Вильгельм Гауф
Караван (сборник)
© Л.И. Моргун. Адаптация текста, примечания. Редактирование, 2018
© ООО «Остеон-Групп», 2018
Коротко об авторе
Вильгельм Гауф (Wilhelm Hauff) – один из даровитейших и до сих пор еще популярных немецких рассказчиков (1802–1827). Его «Альманах сказок на 1826 г.» сразу завоевал ему видное место в немецкой литературе. Он явился в нем романтиком младшей школы и учеником Гофмана. Уступая своему учителю в силе и глубине фантазии, Гауф далеко превосходил его ясностью образов и мысли, законченностью формы и изяществом языка. В его сказках бездна добродушного, веселого юмора, одинаково обаятельного и для детей, и для взрослых. Самый избитый сюжет восточной сказки (вроде, например, «Маленького Мука»), бродивший по Европе уже несколько столетий, он умел превратить в занимательную, исполненную житейской и психологической правды повесть. Его «Альманах» под именем «Сказок Гауфа» перепечатывался несчетное количество раз. В том же 1826 г. явился его роман «Лихтенштейн», один из лучших исторических романов Германии. В 1827 г. выходят его «Mitteilungen aus Memoiren des Satans», в которых он удачно и далеко не рабски усваивает фрагментарную манеру Гофмана. В том же году появляется его небольшая, до сих пор усердно читаемая книжка «Phanta s ien im Bremer Rathskeller», в которой его жизнерадостная фантазия высказывается во всей своей силе. Тогда же издан им ряд удачно задуманных новелл (лучшими из них считаются «Die Bettlerin vom Pont des Arts» и «Das Bild des Kaisers»). Германия надеялась иметь в нем одного из лучших своих беллетристов и поэтов (некоторые из его лирических пьес немедленно после своего появления сделались народными песнями), но он умер, не дожив и до 25 лет. Полное собрание его произведений издано Швабом (с биографией) в 1830 г. См. Klaiber, «W. Ch. Hauff. Ein Lebensbild des Dichters» (Штутгардт, 1881). На русском языке: «Тайны Бианетти» (в «Библ. для чтения», 1855, № 134) и «Сказки Гауфа» (СПб., 1883).
А. Кирпичников.
Присказка
В некотором прекрасном, далеком царстве, (гласит предание) сады вечно зелены и солнце никогда не заходит, с начала веков и доныне царствует лучезарная царица Фантазия. Много веков она была счастьем всех ее окружавших, была любима всеми, кто ее знал. Но сердце у царицы было такое пламенное, что она не могла не бросать лучей своих благодеяний далеко за пределы собственного царства. В царственном блеске своей вечной юности и красоты, она сошла на землю: она слыхала, что там живут люди, которые невесело проводят время, в труде и работе, часто в горе и нужде. Им-то она и принесла лучшие дары из своего царства, и с тех пор, как прекрасная царица прошла по земле, люди стали веселее, имели более светлых часов.
Детей своих, не менее прекрасных и приветливых чем она сама, царица тоже посылала на землю радовать людей. Однажды с земли вернулась Сказка, её старшая дочь. Мать заметила, что она скучна, и даже глаза у неё как будто заплаканы.
– Что с тобою, дитя мое? – спросила ее царица, – ты вернулась такая печальная, унылая… Расскажи, доверься матери.
– Ах, я бы сейчас сказала, – ответила Сказка, – если бы не знала, что мое горе и тебя огорчить.
– Все равно, скажи, дитя мое, – упрашивала царица, – горе – это тяжелый камень: одного задавить, но двоим легко его снести.
– Ты приказываешь, – сказала Сказка, – так слушай же. Ты знаешь, как я люблю бывать у людей, как я охотно сижу у самых бедных тружеников перед хижиной, и болтаю с ними часок после работы. Бывало, они мне дружески подают руку, когда я приду, и с улыбкой, довольные. провожают меня ласковым взглядом, когда я ухожу; но в последнее время стало совсем не то.
– Бедная моя Сказка! – пожалела царица дочь и погладила ее рукою по щеке, на которой блестела слезинка. – Но тебе, может быть, все это только так кажется?
– Поверь мне, это так, – ответила Сказка, – сердце не обманет: они меня более не любят. Куда я ни приду, меня встречают холодные взгляды, мне нигде не радуются; даже дети и юноши, которые всегда так меня любили, и те надо мною смеются и поворачиваются ко мне спиною.
Царица подперла голову рукою и задумалась.
– Какая может быть причина, – проговорила она, – что люди так изменились?
– Они везде наставили ученых сторожей, которые зорко осматривают и разбирают всё, что приходит из твоего царства. Если явится пришлец им не по душе, они поднимают крик и шум, убивают его или так очернят у людей, – а люди верят им на слово, – что мы уже не встречаем ни крошки любви, ни капли доверия. Как на этот счет хорошо братьям моим, Снам! Они весело слетают, им нет дела ни до каких сторожей; они навещают спящих людей и вволю рисуют им картины, радующие глаз и сердце.
– Братья твои ветреники, – возразила царица, – и тебе, моя любимица, нечего им завидовать. Я, впрочем, знаю хорошо этих таможенных сторожей; люди не совсем неправы, что их поставили: являлся не один пустой ветрогон и прикидывался, будто он прямо из моего царства, а сам разве только с какой-нибудь горы заглядывал к нам.
– Но за что же вымещают они это на мне, твоей родной дочери? – огорчалась Сказка. – Ах, если бы ты только знала, как они меня обижают! Обозвали меня старой девой и грозились в другой раз вовсе не пускать…
– Не пускать мою дочь! – с негодованием воскликнула царица. – Но я догадываюсь от кого эта напасть: это всё наделала твоя злая тетка, – это она наклеветала на вас.
– Мода? может ли такое быть! – наивно изумилась Сказка. – Да ведь она всегда так нас ласкает, кажется любить нас!
– Ох, уж она мне, притворщица! – сетовала царица. – Но ты, на зло ей, попытайся еще раз, дитя мое. Кто хочет делать добро, тот не должен так легко уступать первой неудаче.
– А если они в самом деле меня не пропустят? или так очернят, что люди на меня и не взглянут, а с пренебрежением отвернутся?
– Если большие, ослепленные Модою, от тебя отвернутся, – попытай счастье у детей и у юношей. Молодежь я всегда любила всем сердцем. Молодежи я посылаю самые чарующие образы и картины через твоих братьев-Снов; я и сама не один раз слетала к ним, ласкала их, целовала, учила их хорошим играм и сама с ними играла. Молодежь меня знает хорошо, хотя, может быть, и не слыхала моего имени, и сколько раз я замечала, как дети ночью улыбались, заглядываясь на мои золотые звезды, а утром, когда по небу несутся мои белые овечки-облака, хлопали от радости в ладоши. Когда они подрастут, и тогда они меня любят; я помогаю девочкам плести венки из пестрых цветов, а резвые шалуны-мальчики притихают, когда я к ним подсяду на вершине высокой скалы, вызываю из тумана далеких голубых гор высокие замки и дворцы и обращаю розовые облака заката в отряды отважных всадников и шествия набожных пилигримов.
– Ну, хорошо, – сказала тронутая Сказка. – Так и быть, попытаю у них еще раз счастья.
– Да, доброе дитя мое, – уговаривала ее царица, – сойди к ним. Только дай я тебя принаряжу, чтобы ты малюткам понравилась, а больше не оттолкнули тебя. Я тебя одену праздничной книжкой для подарка.
– Праздничной книжкой? Ах, мне неловко явиться перед людьми в такой пестрой одежде.
По знаку царицы прислужницы принесли хорошенький наряд ярких цветов, с вотканными красивыми фигурами. Они заплели ей длинные волосы в косы, подвязали ей золотые сандалии и одели ее.
Скромная Сказка едва смела поднимать глазки, но мать любовалась ею и горячо се обняла.
– Иди, – сказала она ей, – с тобою мое благословение. И если тебя осмеют и оттолкнут, то воротись и останься со мною; придет время: люди опять будут следовать голосу природы и сердце их снова обратится к тебе.
Так сказала царица Фантазия. И Сказка слетела на землю. Крепко билось у нее сердце, когда она подходила к месту, где стояли ученые сторожа. Она низко, низко склонила голову, плотнее обтянула на себе красивое платье и робкими шагами подошла к воротам.
– Стой! – встретил ее густой, строгий голос.
– Караул, выходи! пришла новая книжка.
Сказка задрожала; к ней бросилось множество немолодых людей с суровыми лицами; в руках у них были острые перья, острым концом обращенные к Сказке. Один из них подошел совсем близко и грубо взял ее за подбородок.
– Ну-ка, голову выше, книжонка! – крикнул он, – поглядим по глазам, принесла ли ты что-нибудь путное, или нет?
Сказка, краснея, приподняла личико и вскинула на сторожа свои темные глаза.
– Да это Сказка! – вскрикнули сторожа и расхохотались: – Сказка! А мы-то думали невесть что за важная персона! Как ты очутилась в этом наряде?
– Меня мать нарядила, – отвечала Сказка.
– Вот что! Контрабандой вздумала тебя провести? Не бывать этому. Убирайся, да проворнее! – закричали сторожа и замахнулись острыми перьями.
– Да ведь я только к детям, да к юношам хотела! – упрашивала Сказка: – хот к ним-то пустите.
– Довольно у нас слоняется вашего брата, – сказал один из сторожей: – только набивают детям головы всяким вздором.
– Постойте, послушаем, что у неё новенького, – сказал другой.
– Ну, пожалуй, – согласились остальные: – рассказывай, только живее: нам с тобой некогда.
Сказка протянула руку и указательным пальцем вывела разные фигуры в воздухе; выступили пестрые толпы, караваны, красивые кони, богато одетые всадники, шатры в песчаной пустыне, птицы и корабли на бурных морях, тихие леса и многолюдные площади и улицы, битвы и мирные кочевья, – все это проносилось живыми, яркими, подвижными картинами.
Сказка так увлеклась вызыванием всех этих образов, что не заметила, как суровые привратники один за другим заснули. В эту минуту к ней подошел приветливый человек и взял ее за руку.
– Посмотри, милая Сказка, – сказал он, – они спят: не для них твои пестрые образы. Лучше проскользни-ка ты попроворнее в ворота. Они и знать не будут, что ты прошла, а там уж тебя никто не будет беспокоить. Я тебя возьму к себе, к моим детям; в своем доме я дам тебе спокойный, уютный уголок, там ты сможешь жить совсем сама по себе; а когда дети будут послушны и хорошо приготовят уроки, то им с товарищами ом, – они спят: не для них твои пестрые образы. Лучше проскользни-ка ты попроворнее в ворота. Они и знать не будут, что ты прошла, а там уж тебя никто не будет беспокоить. Я тебя возьму к себе, к моим детям; в своем доме дам тебе спокойный, уютный уголок, там ты можешь жить совсем сама по себе; а когда дети будут послушны и хорошо приготовят уроки, то им с товарищами и подругами будет позволено посидеть часок с тобою и послушать тебя. Хочешь?
– Хочу!.. И с какой радостью я пойду с тобой к твоим детям! Как буду я стараться доставить им приятный вечерок!
Добрый человек ласково кивнул ей и помог перешагнуть через ноги спавших сторожей. Благополучно пробравшись, Сказка с улыбкой оглянулась и быстро скользнула в ворота.
Караван
Однажды по пустыне тянулся большой караван. На необъятной равнине, где ничего не видно, кроме неба и песка, уже вдали слышались колокольчики верблюдов и серебряные бубенчики лошадей; густое облако пыли, предшествовавшее каравану, возвещало его приближение, а когда порыв ветра разносил облако, взор ослепляли сверкающее оружие и яркие одежды.
Так представлялся караван человеку, который подъезжал к нему сбоку. Он ехал на прекрасной арабской лошади, покрытой тигровой шкурой. На ярко-красной сбруе висели серебряные колокольчики, а на голове лошади развевался прекрасный султан из перьев цапли. Всадник имел статный вид, и его наряд соответствовал великолепию его коня: белый тюрбан, богато вышитый золотом, покрывал голову; камзол и широкие шаровары ярко-красного цвета, сбоку кривой меч с богатой рукояткой. Тюрбан у него был низко надвинут на лицо; черные глаза, сверкавшие из-под густых бровей, длинная борода, спускавшаяся под орлиным носом, – все это придавало ему дикий, отважный вид. Когда всадник был приблизительно в пятидесяти шагах от передового отряда каравана, он пришпорил лошадь и в несколько мгновений достиг головы шествия. Видеть одинокого всадника проезжающим по пустыне было таким необыкновенным случаем, что стража каравана, опасаясь нападения, направила на него свои копья.
– Чего вы хотите? – воскликнул всадник, увидев, что его так воинственно встречают. – Вы думаете, что на ваш караван нападет один человек?
Пристыженная стража опять подняла свои копья, а ее предводитель подъехал к незнакомцу и спросил, что ему нужно.
– Кто хозяин каравана? – спросил всадник.
– Он принадлежит не одному хозяину, – вежливо отвечал спрошенный, – а нескольким купцам, которые едут из Мекки на родину и которых мы провожаем через пустыню, потому что часто разный сброд тревожит проезжих.
– Так отведите же меня к купцам, – потребовал незнакомец.
– Этого теперь нельзя, – отвечал предводитель, – потому что мы должны без остановки ехать дальше, а купцы находятся по крайней мере на четверть часа позади; но если вы поедете со мной дальше, пока мы не сделаем привал для отдыха в полдень, то я исполню ваше желание.
Незнакомец ничего не сказал на это. Он вынул длинную трубку, привязанную к седлу, и сильно затягиваясь начал курить, проезжая дальше рядом с предводителем передового отряда. Последний не знал, как ему быть с незнакомцем; прямо спросить его имя он не решался, а как искусно ни старался он завязать разговор, незнакомец на слова: «Вы курите хороший табак» или «У вашей лошади славный шаг» отвечал все только коротким «Да, да!». Наконец они прибыли к месту, где хотели отдохнуть в полдень. Предводитель поставил своих людей на стражу, а сам с незнакомцем остановился, чтобы пропустить караван. Прошли тридцать тяжело нагруженных верблюдов, которых вели вооруженные проводники. За ними на прекрасных лошадях подъехали пять купцов, которым принадлежал караван. Это были большею частью люди преклонного возраста, серьезного и почтенного вида; только один казался гораздо моложе остальных, а также веселее и живее. Большое число верблюдов и вьючных лошадей замыкало шествие.
Раскинули палатки и вокруг поставили верблюдов и лошадей. В середине была большая палатка из голубой шелковой материи. Туда предводитель стражи повел незнакомца. Когда они вошли за занавес палатки, то увидели пятерых купцов, сидевших на вытканных золотом подушках. Черные рабы подавали им кушанья и напитки.
– Кого вы там привели к нам? – крикнул предводителю молодой купец.
Еще прежде чем предводитель смог ответить, незнакомец сказал:
– Меня зовут Селим Барух и я из Багдада. На пути в Мекку я был взят в плен разбойничьей шайкой и три дня тому назад тайно освободился из плена. Великий Пророк дал мне услышать в широкой дали колокольчики вашего каравана, и вот я приехал к вам. Позвольте мне ехать в вашем обществе, – вы не окажете своей защиты недостойному, а если вы приедете в Багдад, то я щедро награжу вашу доброту, потому что я племянник великого визиря.
Тогда заговорил самый старший из купцов.
– Селим Барух, – сказал он, – милости просим под нашу сень! Мы рады помочь тебе, но прежде всего садись, ешь и пей с нами!
Селим Барух сел к купцам и стал есть и пить с ними. После обеда рабы убрали посуду и принесли длинные трубки и турецкий шербет. Купцы долго сидели молча, выпуская синеватые струйки дыма и смотря, как они извивались, переплетались и наконец разносились в воздухе.
Наконец молодой купец прервал молчание.
– Так мы сидим уже три дня, – сказал он, – на лошади и за столом, ничем не занимая времени. Я испытываю сильную скуку, так как привык после обеда смотреть танцоров или слушать пение и музыку. Вы ничего не знаете, друзья мои, что заняло бы у нас время?
Четверо старших купцов продолжали курить и, казалось, серьезно думали, а незнакомец сказал:
– Если мне будет позволено, я сделаю вам одно предложение. Я думаю, что на каждом привале один из нас мог бы что-нибудь рассказать другим. Это уж могло бы занять у нас время.
– Селим Барух, ты сказал правду, – проговорил Ахмет, самый старший из купцов. – Давайте примем это предложение!
– Я рад, что предложение вам нравится, – сказал Селим, – а чтобы вы видели, что я не желаю ничего несправедливого, начну сам.
Обрадованные купцы сдвинулись ближе и посадили незнакомца в середину. Рабы опять наполнили чаши, снова набили трубки своих господ и принесли горячих углей для раскуривания. А Селим освежил свой голос хорошим глотком шербета, разгладил вокруг рта длинную бороду и сказал:
– Так слушайте же рассказ о калифе аисте.
Рассказ о калифе аисте
I
Однажды в прекрасное послеобеденное время багдадский калиф Хасид уютно сидел на своем диване. Он немного поспал, потому что был жаркий день, и теперь, после своего короткого сна, имел очень веселый вид. Он курил из длинной трубки розового дерева, отпивал иногда немного кофе, который наливал ему раб, и всякий раз, когда кофе казался ему вкусным, весело поглаживал себе бороду. Словом, по калифу видно было, что ему очень приятно. В этот час очень хорошо можно было говорить с ним, потому что он был всегда очень милостив и снисходителен; поэтому и его великий визирь Мансор ежедневно посещал его в это время. В это послеобеденное время он тоже пришел, но против обыкновения имел очень задумчивый вид. Калиф немного вынул изо рта трубку и сказал:
– Почему у тебя такое задумчивое лицо, великий визирь?
Великий визирь крестообразно сложил руки на грудь, поклонился своему государю и ответил:
– Государь, задумчивое ли у меня лицо – я не знаю, но там внизу, у дворца, стоит торговец, у которого такие прекрасные вещи, что мне досадно не иметь много лишних денег.
Калиф, который уже давно охотно порадовал бы своего великого визиря, послал вниз черного раба, чтобы привести торговца наверх. Скоро раб вернулся с торговцем. Это был маленький, толстый человек, смуглый лицом и в оборванной одежде. Он принес ящик, в котором у него были всякие товары: жемчуг и кольца, богато оправленные пистолеты, кубки и гребни. Калиф и его визирь все пересмотрели, и калиф купил наконец для себя и Мансора прекрасные пистолеты, а для жены визиря – гребень. Когда торговец хотел уже опять закрыть свой ящик, калиф увидел маленький выдвижной ящичек и спросил, есть ли и там еще товары.
Торговец вынул ящик и показал в нем коробку с черноватым порошком и бумагу с очень странной надписью, которую не могли прочесть ни калиф, ни Мансор.
– Эти две вещи я получил однажды от купца, который нашел их в Мекке на улице, – сказал торговец. – Я не знаю, что они содержат; они к вашим услугам за ничтожную цену, я ведь ничего не могу сделать с ними.
Калиф, который любил иметь в своей библиотеке старинные рукописи, хотя и не мог читать их, купил рукопись и коробку и отпустил торговца. Он стал думать, как бы ему узнать, что содержит рукопись, и спросил визиря, не знает ли он кого-нибудь, кто мог бы разобрать ее.
– Всемилостивейший государь и повелитель, – отвечал визирь, – у большой мечети живет один человек, которого зовут Селимом Мудрецом; он знает все языки. Позови его, может быть, он знает эти таинственные знаки.
Скоро ученый Селим был приведен.
– Селим, – сказал ему калиф, – говорят, ты очень учен. Взгляни-ка немного на эту рукопись, можешь ли ты прочесть ее? Если ты сможешь прочесть ее, то получишь от меня новое праздничное платье, если не сможешь – получишь двенадцать ударов по щеке и двадцать пять по подошвам, потому что тогда тебя напрасно называют Селимом Мудрецом.
Селим поклонился и сказал:
– Да будет воля твоя, государь!
Он долго и внимательно рассматривал рукопись, но вдруг воскликнул:
– Это написано по-латыни, государь, или пусть меня повесят!
– Скажи, что в ней написано, – приказал калиф, – если это по-латыни.
Селим начал переводить:
«Человек, ты, который найдешь это, восхвали Аллаха за его милость. Кто понюхает порошка в этой коробке и при этом скажет мутабор[1] тот может превратиться во всякое животное и будет понимать также язык животных. Если он захочет опять возвратиться в свой человеческий образ, то пусть он трижды поклонится на восток и скажет это же слово! Но остерегайся смеяться, когда будешь превращен! Иначе волшебное слово совершенно исчезнет из твоей памяти и ты останешься животным!»
Когда Селим Мудрец прочел все это, калиф был чрезвычайно доволен. Он велел ученому поклясться никому ничего не говорить об этой тайне, подарил ему прекрасное платье и отпустил его. А своему великому визирю он сказал:
– Это я называю хорошей покупкой, Мансор! Как я буду рад, когда буду животным! Завтра утром ты придешь ко мне! Потом мы вместе пойдем в поле, понюхаем немного из моей коробки, а затем будем подслушивать, что говорится в воздухе и в воде, в лесу и в поле.
