли объяснить все. Но в настоящих Льдах они были бы беспомощнее новорожденного тюлененка – тот без всяких приборов чувствует, с какой стороны находится полынья…
Талькуэ не доводилось жить в городах и водить знакомство с деятелями науки. Родившийся в крохотном поселке на берегу студеного океана, он побывал в настоящем городе один-единственный раз, не так давно.
Если двигаться на закат много дней, не жалея ни себя, ни собак, можно дойти до развалин Проклятого города. Талькуэ доходил и видел мертвый город, почти погребенный Льдами, наползающим с гор ледником. Наверное, в уцелевших домах можно было найти много интересных и полезных вещей, но Талькуэ не стал искать. Ни к чему повторять ошибки братьев, уступивших искушениям Демона.
Когда-то, до возвращения Древних богов, такие города были повсюду, и хойто жили в них. Все они были на одно лицо, жили одинаково – одинаково уныло, и не знали ничего, кроме служения Стальному Демону, пожиравшему умы своих слуг. Даже их название было безликим – оно означало просто «не-животные». Демон дарил многие соблазны и – что уж скрывать – соблазнил многих альмеутов, переставших быть людьми и ставших «не-животными».
Не так давно все изменилось. Мир Демона рухнул. Вернулись Древние боги – Отец-Морж и Мать-Рыба, и альмеуты познали прикосновение истины. Истина проста и в то же время всеобъемлюща, у нее сто обличий и одно имя: Льды.
Льды… Льды – это вечное. Льды – это навсегда. Люди рождаются и умирают, города строятся и превращаются в прах, даже земля, кажущаяся незыблемой, уходит порой под воду, в чем пришлось убедиться совсем недавно…
А Льды были, Льды есть и Льды всегда будут.
– Капитан Дашкевич Руслан Викторович! – объявил генерал-лейтенант Тимманен.
Я поднялся по невысокой, на пять ступенек, лесенке, прошагал по сцене строевым шагом. Момент исторический, жаль, что операторы не запечатлеют его для хроники. Что я буду показывать внукам (если у меня когда-нибудь будут внуки), иллюстрируя свою старческую болтовню о давних героических делах? Любительскую запись из чьей-то «балалайки»?
Вообще-то правительственные награды вручают в другой, более торжественной обстановке. И событие фиксируется, как положено: для истории, для внуков и для выпусков стереоновостей. У каждого награжденного есть возможность поручкаться с главой государства и услышать от него несколько теплых слов, заранее сочиненных спичрайтерами.
Но сегодняшнее награждение – особое. О некоторых подвигах бойцов спецподразделений ОКР вещать в широком эфире не рекомендуется, и даже их лица демонстрировать потенциальным врагам ни к чему. Как бы, например, я ручкался с Президентом, натянув наномаску или глухой капюшон с прорезями?
Вот и приходится раздавать награды в узком кругу… Междусобойчик для головорезов.
Как бы то ни было, небольшая медаль перекочевала из красной сафьяновой коробочки в руки Тимманена, а оттуда – на мою грудь. Со сцены я спустился под аплодисменты.
– Мангуст, а ведь ты теперь дважды Герой, – негромко сказал Сулейман, когда я вернулся на свое место в зале. – Вроде бы бронзовый бюст полагается…
Его грудь тоже украсила сегодня медаль Героя России, но выглядевшая несколько иначе: ленточка та же, но под ней вместо креста, напоминавшего Георгиевский, – композиция из искривленного меча и полумесяца. Герои, исповедующие иудаизм, соответственно получали наградной знак со звездой Давида. А буддисты… героических буддистов мне встречать не доводилось, ни единого.
– Бюст – штука полезная, – согласился я так же негромко. – Поставлю в прихожей, чтоб все сразу видели, к кому в гости явились.
– Так он же посмертно полагается, над могилкой… – огорчил Сулейман.
– Не дождетесь!
Зал взорвался очередными аплодисментами, прервав нашу дискуссию. Захлопали и мы с Сулейманом.
Он умирал и хорошо знал, что умирает. Даже примерно представлял отпущенный срок… Надежды на излечение не было, и все рекомендации электронного диагноста Отто Вирхов пропускал мимо ушей. Кибердоктор не лгал – ОЛБ-3, острую лучевую болезнь третьей степени, лечат… Даже когда она протекает в костномозговой и кишечной форме одновременно.
Лечат, но не вылечивают…
Болезненные (и весьма дорогостоящие) процедуры могли помочь выиграть дополнительные недели, может быть, месяцы, – но спасти не могли. Отто прекрасно понимал это – и не обращал внимания на все, что предлагал виртуальный эскулап, скрытый в компьютере медицинского отсека. Нет, он бы согласился и на резекцию желудка, и на пересадку костного мозга… И за все бы исправно заплатил, благо денег осталось с большим избытком. Несколько лишних месяцев жизни никому не помешают… Но что толку мечтать о несбыточном. Функционирующих госпиталей в ближайших окрестностях не осталось, и не осталось людей, которые могли бы доставить туда умирающего… Сигнал на единой аварийной частоте звучал гласом вопиющего в пустыне. Эфир сейчас ломился от таких сигналов… И ни один из них не получал ответа.
Оставалось одно – использовать с максимальной пользой то, что медики называют «периодом мнимого благополучия». Никакого благополучия, конечно же, нет и в помине – но разрушительные изменения в организме несколько дней происходят почти без внешних симптомов… Он нуждался в этих днях. Он хотел закончить начатое.
Отто Вирхов всегда жил надеждами, жил будущим… Когда долгие годы работал на военных, когда ушел от них и занялся бизнесом… Всегда считал: самое главное – впереди. В последние годы прекрасное будущее приблизилось на расстояние вытянутой руки… И оказалось миражом. А миражи, когда к ним приближаешься, исчезают.
Он почти двадцать лет вкалывал на людей в погонах, и работодателям казалось – Вирхов типичный «яйцеголовый», хорошо разбирающийся в сложных теориях и беспомощный в реальной жизни. Но так лишь казалось… Все годы, проведенные в лабораториях военного ведомства, Отто занимался весьма заманчивой для господ генералов темой – виртуальными психосуггестивными атаками. Идея красивая: не уничтожать врага, а подчинять, зомбировать, используя его собственную «балалайку». И результаты были достигнуты достаточно интересные… Но, увы, – лишь у ничтожной доли испытуемых. Один человек из десятков тысяч – такая поражающая способность нового оружия генералов никак не устраивала. Вероятность, что удастся зацепить, к примеру, офицера вражеского генштаба – практически нулевая. А тратить столько сил и средств для подчинения рядового или капрала – бессмысленная растрата ресурсов.
Кончилось тем, что тему признали бесперспективной и закрыли. Отто Вирхову вручили двухмесячный оклад и указали на дверь – ничего другого он толком не знал и не умел…
Он уходил с печальным видом и с ликованием в душе. Оторванный от жизни и ее реалий «яйцеголовый» оказался не так уж прост. Один побочный результат исследований, в боевых условиях никак не применимый, Вирхов на стол начальству не выкладывал… И нигде не публиковал, когда с материалов сняли гриф секретности. Он сразу понял: то, что не пригодилось военным, можно использовать в бизнесе. Главное – не продешевить, не отдать идею за бесценок в чужие руки…
Первые же испытания в новых условиях принесли блестящие результаты. И деньги – огромные по меркам ведомственного ученого, но достаточно скромные в сравнении с тем, что можно было заработать…
…Всего лишь год назад казалось, что великая цель близка и достижима. Денег уже хватало, он заканчивал подготовку к главному проекту своей жизни на собственной яхте, служившей домом и лабораторией одновременно. Работал вдали от семьи, родные предпочитали сушу. Семидесятиметровое судно океанского класса, почти полностью автоматизированное – экипаж всего три человека, – позволяло держаться поодаль от берегов, от суетной земли… Но в тот злосчастный день береговые скалы оказались слишком близко. Тридцатиметровая волна (кто и как мог предугадать появление в океане этакого монстра?), разбитый корпус, погибший экипаж… Апартаменты Вирхова и его лаборатория находились на корме, и он уцелел. Ненадолго – поврежденный реактор и лучевка третьей степени обеспечили смерть в рассрочку…
Не стало дома, не стало семьи – как и всего Анклава Сингапур, как и всей планеты, на которой привык жить Отто Вирхов. И не стало никакого будущего.
Остались деньги – ими не придется воспользоваться и некому их завещать. Остались считаные недели жизни, если это можно назвать жизнью… Осталась почти завершенная работа… А еще – дикая ненависть ко всем, разрушившим привычный мир. И заодно уж – ко всем, кто останется жить и продолжит дело разрушения.
Он продолжил работу на полуразрушенной яхте, лишь сменил вектор поисков на более глобальный. Теперь он лихорадочно трудился не для себя. Для всей планеты, как патетично это ни звучит… Для планеты, почти погубленной двуногими обитателями, неизвестно за какие заслуги именующими себя разумными…
Он успел. Закончил, когда уже начались боли и приходилось глушить их ударными дозами анестетиков. Когда аварийные аккумуляторы находились при последнем издыхании… Закончил – и столкнулся с новой проблемой. С отсутствием выхода в Сеть. Строго говоря, единой Сети уже не существовало – остатки, обломки, не связанные между собой сегменты. Но и этих осколков хватило бы для задуманного… Но – ни одного уцелевшего ретранслятора в зоне досягаемости. Ни одного спутника, отвечающего на сигналы…
Все напрасно. Можно было сразу пустить себе пулю в лоб, не дожидаясь мучительных болей… Можно застрелиться сейчас.
Он не застрелился. Он ждал чуда – превозмогая чудовищную боль, отключив все потребляющие энергию приборы, кроме аппаратуры, повторяющей безнадежные попытки зацепить какой-нибудь спутник…
И чудо произошло. Спутник появился. Значит, он все сделал правильно. Значит, его прощальный дар планете принят. Просто так чудеса не случаются.
…Подмигивание светодиодов на панели прекратилось. Пакет информации ушел в Сеть. Банковская система устояла, несмотря на все потери и банкротства отдельных финансовых монстров – и с финансированием проекта проблемы не возникнут даже после смерти его инициатора.
Таймер настойчиво пищал, сигнализируя о необходимости очередной инъекции. Отто Вирхов не обращал на писк внимания… Дело сделано, можно умирать.
Часть первая
Робинзоны и кладоискатели
1. Кто ищет, тот всегда находит
– Беспилотник сбили отсюда, – уверенно заявил Геллуэй, указывая на лежавшее на боку рыболовное судно. – Больше неоткуда.
Олаф Абдельфарид на миг оторвался от бинокля, в который созерцал непонятный предмет, едва торчащий из ила, молча кивнул и вернулся к прерванному занятию. Он не любил зря тратить слова, тем более для подтверждения очевидных фактов.
Рыболовное судно, вопреки названию, рыбной ловлей никогда не занималось – на правой его скуле виднелся здоровенный раструб водозаборника. Охота за поредевшими рыбьими косяками задолго до Катаклизма стала в Северном море делом нерентабельным, и ютландские рыбаки давно перешли на ловлю планктона, криля и прочей едва различимой невооруженным взглядом добычи. Однако упорно именовали себя рыбаками…
Такой же водозаборник наверняка украшал и левую скулу – сейчас не украшает, смятый, раздавленный многотонным корпусом судна. Еще на рыболове имелась автоматизированная производственная линия, превращавшая насыщенную микрофлорой и микрофауной морскую воду в замороженные брикеты из пресловутой флоры-фауны. И много чего еще имелось, что надлежит иметь судну, дабы успешно плавать по морям-океанам. Но системы ПВО среди штатного оборудования не числились…
Однако, как подозревал Геллуэй, не так давно кто-то исправил упущение: вырезал изрядную часть борта и установил внутри зенитно-ракетный комплекс. Название ЗРК Геллуэй не знал, да и какая разница – летать они здесь не собирались, а сбитый беспилотник был у них первым и единственным: маленький, около метра длиной, с небольшим радиусом полета и простенький – видеокамера да металлодетектор.
Разыскивать обломки самолетика Геллуэй не видел смысла, гораздо интереснее другое: запуск ракеты произошел в автоматическом режиме или внутри рыболовного судна засели люди, резко отрицательно относящиеся к авиатехнике, пролетающей над их головами? Если справедлив второй вариант, то, скорее всего, и прибывших посуху гостей здесь встретят крайне неласково.
Геллуэй повернулся к Абдельфариду:
– Ну что?
Двухметровый швед вновь опустил бинокль, помолчал, словно размышляя над увиденным. И выдал авторитетное заключение:
– Пороховой ускоритель, выгоревший. От «Кадета» или «Альджазии». Или от «Кобры-217», модернизированной под новые ракеты. Если вытащим из ила – скажу точно.
Слова Олафа прикончили последнюю крохотную надежду на совпадение, на то, что кому-то вдруг что-то срочно понадобилось с погибшего сейнера – силовая установка, например, или давно протухшие брикеты криля…
Надо было принимать решение, не торчать же вечность здесь, на вершине холма, более-менее сухого и свободного от ила, поджидая, когда засевшие в рыболовном судне люди высунутся наружу. Если их мало, могут и не высунуться. Запросят помощь, и та не задержится, ясно ведь, что никто не станет оборудовать позицию ПВО просто так, лишь ради удовольствия сбить самолет или вертолет, залетевший в эти гиблые места. Должен быть объект защиты…
И объект очень ценный – на этом участке дна Северного моря, неожиданно ставшем сушей с треть Исландии размером, очень много погибших кораблей. Здесь всегда было оживленное судоходство – под слоями ила на бывшем дне ржавеют корпуса древних судов, затонувших давным-давно, и относительно новых, ставших жертвой громадного цунами, устремившегося из Атлантики к европейским берегам. Есть чем поживиться. И любителей поживы хватает – но так далеко в илистые болота они не забираются, незачем, у бывших берегов добычи не меньше… Дальняя экспедиция требует немаленьких вложений, Геллуэй знал об этом не понаслышке. Да и ЗРК – пусть даже устаревший и списанный – тоже не пять юаней стоит. Главный приз должен с лихвой окупить все затраты…
У Геллуэя крепло подозрение: цель их похода – тот же самый приз, за которым охотятся установившие ЗРК люди. Поганый вариант, ой какой поганый… Все расчеты на спокойную и неторопливую работу рушатся. Лишь одно обнадеживает: по всему судя, иметь дело с государством или Анклавом не придется. Конкуренты такие же вольные стрелки, как и команда Геллуэя, иначе не стали бы прилагать столько сил, чтобы остаться необнаруженными.
– Что в эфире? – спросил он у Апача.
«Балалайка» перевела ответ ломщика с крохотным запозданием, словно в плохо дублированном стерео, – губы Апача уже закончили шевелиться, а голос продолжал звучать в голове Геллуэя:
– Ничего подозрительного… Вот тот «шарик» работает, как и ожидалось. Прощупывает небо, но тихо, аккуратно, уже с полусотни километров его не засечь.
Сама по себе тишина в эфире ничего не означала. Группа Геллуэя тоже шла по маршруту в режиме полного радиомолчания. А насчет «шарика» все понятно: шаровидная антенна локатора, новенькая, появившаяся среди тронутых ржавчиной надстроек сейнера явно в то же самое время, что и дыра в борту. Следит, не появится ли в небе железная пташка, по которой можно вмазать ракетой.
Ломщик произнес что-то еще, и после паузы прозвучал перевод:
– И еще SOS какой-то непонятный, чуть в стороне, километрах в трех…
– Что за SOS?! – неприятно удивился Геллуэй.
Ответа тритона в очередной раз пришлось дожидаться секунду-другую. Эти паузы, особенно при быстрых обменах репликами, несказанно раздражали Геллуэя. Вообще-то программа-переводчик стояла у него хорошая, дорогая: тщательно подбирала синонимы, сообразуясь с контекстом, знала множество жаргонизмов и даже, синтезируя речь, старалась воспроизвести интонацию оригинала. Но притормаживала…
– Стандартный автоматический SOS. Каждые пять минут одно и то же сообщение: прошу помощи и координаты.
– Их кто-нибудь слышит?
– Едва ли. Их даже я едва слышу. Сейчас попробую идентифицировать индивидуальный код сигнала.
– Не надо. Какой-нибудь радиобуй с ядерной батареей. Некого там спасать уже. Пошли к «Гепардам».
А воображение отчего-то нарисовало странную картину: люди, изможденные, бледные, несколько лет запертые в железной тюрьме, в наглухо задраенном отсеке, доевшие все запасы, – и последняя их надежда, радиобуй, посылающий сигнал все слабее, слабее, слабее… Ерунда полная, но картинка упорно стояла перед мысленным взором: исхудавшие лица с огромными глазами, устремленными на попискивающий прибор.
Геллуэй выругался и зашагал вниз по склону холма, стараясь думать о приятном. О том, как он поступит с ломщиком, когда все закончится и придет время отправляться в обратный путь. Тритонов он ненавидел давно и люто, всех до единого. Пятнадцать лет неустанных трудов, пятнадцать лет откладывания динара к динару, – все рухнуло в одночасье из-за какого-то урода вроде Апача. А может, и из-за него самого, всякие случаются совпадения. Жуткое было время: деньги исчезали со взломанных банковских счетов, банки лопались как мыльные пузыри, мировая финансовая система билась в конвульсиях…
Гибель других банков Геллуэй как-нибудь бы пережил, а на мировую экономику ему и вовсе было наплевать, но случилось страшное – рухнул банк «Эль-Арабия», монстр, казавшийся несокрушимым. Рухнул, конечно же, вместе со своим маленьким филиалом в Оденсе, где хранились все сбережения Геллуэя. Его счет никто не взламывал, не стоила, наверное, потенциальная добыча тритоньих трудов… Просто у банка вдруг не стало денег, и многотысячные толпы вкладчиков впустую пикетировали филиалы, а затем жгли и громили их, – тоже впустую.
Минувшие с той поры годы не умерили ненависть Геллуэя. Трех ломщиков он уже отправил в огненную бездну Джаханнама, Апач станет четвертым. Но именно он поможет вернуть то, что Геллуэй потерял по вине поганого тритоньего племени, вернуть с избытком.
А сейчас Геллуэю пришла в голову неплохая идея: если ломщик не подведет, если умело выполнит свою часть работы, – может быть, получит шанс… Крохотный, но получит. Геллуэй запрет его в отсеке какого-нибудь из многочисленных кораблей, валяющихся здесь. Наглухо запрет, заварит все двери, люки и иллюминаторы. Воды и пищи он оставит тритону вдосталь и прорежет достаточное количество небольших вентиляционных отверстий… Но ни радиобуя, ни даже «балалайки» у тритона не будет. Ни к чему.
Представляя бледного, изможденного Апача, заживо гниющего в просторном железном гробу, Геллуэй мечтательно улыбался.
Шагавший рядом Олаф Абдельфарид косился неодобрительно. По разумению шведа, поводов для улыбок не было.
