В. Г. Белинский
Очерки русской литературы
Поводом к этому письму г. Полевого к г. Булгарину был разбор какого-то драматического отрывка г. Полевого, написанный г. Булгариным, который, между прочим, очень дельно, основательно и беспристрастно определяет литературную деятельность г. Полевого следующим образом:{27}
Почтенный Н. А. Полевой пишет, как говорят, полосами. О чем речь в публике, за то принимается почтенный Н. А. Полевой. Была эпоха журналов, Н. А. издавал журнал; была мода на Шеллингову философию и политическую экономию – он писал о философии и политической экономии. Настала мода на романы, он стал писать романы. Альманахи ввели в моду оригинальные повести – П. А. Полевой стал писать повести. Заговорили об истории – вот есть и история; наконец, вкус высшего сословия и публики явно обратился к театру, и Н. А. Полевой пишет трагедии, драмы, драматические представления, драматические были и водевили. Пишет он так много, что мы не можем постигнуть, когда он выбирает время, чтобы читать и учиться! Н. А. Полевой человек умный и удивительно смышленый. Он не может написать ничего решительно дурного, а между тем написал он много хорошего. Что он ни напишет, во всем пробивается то талант, то сметливость, то ловкое подражание, и все приноровлено к понятиям большинства.
Эта беспристрастная и верная оценка, с которою мы вполне согласны, как будто бы она была произнесена самими нами, заключается так:
Невозможно быть беспристрастнее нас к Н. А. Полевому, и, не взирая на прошедшее, мы всегда отдаем справедливость его таланту, уму, трудолюбию, а более всего его сметливости, в которой он не имеет равного в нашей литературе.
Не будем разбирать всех возражений г. Полевого, написанных в ответ на это беспристрастное и верное мнение о нем г. Булгарина, но обратим внимание только на два, в которых самым резким образом выразились понятия г. Полевого о науке и искусстве. Г-н Полевой, доказывая, что он шел не за другими, а впереди других, так говорит о своих отношениях к философии и политической экономии: «Я усердно споспешествовал той и другой науке, ознакомившись с ними при самом начале моего литературного поприща, и не только не отвергаюсь их теперь, но уверен, что для прочного образования, какого угодно, обе науки должны быть положены краеугольным камнем в основании: одна как зерно всех идей человеческих, другая как важнейшее дополнение истории, как необходимое знание в практической жизни, которым разрешаются важнейшие вопросы общественные» («Сын отечества», 1839, № IV, стр. 107). Какая поверхностность и сколько сбивчивости, противоречий и ложности в этих немногих строках! Когда и чем споспешествовал г. Полевой успехам философии? и как он мог споспешествовать ей, не зная ее, но повторяя о ней фразы, взятые на выдержку из французских журналов! Он говорит, что ознакомился с нею при самом начале своего литературного поприща: это, верно, перед изданием «Московского телеграфа»! Вот что значит заблаговременно запастись нужным материалом! Но мы этому решительно не верим, потому что философиею нельзя заниматься только в известное время и к известному сроку: должно посвятить ей всю жизнь свою или совсем за нее не браться; философию можно изучать, но нельзя ее выучить; ибо философия есть не только зерно, как говорит г. Полевой, но и развитие идей, как разумно необходимой возможности всего сущего, ставшего явлением в природе и в истории, сознание той сферы сверхчувственного и сверхопытного, где бытие равно небытию, возможность равна явлению… Кто начал изучать философию, тот никогда по остановится в этом изучении: иначе никогда не снимет с действительности таинственного покрывала Изиды. Поэтому ничего нет забавнее тех господ, которые вместо: «Я изучил Шеллинга» говорят: «Я прочел Шеллинга» или которые говорят: «Я знаю философию и могу говорить о ней, потому что тогда-то учился ей». Первые из этих господ, то есть те, которые не изучают, а перелистывают Шеллинга, похожи на детей, для которых сесть верхом на палочку и скакать на лошади – все равно и которые, сев верхом на палочку, легко могут уверить себя, что они стремглав несутся на рьяном коне. Вторые из этих господ похожи на какого-нибудь Кутейкина{28}, который, вспомнив оное блаженное время, когда он, убояхся бездны премудрости, возвратился вспять, говорит с полным убеждением: «Я твердо выучил философию – инда и теперь помню». Потом, скажите, бога ради, каким образом политическая экономия стала об руку с философией) – наукою наук, – как равное ей знание? Если политическая экономия есть наука, а не опытное знание, то она должна только основываться на философии, занимая свое место в энциклопедии философии, но отнюдь не тягаться в равенстве с нею. Кто лист противопоставляет дереву, окошко или печную трубу – зданию, особенно, если это дерево – кедр и это здание – храм?.. А что такое значит фраза г. Полевого, что «политическая экономия есть важнейшее дополнение истории»? Теория развития народного богатства, без сомнения, должна занимать и интересовать историка, как одна из многих сторон его предмета, но чтобы политическая экономия была каким-то дополнением истории – это так непонятно, что, для уразумения подобной загадки, надо перелистовать Шеллинга и выучить философию… Из этого можно видеть, что г. Полевой не только глубоко знает философию и политическую экономию, но и действительно много споспешествовал их успехам в нашем отечестве…
