Jacob's Room – Вирджиния Вулф

H is for Hollow

Книга, которую следует читать в пустоте.

Если вы не любите пустоты, «Комната Джейкоба» поможет ее заполнить. Потому что этот книжный томик переполнен образами.Это квинтессенция Англии: прибрежные вересковые пустоши в пасмурные дни, внутренние дворы Кембриджа, улицы кирпичных домов и низких узорчатых оград, гирлянды бумажных роз; комната приятной формы с высоким потолком, где над дверью роза или баранья голова, вырезанные из дерева; горящий камин с искрами, вылетающими из трубы в звездное небо; туманы, пение птиц, разговоры об античной литературе; трости и перчатки в воскресной толпе, одинокий силуэт под фонарём…Роман похож на полотно импрессиониста: эпизоды – разноцветные мазки на холсте, и рябит в глазах, если слишком близко смотреть (если слишком вчитываться)… Но стоит отстраниться, сделать шаг назад – и возникает истинный образ, складывается из мельтешащей пестроты.

За пустыми диалогами второстепенных героев, за пустой тратой времени Джейкоба – полный понимания жизни голос автора.Если вам не пришлось иметь под рукой вересковую пустошь (или хотя бы небольшое поле) или пустую комнату, в которой воздух начинает звенеть от каждого вздоха половиц, или безлюдный утренний вагон метро в воскресный день, открывающий дверцы на опустелых станциях, можно выбрать для чтения любое место, в котором вам не хватает осмысленности.

Читайте в пустоте, чтобы заполнить ее словами.Прочитан роман, опущена на колени книга…

Поднимите глаза – вы увидете комнату Джейкоба.

И пустое место обретёт книжные образы. В пустоте зазвучат слова героев. А мир вокруг станет подробным до мелочей, до трещинок на потолке и солнечных зайчиков от стекла наручных часов.

Опущена на колени дочитанная книга. Странное чувство. Наверное, то же чувствовали герои, попадая в комнату Джейкоба, когда его уже не было. Они видели по-иному, по-другому чувствовали. Джейкоб был – и Джейкоб кончился. Так кончаются книги, не люди. И хочется прочесть его снова. Но теперь уже только повторы, подробности, 4 угла, знакомые 4 угла. И голос Бонами в пустоту: «Джей-коб! Джей-коб!» Комната – отражение души ее хозяина, но комната не может отозваться. Она может ответить только молча.

Жучки в спичечных коробках, заброшенный сачок, билеты на поезд, томик Шекспира, разбухший от дождя, трость в углу, на плечиках – фрак.

Кажется, Джейкоб просто вышел. Но он больше не вернется. А мы так и не узнали, какой он на самом деле. Мне нравится Джейкоб Фландерс, – записала Клара Даррант в своем дневнике.

И мне. Мне тоже нравится Джейкоб Фландерс.

"Я принялась за эту книгу, надеясь, что смогу выразить в ней свое отношение к творчеству… Надо писать из самых глубин чувства – так учит Достоевский…"

Вирджиния Вулф, запись из дневника писательницыТот случай, когда важнее не сюжет, а его оформление. Вирджиния Вулф, прекрасный литературный художник, которая порхающим слогом, рисует историю жизни своего героя, красками состоящими из света и чувств. Цвета впечатлений, цвета памяти, цвета мгновения. Из маленьких деталей, эскизно собранных в романе, сплошным цветастым полотном пролетает короткая жизнь юного Джейкоба Фландерса. Маленький беззаботный мальчишка, бегущий по светло-желтому пляжу, прижимая к себе свою находку, белоснежный овечий череп, дочиста омытый морскими водами. Настойчивый и звонкоголосый подросток, отстаивающий в старинной гостиной своего друга, достоинства вечной поэзии. Одинокий юноша, стоящий у стены в разгар светского приема, шумящего флюидами первых симпатий, сплетен и пересудов. Молодой человек, чей покой мы случайно потревожили под греческим палящим солнцем, среди руин Акрополя.Задумывался ли Джейкоб над вопросом, что же останется после него? Его любимая строчка из «Цимбелина», как предсказание, что «душа его висела, как плод», которому не суждено было созреть. Вечно громыхающая за морем гроза однажды настигла его, сорвав с дерева не только его, а еще и множество таких же, как он, молодых, зеленых и едва начавших наливаться соком жизни. Одинокая холостяцкая комнатка, заваленная письмами и томиками с любимыми стихами, исчезнет в никуда, в след за своим обитателем. Она не станет величественным Эрехтейоном, исторический покой который могут оскорбить взбаламошенные туристки, и записи, сделанные в этой комнате, не станут на полки новых романтиков грядущего поколения. Что же останется? Лишь стоптанные ботинки, в доказательство существования этого вечного странника жизни, с проницательным взглядом, да томиком Байрона под мышкой.

Как никогда для меня ясна, и стройна, и понятна – метафора текста. Не думаю, что эта книга может увлечь просто, я думаю, она понравится тем, кто уже чтит Вулф за следующие её романы и вообще за всё, или она понравится тем единицам, которым будет в нужное время в нужном месте, которым окажется близка. Такая… субъективная литература. Люблю её. Как никогда мне сейчас легко было – скользить, идти вдоль строк, по страницам вперёд, едва задерживая взгляд на бесконечных новых именах, запоминая из них первую букву или необычное сочетание букв, загибая страницы, которые надо будет кому-то показать, задумываясь о своём и упуская из понимания целые абзацы, не перечитывать их, идти, скользить, просто читать, страница, страница, страница, глава. Нехитрый ритуал – полчаса перед выходом из дома, полчаса перед сном. Чтобы сознание совсем не покрылось коростой от простоты происходящего (каждый день на работу и почти всегда обратно). Чтобы чувствовать присутствие какой-то иной, другой реальности; быть таким… живым.

Что-то очень близкое и что-то крайне далёкое – Джейкоб. Вот он стоит, совсем немного сутулый, неброско одетый, с ясными глазами, и хочется прожить с ним всю жизнь. Не задавать, наконец, никаких вопросов, не ждать никаких ответов. Но, если не обманывать себя, становится ясно: ты смотришь вокруг и на него, и видишь всё это будто сквозь толщу льда ‒ не расколоть, не протопить. Она прозрачна, ты всё видишь ясно; но плохо слышно, и часто не достучаться обратно, и рукой не дотянуться, и оттенки запахов отсюда совсем почти не различимы. Тяжело.

Что-то очень простое и бесконечно неясное (complex) – твоя жизнь; и чужая жизнь, каждая жизнь, каждый день, в каждом городе, после каждой прочитанной книги. Когда ты, засыпая, вспоминаешь день – что мелькает в твоей голове? Слова? или чей-то поступок; или запах духов; или спор; или красивые вещи; или чувства, ощущения страха, радости, тоски, обиды, любви, ярости, страсти ты вспоминаешь? А когда тебе будет пятьдесят, и, стоя на кухне, держа в одной руке сковородник, в другой лопатку, ты вдруг поймешь, что прошедшая жизнь в твоей голове распихана кусками (кусок детства, кусок института, кусок младенчества детей, кусок кошмарной работы, кусок закончившегося романа) – что промелькнет в твоей голове? Череда сказанных слов? или запах дедушкиного пиджака; или ледяная речная вода в походе; или экзамен на третьем курсе? или добытое ребёнку зимнее пальто? или поездка; или кукуруза, которую несколько лет ел банками; или из чего будет состоять твоя жизнь? В твоей комнате, которую ты построишь по образу и подобию, что там будет. Или ‒ sorry, we have no room.

Это я к чему. Снова читая Вулф, снова бессознательно останавливаешься, возвращаешься в себя, дышишь ровнее. Не знаю, что она хотела сказать друзьям, незнакомцам, тебе и мне, но знаю, что сама пока ясно слышу: Другого никогда не узнаешь, как себя. Можно лишь угадывать; со-чувствовать; играть в чужую жизнь, примеряя костюмы; поэтому – будь внимателен и еще внимательнее, замечай всё и замечай еще больше. Читай других людей, это интересно; устанешь – возвращайся к себе, посиди, весь домашний, в любимом кресле, отдохни, побудь у себя, успокойся. И выходи снова гулять, будь любопытен и вежлив;

и будь спокоен ‒ дома всегда будет ждать твоя комната, порога которой не сможет переступить, кроме тебя, никто.