Виктория Строева
Мнимая единица. Книга 1. Багровое пространство
– Во мне хорошего только и есть, что моя невинность?
Вей залилась смехом, как звонкий колокольчик.
А я, все еще чувствуя неловкость, сообщил сдавленным голосом:
– У меня неприятная новость, через пять дней закончится мой отпуск.
Вей судорожно вздохнула.
– Что ж, будем наслаждаться мирной жизнью рука об руку хотя бы оставшиеся пять дней! Как на счет театра? Или изысканных блюд у световых фонтанов?
Я долго разглядывал свои пальцы. Мне боялся сказать Вей, что наша любовь с нею – мой первый сексуальный опыт. И я упорно искал аргументы, чтобы возразить в более выгодном свете для моей мужской самости. И, наконец, придав глубокомысленное выражение лицу, я объяснил: чего хочет от женщины любящий ее мужчина. Как мог!
– Я не смогу сосредоточиться на театральном представлении, когда ты рядом! – сказал я, потупив взор.
Она вопросительно вскинула брови.
И я решился на более подробное изложение моих предпочтений:
– Ты мне так желанна! Что мне еще? Рядом с тобой я не чувствую отвратительного назойливого страдания! И самое лучшее для меня сейчас – это провести все дни отпуска, не выходя из нашего дома. Так уж вышло, что эти комнаты в каком-то смысле принадлежат нам обоим.
– Не чувствуешь муки? – глаза Вей удивленно расширились и от того сделались только красивее. – Фантастика! А я все думала, как ты преодолеваешь… Значит, к тебе вернулась возможность жить полной жизнью! Со всеми ее красками! О! Теперь мы просто обязаны поужинать у световых фонтанов. Чтобы ты получил удовольствие еще и другого рода! Гулять, так гулять! – желая быть убедительнее, Вей воспользовалась армейской терминологией. – Ужин не помешает осуществлению твоих стратегических планов! – и, вздохнув, она деловито добавила: – Есть-то все равно надо.
– Что правда – то правда! – вынужден был согласиться я. – Я переживаю такой момент! И поэтому мне хочется сказать прямо сейчас что-нибудь разумное и достойное. Но, к сожалению, умные мысли предательски ускользают, и я лишь в отчаянной охоте за ними…
Вей рассмеялась:
– Вот что значит жаждать удовольствий! Изголодался по ним, да?
– От тебя ничего не скроешь! – проворчал я.
Вей фыркнула.
– Тогда одеваемся и выходим из дома! – она поднялась и направилась к шкафу выбрать себе наряд.
Настоящая женщина!
И я охотно капитулировал перед ее напористостью.
– Подчиняюсь, моя госпожа!
Это был настоящий праздник желудка! Изысканный вкус разнообразнейшей снеди усиливался под воздействием фонтана света. Свет, завораживая воображение, играл красками, рисовал линии, соединяя их в замысловатые фигуры. Каждая такая фигура соответствовала определенному блюду, и усиливала его вкусовые качества. Неким образом. Что даже хотелось причмокивать при каждом жевке.
– Я в раю! У – й-а! – я сосредоточенно жевал и наслаждался. Потом взглянул на Вей, на лице которой играли разноцветные блики. – Боже мой! Моя дорогая, в этом море света ты стала невозможно красивой!
– Не доверяй у фонтана своим ощущениям! – предупредила Вей. – Ты лучше под его воздействием расскажи о себе, – она издала смешок. – Мне хочется знать о своем любимом все!
– Невозможная задача… – отмахнулся я.
Вей вздохнула.
– Почему армия, Гранд?
– О-хо-хо… – запричитал я, словно старуха. – Да я уже, пожалуй, стыжусь своего выбора! Подвела мальчишеская самонадеянность. Возомнил, что смогу сделать самостоятельный выбор. И сделал ошибку с большой буквы! Задатки священника проявились во мне еще в детстве, и учитель, чтобы развить мои врожденные способности, рекомендовал родителям обучать меня по специальной программе. А я хотел другого и думал, что сам могу понять, к чему у меня природная тяга, невольно опираясь, на свои природные способности. Видишь ли, священник не нуждается в приборах, чтобы определить в каком состоянии находится сущность. Будь то дрон, или любой другой разумный. Адепт Церкви сливается своим разумом с разумом прихожанина, сопереживая ему и оказывая помощь корректировкой взаимосвязей.
– Не знала таких нюансов…
– О! Это работенка не для женщин. Хотя, кто знает. Но я отвлекся… Я думаю, что Священник может помочь солдату избавиться от остаточной боли после его воскрешения! И думаю, что и мне удалось преодолеть ее потому, что в детстве я тренировался, чтобы им стать. – Я помолчал, пытаясь осмыслить сказанное, а затем, ласково посмотрел на Вей. – Ты тоже мне помогла. Своей верой в мое естество. Параллельно разрушив искусственные структуры!
Я проглотил очередной кусок, снова восхитился, послушал его музыкальный полет по пищеводу в желудок, и не торопясь, продолжал:
– Я вырос, и от меня потребовалось согласие, чтобы стать Священником. Добрая воля – это обязательное условие. Но увы! Ни родители, ни учителя не смогли меня убедить, что я ошибаюсь. В юности я часто просматривал военные хроники, и заболел военной романтикой. Я думал, что неплохо прожить жизнь не один раз, сохраняя личность и обретенные навыки.
– Непостижимо! Отказаться от поприща Священника! – Вей покачала головой. – Ведь это огромная честь для любого!
– Я же не любой! – легкомысленно ответил я, чувствуя, что начинаю походить на петуха, красующегося перед курицей! – Да еще этот обед безбрачия…
Вей хмыкнула. Я стушевался и снова покраснел.
– Все было хорошо до первой смерти, – продолжил я, справившись с очередным приступом неловкости. – Скучать не приходилось. Мне казалось, что я на своем месте и честно выполняю свой долг. Правда, до первой гибели! Нашей системе часто приходится защищаться. В самые жестокие бои отправляют воскрешенных, как более опытных. Смертность среди смертников, прости за тавтологию, очень высока. Вот тут и началось… От восстановления к восстановлению у меня все больше и больше начали проявляться качества, которые, по молодости, в молодости, – (и опять тавтология, кажется, я пьян!) – я отказался развивать. Сопереживать во время боя некогда и нельзя, а я стал этим заниматься. И как следствие, стал хуже себя контролировать, и что еще отвратительнее спонтанно принимать решения. После последнего воскрешения мое несоответствие стандарту стало буквально кричать. Ошибку исправить уже нельзя. После участия в военных действиях нам запрещено переходить в мирные сферы. – Я прокашлялся. – Кажется, я оседлал своего любимого конька! Вей, да ты меня не слушаешь! А я так старался!
Вей оглядывалась по сторонам.
– Тебя что-то беспокоит? – полюбопытствовал я с подчеркнутым спокойствием.
– Мне кажется, или за нами действительно наблюдают? – уточнила она.
Я вгляделся в нее, что ж она опять меня удивила. Но пришлось сказать:
– Кому мы интересны? – и сразу сменил тему. – Как на счет спектакля, Вей? Который ты мне обещала?
– Идем! – просто сказала моя очаровательная спутница, и добавила. – И будь уверен, я слушала тебя очень внимательно.
Вей работала в семейной фирме в отделе финансов, и мать, сочувствуя нам, не загружала ее работой в эти короткие и одновременно длинные дни моего отпуска. Когда пришло время расстаться, прощались мы горячо. Вероятность того, что мы встретимся когда-нибудь еще раз, была безнадежно малой.
. . .
Вернувшись на службу, я сразу зашел к Алеку. Как всегда, он был загружен нескончаемыми делами. Он поднял глаза от бумаг, неодобрительно взглянул на меня, и, как всегда, предложил мне сесть в кресло против него. Он терпеливо ждал, пока я размещу в него свое седалище. А возился я долго. И даже испытывал извращенное удовольствие от его тренированного терпения. Я копошился, а он наблюдал за этим, с тем видом, с каким врач наблюдает больного. Наконец, я замер в расслабленной позе.
– Надеюсь тебе удобно! – ворчливо заметил он.
Я кивнул.
А Алек, забарабанив пальцами по столу, произнес в такт отбиваемому военному маршу то, что я и ожидал от него услышать.
– Проверка твоего соответствия стандартам закончена.
Его голос звучал сухо и почти равнодушно. Но это меня не задело. Я был слишком счастлив!
– Тебе провели тест после воскрешения, как и всем. И оказалось, что ты слишком сильно подвержен влиянию внешних факторов. Мы все в какой-то мере подвержены им, но твои реакции не входят ни в какие ворота. Тебе в пору в актеры податься с этакой подвижной психикой! В общем, у командования есть опасения, что твоя непредсказуемость в бою опасна для выживания личного состава. Последнее сражение – яркая тому иллюстрация. Поэтому и была предпринята дополнительная проверка. Ведь тебя рассматривали буквально под микроскопом, знаешь ли.
Я кивнул.
– Ну и как? Ты заметил, что за тобой наблюдают? – уточнил Алек.
Я снова кивнул и сухо сказал:
– Они не церемонились. Могли бы быть и поаккуратнее! Заметил не только я, к сожалению.
Алек вздохнул.
– С этим я разберусь. Спасибо, – он сделал себе пометку.
А я церемонно поклонился.
Мой друг продолжил свои увещевания:
– Эта твоя поездка в родной город! Что за бредовая идея! Сам понимаешь, то, что ты отправился туда, походило на драматизацию призыва твоего последнего оживления.
Я не ответил. Что толку было оправдываться? Ведь так все и было.
В нашем разговоре возникла пауза. Не дождавшись от меня даже междометия, Алек снова заговорил:
– Наш вынужденный аскетизм приветствуется, как ты знаешь! – И он ткнул пальцем вверх. – А ты воспринял мой совет на счет девочек слишком буквально! Мог хотя бы не демонстрировать свои похождения. Зачем ты потащился с ней к фонтанам и в театр?
– А нельзя ли повежливее? – вспылил я (и кстати, не поморщился). – Ты говоришь о моей жене!
– У-у как все запущенно… – протянул Алек Сандр, и мстительно добавил: – А ты не боишься, что скоро сделаешь жену вдовой?
Я беспечно улыбнулся, пытаясь скрыть, что он задел меня за живое.
– Несмотря на все мои несовершенства, я знаю, что мою жену ждет незавидная судьба вдовы. И не только я виноват в этом! – огрызнулся я уже зло. – Да не хочу я оправдываться! И признаюсь, что не жалею, что проявил упорство в столь мирном деле. Вей ждет ребенка!
– Как? – поразился мой друг. – Это же невозможно!
Я пожал плечами.
– Я очень счастлив, Алек! А шансов продолжить карьеру у меня в любом случае не было.
– Но возможно ли воскрешенному стать отцом? – не унимался Алек.
Я снова пожал плечами. Если так пойдет дальше, они у меня скоро начнут болеть.
Я ответил своему командиру:
– В последний день она проверила это с помощью специального теста. Наука ушла далеко вперед. И пока мы с тобой воевали, безнадежно отстали от жизни. Впрочем, наше жалкое существование и жизнью-то назвать нельзя, – добавил я, не щадя чувства друга.
– Ребенок от восстановленного! – пробормотал Алек, и поморщился от боли и, наверное, от зависти. (Надеюсь!) – Но как ты выдержал?
– А ты попробуй! Точно не пожалеешь!
– С чего ты взял, что я не знаю… – Алек метнул на меня страдальческий взгляд, но взял себя в руки. – Я не воспользуюсь твоим советом. Что за провокации, Гранд? – однако чувствовалось, что он интересуется темой больше, чем хочет показать.
– Очень жаль! – посетовал я, ибо меня уже несло. – Рождаемость в Системе падает. Ты мог бы внести свою лепту. Этот подвиг достоин солдата!
Я понял, что слишком увлекся. И целое мгновение, превратившееся в бесконечность, чувствовал себя животным, приготовленным для жертвоприношения мною самим же, любимым. Я представил это, как можно ярче, используя свое не на шутку разыгравшееся воображение. Как душераздирающе! О нет! … И я решил бросить свои извращенные фантазии, и думать лишь о будущем своего ребенка. Для родителя это должно быть приятно. Но и здесь моя радость была приправлена страхом. Я боялся, что в ребенке воина – смертника станут искать особые качества, мучая несмышленыша исследованиями. Возможно, как и Вей, пока она будет носить дитя под своим сердцем. А я не могу их защитить! Так какую жертву я приготовил? Себя или дитя с его матерью? Кажется, я превратился в проблему абсолютно для всех! Только и остается, что надеяться на хорошие связи семьи жены. Благо, они есть! Семья богата.
Мы поговорили о делах Алека и немного о планах Академии, как в старые добрые временна, отдавая дань нашей дружбе. Потому что о моих делах говорить больше не было смысла. Я сделал все, что мог! Но одна мысль все же доставляла мне удовольствие, я не сожалел о содеянном, и даже был горд собою!
Когда я уходил, Сандр уже снова смотрел на меня с приязнью. Он дежурно пожелал мне успехов, а потом еле слышно добавил, видимо все еще принимая близко к сердцу участь своего друга:
– Наш разговор ясно показал мне, что ты не изменишься. Сожалею, что спровоцировал тебя, зародив в душе мысль о девочках. Видишь ли, мне приказали… но ты… ты сопротивляйся, придет время, и ты поймешь, о чем я. Уж теперь-то точно поймешь! Нет и все! Нет, нет, нет! Запомнил?
. . .
Я не успел оглянуться, как предстал перед Комиссией Лояльности. Мне объявили, что в последнем цикле я слишком часто не соблюдал стандартные правила, обязательные для всех, и неверно трактовал воинский долг. Что мои личные показатели невысоки, в следствие чего командование не может доверить мне ведение военных операций. Главный мой недостаток был оглашен особо, и состоял в плохо осуществляемом контроле, как внутренних процессов организма, так и в отношении внешних обстоятельств. Медики отметили, что организованный мною взрыв оказал колоссальное воздействие на мое состояние. И отклонения, которые во мне возникли в результате оного выглядят очень скверно. Не сильно ли сказано? Но я не стал возражать. Ведь я лучше их понимал, что со мной. Это обнажились мои природные способности, моя первичная склонность. Но для Системы это существенным не было. Поэтому я просто слушал голос обвинителя и скучал. А говорил он долго. Список моих упущений был неприлично длинным, моя дисциплина ниже всякой критики. Но за особые заслуги в последнем бою, а также благодаря ходатайству старшего офицера (последнее было сказано почти с умилением) мне подарили возможность на свое усмотрение выбрать между двух зол:
– тотальная ликвидации, то есть небытие.
– и не такое неумолимое, а именно – пройти через смерть с последующим оживлением, которое, (они надеялись), подправит мои отклонения. Ну, а если мои недостатки снова проявятся с той же силой, мои структуры восстанавливать не станут. Потому что дорого. Так что пан или пропал. И так будет три раза, не больше. Веселенькое дело! То есть при тройной неудаче, следующим шагом будет возвращение к первому пункту…
Что и говорить! Выбор небольшой, и на том спасибо Алеку.
Только я точно знал: во мне ничего не изменится, сколько не пробуй! И это значило, что жизнь солдата подходит к концу. Впрочем, сейчас важнее для Вселенной не я, а мой ребенок. Надеюсь, Вей не позволит ему стать бессменным воином. Неправильно провести всю жизнь на войне.
– Восстановление! – отчеканил я, хватаясь за соломинку, ибо согласиться на небытие оказалось выше моих сил.
Конец дневника.
. . .
Ссылка.
Электронная запись, снятая с личности Гранда Русла Дея при его отправке к месту отбывания наказания:
Я снова без тела. И знаю, что у меня нет шансов хоть как-то вписаться в Систему. Организация нашего общества слишком жесткая, возможно в этом и кроется ее долговечность. Нарушение традиций в Системе не прощается, полноценная эмоциональная жизнь солдату запрещена. А я умудрился восстановить в себе запрещенное! Значит единственное, что мне осталось – продолжить умирать, чтобы снова и снова пытаться превратить себя в засохшее дерево. Если я, конечно, хочу остаться в Системе. А я уже не хочу! И дело не только в том, что я не хочу играть по ее правилам, просто у меня не получится взнуздать себя, чтобы вернуться в прежнее состояние. Похоже сия моя способность ушла в небытие раньше меня.
Гранд ждал. И все же картина родного города проявилась перед ним неожиданно. И он засмеялся, если бы мог. Но у него получилось лишь с отвращением констатировать, что самая богатая фантазия разумной сущности не может сравниться с творением Бога. Подумав о Боге, он начал творить молитву…
И тогда они ударили неумолимо и жестко. Чужая воля накрыла Гранда невидимой сетью, встряхнув до основания, если так можно выразиться. Его молитва угасла. И Гранд вспомнил совет Алека:
– Нет. Нет. Нет… – запульсировало в нем отрицание.
Алек явно знал больше него.
И чужая воля, превратившись на мгновение в подобие стоячей волны, бесконечно далеко отбросила Гранда, напоследок впечатав команду. Команда раскрылась, и трансформировалась в координаты. Он пожелал их, и они превратились в цель.
Очень скоро он приблизился к поверхности неизвестной ему планеты. Она была коричневой и рыхлой, ее покрывал зеленый ковер. В его сознание ворвался шум скользящих слоев воздуха. Этот звук оказался знакомым, и оттого приятным. Он знал, что это ветер. И Гранд постарался вобрать в себя все пространство, чтобы насладиться его новизной. Синева… И это место было определено наказанием? Так кто же из нас исказился, ребята, вы или я? Эта планета так хороша, что кажется раем! Картина багрового пространства вместе с его любимым городом медленно меркла, прячась в самом недоступном уголке его сознания вместе с координатами отправной точки.
Воспоминание померкло и исчезло.
Гранд огляделся, и у него возникло ощущение дома. Это было реальное ощущение, а не призыв или ловушка. На первый взгляд планета казалась приветливой. И он надеялся, что однажды, он станет здесь священником, если захочет, конечно, а его военный опыт ему не помешает, а даже поможет в святом деле, ведь по ощущениям у них здесь до крайности все запутано. Он будет выбирать, как мыслящее существо между добром и злом, истиной и ложью, между мастерством и неуменьем! Как это делается во Вселенной всюду, кроме Системы дронов. Выбор будет растить в нем что-то важное. Он это точно знал. Здесь можно ошибаться и при этом оставаться в живых. Что ж, он будет по мере сил исправлять свои ошибки. Его усилия, а не сухая комиссия будет определять его жизнь. Ах, какая комиссия эта комиссия!
И еще один подарок от неумолимых дронов: здесь такому, как он, не запрещено любить! И я попробую любить без оглядки…
(Передано на хранение в информационные банки кадрового учета Комиссии Лояльности.)
. . .
Шло время. Он, как и все на Земле, играл разные роли. В иные времена самозабвенно, а бывало и с неохотой. Но одно оставалось неизменным. Глядя на багровое зарево у горизонта, он чувствовал смутную тревогу, но не понимал отчего стеснено его сердце. Он метался. Что ему делать? Бунтовать? Или терпеть и ждать? Только вот чего ждать? Возможно, чего-то важного, родного…
В такой момент он не знал, что будет правильнее: молиться за этот мир или любоваться его красотой. Или быть может это одно и то же?
Глава 2
Этические ступени
Мать ушла. В доме воцарилась тишина. Чтобы не скучать, он наполнил гостиную голографическим образчиком ландшафта, и добавил в него себя, облаченным в военную форму. Секретность, которую приходилось соблюдать, придавала его игре особое очарование. Игра в войну была его тайным хобби. Однако мать не одобряла его увлечения. Мальчик знал об этом, и чтобы не огорчать ее, устраивал свои сражения лишь тогда, когда оставался в доме один. Он отошел к стене, чтобы полюбоваться на свою работу. Его верный друг Трег, склонив голову на бок, принюхался, ведь детей вдруг стало двое. Но от двойника малыша не пахло, и зверь, протестуя против бездарной подмены, задрав и так высокий зад, полез под стол. Там он отчаянно зевнул, и, уронив массивную голову на передние лапы, притворился спящим. Мальчик рассмеялся. Он знал, что зверь не спит. Что он просто на свой звериный манер отправил ему послание: пора де делом заняться, иначе заработаем выговор от матушки! Еще посмеиваясь, правда, уже не так весело, ребенок нехотя полез по боковой лесенке на детский стульчик, который был впору его небольшому тельцу, и, посмотрев на скучную книгу, вздохнул. Однако сделав подготовительный тренинг, с которого начинались учебные занятия на этой планете, мальчик ощутил, что начинает мыслить ясно, а дальше проснулось и любопытство. И он не заметил, как приник к странице уже алчущий знаний. А зверь, понимая, что приказ хозяйки был исполнен, ненадолго погрузился в сон.
Маленький Гранд Дей читал правила. Закончив начальное обучение, он приступил к специальному курсу, который включал в себя упражнения по отключению внутреннего диалога и даже (что было весьма захватывающим!) по расширению восприятия. Это был курс для избранных, который готовил дронов к особому служению. К поприщу избранного среди избранных. Начальные азы этой программы изучались также и студентами Военной Академии, что являлось дополнительной, а возможно и основной причиной необычайной заинтересованности ребенка. Чтобы его допустили к новому этапу, требовалось изучить правила, которые ребенок сейчас и читал. Но просто вызубрить пункт за пунктом было бы недостаточно. Куда важнее следовало прочувствовать, есть ли в душе согласие с прочитанным.
По совету учителя, который совпал с желанием матери, Гранд готовился к принятию Священного Сана. Но до этого было еще далеко. И мальчик при каждой возможности тратил время на захватывающие военные игры, в тайне лелея мечту, что когда-нибудь уговорит взрослых, чтобы склонить выбор в сторону интригующей его карьеры военного. Однако правилами он заинтересовался всерьез, природная склонность дала о себе знать. Уже давно было замечено, что малец любит поговорить об этике. И воспитателей мальчика это скорее забавляло. Но проявляя в своих рассуждениях присущую юному возрасту невинность, он бывало пугал своих воспитателей недетской мудростью, которой сопутствовала к тому же еще и страстность. Но у его наставника была надежда, что правила это исправят.
Гранд даже выпрямился, когда прочитал, что не должен ждать похвалы, и действовать, исключительно ради наивысшей пользы, но при этом по своему усмотрению. Что-то не сходилось! Сам бы он сформулировал это иначе: к примеру – этичному дрону предписано действовать исключительно ради наивысшей пользы, согласуясь с понятиями добра и зла. Хотя и здесь была недосказанность. Но противоречия уже не так бросались в глаза. Кстати и уточнение на счет похвалы тоже ставило ребенка в тупик. Ведь когда мать хвалила его, это приносило радость обоим. А кто сказал, что радость – это плохо? Тем более он мал и не всегда справляется с выбором сам. А ее одобрение является хорошим критерием.
Вспомнив о матери, Гранд отодвинул книгу. Последнее время она не позволяла ему гостить у бабушки. А у него были расчеты на предмет посещения ее дома. То есть расчеты по его собственному усмотрению! Причина, почему его тянуло туда, была проста. Его манило световое дерево, любовно выращенное бабушкой из маленького черенка, когда-то привезенного с чужой планеты. Взрослые однажды заметили странную любовь ребенка к экзотической «коряге», и, повинуясь инстинкту, что отвергает все непонятное, не поощряли его игры с чужеродным растением. Но когда все же удавалось остаться наедине с деревцем, Гранд не мог отказать себе в удовольствии, и пускался во все тяжкие. Он раскачивал деревце до невероятного крена, сплетал ветви, наклонял то вправо, то влево, используя одну силу мысли. И иной раз ему даже казалось, что это растение не глупее умницы Трега. И это был еще один его секрет!
Гранд понял, что отвлекся, и снова придвинул книгу, чтобы читать дальше.
– Мы сильны только тогда, когда полностью подчиняем себя задаче.
Вроде бы это было понятно.
– Не пестуй в себе обособленность от окружающего мира. (Ибо внутреннее и внешнее важно в равной степени.)
– Делать добро, значит дарить существу возможность быть равным… мне …
Гранд замер. Опять не складывается. Да и слова не до конца понятны.
«Что значит дарить возможность? Или что означает быть равным мне? – задумался мальчик. – Надо спросить у учителя про это!»
И все-таки он попробовал понять это сам. Щупальца Гранда всколыхнулись, будто поднятые ветром, но ответа не пришло.
– Все-таки лучше спросить у учителя! – произнес он вслух.
Гранд заглянул под стол. Трег, почувствовав его взгляд, пошевелил ушами, заворчал и снова затих. Зверь был нянькой, причем превосходной! Но на сколько он хорош, кроме Гранда, на самом деле никто не знал. Лохматый друг Гранда неплохо соображал, только опирался в мыслях не на логику, а на первичные образы. Они оба любили свои молчаливые беседы. Ведь Трег говорил о чудесах, которые недоступны для восприятия дрона, а мальчик рассказывал ему о дереве, на котором Трег мечтал оставить пахучую метку, чтобы выйти с планетарного на галактический уровень. Гранд прикинул: равны ли они с Трегом?
– Ну, мы с ним – друзья! – произнес он вслух, но на этом очевидное сходство закончилось. Ведь насколько хорошо они понимают друга было неизвестно. Ведь их реальность могла и не совпадать.
Мальчик потер глаза, и снова уткнулся в книгу.
Вскоре, однако, Трег отвлек его от занятий, просигналив особым способом, что пора обоим поесть. Гранд ощутил, что действительно голоден. Как обычно, зверь узнал об этом раньше, чем сам мальчик. Ребенок слез со стула, и вприпрыжку припустил на кухню, где Трег, повизгивая от нетерпения, молотил хвостом по ножке стола, используя ритм любимой песни Деев. Это был намек на то, что порция для него должна быть больше обычной.
Ближе к вечеру Вей вернулась. В дальнем углу гостиной мерцали блики, оставшиеся от голограммы, а из кухни доносилось урчанье и чмоканье. Это Трег со всею добросовестностью зверя вылизывал кастрюли, несмотря на строгий запрет. Но она решила не наказывать Трега. Во остальном в доме был абсолютный порядок, и значит нянька наоборот заслуживал поощрения. Сын тоже был молодцом: быстро листал учебник, приступив к неоднократному повторению. И что особенно трогало материнское сердце – ее сынишка был почти не виден за высокой спинкой своего стульчика.
Вей ласково обняла его, и отвела к дивану.
– Я вижу, ты не скучал! – заметила она, показывая на блики.
– Не скучал. Только ты не оставляй меня на целый день! – серьезно попросил ребенок.
Вей ощутила укол совести.
– Ты не мог пойти со мной к бабушке, она не здорова… – не очень уверенно ответила она.
– И насколько серьезно? – уточнил малыш.
– Не волнуйся. Уже пошла на поправку. Но надо было поухаживать за ней, лекарство дать, накормить. – Вей кивнула в сторону кухни. – Трег снова превысил свои полномочия?
– Только не ругай его, ладно?! – заступился за друга мальчик. – Он весь день мне помогал! А когда мы поужинали, я сказал ему, шутя, кто бы помыл посуду? Вот он и застрял на кухне.
– Что ж, моет, как умеет! – легкий смех стер хмурую тень с лица матери. – Ну, рассказывай, чем занимался весь день!
– Правила учил, – у мальчика вырвался вздох. – О, это оказалось непросто! Но без знания правил не допустят к практике, ведь так?
Мать кивнула.
– Значит, мой сын станет священником? – уточнила они и в ее голосе одновременно прозвучали и радость, и сомнение.
Гранд вгляделся в ее влажные глаза. Так и есть, не верит ему, и все из-за противных бликов! Ион попробовал исправить ситуацию.
– Учитель сказал мне, что священнослужение – самое нужное дело на Баска, – беря пример с матери, он ушел от прямого ответа.
– Священники – это самый честные и добрые дроны! – поощрительно сказала мать, не заметив его уловки.
Ребенок немного подумал, и вдруг, соскочив с дивана, подпрыгивая затараторил:
– Скорее бы! Скорей бы! Скорей бы!
Вей растерялась.
– Что скорей? Куда скорей? Куда ты торопишься, сын? Если ты про учебу, то по этапам следует идти постепенно! Не подгоняя событий! – Она утвердительно кивнула, чтобы подкрепить свои слова жестом. – Сначала изучи все пункты, проверь знания, отвечая учителю, а уж потом шагай на другую ступень. Скорость, с которой ты будешь двигаться, зависит от прилежности и уважения ко всем тонкостям Системы.
– А потом окажется все не так! – проворчал мальчик. – Если бы что-то зависело от меня, то я был бы уже в Заповеднике, а не сидел тут в четырех стенах!
– Ты знаешь о Заповеднике? От кого? – насторожилась мать. – О нем рассказывают перед самой отправкой, и просят тайну о его существовании не разглашать, иначе девственный уголок нашей техногенной Баска заполонят туристы, и осквернят его. А я знаю о заповеднике только потому, что мне твой папа рассказал. Он был там по – долгу службы и остался под большим впечатлением от его красоты.
Гранд понял, что сделал промах, что он выдал себя. Нельзя столь чувствительной женщине знать, что иногда ему удается читать ее мысли. Уж очень она боится всего непонятного!
– От старших мальчишек узнал, – соврал Гранд, не очень рассчитывая, что мать поверит.
Но она поверила, и решила не сдаваться и продолжить попытки его направить.
– Гранд, чем быстрее ты разберешься с теорией, тем раньше приступишь к практике.
Мальчик медленно кивнул.
А мать вздохнула и ушла в свои мысли. Ее мучило, что сын все чаще и чаще оказывается впереди нее, и тогда какой она для него воспитатель? Вот и сейчас он явно ей подыграл, чтобы не расстроить.
– Я выучил правила, – пробормотал Гранд, заметив пробежавшую тень по лицу матери и желая ее успокоить. – Могу их повторить. Только не все в них нравится. Не во всех вижу целесообразность.
– И мне до сих пор не все ясно, а я взрослая, – заметила Вей. – Но ты другое дело! Способности Священника однажды раскроют тебе высшее знание. И ты во всем разберешься.
– Высшее знание… – повторил за ней Гранд. – Есть просто знание, причем здесь калибр или высота?
Мать охнула. Он опять ее напугал!
– Так мне сказал твой учитель! – уточнила она, часто моргая.
. . .
Гранд стоял перед учителем и держал свой экзамен. Он смог перечислить без запинки все пункты, но вынужден был признаться мастеру, что нескольким правилам он не испытывает желания подчиняться.
– Мне многое хочется сделать иначе! Да я уже иначе делаю! – заявил он опешившему учителю, вид которого секунду назад свидетельствовал, что он весьма доволен учеником.
Прежде, чем ответить мальчику, учитель погрузился в размышления. После долгого молчания, он еще раз внимательно оглядел юного ученика, и изрек:
– Твоя искренность подкупает! Впрочем, надо признать, что у меня тоже были сомнения, когда я впервые познакомился с этим разделом этики. Но время шло, и я осознал, что в этих скупых словах заключена вековая мудрость, следовать которой для дрона – не только необходимость, но и привилегия!
Гранд, внимательно выслушав учителя, неуверенно пожал хрупкими плечиками. Он опустил глаза и стал рассматривать ущербную поверхность стола, что было весьма интересно, потому что неровности на плоских поверхностях была большой редкостью. Он уже жалел, что разоткровенничался с учителем, ведь теперь его не допустят к практике, но он зря волновался. Кто-то уже заранее позаботился о том, чтобы запланировать его отправку в заповедник. Раньше решения учителя. Значит, мнение этого неизвестного было важнее мнения именитого мастера. И мастер, перед которым стоял Дей, не смотря на сомнения, вынужден был сообщить ему следующее:
