Висенте Бласко-Ибаньес
Винный склад
Надѣвъ шляпу и накинувъ плащъ, Ферминъ вышелъ, нимало не спѣша, димѣя передъ собой весь тотъ день для выполненія своего порученія. На улицѣ ноябрьское солнце, теплое и радостное, словно въ весеннюю пору, проливало золотой дождь своихъ лучей на бѣлые дома и зеленые балконы.
Монтенегро увидѣлъ ѣдущаго ему навстрѣчу статнаго всадника. Это былъ смуглый юноша, въ нарядѣ контрабандиста или тѣхъ рыцарей – атамановъ-разбойниковъ, которые существують лишь въ народныхъ былинахъ.
– Оле! Верховой! – крикнулъ Ферминъ, узнавъ его. – Здравствуй, Рафаэлильо.
И всадникъ осадилъ мигомъ лошадь, которая чуть не коснулась крупомъ своимъ земли, въ то же время приподнявъ переднія ноги.
– Славное животное, – сказалъ Монтенегро, хлопнувъ по шеѣ коня нѣсколько разъ.
Несмотря на сидячій образъ жизни въ должности конторщика, Монтенегро приходилъ въ восторгъ при видѣ кровнаго рысака. Изъ всѣхъ богатствъ донъ-Пабло онъ завидовалъ лишь той дюжииѣ коней, самыхъ лучшихъ и цѣнныхъ во всемъ городѣ, которые Дюпонъ держалъ у себя на конюшнѣ. А также и донъ-Пабло, казалось, забывалъ разомъ и пламенную свою религіозность и свой коньякъ, лишь только онъ видѣлъ какого-нибудь превраснаго рысака, и радостно улыбался, когда его восхваляли, какъ перваго ѣздока во всей округѣ.
Рафаель былъ управляющимъ фермы Матансуэла, наиболѣе цѣннаго имѣнія, еще остававшагося у Луи Дюпона, двоюроднаго брата донъ-Пабло, величайшаго жуира и расточителя.
Наклонившись надъ шеей коня, Рафаэль разсказывадъ Фермину о своей поѣздкѣ въ городъ.
– Мнѣ надо было сдѣлатъ нѣкоторыя покупки, и я очень тороплюсь. Но на возвратномъ пути непремѣнно заверну въ виноградникъ въ твоему отцу. Мнѣ точно недостаіетъ чего-то, если я не повидаю моего крестнаго.
Ферминъ лукаво улыбнулся.
– А сестру мою? Тебѣ тоже, быть можетъ, чего-то недостаетъ, если пройдетъ нѣсколько дней и ты ее не повидаешь?
– Конечно, – отвѣтилъ юноша, весь покраснѣвъ.
И словно мгновенно охваченный чувствомъ стыда, онъ пришпорилъ своего кодя.
– Прощай, Ферминильо, соберись когда-нибудь ко мнѣ.
Монтенегро посмотрѣлъ ему вслѣдъ, когда онъ быстро удалился по направленію къ предмѣстью, и повернулъ затѣмъ на улицу Ларга, самую широкую и главную улицу въ городѣ, засаженную двумя рядами дикихъ апельсинныхъ деревьевъ. По обѣимъ сторонамъ улицы высились дома ослѣпительной бѣлизны съ зелеными балконами, на которыхъ то туть, то тамъ появлялись смуглыя женщины съ лучистыми черными глазами и цвѣтами въ волосахъ. Лучшія казино и лучшія кофейни съ ихъ громадными окнами выходили на эту улицу. Монтенегро устремилъ взглядъ на «Circulo Caballista», нѣчто вродѣ дворянскаго клуба. Это былъ центръ, въ которомъ собирались богатые люди и «золотая молодежь». По вечерамъ тутъ шли оживленныя пренія о лошадяхъ, охотничьихъ собакахъ и женщинахъ. Другихъ сюжетовъ разговора здѣсь не существовало. На столахъ лежало очень мало газетъ, а въ самомъ темномъ углу зала стоялъ шкапъ съ книгами въ роскошныхъ переплетахъ, но стеклянныя его двери никогда не открывались.
Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ этого клуба Монтенегро увидѣлѣ идущую ему навстрѣчу женщину, которая быстрой своею походкой, своимъ заносчивымъ и вызывающимъ видомъ и сильнымъ покачиваніемъ бедеръ привлекала на себя общее вниманіе. Мужчины останавливались, чтобы посмотрѣть на нее, и долго слѣдили за ней глазами, женщины же отворачивались отъ нея съ притворнымъ презрѣніемъ и, проходя мимо нея, шептадлись, указывая на нее пальцемъ.
Ферминъ улыбнулся, замѣтивъ любопытство и смятеніе, вызванныя появленіемъ молодой женщины. Изъ-подъ кружевъ надѣтой ею на голову мантильи выбивались русые волосы, а черные, жгучіе глаза ея смотрѣли вызывающе. Смѣлость, съ которой она высоко приподымала юбку, тѣсно обрисовывающую всѣ очертанія ея тѣла и показывала ноги чутъ ли не до колѣнъ, раздражала женщинъ.
– Здравствуйте, прелестная маркезита, – сказалъ Ферминъ, переступивъ ей дорогу.
– He маркиза я, нѣтъ, – отвѣтила она съ улыбкой. – Теперь я занимаюсь разводомъ свиней.
Они говорили другъ другу «ты», какъ добрые товарищи.
– Какъ ты хорошо выглядишь… Слушай, непремѣнно заходи ко мнѣ, ты знаешь, что я къ тебѣ очень расположена, конечно, такъ, по-хорошему, какъ къ брату. А этотъ глупый мужъ мой, который ревновалъ тебя ко мнѣ!.. Придешь?…
– Подумаю объ этомъ… Я вовсе не желаю впутаться въ непріятности съ торговцемъ свиней.
Молодая женщина разразилась смѣхомъ.
– Онъ настоящій рыцарь, Ферминъ, знаешь ли ты это? Въ своемъ горномъ зипунѣ онъ стоитъ больше, чѣмъ всѣ эти сеньоры изъ «Circulo Caballista». Мнѣ по душѣ все народное… по природѣ я настоящая гитана…
И слегка и ласково хлопнувъ молодого человѣка маленькою ручкой, она продолжала путь свой, оборачивадсь нѣсколько разъ, чтобы улыбнуться Фермину, который слѣдовалъ за ней глазами.
«Бѣдняга, – подумалъ онъ про себя. – Несмотря на ея легкомысліе она все же лучшая изъ семьи… Донъ-Пабло такъ тщеславится знатностью происхожденія своей матери.
Монтенегро зашагалъ дальше, провожаемый удивленными взглядами и ехидными улыбками тѣхъ, которые слышали его разговоръ съ «Маркезитой».
На площади Нуэва онъ прошелъ мимо обычной въ тѣхъ мѣстахъ толпы перекупщиковъ вина и скота, продавцевъ зелени и овощей, и рабочихъ и поденщиковъ, ожидаюшихъ здѣсь, со скрещенныси на груди руками, чтобы кто-нибудь нанялъ ихъ.
Изъ толпы отдѣлддся человѣкъ, позвавшій Монтенегро:
– Донъ-Ферминъ, донъ-Ферминъ…
Это былъ рабочій изъ виноторговли Дюпона.
– Вы знаете, я ушелъ. Мнѣ отказали сегодня утромъ. Когда я явился на работу, надзиратель сказалъ мнѣ отъ имени донъ-Пабло, что я не нуженъ. И это послѣ четырехъ лѣтъ усердной работы и хорошаго поведенія! Справедливо ли это, донъ-Ферминъ?
Такъ какъ Ферминъ спрашивалъ его взглядомъ о причинѣ отказа ему, рабочій отвѣтилъ съ возбужденнымъ видомъ:
– Всему виной проклятое ханжесгво! Знаете ли, въ чемъ состояло мое преступленіе?… Я не отдалъ бумажку, полученную мною въ субботу, при уплатѣ заработанныхъ денегъ.
И какъ будто Монтенегро не зналъ обычаевъ, бывшихъ въ ходу въ торговой фирмѣ Дюпона, добрый человѣкъ подробно изложилъ Фермину все случившееся съ нимъ. Въ субботу, когда имъ выдавали заработанныя деньги, надзиратель раздавалъ всѣмъ по бумаженкѣ: это было приглашеніе явиться на слѣдующій день, въ воскресенье, къ обѣднѣ, на которой присутствовалъ Дюпонъ со всей своей семьей. При входѣ въ церковь у каждаго рабочаго отбиралась его бумаженка, – а она была именной. Такимъ образомъ узнавали, кто изъ нихъ былъ и кто не былъ у обѣдни.
– А я не пошелъ вчера къ обѣднѣ, донъ-Ферминъ, потому что у меая нѣть охоты подыматься ни свѣтъ ни заря въ воскресенье утромъ послѣ того, какъ въ субботу вечеромъ я съ товарищами поразвлекся и попировалъ. Если работаешь столько дней въ недѣлѣ, можно же когда-нибудь и повеселиться, не такъ ли?
Къ тому же онъ воленъ располагать воскресеньемъ по своему усмотрѣнію. Хозяинъ платитъ ему за его работу, онъ работаетъ на него, но никто не имѣетъ права посягать на принадлежащій ему день отдыха.
– Справедливо ли это, донъ-Ферминъ? Оттого что я не разыгрываю комедій, какъ всѣ эти… доносчики и ябедники, которые бѣгуть къ обѣднѣ, заказанной дономъ-Пабло и его семьей, меня вышвыривають на улицу… Признайтесь откровенно и по правдѣ: работаешь какъ волъ, а на тебя плюють, не такъ ли, кабальеросы?
И онъ обратился съ этимъ вопросомъ въ толпѣ «своихъ друзей», рабочихъ, слушавшихъ его на нѣкоторомъ разстояніи и осыпавшихъ проклятіями Дюпона.
Ферминъ зашагалъ съ нѣкоторою поспѣшностью. Инстинктъ самооохраненія подсказывалъ ему, что для него опасно оставатъся дольше среди людей, ненавидѣвшихъ еро принципала.
И пока онъ направлялся въ контору, гдѣ его ждали съ отчетомъ, онъ думалъ о вспыльчивомъ характерѣ Дюпона и о ханжествѣ, ожесточавшемъ ему сердце.
«А въ сущности вѣдь онъ не дурной человѣкъ», сказалъ онъ про себя.
Да, не дурной… Ферминъ вспомнилъ капризную и порывистую щедрость, съ которою онъ по временамъ помогалъ людямъ, впавшимъ въ нужду. Но взамѣнъ денегъ онъ требовалъ полнаго подчиненія своей волѣ и своимъ желаніямъ, а его религіозность или, вѣрнѣе, ханжество его коренилось въ безконечной благодарности, которую онъ чувствовалъ къ Провидѣнію за то, что оно посылало успѣхъ дѣламъ торговой фирмы и служило опорой общественнаго строя.
II
Когда донъ-Пабло Дюпонъ со своимъ семействомъ ѣздилъ на денекъ въ знаменитый свой виноградникъ въ Марчамалѣ, одно изъ развлеченій его въ деревнѣ состояло въ томъ, что онъ заставлялъ сеньора Фермина, стараго приказчика, появлятъся передъ монахами іезуитскаго или доминиканскаго ордена, безъ присутствія крторыхъ не обходилась ни одна изъ его поѣздокъ.
– Слушайте, сеньоръ Ферминъ, – говорилъ онъ, призвавъ старика на большую площадь передъ домами Марчамалы, составлявшими чутъ ли не цѣлый городокъ, – крикните что-нибудъ рабочимъ, но повелительнымъ тономъ, какъ въ то время, когда вы были въ числѣ «красныхъ» и участвовали въ партизанской войнѣ въ горахъ.
Приказчикъ улыбался, видя, что его хозяину и его друзьямъ въ рясахъ и капюпгонахъ доставляло удовольствіе слушатъ его, но въ этой улыбкѣ крестьянина себѣ на умѣ нельзя было разобратъся, кроется ли въ ней насмѣшка или какое-либо другое чувство? Довольный тѣмъ, что онъ можетъ доставить нѣсколько минутъ отдыха рабочимъ, которые, нагибая спину посреди виноградныхъ лозъ, поднимали и опускали свои тяжелыя мотыки, старикъ съ комичной суровостью подходилъ къ краю площади, и разражался продолжительнымъ и оглушительнымъ возгласомъ:
– За-а-а-курива-а-ай!
Блестящія мотыки переставали сверкать среди виноградныхъ лозъ, и длинный рядъ виноградарей съ обнаженной грудью принимались тереть себѣ руки, онѣмѣвшія отъ рукояти мотыки, и затѣмъ медленно вытаскивали изъ кисетовъ всѣ приспособленія для куренія.
Старикъ дѣлалъ то же, что и они, и съ загадочной улыбкюй принималъ похвалы сеньоровъ громовому его голосу и интонаціи полководца, съ которой онъ отдавалъ приказанія своимъ людямъ. Онъ свертывалъ сигару и медленно курилъ ее, чтобы бѣдные рабочіе воспользовались нѣсколькими лишними минутами отдыха, благодаря хорошему настроенію духа хозяина.
Когда онъ докуривалъ сигару, для сеньоровъ наставалъ новый моментъ развлеченія, старикъ опять начиналъ шагать съ дѣланной суровостью, и, отъ звука его голоса дрожало эхо сосѣднихъ холмовъ:
– За-а-ра-а-боту-у!..
Старый сеньоръ Ферминъ былъ одной изъ достопримѣчательностей Марчамалы, которую донъ-Пабло показывалъ своимъ гостамъ. Всѣхъ смѣшили его поговорки, его удивительныя, совершенно народныя выраженія и образы рѣчи, и совѣты, преподаваемые имъ напыщеннымъ тономъ. А старикъ принималъ ироническія похвалы сеньоровъ съ простосердечіемъ андалузскаго крестьянина, который еще и по настоящее время живеть точно въ эпоху феодальнаго строя, безъ той суровой независимости мелкаго крестьянина, считающаго землю своей собственностью. Къ тому же сеньоръ Ферминъ чувствовалъ себя на всю свою жизнь связаннымъ съ семьей Дюпоновъ. Онъ видѣлъ донъ-Пабло еще въ пеленкахъ, и хотя, въ обращеніи съ нимъ, и проявлялъ всѣ тѣ признаки, которыхъ требовалъ отъ всѣхъ властный хозяинъ, для старика донъ-Пабло продолжалъ оставаться какъ бы ребенкомъ и онъ относился къ его раздраженію и всѣмъ его вспышкамъ съ величайіішжъ добродушіемъ.
Въ жизни приказчика былъ тяжелый періодъ нужды. Въ молодости онъ работалъ въ виноградникахъ въ ту хорошую пору, о которой съ такой грустью вспоминалъ старый техникъ фирмы Дюпонъ, въ ту пору вогда рабочіе ѣздили иногда въ коляскахъ и надѣвали лакированные башмаки.
Живя въ довольствѣ, рабочіе тогдашняго времени имѣли возможность думать о высокихъ матеріяхъ, которыхъ они не могли хорошенько еще опредѣлить, но величіе которыхъ они смутно предчувствовали. Къ тому же все государство было въ великомъ переломѣ. Вблизи города Хереса, въ морскомъ порту, съ котораго вѣтерокъ доносился до виноградниковъ, правительственныя суда стрѣляли изъ пушекъ, чтобы возвѣстить королевѣ, что она должна сойти съ своего престола. Ружейная пальба въ Алколеѣ, въ противоположномъ концѣ Андалузіи, разбудила всю Испанію, «лицемѣрная династія Бурбоновъ» бѣжала, жизнь шла лучше и вино казалось вкуснѣе при мысли (утѣшительная иллюзія!), что всякій владѣетъ маленькой частицей той власти, которая до того задерживалась руками одного лица. Къ тому же, какое убаюкивающее пѣніе стало раздаваться для бѣдняковъ, сколько похвалъ и лести расточалось народу, который нѣсколъко мѣсяцевъ передъ тѣмъ былъ ничто, а теперь сталъ всѣмъ!
Сеньоръ Ферминъ волновался, вспоминая эти счастливыя времена. Онъ въ ту пору какъ разъ еще и женился на «бѣдной мученицѣ», какъ онъ называлъ покойную свою жену. Всѣ товарищи по профессіи собирались въ трактирахъ каждый вечеръ, чтобы читать газеты, и стаканы съ виномъ ходили по рукамъ въ томъ изобиліи, которое позволялось хорошо оплачиваемою поденной платой. Неутомимо леталъ съ мѣста на мѣсто соловей, принявъ за рощи города, и дивное его пѣніе сводило съ ума людей, заставляя ихъ громко, во весь голосъ требовать республику… но непремѣнно федеративную или никакую. Рѣчи Кастеляра читались иа вечернихъ собраніяхъ; проклятія, посылаемыя имъ прошлому, и его гимны домашнему очагу, матерямъ, и всему тому, что волнуетъ дѣтскую душу народа, заставляли ронятъ не одну слезу въ стаканы съ виномъ. Сверхъ того, черезъ каждые четыре дня получались въ городѣ брошюрки гражданина Роке Барсья, адресованныя друзьямъ, съ частыми возгласами: «Слушай меня хорошенько, народъ», «подойди, бѣдняга, и я измѣрю твой голодъ и холодъ». – Все это умиляло виноградарей и пробуждало въ нихъ величайшее довѣріе къ сеньору, который обращался къ нимъ съ такой братской простотой.
Особенно льстило сеньору Фермину въ пору юношескихъ его восторговъ общественное положеніе тогдашнихъ революціонныхъ вождей. Никто изъ нихъ не былъ рабочимъ или поденщикомъ, а это, какъ ему казалось, еще болѣе подчеркивало цѣнность новыхъ воззрѣній. Самые прославленные защитники «идеи» въ Андалузіи вышли изъ того сословія, которое онъ, по атавистическому чувству – все еще продолжалъ уважать. Это были сеньоры изъ Кадикса, привыкшіе къ легкой и веселой жизни большого города, кабальеросы изъ Хереса, – люди знатные, владѣвшіе помѣстъями, прекрасно умѣвшіе обращатьоя съ оружіемъ. И даже аббаты принимали участіе въ движеніи и утверждали, что Христосъ былъ первымъ республиканцемъ и будто бы, умирая на крестѣ, сказалъ нѣчто вродѣ «свобода, равенство и братство».
И сеньоръ Ферминъ нимало не колебался, когда, послѣ митинговъ и громогласныхъ чтеній газетъ, ему пришлось отправиться въ экспедицію въ горы, съ ружьемъ въ рукахъ, для защиты Республики, которую не желали признать генералы, только что изгнавшіе изъ Испаніи королевскій домъ. Долгое время пришлось ему, скитаться по горамъ и не разъ вступать въ перестрѣлку съ тѣми самыми войсками, которыхъ онъ, нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, вмѣстѣ со всѣмъ народомъ, встрѣтилъ рукоплесканіями, когда они, взбунтовавшись, проходили черезъ Хересъ, по дорогѣ въ Альколею.
Въ эту пору онъ познакомился съ Сальватьерра, и воспылалъ къ нему такимъ чувствомъ восхищенія, которое не охладѣло и впослѣдствіи. Бѣгство и долгіе мѣсяцы, проведенные въ Танжерѣ, были единственнымъ итогомъ его революціоннаго энтузіазма, и когда онъ могъ, наконецъ, вернутъся на родину, онъ здѣсь увидѣлъ евоего первенца-сына, рожденнаго ему бѣдной мученицей во время его экспедиціи въ горахъ.
Снова принялся онъ работать въ виноградникахъ, нѣсколько разочарованный дурнымъ исходомъ мятежа. Къ тому же, ставъ отцомъ, онъ сдѣлался эгоистичнѣе и думалъ больше о своей семьѣ, чѣмъ о державномъ народѣ, который могъ добитъся свободы и безъ его поддержки. Услыхавъ, что республика все-таки провозглашена, онъ почувствовалъ, что энтузіазмъ его снова возрождается. Наконецъ-то въ странѣ республика! Теперь начнется хорошее житье! Но черезъ нѣсколько мѣсяцевъ въ Хересъ вернулся Сальватьерра… По его словамъ дѣятели въ Мадридѣ оказались измѣнниками, и республика вышла каррикатурной. И снова пришлось Фермину съ ружьемъ въ рукахъ дратъся въ Севильѣ, въ Кадиксѣ и въ горахъ изъ-за вещей, въ которыхъ онъ ничего не понималъ, но которыя должны был бытъ ясны какъ день, если Сальватьерра ихъ провозглашалъ. Это второе его приключеніе досталось ему не такъ дешево, какъ первое. Его арестовали и онъ провелъ долгое время въ Сеутѣ вмѣстѣ съ плѣнными карлистами и мятежными Кубинцами.
Когда онъ получилъ свободу и вернулся въ Хересъ, жизнь здѣсь показалась ему болѣе печальной и тяжкой, чѣмъ въ тюрьмѣ. «Бѣдная мученица» умерла въ его отсутствіе, а двое ея дѣтей, Ферминильо и Марія де-Лусъ, – были взяты на попеченіе родственниками Фермина. Работу было трудно достать, она оплачивалась плохо, вслѣдствіе чрезмѣрнаго обилія предложенія; a негодованіе противъ «петролеровъ», смутившихъ страну, было очень сильно. Бурбоны только что вернулись въ Испанію, и богатые помѣщики боялись наниматъ мѣстныхъ рабочихъ, которые незадолго передъ тѣмъ угрожали имъ съ ружьемъ въ рукахъ, и обращались съ ними, какъ съ равными.
Сеньоръ Ферминъ, не желая явитъся съ пустыми руками къ бѣднымъ родственникамъ, которые пріютили у себя его малютокъ, – занялся контрабандой. Кумъ и товарищъ его въ партизанской войнѣ Пако де-Альгаръ не былъ новичкомъ въ этомь дѣлѣ. Были они кумовья потому, что Ферминъ былъ крестнымъ отцомъ Рафаэлильо, единственнаго сына сеньора Пако, у котораго, тоже какъ у Фермина, умерла жена во время его заключенія въ тюрьмѣ.
Кумовья занимались вмѣстѣ своими тягостными экспедиціями бѣдныхъ контрабандистовъ. Съ границы Гибралтара и до Хереса они подвергались массѣ опасностей, не разъ мимо ушей ихъ евистали пули таможенной стражи, у нихъ отнимали ихъ контрабанду – табакъ, ихъ избивали палками. А когда бѣднякамъ удавалось какъ-нибудь пронести малую толику табака, господа въ казино и кофейняхъ еще выторговывали у нихъ нѣсколько грошей. Неудача преслѣдовала ихъ неотступно. Три раза къ ряду у нихъ отняли всю ихъ ношу табаку, и теперь они оказались даже бѣднѣе, чѣмъ тогда, когда они въ первый разъ принялись за контрабанду. У нихъ были долги, казавшіеся имъ громадными, и мало уже кто соглашался даяъ имъ хоть грошъ для продолженія ихъ «дѣла».
Взявъ за руку Рафаэлильо, кумъ отправился съ нимъ въ себѣ на родину въ Альгаръ, чтобы пріискать тамъ поденную работу. А сеньоръ Ферминъ ежедневно выходилъ въ Хересѣ на площадь Нуэва, поджидая, не найметъ ли его кто-нибудъ. Вотъ тутъ-то и познакомился Ферминъ со своимъ «ангеломъ покровителемъ», какъ онъ его называлъ, съ человѣкомъ, котораго онъ послѣ Сальватьерра чтилъ больше всѣхъ, со старикомъ Дюпономъ. Этотъ послѣдній, увидавъ его однажды, вспомнилъ уваженіе, выказанное ему въ то время Ферминомъ, когда тотъ ходилъ по Хересу, гордый своей цвѣтной шапкой и оружіемъ, звенѣвшимъ. при каждомъ его шагѣ, словно ржавое желѣзо.
У Дюпона это былъ капризъ богача, пожелавшаго дать кусокъ хлѣба нищему. Фермина онъ взялъ къ себѣ въ Марчамалу поденщикомъ. Мало-по-малу Ферминъ пріобрѣлъ довѣріе своего хозяина, который внимательно слѣдилъ за его работой.
Когда старый бунтовщикъ сдѣлался, наконецъ, приказчикомъ и управляющъ виноградника, взгляды его уже сильно измѣнились. Онъ считалъ себя какъ бы участникомъ фирмы Дюпона, гордился богатствомъ и значеніемъ донъ-Пабло и начиналъ думать, что богатые не такіе уже дурные люди, какъ это думаютъ бѣдные. Онъ даже поступился нѣкоторою долей прежняго своего уваженія къ Сальватьерра, который въ это время скитался гдѣ-то, бѣжавъ изъ предѣловъ Испаніи. Ферминъ даже дерзнулъ признаться друзьямъ своимъ, что его дѣла идутъ не такъ-то ужъ плохо послѣ гибели политическихъ его иллюзій. Его дочъ и невѣстка жили вмѣстѣ съ нимъ въ виноградникѣ, въ большомъ и просторномъ домѣ. Сынъ его посѣщалъ школу въ Хересѣ, и донъ-Пабло обѣщалъ сдѣлать изъ него «человѣка», въ виду его хорошихъ способностей. Ферминъ получалъ ежедневно въ уплату три песета, только лишь за то, что онъ велъ счетъ поденщикакъ, нанималъ ихъ, и смотрѣлъ за ними, чтобы они нe прерывали работу раньше того, какъ онъ имъ объявитъ отдыхъ и дастъ позволеніе выкурить сигару.
И сеньора Фермина и его дѣтей всегда ласково принималк въ домѣ хозяевъ. Старикъ донъ-Пабло много смѣялся, когда по его просьбѣ Ферминъ разсказывалъ ему о своихъ приключеніяхъ въ горахъ то въ качествѣ герильерро, то въ качествѣ контрабандиста, вѣчно преслѣдуемаго карабинерами. Даже гордая донна Эльвира, сестра маркиза де-Санъ-Діонисіо, – всѣгда хмурая и всегда въ дурномъ настроеніи, точно она считала себя обиженной вслѣдствіе того, что она согласилась ооединиться бракомъ съ какимъ-то Дюпономъ, все же относилась съ нѣкоторымъ довѣріемъ въ сеньору Фермину.
Приказчикъ былъ въ восторгѣ, когда видѣлъ дѣтей своихъ играющихъ съ дѣтьми хозяина. Къ этимъ послѣднимъ иногда приооединялись и Луизито, сынъ умершаго брата донъ-Пабло, назначившій его опекуномъ надъ ребенкомъ и надъ оставленнымъ ему большимъ состояніемъ, и дочки маркиза де-Санъ-Діонисіо, двѣ бойкія и нехорошія дѣвочки, которыя дрались съ мальчиками и ни въ чемъ не уступали имъ.
Иногда пріѣзжалъ въ Марчамалу и самъ маркизъ де-Санъ-Діонисіо, который несмотря на свои пятьдесятъ лѣтъ переворачивалъ здѣсь все вверхъ дномъ. Благочестивая донна Эльвира гордилась знатностью происхожденія своего брата, но отнюсилась съ презрѣніемъ къ нему какъ къ человѣку за его неслыханные кутежи, которые пріобрѣли печальную извѣстностъ этому носителю имени одного изъ самыхъ древнихъ родовъ города Хереса. Онъ проѣдалъ послѣдніе остатки своего громаднаго состоянія и повліялъ на сестру, чтобы она вышла замужъ за Дюпона, съ цѣлъю имѣть пріютъ, когда настанетъ часъ полнаго его разоренія. Жилъ онъ въ древнемъ замкѣ, изъ котораго вся богатая меблировка и драгоцѣнные подарки разныхъ испанскихъ королей, пожалованные его предкамъ, исчезали мало-по-малу послѣ ночей, проведенныхъ имъ за игорнымъ столомъ, гдѣ счастіе обернулось къ нему спиной.
Овдовѣвъ очень рано, маркизъ держалъ при себѣ двухъ своихъ дочерей, которыя съ дѣтства наглядѣлись вволю на всякаго рода кутежи, приводившіе въ негодованіе сеньору Дюпонъ и прославившіе ея брата въ разныхъ кругахъ въ Хересѣ. Въ его домѣ дневали и ночевали цыгане и цыганки, тореадоры и всякая богема. Его играмъ, кутежамъ и всякимъ любовнымъ исторіямъ не было конца. Въ довершеніе всего онъ былъ еще и атлетъ, и лучшій наѣзднивъ въ Хересѣ, и остроумный шутникъ. Сеньоръ Ферминъ удивлялся негодованію, съ которымъ сестра маркиза относилась въ его кутежамъ и разнымъ выходкамъ. Такому прекрасному человѣку, какъ думалъ Ферминъ, не надо было бы и умирать. Однако онъ умеръ. Умеръ онъ, когда уже былъ окончательно разоренъ и когда его шуринъ Дюпонъ наотрѣзъ отказался снова ссудитъ его деньгами, а предложилъ переѣхать къ нему въ домъ и пользоваться широко его гостепріимствомъ во всемъ, что ему окажется нужнымъ, за исключеніемъ денегъ.
Дочери его, тогда уже почти взрослыя, обращали на себя вниманіе своей красотой и свободнымъ обращеніемъ съ мужчинами. По смерти отца онѣ перешли жить къ благочестивой теткѣ своей, доннѣ Эльвирѣ. Присутствіе этихъ прелестныхъ чертенятъ вызало массу непріятныхъ домашнихъ сценъ, омрачившихъ послѣдніе годы жизни дона-Пабло Дюпона. Его жена не могла выносить безстыднаго поведенія сводхъ племянницъ. Онѣ всполошили и разстроили спокойную жизнь въ домѣ, точно принесли съ собой какой-то привкусъ и отзвукъ распущенности маркиза. Благородная сеньора Эльвира съ негодованіемъ относилась ко всему тому, что нарушало торжественную стройностъ ея жизни и ея салона. Ей казалось, что даже и мужъ ея со своими привычками рабочаго, вовсе не подходитъ къ ней и къ ея обществу, и она чувствовала, что ее соединяетъ съ нимъ лишь только слабая связь какъ бы съ торговымъ компаньономъ. Всю свою любовь она сосредоточила на старшемъ сынѣ, который, какъ она говорила, весь пошелъ въ родъ Санъ-Діонисіо, и ни капли не походилъ на Дюпоновъ.
Съ гордостью думала она о милліонахъ, которые наслѣдують ея дѣти, и въ то же время презирала тѣхъ, кто ихъ копилъ. Съ чувствомъ брезгливости вспоминала она о происхожденіи громаднаго состоянія Дюпоновъ, какъ по слухамъ передавали о немъ старожилы города. Первый изъ Дюпоновъ прибылъ въ Хересъ въ началѣ вѣка совершеннымъ нищимъ и поступилъ здѣсь на службу къ своему соотечественнику-французу, у котораго была виноторговля. Во время войны за независимость хозяинъ Дюпона бѣжалъ изъ опасеній народныхъ неистовствъ, довѣривъ все свое состояніе своему соотечественнику и любимому слугѣ. А этотъ послѣдній, громко ругая Францію и восхваляя Фердинанда VII, достигъ того, что къ нему отнеслись хорошо и что дѣла виноторговли, которую онъ привыкъ считать своей, стали процвѣтатъ. Когда же по окончаніи войны вернулся въ Хересъ настоящій владѣлецъ магазина, Дюпонъ отказался признать его, говоря себѣ самому, чтобы заглушить голосъ своей совѣсти, что онъ имѣетъ полное право присвоить себѣ виноторговлю, такъ какъ, не боясь опасности, стоя лицомъ къ лицу къ ней – онъ одинъ велъ дѣла фирмы. Довѣрчивый французъ, больной и удрученный такимъ предательствомъ, исчезъ навсегда.
Высокородная донна Эльвира, ежемянутно выставлявшая на видъ знатность своего происхожденія, чувствовала живую боль въ сердцѣ, когда вспомлнала объ этой исторіи. Но она скоро уснокаивалась, подумавъ о томъ, что частъ громаднаго ихъ состоянія пожертвована ею церквамъ и благотворительности.
Смерть дона-Пабло была для нея какъ бы освобожденіемъ. Старшій ея сынъ только что женился и будетъ директоромъ фирмы. Въ душѣ этоть ея сынъ – истый Санъ-Діонисіо, и такимъ образомъ, какъ ей казалось, изглаживается вполнѣ его въ нѣкоторомъ родѣ позорное происхожденіе отъ Дюпоновъ; а небо отнынѣ будетъ еще сильнѣе покровительствовать торговой фирмѣ. Изъ числа всѣхъ близкихъ и друзей старика донъ-Пабло сеньоръ Ферминъ искренне и больше всѣхъ оплакивалъ его смертъ. Онъ не забылъ, что тоть былъ его покровителемъ. Сколько добра онъ сдѣлалъ ему! Благодаря донъ-Пабло и сынъ Фермина сталъ кабальеро. Увидавъ понятливостъ и умъ мальчика, поступившаго въ контору въ качествѣ разсылънаго на побѣгушкахъ, донъ-Пабло протянулъ ему руку помощи. Мальчикъ учился у Сальватьерра. Послѣ своей эмиграціи въ Лондонъ, революціонеръ, вернувшійся въ Испанію съ жаждой солнца и деревенскаго спокойствія, отправился жить въ Марчамалу, въ домъ стараго своего друга. Пріѣзжая въ свой виноградникъ, милліонеръ встрѣчался здѣсь иногда съ революціонеромъ, гостившимъ безъ его разрѣшенія въ его имѣніи. Сеньоръ Ферминъ думалъ, что, когда дѣло идетъ о столь заслуженномъ человѣкѣ, совершенно излишне спрашивать позволенія хозяина. Съ своей стороны и Дюпонъ отиосился съ уваженіемъ къ честному и милому характеру агитатора, а также и эгоизмъ торговаго человѣка совѣтовалъ ему выказывать благорасположеніе донъ-Фернандо.
Сеньоръ Ферминъ не зналъ, случилось ли это по оовѣту дона-Фернандо, или же по собственной его иниціативѣ, но вѣрно лишь то, что хозяинъ рѣшилъ послать Ферминильо, который отлично преуспѣвалъ въ занятіяхъ, для изученія англійскаго языка за счеть фирмы въ Лондонъ, здѣсь юноша и пробылъ долгое время въ отдѣленіи бодеги въ Коллинсъ-Стритѣ.
Находясь въ Лондонѣ, Ферминильо въ письмахъ оттуда сообщалъ, что доволенъ своею жизнью. Но старикъ Ферминъ сильно скучалъ въ одиночествѣ. Его покровителъ умеръ, Сальватьерра скитался гдѣ-то далеко, а кумъ Фермина, Пако, умеръ оть простудной болѣзни. Сынъ его, Рафаэль, въ то время восемнадцатилѣтній юноша, прекрасный работникъ, явился въ виноградникъ, чтобы сообщить, извѣстіе о смерти отца крестному.
– Что же ты намѣренъ теперь дѣлать, паренекъ? – спросилъ старикъ крестшника.
Юноша улыбнулся, услыхавъ, что сеньоръ Ферминъ ведеть рѣчь о помѣщеніи его работникомъ въ какой-нибудь виноградникъ. Онъ не желаетъ обрабатывать землю. Онъ ее ненавидитъ. Ему нравятся лошади, ружья. Онъ можетъ объѣздить какого угодно коня, а стрѣляя попадетъ въ какую угодно цѣль – соперниковъ въ этомъ отношеніи у него нѣть. Онъ жаждетъ приключеній и потому займется контрабандой.
– Словомъ, крестный, съ такими данными, какія имѣются у меня, нельзя умереть съ голоду.
И Рафаэль не умеръ съ голоду. Старикъ Ферминъ восхищался имъ, когда тотъ пріѣзжалъ въ Марчамалу, верхомъ на сильномъ, рыжемъ конѣ, одѣтый точно богатый сельскій помѣщикъ, и всегда съ ружьемъ, прикрѣпленнымъ къ сѣдлу. Старый контрабандистъ былъ наверху блаженства, слушая разсказы о подвигахъ Рафаэля.
Рафаэль занимался не только ввозомъ табака, но и контрабандой шелковой матеріи и роскошныхъ китайскихъ шарфовъ и платковъ. Передъ умленнымъ крестнымъ и его дочерью Маріей, устремлявшей на него свои огненные глаза, юноша вынималъ пригоршнями изъ кармановъ золотыя монеты, словно это были мѣдные пятаки, и кончалъ тѣмъ, что вытаскивалъ изъ своихъ сумокъ какой-нибудь необычайно изящный шарфъ, или же кружева, и дарилъ ихъ дочери приказчика.
Двое молодыхъ людей обмѣнивались долгими и страстными взглядами, но разговаривая, чувствовали большую робостъ, какъ будто они не знали другъ друга съ дѣтства и не играли вмѣстѣ, когда сеньоръ Пако по вечерамъ являлся въ виноградникъ, посѣщая стараго своего товарища.
Крестный лукаво улыбался, видя смущеніе двухъ молодыхъ людей.
– Кажется, вы какъ будто впервые видите другъ друга. Говори съ Маріей безъ всякаго стѣсненія, такъ какъ я знаю, что ты желаешь быть нѣчто большимъ для меня, чѣмъ моимъ крестникомъ… Жаль, что ты выбралъ себѣ такую профессію.
И старикъ совѣтовалъ ему откладыватъ деньги, разъ судьба ему благопріятствуетъ. Откладывать!.. Рафаэль смѣялся надъ этой мыслью. Ему хотѣлось широко жить и наслаждаться, и онъ кидалъ деньги во всѣ стороны въ попойкахъ и пиршествахъ. Когда же, среди бурной его жизни, у него мелькало сомнѣніе относительно будущаго, онъ видѣлъ, закрывъ глаза, граціозную улыбку Маріи де ла Лусь, слышалъ ея голосъ, говорившій ему всегда одно и то же, когда онъ появлялся въ виноградникѣ:
– Рафаэль, мнѣ разсказываютъ о тебѣ многое, и все дурное. Но ты хорошій! Вѣдь правда, ты перемѣнишься?
И Рафаель клялся самому себѣ, что онъ перемѣнится, чтобы Марія не глядѣла на него такими грустными глазами, когда она еще издали видѣла, какъ онъ ѣдетъ по пыльной дорогѣ.
Однажды ночъю собаки въ Марчамалѣ страшно принялись лаять. Дѣло было близко къ разсвѣту, и старый приказчикъ, схвативъ ружье, открылъ окно. На площадкѣ виднѣлся державшійся за шею коня всадникъ, а конь тяжело дышалъ, и ноги его дрожали, точно онъ сейчасъ свалится.
– Откройте, крестный, – сказалъ всадникъ слабымъ голосомъ. – Это я, Рафаэль, я раненъ. Мнѣ кажется, что меня прострѣлили насквозь.
