В. Г. Белинский
Журнальная заметка
Видите ли вы, что между этими литературными светилами нет одного г. Гоголя?..
Всей русской читающей публике известно, что в одной повести г. Гоголя описан один из тех офицеров, которые «любят потолковать об литературе, хвалят Булгарина, Пушкина и Греча и говорят с презрением и остроумными колкостями об А. А. Орлове»[11]{11}. Тут нет ничего удивительного или предосудительного – люди военные, они занимаются литературою между службою и отдыхом, им простительно ставить на одну доску Булгарнна, Пушкина и Греча; но как их построила в один фронт «Северная пчела»? Как? вот нашли чему удивляться! Своя рука владыка, а свой журнал, что свой дом: что хочу, то и делаю в нем; кто мне запретит объявить в моем журнале, что я выше Шекспира, Шиллера, Гете, Байрона?.. И вот, извольте после этого дорожить славою: Пушкин на одной доске с гг. Калашниковым, Ушаковым, бароном Розеном! Полевой и Лажечников на одной доске с гг. Масальским, Погорельским, Булгариным и иными!.. Не правда ли, что мой антагонист очень ловок на комплименты, что к нему нельзя применить этих стихов:
Хотя услуга нам при нужде дорога,
Но за нее не всяк умеет взяться?..{12}
Я пропускаю нападки моего остроумного противника на высокие философические суждения об изящном, о XIX веке, об идеях, о требованиях века: я знаю, что все эти предметы не по плечу известным и неизвестным рыцарям «Северной пчелы». В чем не знаешь толку, чего не понимаешь, то брани: это общее правило посредственности. Бывали примеры, что и посредственность толковала, как умела, об этих же самых предметах, но это было время, когда ее признавали за генияльность; это золотое время прошло, и посредственности ничего не остается делать, как нападать на новые идеи, называя их вольнодумными и мятежными. Посредственность видит мятежника во всяком, кто выше ее или кто не признает ее величия.
Мой остроумный противник обвиняет меня еще в том, что я называю мисс Эджеворт горничною г-ж Жанлис и Коттень; это правда: она точно их горничная, щеголяющая в обношенных капотах, подаренных ей ее госпожами{13}.
Мой остроумный противник мимоходом дает знать, что для того, чтобы понравиться критикам, подобным мне, художники должны доказывать в своих сочинениях, что «измена – дело не худое и даже похвальное». Вот как мило бранятся в Петербурге, не по-московскому! Нет, милостивый государь, я глубоко убежден, что всякая измена есть дело гнусное, подлое, нечеловеческое; я глубоко бы презрел человека, который бы, например, из злобы к русским, сперва летал бы под французским орлом, а потом бы перешел опять к русским…{14}
