Виктория Балашова
Иринка-снежинка
Иринка-Снежинка
Глава 1. Англия, замок Алтроп
– Айрин!!! – эхом прокатилось по замку, достигло ее комнаты и застряло там, наконец отыскав ту, к которой взывали.
Английский вариант своего имени Иринка не любила, пожалуй, с той же силой, что тетушку, кузена и замок. Когда бабушка была еще жива, она постоянно повторяла:
– Надо стараться любить всех людей, – потом вздыхала и добавляла: – Пусть многие этого не заслуживают, но только любовь может спасти наши души.
Иринка в свои десять лет до конца не понимала бабушкиных слов. Порасспросить ее до того, как два года назад бабуля улетела на небеса, девочка не догадалась – она тогда всех любила. А вот сейчас ее старания полюбить тетю Гвендолен и кузена Элджернона приводили к плачевному результату, и потому спросить бабулечку, так ли важно это сделать и нельзя ли спасти душу как-то иначе, представлялось Иринке крайне необходимой, но совершенно невозможной задачей.
– Айрин!!! – голос леди Брэкнелл звенел от злости, и, казалось, все портреты в замке укоризненно посмотрели на Иринку, сурово грозя ей пальцем.
Перекатившись с мысочков на пяточки, Иринка опустила руки, отошла от высокого зеркала и понуро направилась к лестнице, которая вела на первый этаж. Темный коридор, не освященный ни единой свечкой, пугал, а портреты предков, висевшие на стенах, злобно щурились и словно все сговорились напугать Иринку до смерти. Тетушка Гвендолен экономила на всем, включая свечи. Ее скупость не знала границ: и летом, и зимой в замке было холодно, как в склепе, а свечи скудно освещали темными вечерами лишь огромную столовую. Хорошо еще Иринкина комната располагалась на втором этаже. Высокие деревья не заслоняли окон, от которых, конечно, зимой веяло холодом, но зато они пропускали свет, позволяя летом не спать допоздна.
Иринка всегда шла вниз осторожно. Она прикрывала за собой дверь в комнату и двигалась к лестнице. Портреты внимательно за ней следили: чуть что, гаркнут страшное на ухо, поминай как звали. «Поминайкакзвали» – тоже было бабушкиным выражением. Иринка не понимала, куда попадет, но попасть в «поминайкакзвали» не хотелось! И сейчас английские родственники по дедушкиной линии внимательно следили за ней, только что шеи не вытягивали. Иринка подняла полы длинного платья, постаралась придать лицу максимально серьезное выражение и двинулась вниз, полностью игнорируя взгляды великих сородичей.
– Ну наконец-то! Дошла! Соизволила! – тетя Гвендолен стояла в холле, уперев руки в боки, отчего ее фигура приобрела совсем уж нелепый вид: тяжелая шерстяная юбка с несколькими нижними юбками топорщилась во все стороны, а широкие рукава расширяли плечи тети влево и вправо.
Иринка постаралась не засмеяться. Она опустила голову еще ниже, считая крутые ступеньки, что помогало выглядеть сосредоточенной и важной леди. «Леди не пристало улыбаться, а тем паче, хохотать», – учила тетушка, и сейчас явно не следовало отступать от этого правила.
– Итак, сегодня ужин раньше, но ты не соизволила спуститься вовремя! – прогрохотал голос тети Гвендолен. – Я знаю, ты читаешь мосье Пушкин и танцуешь перед зеркалом! Твое воспитание никуда не годится! Мосье Пушкин, – тетушка упорно делала ударение на последнем слоге, а Иринка не осмеливалась ее поправить, – это не есть лучший образец поэзии для юной девы! Читать следует Овидия. На латыни. Русский язык – не для высшего общества Великой Британии! Твой томик мосье Пушкин отправился в камин! – тетя гордо вскинула подбородок. – Изволь идти к столу, Айрин!
Тут-то Иринка и почувствовала, как ее пальцы разжимаются, и юбка опадает на пол. Все, что у нее осталось от бабушки и мамы, – это старый, потрепанный томик «мосье Пушкин», маленькая иконка в старинном окладе и мамино обручальное кольцо. Когда Иринке исполнилось восемь, мама неожиданно умерла, не пережив сильнейшей простуды, которая изводила ее несколько месяцев. Сначала они остались с бабушкой вдвоем и даже строили планы на жизнь. Бабуля надумала продать их дом, а купить поменьше, но в Лондоне. Она занималась с Иринкой русским языком, а три раза в неделю к девочке приходил учитель, чтобы преподавать ей другие науки. Бабушка родом была из далекой России, откуда ее увез дед – английский граф Алтроп.
– Мне жаль было покидать Санкт-Петербург, – рассказывала бабушка внучке, – но твой дед недаром слыл красавцем и весьма напористым мужчиной. В Россию приезжал по торговым делам. Как увидел меня на балу, так пропал! – тут бабуля начинала улыбаться и кокетливо махать в сторону Иринки веером. – Разговаривали мы кое-как! Он на английском, я – на французском. Эдвард, конечно, немного говорил по-русски, но так забавно, так плохо! Правда, я на английском вообще не говорила. Нас не принято было учить английскому, а тут такой пассаж, – бабушка смеялась, качая головой из стороны в сторону, словно удивляясь себе той, молодой девушке, не знавшей английского языка.
Обеих дочерей сызмальства бабушка обучала русскому языку. И не просто обучала, она с ними практически постоянно говорила на своем родном языке. Однако Гвендолен русский ненавидела. Она принципиально отвечала матери по-английски, и через некоторое время бабушка бросила попытки приучить старшую дочь к языку своих предков. А вот Иринкина мама с раннего детства начала сразу говорить на двух языках.
– Когда нас собиралось трое в комнате: твой дед, твоя мама и я, то смеялись мы постоянно! – делилась бабушка. – Мы говорили на страшной смеси английского и русского, а Эдвард специально подтрунивал над нами, делая вид, что ничегошеньки не понимает. А ведь понимал он почти все после стольких-то лет проживания со мной под одной крышей, другое дело, разговаривать ему было сложно.
К великому сожалению, веселого деда Иринка не застала в живых.
– Поехал он в далекую Индию. На большом корабле, – тут бабушка заметно грустнела и начинала часто вздыхать. – В океане случился страшный шторм, какого не видывали даже старожилы. Все, Ирочка, погибли. Улетели на небеса.
Потом улетела на небеса мама, а после и бабуля, оставив Иринку на попечении старшей дочери. Мама всегда называла Иринку Снежинкой, потому что девочка любила перебегать из комнаты в комнату быстро, едва касаясь ножками пола, а волосенки у нее были светлые – вовсе не рыжие, как у деда, тети и кузена.
– Ты Снежинка моя, – говорила ласково мама. – Иринка-Снежинка. Беленькое мое, искристое чудо.
Всего на одной открытке, привезенной когда-то мамой из России, был изображен снег: летят санки по снегу, вокруг те самые снежинки, а в санках тех красивая леди с тремя смеющимися детишками. Зимой в Англии Иринка ни разу за свою небольшую жизнь снега не видела. Становилось холодно, сколько ни топи замок. За окнами часто стучал дождь, тучи покрывали небо, а Иринка куталась в шерстяные пледы, глядя на Рождественскую открытку и жалела, что вокруг не белым-бело, а темным-темно.
Папу Иринка не знала. Он улетел на небеса первым. Точнее, до него улетел дедушка Эдвард, а вслед уж и папа. Папа тоже был русским, как бабушка. То есть, не как мама – наполовину, а совсем даже полностью. О папе говорили кратко:
– Приехала я, Иринка, с тобой в Англию навестить родных, а папа твой умер. Уже и не вернулась я обратно в Россию, – скупо описывала мама случившееся.
Иринка не настаивала на более подробном рассказе. Но вот теперь, как и с бабушкиными советами про любовь ко всем людям и «поминайкакзвали», интересно, что с папой случилось, а не спросишь.
– Айрин, ты меня слушаешь?! – голос тети ворвался бурей в головку девочки, и она тут же представила деда Эдварда, которого точно такое накрыло в далеком океане.
Иринка кивнула и, бесстрашно посмотрев «буре» в лицо, спросила:
– Зачем вы сожгли Пушкин? Это память о бабушке и маме, – слезы хотели начать литься из глаз, но Иринка не стала моргать, решив не показывать тете Гвендолен своей слабости.
– Так ты была наказана! У нас гости, а потому – ранний ужин. Ты забыла и была наказана. Элджи был так любезен, что нашел мосье Пушкин.
Тут из-за угла гостиной показалась рыжая голова кузена. Элджернон показал Иринке язык и скрылся.
– Быстро за стол! – скомандовала тетя, повернулась к девочке спиной и направилась в комнату.
Иринка вынула платок из рукава платья. Она промокнула глаза, часто-часто заморгав. Ее ждали, пришлось выйти к гостям. Иринка появилась в проеме гостиной, готовая извиниться за опоздание, но ее никто не заметил. Она аккуратно присела на краешек дивана в ожидании команды тети пройти к столу. Ужин, благо, длился недолго: гости засобирались обратно домой, не выказывая желания задерживаться дольше.
– Я вам пишу, чегожеболе, – пробравшись мимо злобных портретов к себе, Иринка встала перед зеркалом и начала вспоминать стихотворение. В который раз она пожалела, что не у кого спросить значение подзабытых слов. Хотя, может, она их и не знала раньше, может, маленьким не приходится сталкиваться с «поминайкакзвали» и «чегожеболе».
Расправив юбку и выпрямив спину, Иринка продолжила:
– Чегожеямогу, – в одно слово старательно выговорила она, – еще сказат. Тепер знат вашейволе меня презреньем наказат!
Все гласные буквы Иринка произносила твердо, а «знать» и «сказать» оказались без мягкого знака на конце. Поправить девочку было некому. Она сама понимала, что язык забывается, несмотря на все ее старания. Пока мосье Пушкин не сожгли, Иринка читала кое-как, по складам стихотворения и даже перерисовывала из книги буквы, а то и целые слова. «Теперь я точно забуду все!» – неожиданно силы оставили ее. Иринка медленно опустилась на стул и заплакала.
– Чегожеямогу, сказат, сказат… – она горько всхлипывала, а слезы капали на чистый лист бумаги, где утром девочка только и успела вывести «Онегин».
