Виктория Платова
Хрустальная ловушка
© Платова В., 2017
© ООО «Издательство «Э», 2017
* * *
Автор выражает искреннюю признательность за помощь в написании романа сотрудникам горнолыжного комплекса «Золотая долина» (г. Санкт-Петербург).
…Он будет лучшим в коллекции, этот трофей.
Этот легкомысленный жеребец, конь с яйцами, поклонник фирмы «Саломон»[1], любитель армрестлинга, баночного пива и натуральных блондинок. Блондинок всего пять – две замужем, одна разведена, одна залечивает ранний климакс и полуслепые глаза подобием фристайла. Кажется, такие неприятности со зрением называются астигматизмом… Еще одна, преподавательница философии какого-то московского института, послала его подальше вместе с баночным пивом. Нужно отдать ему должное, он никого не пропустил за ту неделю, что околачивается в «Розе ветров», подонок. А с двумя даже умудрился переспать, с разведенкой и астигматичкой, – они сами на это нарывались, так что доблесть невелика.
Теперь эти две самки ненавидят друг друга.
А он мертв.
О том, как он умер, никто никогда не узнает.
И тело его не найдут, ничего не поделаешь, две лавины прошли одна за другой. В коротком промежутке между ними я успел спасти его. Спасти, чтобы убить. Он не ожидал. Он не ожидал, что моя лыжная палка, переделанная под нож, окажется так остро заточенной. И что она войдет ему под лопатку, не встретив никакого сопротивления.
Перед смертью он назвал мне свое имя. Кирилл. Астигматичка называла его Кирой. Разведенка – Лариком. Я тоже представился. Он обещал мне пиво и армрестлинг, как только мы доберемся до «Розы ветров». Мы спустились по склону: сначала он на своем сноуборде, затем я. Я взял влево, хотя «Роза ветров» находится правее. Он не обратил на это внимания: новички не ориентируются на местности, а он был новичком, это ясно. «Обязательно приеду сюда на следующий год» – это были его последние слова. Последние перед тем, как моя лыжная палка вошла ему под лопатку, не встречая никакого сопротивления.
…Я давно за ним охотился. Он будет лучшим в коллекции, этот трофей, хотя с ним и придется повозиться.
Хорошо посаженная голова, разворот ключиц, грудная клетка, аккуратные ягодицы – все это выше всяких похвал. Единственное, что раздражает меня, – это удивление, застывшее на его холеном лице. Удивление – и больше ничего. Почему все они безмерно удивляются, когда смерть застает их врасплох, почему на это так живо реагируют их носогубные складки и глазные яблоки?.. Только с одним трофеем мне повезло – горе-альпинист, отбившийся от группы во время восхождения по южному склону и похороненный лавиной. Он умирал несколько часов, хотя для смерти хватило бы и пятнадцати минут; несколько часов мучений только потому, что ему удалось создать воздушный мешок – он методично бился каской о прессованный снег. Но это только продлило агонию. И придало его лицу то выражение, которое я тщетно хочу придать лицам всех своих трофеев, – выражение неизбывного, нечеловеческого, всепоглощающего ужаса.
Ужас.
Ужас – вот визитная карточка моей коллекции.
Ужас, заключенный в ледяную корку. Ужас как композиционный центр всей скульптурной группы. Шесть фигур, если не считать горе-альпиниста и любителя фристайла Кирилла. С ними будет семь, число слишком неудобное для Страшного суда. Нужен кто-то еще, лучше, чтобы это была женщина, еще одна, кроме той, что у меня уже есть. Но ни астигматичку, ни разведенку я видеть не хочу. И остальных натуральных блондинок тоже, их волосы не так хороши для льда. Ни одной подходящей фактуры за сезон, есть от чего прийти в отчаяние.
Но я не приду в отчаяние. Я терпелив. Я гораздо более терпелив, чем эти чертовы горы.
Я буду ждать нужную мне женщину. Я буду ждать одну-единственную деталь, которая поможет мне закончить композицию. Последний штрих, финальный аккорд.
Она займет свое место на ледяном пьедестале, и это будет достойное место. Жаль, что никто и никогда не оценит этого. Никто, кроме сводов пещеры, которая свято хранит мою тайну, мой маленький музей фигур изо льда. А ведь он вполне мог бы стать достопримечательностью «Розы ветров», и школьники приезжали бы сюда на экскурсию во время зимних каникул… Нет, школьники – это чересчур хлопотно. Фантики от конфет, жвачка, приклеенная к стенам, банки из-под кока-колы, использованные презервативы – школьники остаются ублюдками всегда и везде, никакого почтения к высокому искусству.
А это и есть высокое искусство.
Четверых из семи моих трофеев, моих милых натурщиков, убили горы. Троих – я сам.
А это и есть высокое искусство.
Любвеобильного подонка Кирилла хватятся только к вечеру. Нужно успеть вернуться в «Розу ветров», чтобы принять участие в его поисках. Я буду последним, кто откажется от них.
Спасатели всегда надеются на лучшее, хотя прекрасно информированы о худшем…
К тому же нужно еще покормить собак. Как же я мог забыть о собаках?..
Часть I
Знатные семьи всегда преследует злой рок.
Юдзан Дайдодзи.«Будосёсинсю»
«Жила-была девочка, которая ненавидела самолеты… Она ненавидела их больше, чем рыбий жир и гольфы с помпонами. И даже больше, чем костюм Снежинки на новогоднем утреннике. Ее почему-то всегда наряжали Снежинкой, а ей хотелось быть Королевой-домино… Черная клетка – белая клетка. И кружевное жабо вокруг шеи… Быть может, если бы она привыкла к самолетам, ее шея не была бы такой тонкой.
А потом девочка выросла, окончила Московский государственный университет (филфак, последнее прибежище дур из зажиточных семей), и ее абстрактная ненависть к самолетам стала конкретной. Она терпеть не могла всю историю fucking mother (извините за ненормативный английский) авиации – от невинной этажерки братьев Райт до последней модели «Боинга». В пакет ненависти входили также: табло «Не курить! Пристегнуть ремни!», авиакомпании «САС» и «Люфтганза», минеральная вода в пластмассовых стаканчиках, мятные карамельки «Полет» и…
И воздушные ямы.
Воздушные ямы, капкан для любого здравомыслящего человека. Сейчас нашу девочку вырвет, интересно, догадается ли какая-нибудь сволочь принести бумажный пакет, прежде чем случится несчастье?..»
– Интересно, догадается ли какая-нибудь сволочь принести бумажный пакет? – спросила Ольга слабым голосом.
– Я, кажется, даже знаю, как зовут эту сволочь, кара[2]. – Даже сейчас он не упустил возможности поцеловать ее.
Спустя два с половиной года супружеской жизни. Милый, милый, бесконечно милый Марк, как же ей повезло с ним! Ну, кто еще называл бы ее «кара», разве что какой-нибудь сицилианский мафиози средней руки, вариант крестного отца для бедных… «Кара» – память о медовом месяце в Венеции, туда они тоже летели самолетом.
Венеция – подарок Марка, оплаченный деньгами ее отца. Марк отрабатывал эти деньги полгода – уже потом Ольга узнала об этом. Вкалывать без выходных после того, как маленькие пароходики в Лидо и Дворец дожей стали воспоминанием, – не всякий пылко влюбленный решится на это.
Милый Марк. Святой Марк.
«Сан-Марко» – именно так обращались бы к нему родные, если бы были итальянцами. Но они не были итальянцами. Кажется, его родной город называется Кизыл-Арват. Совершенно непроизносимое название, затерявшееся где-то в туркменских песках. Почти библейских, как шутит сам Марк. Библия, вот чем руководствовалась его мать, рожая детей: Марк – самый старший, есть еще брат Иона и сестры – Мария и Магдалина. Его мать – она заселила бы детьми весь Новый Завет, если бы не умерла…
…Тошнота понемногу проходила, Ольга откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза.
Марк – самый старший из всего кизыл-арватского библейского выводка. Ее муж перед богом и людьми. Правая рука отца, талантливый менеджер, в тридцать три года ставший коммерческим директором крупного нефтедобывающего концерна. Без всяких протекций с ее стороны: это было решение отца, только его. Отец никогда бы не отдал пост своему зятю, если бы он был только зятем. Но Марк был по-настоящему талантлив в бизнесе, отец понял это, как только приблизил его к себе. Марк не любит вспоминать все связанное с его детством и ранней юностью в Кизыл-Арвате: ничего выдающегося там не было – удручающая бедность, несколько соляных озер, змеи, песок и ящерицы-гекконы, лазающие по стенам дома. Он вырвался оттуда, как вырываются из ада. Его мать умерла, сестра Магда, в полном соответствии с именем, перекочевала в один из амстердамских стриптиз-клубов (Марк почти не вспоминает о ней, он ненавидит сестру так же, как Ольга – самолеты). Мария осталась в Кизыл-Арвате и вышла замуж за плотника-туркмена, тоже в полном соответствии с именем. Она работает на местной ковровой фабрике, а на свадьбу подарила Марку и Ольге ковер – он и сейчас лежит в их спальне, на полу.
Очень красивый ковер. Чередующиеся геометрические фигуры – похоже, что туркмены действительно знают толк в неэвклидовой геометрии…
Ольга не видела никого из родных Марка – даже ковер передали с оказией из Ашхабада. Сегодня она наконец-то познакомится с Ионой, младшим братом.
«Иона в чреве кита» – кажется, именно так назывался этот сюжет.
Подходящего кита для Ионы не нашлось. И ему пришлось скрыться в другом чреве. Горы – вот что сразило Иону наповал. Он устроился спасателем на одном из горнолыжных курортов Приэльбрусья. Через час он будет маячить в толпе встречающих в аэропорту. Если верить Марку, их ждут великолепные десять дней в горах. Или две недели, если им уж очень понравится.
Ольга предпочла бы море горам, а песок – снегу.
Но Марк – Марк обожает холод. И воду во всех проявлениях. Издержки детства в пустыне.
После свадьбы они уехали в Венецию – это была осенняя Венеция. Вода во всех проявлениях и облачко пара изо рта по утрам, после любви и перед кофе. Марк был счастлив. Он был счастлив в чужом городе, где все напоминало о нем самом: площадь Сан-Марко, библиотека Сан-Марко, церковь Сан-Марко… Тогда, в Венеции, Ольга и представить не могла, что Марк с ума сходит по горным лыжам. Даже горнолыжного снаряжения никогда не было в их доме. Марк купил его за две недели до этой поездки.
Самое дорогое – себе и Ольге.
Горнолыжный шлем очень ему идет. И очки «Turbo C.A.M.», 134 доллара за штуку.
– Ну, как ты, кара? – Марк вернулся сразу с несколькими бумажными пакетами для прискорбных случаев воздушной болезни. Он выглядел таким несчастным, что Ольга невольно улыбнулась.
– Уже лучше, милый. Может быть, все обойдется.
И снова он не удержался и поцеловал ее. «Его губы по-прежнему волнуют меня, – подумала Ольга, – волнуют так же, как и два с половиной года назад, когда мы занимались любовью где попало. «Где попало» – неплохо сказано, но как-то не вяжется с должностью коммерческого директора, который должен быть импотентом-трудоголиком по определению. Да, его губы по-прежнему волнуют меня, и эта его привычка подбираться к моим собственным губам осторожно, исподволь, с ямочки на подбородке. Марк называет это восхождением, покорением вершины…»
Интересно, почему он выбрал горные лыжи, а не альпинизм?
Смешно, я обожаю целоваться со своим собственным мужем…
Теперь-то ее точно стошнит!..
Ольга сразу же отстранилась от Марка и поиграла скулами.
Инесса, как она могла забыть. У их поцелуев есть свидетель. Что-что, а любое проявление чувств Инесса не может не заметить.
– Забыл поделиться своими наблюдениями, кара, – Марк откинулся в кресле. – Твоя мачеха, а моя дражайшая теща – отпетая сука.
– Спасибо, Марик, ты, как всегда, любезен, – Инесса, сидевшая рядом с Марком, положила руку ему на колено.
Марк поморщился, но руки не убрал. За него это сделала Ольга.
– Отличный маникюр, Инка, – мягко сказала она.
– Могу порекомендовать свою маникюршу. И косметичку заодно. – Инесса высвободила свою руку из предупредительно жестоких пальцев Ольги: не касайся моего мужа, отпетая сука!
– До косметички я еще не доросла.
Инесса засмеялась: Ольге всегда нравился ее смех, прозрачный и нежный, как колокольчики на ветру. «Нет, она не отпетая сука. Она – моя лучшая подруга. И жена моего отца».
«Твоя мачеха, а моя дражайшая теща» – еще одна игра, придуманная Марком. Повод для шуток в семейном кругу.
Инесса, Инка, лучшая подруга Ольги, сначала школьная, а потом институтская. Инка, хорошенькая брюнетка с темными, обуглившимися губами. Они поссорились только один раз в жизни, в седьмом классе, из-за веснушчатого мальчика, который перевелся в другую школу через две недели после ссоры. А Инка и Ольга не разговаривали полгода. До самой смерти Ольгиной матери.
Она покончила с собой – нет, лучше об этом не думать. Не думать, не думать, не думать…
Ольга всегда любила отца. Только его. В их маленькой семье всегда существовал треугольник – с тех самых пор, как Ольгу стали наряжать в костюм Снежинки на утренники в детском саду. Не очень-то ей шло, нужно сказать: Снежинка с иссиня-черными волосами, материнская порода.
Мать Ольги была грузинкой из хорошей тбилисской семьи. Виолончелистка с консерваторским образованием. Родители Ольги познакомились в филармонии, на Дебюсси, худшего места для романтической встречи и вообразить невозможно. Ольга родилась через полтора года после исполнения «Девы-избранницы» во втором отделении.
В пять лет она впервые приехала в Тбилиси. Рано состарившиеся женщины в черном, загробная прохлада комнат, тяжелые фамильные украшения; с перстнем, по семейной легенде принадлежавшим Давиду Строителю, Ольга играла перед сном… Тбилиси стал сплошным кошмаром для пятилетнего московского ребенка. Ольга рыдала без папочки, оставшегося в сказочной, пряничной, такой понятной Москве. Они с матерью уехали через четыре дня. Теперь Ольге двадцать семь, но ей до сих пор стыдно за бегство из Тбилиси, в котором она больше не была никогда. Даже на похороны матери не поехала – рано состарившиеся женщины в черном увезли ее тело из Москвы. Тогда Ольга свалилась в лихорадке и две недели, пока отец оставался в Тбилиси, пролежала у Инки.
Прости меня, мамочка. При жизни я редко называла тебя мамой. Только Мананой, как отец, даже в этом я старалась походить на него: Манана, ты опять сделала это противное лобио, ты же знаешь, что я не люблю твою грузинскую кухню… Манана, тебя опять вызывают в школу. Манана, я не надену это дурацкое платье… Манана со всем соглашалась, она была чересчур кроткой для грузинки, только в глазах горел нестерпимый, все испепеляющий огонь.
Ольга боялась этого огня, иногда она даже думала перед сном: как было бы хорошо, если бы Манана освободила их, уехала навсегда в свой красно-черный Тбилиси.
В конце концов она и освободила их, уехала навсегда в свой красно-черный Тбилиси в оцинкованном гробу. А вместе с ней исчез запах кинзы, пряностей и крепкого кофе. Потом канула в небытие металлическая посуда и глиняные кувшины: никто их не выбрасывал специально, казалось, вещи сами покидали дом. Осталась только виолончель Мананы, она и теперь с отцом, хотя старого дома больше нет. Отец построил себе коттедж за городом, а Ольге купил квартиру на Ленинском проспекте, в престижном доме с дурой-консьержкой и видеокамерами по периметру.
Долгие годы после смерти матери Ольга мучилась угрызениями совести: ей казалось, будь она поласковей с Мананой, никакого самоубийства бы не было. И только когда она стала первокурсницей, крепко выпивший отец рассказал ей всю правду.
Манана была больна.
Она всегда казалась немного странной, еще в то время, когда они с отцом встречались и подолгу гуляли в Сокольниках: слишком часто впадала в неистовство, страдала просто патологической ревностью, ее настроение могло кардинально измениться за каких-нибудь пять минут без всякой на то причины. С рождением Ольги все это только усугубилось: Манана, как в спячку, стала впадать в депрессию. Депрессия заканчивалась выплеском неконтролируемой ярости – тогда отцу приходилось прятать все колющие и режущие предметы в доме, включая пилочки для ногтей и маникюрные ножницы. Несколько раз Манана лежала в самых разных психиатрических клиниках: от дочери это всегда скрывали, чтобы не травмировать хрупкое детское сознание. Манана была слишком горда, чтобы позволить дочери стать свидетельницей ее болезни. Грузинская красавица, урожденная Багратиони, она так и не взяла немного плебейскую фамилию отца – Шмаринов. В последний раз она вышла из больницы за три дня до самоубийства…
Отец любил Манану, после ее смерти он долго не женился. А чтобы хоть как-то спастись, с головой ушел в работу. Так что в фундаменте его сегодняшней нефтяной империи лежит самое банальное одиночество…
Весь первый курс филфака с факультативным испанским, когда так неожиданно открылась их самая страшная семейная тайна, Ольга продрожала за себя. Больше всего она боялась, что фобии ее матери проявятся и в ней. Из этого состояния Ольгу вытащила Инка, поступившая на тот же филфак за компанию с подругой. Тревожные ожидания Ольги она называла не иначе как манией Мананы («Звучит неплохо, как ты думаешь, Лелишна?..»).
Только Инка называла Ольгу Лелишной, это звучало несколько иронически, но всегда успокаивало. И сама Инка успокаивала. До тех самых пор, пока не отправилась вместе с Ольгой и ее отцом на Золотые Пески в Болгарию.
Последние двое суток Инка не ночевала в номере. Ольга подумала было, что знойная красотка Инка подцепила себе какого-нибудь роскошного волосатого болгарина: уж очень много их крутилось рядом, всех этих Петко, Арсенов и Стоянов. Но действительность оказалась просто сюрреалистичной. В самолете (в одном из тех fucking mother самолетов, которые Ольга так ненавидела) отец объявил Ольге, что он женится на ее подруге.
В не самый подходящий момент тупой болтанки в воздушной яме.
Ольгу вырвало.
– Надеюсь, это не реакция на сообщение о нашей помолвке, Лелишна. – Инка и здесь осталась верна себе.
– Не ссорьтесь, девочки, я люблю вас обеих, – примирительно сказал отец.
«Вас обеих» – только этого не хватало! Инка, ее лучшая подруга с самого первого класса; Инка, с которой они шушукались и хихикали, лежа под одним одеялом, когда Ольга оставалась у нее ночевать; Инка теперь спит с ее – ее! – отцом и называет его Игорем.
– Как ты его называешь? – спросила Ольга у Инки, когда отец по прилете отправился за их багажом.
– Кого? – не поняла Инка.
– Отца.
– В смысле?
Инка давала уморительные клички всем мужчинам, с которыми спала, даже тем, с кем у нее были продолжительные романтические отношения, – здоровый цинизм был ее отличительной чертой.
– Ты сама знаешь, в каком.
– Надеюсь, мы все еще подруги, Лелишна, – сказала Инка, глядя в пространство.
Ольга ничего не ответила.
Невозможно, невозможно смириться с тем, что твоя лучшая подруга, о любовных похождениях которой ты знаешь все, станет женой твоего отца. Он будет обнимать ее так же, как любой мужчина обнимает женщину, они будут заниматься любовью – с той лишь разницей, что он не «любой мужчина»… Инка обожала делиться своими сексуальными переживаниями в скабрезных записочках на лекциях. У нее все это выходило смачно. Своих бывших партнеров она называла покойными мошонками, а свой собственный донжуанский список – «мартирологом».
И вот теперь эта термоядерная самка стала женой ее отца.
Они долго не общались – Ольга привыкала к новому статусу Инки.
А потом появился Марк, и все отодвинулось на задний план: и Инка, и отец, и их брак. Марк и Инка сразу невзлюбили друг друга, Марк считал Инку рафинированной шлюхой, что было несправедливо: отцу Инка не изменяла, нужно отдать ей должное. Инка же платила Марку той же монетой: «Туркменский выскочка, вот ты кто». Впрочем, это не мешало им сохранять вооруженный нейтралитет и довольно остроумно пикироваться при этом: Ольге нравились эти импровизированные турниры. Отцу тоже.
В конце концов это может стать семейным видом спорта, почему нет?..
Впрочем, теперь их ждет совсем другой спорт.
Это была идея Марка – отправиться к брату. Инка увязалась за ними – хватило только намека со стороны Ольги. Инка могла выбрать для отдыха что-нибудь менее экзотическое: например, дартс в каком-нибудь ирландском пабе с обязательной экскурсией на малую родину актера Шона Коннери. Или бридж и устрицы где-нибудь на Французской Ривьере. Но оказалось, что она хочет именно горные лыжи. Да и отец обещал подъехать на какой-нибудь из уик-эндов. Тем более что без интеллектуальных скандальчиков с Марком Инка начинает чахнуть, а ее ленивая ненависть к Ольгиному мужу нуждается в калорийном трехразовом питании.
Вот почему они летят втроем…
Тот еще будет отдых!..
«…Через десять минут наш самолет совершит посадку в аэропорту города… Просьба пристегнуть ремни…»
Слава богу, через десять минут самолеты закончатся и начнутся горы. Ровно две недели вдали от Москвы, но с тем же неизменным составом балагана.
Марк взял Ольгу за руку, тихонько сжал пальцы. Ольга ответила ему таким же тихим и нежным пожатием. Как же ему идет обручальное кольцо! Ей, впрочем, тоже. Нужно признать, что этот брак украсил их обоих.
– Как называется эскимосский приют, куда ты нас тащишь? – спросила Инка.
– Кажется, «Роза ветров». – Марк по-прежнему не выпускал руку Ольги.
– Название воспринимается так же свежо, как бумажные цветы в заводской столовой.
– Тебя никто сюда не тянул. – Марк, как всегда, был предельно корректен. – Сама напросилась.
– Поосторожнее со мной, зятек, иначе быстро распрощаешься с должностью.
– Ты пока еще не стоишь во главе концерна, милая.
– А ты разве не знаешь, что во главе дела всегда стоит тот, кто удачно лежит в постели?
Ольга поморщилась. Инка, конечно, отпетая сука, Марк прав. Но отец с ней счастлив, это видно невооруженным взглядом. Он счастлив так, как никогда не был счастлив ни с Мананой, ни после нее. Уже за одно это стоит примириться с ее дурацкими эскападами.
Самолет тряхнуло – колеса шасси коснулись земли. Последний приступ тошноты накрыл ее с головой и сразу же прошел. Они на твердой почве, хвала создателю!
– Я обещаю тебе удивительные две недели, кара, – нежно прошептал Марк.
– Я люблю тебя, Марк.
– И я тебя, кара…
* * *
Он был совсем не похож на Марка.
Иона встречал их у сектора прилета, не сливаясь с общей массой людей. Какое все-таки странное имя, Иона! Это совсем нерусское имя неплохо поработало над его внешностью. Такие лица бывают только у отшельников и святых, подвергающихся массированной бомбардировке самых разных искушений: темные от загара скулы, почти сросшиеся черные брови, прихотливо изогнутый рот – мечта всех сочинителей японских трехстиший, – и антрацитовые глаза, не пропускающие свет. На контрасте со светловолосым, светлоглазым Марком Иона выглядел демоном-искусителем, предвестником пламени Страшного суда.
Братья пожали друг другу руки и только потом неловко обнялись.
«Не очень-то вы близки, как я посмотрю», – подумала Ольга.
– Познакомься, Иона, это мои жена и теща. Вывез все святое семейство. – Марк представил женщин брату.
Иона удивленно поднял брови: на тещу ни одна из них не тянула.
– Меня зовут Инесса, – за несколько секунд Инка успела раздеть Иону и снова одеть его: взгляд, выработанный годами вольной студенческой жизни. – Поверить не могу, что вы братья.
– А что? – Ольге показалось, что Марк даже обиделся.
– Масть не та. Или ваша мать была великой грешницей?
– Не больше, чем твоя… Не обращай на нее внимания, Иона.
– Обращайте, обращайте. Мне это будет приятно.
– Это и есть моя теща, – подколол Марк Инку.
Иона осторожно пожал руку Ольге и Инке.
– Ну, как ты тут? – запоздало спросил Марк у брата.
– Ничего. – Иона ощупывал глазами спутниц Марка. Никаких эмоций в антрацитовых глазах. Никаких, кроме сдержанного одобрения: а у тебя телки что надо, братуха Марк!
– Что с погодой?
– Неделю как из рук вон, – честно признался Иона.
– Так уж и из рук вон! – позволила себе усомниться Инка.
– Весна на носу. Лавины, – пояснил он. – Как раз позавчера две сошло. Так что вы выбрали не самое лучшее время.
– А мы их увидим, эти лавины? – Инка проявила недюжинный интерес к причудам местного климата.
– Еще как увидите! – успокоил всех Иона.
– А это не опасно?
– Как сказать… Пять дней назад один парень не вернулся.
Ничего себе – визитная карточка фешенебельного курорта! Но Марк уже перехватил инициативу у своего братца, с простодушным видом рассказывающего страшилки. Он обнял за плечи и свою жену Ольгу, и своего классового врага Инессу:
– Не волнуйтесь, леди, вы под защитой флота Ее величества!
Инка хмыкнула:
– Да никто и не волнуется. Экстремальные ситуации – это всегда пикантно. Ты не находишь, Лелишна?
– Для кого как. – Ольга пожала плечами. – Во всяком случае, это не то жизнеутверждающее начало, которого я ожидала.
Мужчины отправились за багажом, Ольга и Инка остались одни.
– Ну и как тебе этот феноменальный брат? Не знаю, как с мозгами – наверняка их не больше, чем у фаршированной щуки… Но body[3] просто зашибись. – Высказав одобрение племенному жеребцу Ионе, Инка из-под опущенных век зорко оглядела мужскую кавалерию, пасущуюся неподалеку. Уланы и драгуны в полной боевой выкладке бросали плотоядные взоры на их живописную группу. Ничего не поделаешь, Инка обречена на почетный эскорт.
Один из парней решился попытать счастья. Очень симпатичный, нужно сказать.
– Вы не в «Розу ветров», девочки?
– Спасибо, у нас уже есть инструктора, – снисходительно отбрила его Инка и снова обратилась к Ольге: – Так как тебе родственничек?
– По определению. – Ольга вдруг начала томиться в этом маленьком аэропорту. Так было всегда, когда Марк покидал ее.
– По определению хорош, я так понимаю. Родная кровь.
– Именно.
– Ты смотри, сколько самцов понаехало! Замучаемся отгонять!.. Если, конечно, твой благоверный не вызовет их всех на дуэль на лыжных палках.
– Зря мы сюда приехали, – неожиданно сказала Ольга.
– А по-моему, все начинается неплохо… Господи, только этого не хватало!
Последняя реплика Инки относилась к пестрому табору цыган, расположившемуся в ближнем углу зала у чахлой пальмы и под таким же чахлым плакатом еще советских времен: «ЛЕТАЙТЕ САМОЛЕТАМИ АЭРОФЛОТА!» Крошечный цыганенок уже давно безнаказанно вертелся вокруг Инки и Ольги; он даже позволил себе роскошь залезть в Инкину дорожную сумку, стоящую у ног. И тотчас был схвачен за руку, вернее, за ухо. Теперь Инка со сладострастием крутила чумазое цыганское ухо, а сам его обладатель с не меньшим сладострастием вопил:
– Отпусти, отпусти меня, ты, сволочь!
– За сволочь ответишь, паршивец!
– Отпусти его, Инка, – сказала Ольга, но вовсе не из человеколюбия. Она терпеть не могла цыган.
– Ни за что! – сказала Инка, но ухо все же выпустила. – Теперь придется искать санэпидстанцию…
К ним уже спешила цыганка, и многочисленные юбки развевались за ней, как крылья. Но наскок цыганки оказался на удивление мягок.
– Зачем так, девушка? Зачем ребенка бьешь? – сказала она Инке, глядя почему-то на Ольгу.
– Затем, что он вор, – брезгливо ответила Инка.
– А ты его за руку поймала? Нехорошо живешь, всех подозреваешь.
– Не твое дело.
– Не мое, – легко согласилась цыганка и еще ближе придвинулась к Ольге. – Давай погадаю, красавица!
Ольга сморщилась, как от зубной боли, сунула руку в карман куртки и незаметно опустила в карман золотое кольцо с крошечными изумрудами – подарок Марка на Валентинов день, они отпраздновали его в каком-то ночном клубе, страшно напились и были счастливы.
Подальше положишь – поближе возьмешь, тем более что сама Ольга обладала просто феноменальной способностью притягивать цыган и один раз уже поплатилась – уже другим кольцом: настоящий сапфир, чуть потускневший от времени, фамильная драгоценность, единственная память о Манане.
Это бездарно прохлопанное кольцо до сих пор терзало сердце Ольги.
– Гони ее в шею, – тихо посоветовала Инка.
Но взгляд цыганки уже парализовал волю Ольги. А ее ловкие обезьяньи пальцы в цыпках ухватились за Ольгину руку.
– Зачем кольцо сняла? – мягко попеняла она Ольге, так мягко, что та устыдилась. – Думаешь, украду твои изумруды?
– Конечно, украдешь, куда же ты денешься! – заметила Инка, с интересом наблюдая за манипуляциями цыганки.
А та уже перевернула руку Ольги ладонью вверх, заглянула в нее, как заглядывают в бездну, и сразу же отшатнулась.
– Плохая рука, сладкая моя, ай, плохая рука… Больная рука. Уезжай отсюда. Уезжай, пока не поздно. Прямо сейчас и уезжай. Иначе умрешь, девушка. Умрешь и всех за собой потащишь…
Сказав это, цыганка выпустила руку Ольги – так быстро, как будто невинные линии на ладони жгли ей пальцы. Окликнув маленького воришку, цыганка заспешила к своему табору, несколько раз оглянувшись на Ольгу.
– Что эта дура тебе надудела, Лелишна? – обеспокоенно спросила Инка. Пожалуй, такого беспокойства о судьбе подруги она не проявляла никогда. – Бред какой-то! И ты тоже хороша, уши развесила. Я всегда говорила, что этих грязных тварей нужно держать на расстоянии пистолетного выстрела. Я просто тебе удивляюсь!
Но Ольга не слышала того, что говорила ей Инка: чертова цыганка, так испортить ей настроение накануне двухнедельного отдыха с любимым человеком – единственного в году! Нет, она не боялась всех этих предсказаний, она их в грош не ставила, и все же, все же…
На Ольгу было жалко смотреть: слезы уже готовы были брызнуть с ее ресниц. Даже Инка ничем не могла ей помочь.
– Нет, ну надо же! – негодовала Инка. – Вот тварь базарная! Так изгадить оптимистическое начало! Ладно, не бери дурного в голову, а инородных тел в рот, как любила шутить одна моя знакомая проститутка с Тверской. И мужики куда-то запропастились: когда они нужны, их всегда днем с огнем не найдешь!..
Действительно, куда делся Марк? Ольга даже почувствовала легкое раздражение: это чувство в приложении к Марку было совершенно новым, и Ольга тотчас же устыдилась его.
– Ничего, ничего. Все в порядке. – Она потерла лицо ладонями и тут же отвела их. Что заключено в этих линиях на ладони, что так испугало в них цыганку? Нужно поскорее забыть все то, что она сказала, иначе начнешь анализировать и будешь есть себя поедом. Ничего не значащая мстительная речь, не стоит обращать на это внимание… Вот только что-то по-настоящему ужаснуло Ольгу: как будто она заглянула в зеркало и отпрянула, увидев нечто такое, чего не должна была видеть. Черт возьми, нужно забыть об этом раньше, чем…
Раньше, чем что? Вкрадчивые слова цыганки не отпускали Ольгу.
Куда делся Марк, черт возьми?! Он придет, обнимет ее, и все встанет на свои места.
…Марк и Иона, груженные багажом, вернулись только через полчаса. Ничего противоестественного, нужно же братьям, не видевшим друг друга много лет, поговорить друг с другом. Марк сразу понял, что что-то произошло: в отношении своей жены он обладал фантастической интуицией.
