Дневники: 1915–1919 – Вирджиния Вулф

«Дневник теперь является моим неотъемлемым продолжением и развитием – растрёпанным, вьющимся растением, у которого на каждый цветок приходится ярд зелёного стебля».

«Комната после чая – это, безусловно, маленький участок света посреди глубокой тьмы», – именно поэтому Вирджиния Вулф решила, что это время идеально подходит для интимной беседы с дневником, ибо когда ещё изливать сердечное, как не после чашечки горячего и ароматного чая, когда на душе так тепло и хорошо? Красивая тетрадь с прекрасной бумагой, удобное перо, вихрь мыслей и чувств… Стиль постоянно менялся, она то с тщанием описывала любую мелочь, то пропадала на долгое время, но она продолжала писать, при этом постоянно спрашивая у самой себя: а чего, собственно, она хочет добиться от этих исписанных страниц. «Каким бы я хотела видеть свой дневник?.. Чем-то вроде покрывала крупной вязки, но не неряшливым, а настолько эластичным, чтобы оно могло укутать любую пришедшую мне в голову мысль, серьёзную, незначительную или прекрасную», – это служит лучшим описанием того, что у неё в итоге получилось. Помимо всего прочего, это ещё была и работа над своим стилем, она терзала Слово, дабы добиться от него истинного послушания и красоты: «Я должна бить точно в цель и не тратить на выбор слов, своих стрел, больше времени, чем требуется для обмакивания пера в чернила». Перечитывая написанное и подмечая определённый прогресс, она предавалась далёким, но таким приятным мечтаниям: лет через тридцать она обязательно составит из этих дневников свою автобиографию. Не составила… Но эти страницы, одухотворённые грёзами, остались.«Я выпила чаю и побрела в темноте на вокзал, придумывая фразы и случаи, о которых можно было бы написать. Полагаю, именно так люди и пропадают», – грёзы и иллюзии играли в жизни писательницы особую, очень важную роль, и это, пожалуй, одно из немногочисленных открытий сего писания, после которого ту же «Ночь и день» начинаешь воспринимать несколько иначе. Бралась я за дневник в первую очередь потому, что хотела узреть писательскую жизнь со всеми её течениями, да вот только о самом писательстве здесь сказано не особо много, но разочарованию места нет, ибо были они – книги. О, как Вирджиния любила читать! Практически ни одна запись не обходилась без упоминания той или иной книги, и любой книгочей, который не может и дня прожить без чтения, узрит в этих эмоциональных излияниях себя: «Страсть к книгам разгорается от малейшей искры». Она тратила на покупку изданий последние деньги и нисколько об этом не жалела, она постоянно раздумывала о прочитанном и черпала вдохновение, и именно поэтому ей так нравилось писать рецензии, благодаря чему она к тому же улучшала своё собственное мастерство. Не со всеми её категорическими мнениями я была согласна, более того, некоторые вызывали у меня неприятие, но как иначе, у каждого ведь своё видение прекрасного, в этом-то и заключается вся прелесть искусства в целом (с этим, правда, она могла бы поспорить, да ещё как). Как бы то ни было, она любила своё дело и посвящала ему всю себя без остатка. Бумага, перо, книги… И так без конца.«С радостью вернулись домой к чаю, а теперь, как обычно, сидим в окружении книг, бумаги и чернил и будем так сидеть до самой ночи», – заниматься и дальше любимым делом учёной деве помогал её крайне удачный союз с Леонардом Вулфом. Слово “муж” не может в полной мере передать то, кем был для неё этот человек, тут более уместно слово “партнёр”, до того крепкой опорой они были друг для друга во всём, в том числе и в рабочих вопросах. Конечно, не обходилось и без ссор – «обычно я взрываюсь, а он тлеет», – но они происходили чаще всего из-за того, что он переживал о здоровье своей супруги, ибо знал как на неё влияют в эмоциональном плане светские вечера, которые она так обожала посещать. О, эти рауты. Друзей и приятелей у Вирджинии было очень много, но какие это были отношения… «Слушать их – всё равно что читать „Крэнфорд”», – лучше и не скажешь. Казалось, эти люди только и знали что сплетничать, и право, это было утомительно даже читать, не то что воображать. Все эти наполненные желчью, завистью и сарказмом речи в адрес близких людей вызывали дискомфорт, а уж про составленные писательницей портреты её любимых людей я и вовсе молчу. И хоть они и не могли от всей души радоваться успехам других, всё-таки они были зависимы от своего круга. «Я должна снова пожаловаться на то, что люди мне не пишут. Я им не пишу, но они-то чего?», – и правда… Да, такое понять сложно, но надо учитывать тот факт, что они были творцами, а это говорит о многом, если не обо всём.То, какие имена проскакивали в записях, порой ошеломляло; казалось, дама вела знакомство чуть ли не со всей Великобританией, что на первый взгляд может показаться преувеличением, но нет, знакомые у неё и впрямь были везде. И то было время перемен. Рассекающие небо цеппелины, оглушительный звук горна, несущий погибель лунный свет… Хорошо было передано то, как чувствуют себя люди во время войны, и отношение к ней писательницы было очевидным. Посещая пострадавших знакомых в больнице, она, наблюдая за искалеченными молодыми людьми, раздумывала о том, как человек вообще может сотворить подобное с другим человеком. «Причина, по которой легко убить другого, вероятно, заключается в следующем: человек ленится подумать и представить, что значит для него чужая жизнь». Подслушанные разговоры горожан, в которых было так много оголтелой кровожадности, политики с их грязными играми, цели которых были столь очевидны, газеты с их всеохватывающей пропагандой, сжирающей неудобную правду… И, конечно, долгожданное окончание ненавистной войны, которая, увы, так ничему и не научила. Понимаешь Вирджинию, когда она вновь и вновь теряла веру в человечество, ибо всё это было слишком омерзительно, какими бы прекрасными словами это ни маскировалось. Понимаешь, пусть и не принимаешь, и то, почему она через много лет решится на страшное… Услышав приближающийся рёв очередного людского безумия, она просто-напросто не выдержит.Но до этого ещё далеко. Пока что она была вся в работе, творчестве и мечтах, ведь всё плохое закончилось, впереди маячило лишь безусловное счастье, озарённое любовью и успехом. Что же она вообще из себя представляла, Вирджиния Вулф, писательница, талант которой начали признавать? Она была почитательницей природы, и её любование зеленью и цветами, бабочками и птицами вызывало большой отклик. Её волновали самые обычные жизненные проблемы: поиск дома, дрязги со слугами, отношения с семьёй и друзьями. Она любила гулять в парках и садах и просто обожала сидеть под деревом и читать хорошую книгу. Без чая, конечно, никуда. Она была резкой и порой даже грубой, критиковала всё что только можно, но сама при этом была чрезвычайно ранимой, и часто, очень часто ругала других людей за то, что было в ней самой. И ещё она страдала. Если читать дневник без имеющегося груза знаний о её жизни, может показаться, что она была в полном порядке, но это не так, «туманы в душе» постоянно захватывали её в свои беспощадные тиски. «Мой разум, отвлечённый тревогой или чем-то ещё от освоения чистых листов бумаги, похож на заблудившегося ребёнка; я брожу по дому, сажусь на нижнюю ступеньку лестницы и плачу». Но, несмотря на время от времени охватывающие её уныние, тревогу и подавленность, она всё равно делала то, что в итоге стало её истинным призванием. В этом, пожалуй, и заключается вся суть этой чертовски сильной, талантливой и потрясающей женщины.«Это просто божественное удовольствие – приходить с прогулки, пить чай у камина, а потом читать и читать», – именно так я себя чувствовала все эти дождливые апрельские дни, что провела в компании этой книги; доставать её и браться за чтение было истинным наслаждением, это было сродни общению пусть и не с простым, но умным и интересным человеком. Лондон того времени ощущался прямо-таки живым благодаря метким заметкам о происходящем, красочным описаниям и едким упоминаниям тех или иных личностей, сказы о погоде были очень живописными (very british, определённо), приведённые диалоги смешили своим остроумием, а эти описания! «Он будто присыпан землёй и сам жёсткий словно грунт – практически видишь, как из его головы прорастают щавель и крапива, а мысли скрипят от ржавчины», «У них на двоих был примерно мозг одного кролика средних размеров», «Своим видом она как будто постоянно говорит: „Теперь все палубы отмыты и готовы к действиям”, – а действий всё нет», – да, порой она была слишком колючей, но вот такой была Вирджиния Вулф, что тут ещё сказать. Меня как почитательницу этой женщины и её наследия этот полный и превосходный перевод её дневников с многочисленными пометками и уточнениями чрезвычайно порадовал, эти «обрывки разговоров, сшитые в целый ковёр» таят в себе целую кладезь мыслей, взглядов и знаний по-настоящему великой личности, о которых хочется думать и сейчас, хоть и минул почти полный век. Хотя, что такое время…«Интересно, почему я не бросаю писать? Отчасти, полагаю, из-за своего старого ощущения погони за временем, выраженного словами: „Повозке наших дней недолог путь…”. Остановится ли она?».