В. Г. Белинский
Пятидесятилетний дядюшка, или Странная болезнь
Мгновенно сердце молодое
Горит и гаснет. В нем любовь
Проходит и приходит вновь,
В нем чувство каждый день иное.
Не столь послушно, не слегка,
Не столь мгновенными страстями
Пылает сердце старика,
Окаменелое годами;
Упорно, медленно оно
В огне страстей раскалено;
Но поздний жар уж не остынет
И с жизнью лишь его покинет.
Пушкин
Действующие лица:
Н. М. ГОРСКИЙ, уездный помещик, пятидесяти лет.
ЛИЗАНЬКА и КАТЕНЬКА, сестры-сироты, воспитанницы Горского, старшая двадцати, младшая восемнадцати лет.
В. Д. МАЛЬСКИЙ, племянник и воспитанник Горского.
М. К. ХВАТОВА, уездная сплетница и сваха.
ПЛАТОН ВАСИЛЬЕВИЧ и АННА ВАСИЛЬЕВНА, дети Хватовой, оба лет тридцати.
А. С. КОРКИН, племянник Хватовой, уездный исправник, лет тридцати.
Ф. К. БРАЖКИН, отставной судья, старик лет пятидесяти пяти.
ИВАН, старый слуга Горского.
Действие первое
Явление I
ИВАН (метя комнату). Барин скоро встанет, а я не успел еще и подмести порядком. Но, того и гляди, что зазвонит. Да кто же виноват? Поди туда – скажи то, всё я да я – с ног сбился, а встал ни свет, ни заря.{1} О барине что и говорить: такого барина не найдешь в целом свете. Только вот что: он что-то всё, то есть, не так как прежде. Иной раз и не узнаешь его – словно чужой. То молчит, то есть задумывается – уж зачитался, что ли? Ино место ни к чему придерется – хоть бы вчера: слышь – не туда книжку положил, так и беда – разбранил да и только! А уж вот сколько служу – до сей, то есть, минуты дурака не слыхал от него, а нынче и осел и скотина – нипочем. Иной раз ведь нешто боязно слово сказать ему и ничем-то не угодишь – и то не так, и это зачем… Вытаращишь на него глаза да только творишь молитву,{2} – а он и пуще, а после ведь и самому станет совестно… Уж словно напущенное, али с глазу, или уж не болен ли чем – в добрый час молвить, в худой помолчать. Вот и теперь – день рождения, а боюсь. Прибрать хорошенько, чтоб не придрался к чему. Барышни уж давно встали… Экие барышни-то – сущие ангелы… прости господи!.. Эх, кабы да Лизавете-то Петровне жонишка бог хорошенького послал!.. А то что? – родства нет, сироты круглые… Отец давно умер… Оно хоть они и зовут барина, то есть, дяденькой, хоть он и любит их, как родных дочерей – да что? – всё чужой – не свой. Оно, коли пойдет на правду, он любил покойника Петра Андреича – батюшку-то их, пуще отца родного, и с тем и взял их на руки, чтоб быть им отцом – да всё ведь чужая кровь – что ни говори (Смотрит в окно). Да вон и они сами, и Владимир Дмитрич с ними… Ну, это покончено – поскорей приниматься за другое.
Явление II
Входят Лизанька, Катенька и Мальский.
КАТЕНЬКА. Ну, что, Иван – дяденька проснулся, встал? Посмотри, какие мы сделали ему букеты! Но мой лучше всех, хоть Владимир Дмитриевич и спорит, что его лучше. По правда ли, Иван, ведь мой лучше?
ЛИЗАНЬКА. Эх, Катенька! Ты из-за букета забыла и дяденьку. Что, Иван, голубчик, встал дяденька?
ИВАН. Нет еще – заспались знать – вчера долго книжку читали.
КАТЕНЬКА. Ах, как дяденька обрадуется, когда, проснувшись, вдруг увидит наши подарки!.. Я уверена, что ему больше всего понравится мой портфель, с охотником и собакою. Я вышивала его целые полгода и так ловко, что он ни разу не застал меня за работою. (Слышен колокольчик).
ИВАН. Звонит – бегу! (Уходит).
КАТЕНЬКА. Ах, дяденька проснулся, встал! Постой же, я знаю, что надо сделать! это будет забавно! Я приготовлюсь, как мне поднести ему мой букет. Вот отворяется дверь – он показывается – я подхожу к нему с важным, торжественным видом – важно приседаю – он подумает, что я хочу произнести ему поздравительную речь; (улыбаясь Мальскому), а у нас кстати есть и господин ученый, которому ничего не стоит написать прекрасную речь – и, пожалуй, стихи – вдруг я оставляю свой важный вид – бросаюсь ему на шею – обнимаю его – целую – он называет меня шалуньею, ветреницею, глупою девочкою, а сам целует – у него на глазах слезы – он бережно берет мой букет – и я…
ЛИЗАНЬКА. Ах ты глупенькая девочка!
КАТЕНЬКА. Да, госпожа скромница, что ни говорите, а глупенькая девочка живет веселее вас: вы всё задумываетесь – мечтаете, словно влюбленная, а я пою, прыгаю, шалю – меня бранят и целуют, целуют и бранят…
ЛИЗАНЬКА (целует ее). Да как тебя и не целовать и не бранить! Ты мила, как ребенок, и резва, как ребенок.
КАТЕНЬКА. Милая сестрица, ведь – странное дело! – и я люблю тебя за то, за что всегда браню, – за то, что ты всегда тиха, важна, задумчива, точь в точь, как героиня какого-нибудь романа, с бледным челом, голубыми глазами…
ЛИЗАНЬКА (прерывая ее поцелуем). Полно, полно, болтушка…
КАТЕНЬКА (продолжая свою речь). Да чего лучше! – точь в точь как Татьяна Пушкина; а я – я настоящая Ольга, пустенькая, веселенькая девочка! Для сходства с нею мне недостает только Ленского, да и это не велика беда: я надеюсь, что Владимир Дмитриевич не откажется быть Ленским новой Ольги – он же и Владимир и студент, хотя и не Геттингенского, а Московского университета, он же и поэт…
МАЛЬСКИЙ. Полноте, Катерина Петровна; Владимир и студент – к вашим услугам; но поэт – извините…
КАТЕНЬКА. Полноте – не хочу и слышать. Еще в прошлое лето, как вы только что кончили свой курс и приехали к нам кандидатом, вы читали мне свои стихи, и очень милые, и теперь вдруг вздумали важничать, играть роль философа, смеяться над своим стихотворством, как над глупостию детства, из которого вы уже вышли. Полноте, полноте – вы дали мне слово быть моим кавалером на всё время, которое проживете с нами, и потому прошу мне ни в чем не противоречить: все стихи, какие ни прочту я в «Библиотеке для чтения» и других журналах – лучшие из них – ваши, только под чужим именем: из скромности или из гордости…{3} Итак, я Ольга Ларина – вы Владимир Ленский – до дуэли я вас не допущу ни с кем, но изменить вам для улана… не ручаюсь за верность до гроба…
ЛИЗАНЬКА (с легким упреком). Ах, Катенька, ты вечна разболтаешься!..
КАТЕНЬКА. Ну, полно, моя идеальная Татьяна; не всё важничать – не худо иногда и подурачиться. Как хочешь, а я непременно{4} и сейчас же, в кругу наших знакомых, отыщу тебе Онегина… Постой… Степан Алексеич Коркин… хороший человек, только не Онегин… Иван Семенович Сахаркин – но это Петушков; Никанор Николаевич Курочкин – но это бог знает что такое… Экая досада! в нашем уезде нет Онегина! Как же мне с тобою быть, моя милая Татьяна?.. это жалко!.. Я, простая, не идеальная девушка, которой поприще окончится прозаическим браком без любви, – я имею обожателя в лице Владимира Дмитриевича Мальского; а ты, моя милая, такая прекрасная, такая достойная любви…
ЛИЗАНЬКА. Но… Катенька, твои шутки становятся наконец нестерпимы, – и если ты не замолчишь, я в самом деле рассержусь на тебя. Прошу тебя, не порть мне нынешнего прекрасного дня…
КАТЕНЬКА (бросаясь ей на шею). Сестрица! милая, душенька! не сердись! В самом деле, я такая глупая – всегда разоврусь и наговорю глупостей, которые тебя выведут из терпения, хоть у тебя и ангельский характер…
ЛИЗАНЬКА. Ну, не сержусь, не сержусь – успокойся.
КАТЕНЬКА (с веселым видом). Не сердишься? Докажи же мне это самым делом!..
ЛИЗАНЬКА. Чем хочешь – даю тебе слово.
КАТЕНЬКА. Вы слышали, Владимир Дмитриевич? она дала слово… (Целует Лизаньку). Милая сестрица, скоро выйдет дяденька… спрячемся за обе половинки двери… Владимир Дмитриевич скажет ему, что мы еще не выходили, он станет нас бранить… и мы вдруг выскочим и бросимся ему на шею.
ЛИЗАНЬКА (смеясь). Так в этом-то состоит твоя просьба! Чтобы утешить тебя, я должна сделать глупость…{5}
КАТЕНЬКА. Сестрица! Лизанька! милая! сама знаю, что это глупо, но мне хочется сделать сюрприз… я помешана на сюрпризах…
ЛИЗАНЬКА. Скажи – на глупостях…
КАТЕНЬКА. Как угодно… только мне хочется позабавиться над изумлением дяденьки…
Явление III
Те же и Горский.
ГОРСКИЙ. Но не удастся, шалунья…
КАТЕНЬКА и ЛИЗАНЬКА (обе вдруг). Дяденька милый, любезный дяденька!.. (Бросаются к нему на шею). С днем вашего рождения!..
ГОРСКИЙ. Здравствуйте, здравствуйте, мои милые! Благодарю вас…
КАТЕНЬКА. Дяденька, возьмите поскорее мой букет и скажите – не лучше ли он других, а особенно букета Владимира Дмитриевича?..
ГОРСКИЙ. Постой, вострушка, дай мне опомниться ведь я с вами увиделся, точно как десять лет не виделся с вами, а ведь вчера, по обыкновению, благословил вас на сон грядущий… Володя, и ты тут! Что ж ты стоишь в стороне, как чужой?..{6} Подойди-ко, поцелуемся.{7} Эй, Иван! (входит Иван) там у меня стоят фарфоровые кувшинчики – возьми три штуки, налей в них воды и подай сюда. Эти цветы надо сберечь… и засохнут, я всё буду беречь… Много хранится у меня завялых цветов – всё ваши, мои милые – они завяли, а вы все расцветаете…
ЛИЗАНЬКА. И мы некогда завянем, милый дяденька…
ГОРСКИЙ. Э! вот и мечтать, моя милая!.. Мечтать я и сам люблю, да только я больше люблю веселые мечты…
КАТЕНЬКА. Ваш вкус сходен с моим, дяденька: я тоже люблю мечтать, да только о танцах, о балах, гуляньях, веселостях…
ГОРСКИЙ. Оно и подстать тебе, моя милая; но если ты и меня заставишь вместе с собою мечтать о танцах, балах, гуляньях и веселостях, так это будет немножко смешно…
ИВАН (несет фарфоровые вазы для цветов). Вот извольте-с, батюшка барин. (Уходит).
КАТЕНЬКА. Да о чем же, дяденька, больше и мечтать, как не о веселостях?
ГОРСКИЙ (опуская в воду букеты). А вот поживешь – узнаешь.{8} (Смотрит с восхищением на Лизаньку). Ах, Лизанька, как ты мила, моя милая! Как идет к тебе этот важный, задумчивый вид!.. Не люблю унылости – люблю, чтобы всё на ходу пело, плясало, смеялось… никому не прощу важности, а на тебя не могу налюбоваться… Мне кажется, я разлюбил бы тебя, если ты вдруг сделалась резва, весела, игрива, вот как эта шалунья… (Целует Катеньку в лоб).
КАТЕНЬКА. Стало быть, злой дяденька, и мне надо задумываться и мечтать, чтобы вы меня не разлюбили?
ГОРСКИЙ. Полно, бог с тобою! Вот бы одолжила! Нет, вы обе должны быть такими, как вы есть – без перемены!
КАТЕНЬКА. Ну то-то же, дяденька! А то я было испугалась. Ах, дяденька, что же вы мне не скажете, что мой букет лучше всех?
ГОРСКИЙ. Лучше, лучше, шалунья!
КАТЕНЬКА. А как вам показался мой портфель, дяденька?
ГОРСКИЙ. Бесподобен, милая: собака, как живая, а охотник только что не говорит… А твой ландшафт, Лизанька, – я целое утро, часа два, не сводил с него глаз и целый, год буду смотреть на него… до нового подарка… Тебя тотчас узнаешь по выбору… Могила – на ней полуразвалившийся крест и зеленая елка, а подле дитя ловит бабочку – собачка, поднявши голову, как будто лает на пролетевшую птицу… Подойди ко мне, моя милая… дай поцеловать себя… Не хватай моей руки – дай мне свою… эта ручка стоит того, чтобы расцеловать ее. Ну, присядемте. Сядь возле меня, Лизанька. (Сажает ее подле себя и держит ее руку в своей).
КАТЕНЬКА (ставши перед ними). Ах, дяденька! ха! ха! ха!
ГОРСКИЙ. Что ты, ветреница, так хохочешь на меня? или смешнее меня ничего не нашла?
КАТЕНЬКА (целуя его руку). Ах, дяденька, не сердитесь, но это, право, смешно…
ГОРСКИЙ. Что ж именно?
КАТЕНЬКА. Да вы просто щеголь, сами не замечали того, – и чем старее становитесь, тем делаетесь щеголеватее. Посмотрите: волосы у вас причесаны волосок к волоску коричневый сертук ваш так и отливает, а сидит на вас, как будто вы в нем и родились.
ГОРСКИЙ (с досадою). Эта болтушка вечно выдумает какую-нибудь глупость…
КАТЕНЬКА (не замечая его досады и садясь подле него по другую сторону, с заботливостью сдувает пушинку с воротника его сертука). Как пух пристает к бархату!.. Ах, дяденька, как идет к вам этот золотистый жилет – вы в нем так авантажны, как будто помолодели…
ГОРСКИЙ. Ты что ничего не говоришь, Лизанька? Эта трещотка отобьет себе язык.
ЛИЗАНЬКА. Милый дяденька, вы знаете, что я не разговорчива. Впрочем, начните – я постараюсь поддержать ваш разговор.
ГОРСКИЙ. Вот прекрасно! Я должен искать предмет для разговора, как темы для ученического сочинения, а ей нужно стараться поддержать мой разговор!..
ЛИЗАНЬКА. Но, милый дяденька, вы напрасно сердитесь и даете такой толк моим словам…
ГОРСКИЙ (вскакивая). Вот прекрасно, моя идеальная красавица! Да когда же я сердился? Вы просто нападаете на меня с некоторого времени, сударыня!..
ЛИЗАНЬКА. Боже мой! идеальная красавица, сударыня!.. (Плачет).
ГОРСКИЙ. Ну вот и слезы! славно начали день рождения! (В сторону). А всё моя хандра, моя досада, которая так и ищет к чему бы придраться! (Вслух). Лизанька! милая! не сердись!..
КАТЕНЬКА. Ах, дяденька, лучше бы вы прибили меня, – это бы мне было легче, чем видеть ее слезы… И что она вам сделала?..
ГОРСКИЙ. Лизанька! ангел мой! (Про себя). О, грубый, дикий характер, несчастный характер! (Вслух). Лизанька, на коленях прошу у тебя прощения!.. (Становится на колени).
ЛИЗАНЬКА (вскочив с места). Дяденька, милый дядюшка! что вы это? Встаньте или я еще больше заплачу. (Отирает глаза и улыбается). Видите ли, я не плачу. Боже мой, сколько важности пустому обстоятельству! На что это похоже!.. А всё моя глупая чувствительность!..
ГОРСКИЙ. Нет, чорт возьми! это всё моя грубость, моя раздражительность!..
ЛИЗАНЬКА. Да разве мне не пора уж заметить, что вы с некоторого времени на себя не походите и что этому не может быть другой причины, кроме того, в чем страшно увериться…
ГОРСКИЙ (прерывая ее). А что, что такое думаешь ты?.. Какая причина?.. Я сам не понимаю ее… скажи…
ЛИЗАНЬКА. Ваше здоровье, милый дяденька, оно должно быть расстроено… Мне тяжело об этом подумать… не только вам сказать… Вам надо обратить на это всё свое внимание… надо лечиться… у вас какая-нибудь важная болезнь – не надо запускать ее…
ГОРСКИЙ (в раздумье). Да, конечно… мой характер изменяется… но я ничего не чувствую… никаких припадков…
КАТЕНЬКА. Милый дяденька… ваши лета… тут люди обыкновенно начинают чувствовать трудность жизни…
ГОРСКИЙ (с беспокойством и досадою). Лета?.. Конечно… но что же я за старик такой?… Я крепкого сложения… болен почти никогда не бывал… Правда, я не молодой человек… но мне странно, если я уж кажусь стариком…
КАТЕНЬКА (с лукавою усмешкою). А вам, милый дяденька, не хочется казаться стариком?
ГОРСКИЙ (сухо). Что же делать! Если кажусь, то не могу запретить видеть…
КАТЕНЬКА. Послушайте, милый дяденька, по виду вы, конечно, не молодой, а пожилой человек, и притом такой любезный, такой милый, что в вас еще можно влюбиться… по крайней мере, я с охотою вышла бы за вас замуж, если бы вы в меня влюбились… Но характером – воля ваша – вы начинаете стареться, – и это огорчает нас. Мы с детства привыкли вас видеть веселым, оригинальным, милым, с вечным хохотом, с всегдашнею улыбкою и особенно с частым припевом «чорт возьми», который мы так любим…
ГОРСКИЙ. Нашла что любить!.. Ведь ты, Катенька, уже не ребенок, и у женщин твоих лет всегда бывает «чувство приличия», что ли, как вы его называете, а по-нашему «скромность», и у них ушки вянут от таких грубых слов и поговорок…
ЛИЗАНЬКА. Но, милый дяденька, у вас это слово так мило – оно выражает ваш простой, откровенный и прямой характер…
ГОРСКИЙ. Спасибо за любовь… Я вам верю… но вы уже в таких летах, что мне надо быть с вами деликатнее, осторожнее… К тому же ведь все думают, что я вам не дядя, а самый дальний родственник… некоторые же и знают, что я вам совсем не родня…
ЛИЗАНЬКА. Что нам до этого?… Для нас вы всегда – дяденька, наш милый дяденька… Иначе мы вас не хотим называть… Так к чему же все ваши холодные рассуждения о приличии и осторожности… не приличие, а любовь делает людей счастливыми… Любите же нас и обращайтесь с нами, как всегда… как с детьми… как с своими добренькими девочками, как вы нас всегда называли… и еще недавно называли… а теперь уж не называете больше… к нашему огорчению…
ГОРСКИЙ. Как?.. Да!.. Но это странно… вы уже не девочки… это, право, начинает становиться грубо, неприлично.
ЛИЗАНЬКА. Э, милый дяденька!{9} Вы никогда не были светским человеком, ваше обращение всегда было просто, но мило… Теперь вам уж поздно переучиваться…
ГОРСКИЙ. Поздно! Да – конечно.
ЛИЗАНЬКА. А мы совсем не невесты – мы ваши добрые дочери – и всё наше счастие – никогда с вами не разлучаться.
КАТЕНЬКА. Прошу за других не ручаться – по крайней мере за меня. Я уж нашла себе обожателя в особе Владимира Дмитриевича и для него готова изменить дяденьке. Не краснейте, monsieur Мальский, стыдливый кавалер.
ЛИЗАНЬКА. Ах, Катенька, ты всегда так далеко простираешь свои шутки!
КАТЕНЬКА. Почему же и не шутить, когда весело шутить?
ЛИЗАНЬКА. И когда шутки всем приятны – прибавь.
ГОРСКИЙ (в раздумье). Да, Катенька, тебе замуж…
КАТЕНЬКА. Почему же именно мне? Ведь Лизанька старше меня?..
ГОРСКИЙ. Да… конечно, – но ведь она не говорит замужестве – стало быть, не хочет; а ты…
КАТЕНЬКА. Э, дяденька, молчание ничего не значит, и кто молчит, – тут-то… Не напрасно говорят: «В тихом омуте…», а кто говорит о замужестве, тот-то и не думает о нем.
ЛИЗАНЬКА. Катенька, ты опять с своими глупыми шутками!
КАТЕНЬКА. Не сердись, милая Лизанька, ведь ты знаешь, что я болтушка – меня все так называют. Потому, и вру по праву – чтоб оправдать свое название и недаром пользоваться привилегиею. Нет, дяденька, что смотреть на ее сурьезность и важность – надо ее замуж. Я всегда прыгаю и смеюсь, а она всё мечтает и задумывается, а это недаром. Нет, замуж ее, замуж! А чтоб доказать, как искренно я этого желаю, я на первый раз отказываюсь от своего обожателя Владимира Дмитриевича, и уступаю его ей.
ЛИЗАНЬКА (вся вспыхнув). Это уж не глупо, а пошло. Я… ты… всегда… это досадно… обидно. (Плачет).
ГОРСКИЙ. Катенька! глупая девчонка, чорт возьми! Да ты лучше бы зарезала меня тупым ножом!.. Плачет!.. Да – опять плачет!.. (Рвет на себе волосы). Болтушка бестолковая… только и знает, что врет глупости… О, чорт возьми!..
ЛИЗАНЬКА (бросаясь на шею Катеньке). Дяденька; дяденька! не браните Катеньку!..
ГОРСКИЙ. Как не бранить, чорт возьми!.. Да за это убить мало!.. И приплела тут чорт знает к чему Владимира Дмитриевича – чорт бы его побрал!..
ЛИЗАНЬКА. Дяденька, опомнитесь – не совестно ли нам… Чем тут виноват Владимир Дмитриевич?.. Одна дурочка сказала глупость, а другая расплакалась от этого, как ребенок… Вы видите, я не плачу…
ГОРСКИЙ. Да ты плакала… Я видел твои слезы… а твои слезы так дороги мне… так жгут мою душу, что за них от меня не отплачутся и кровавыми слезами!.. Да, плакала… от нее, чтоб ей самой век плакать!.. (Посмотревши вокруг и остолбенев от изумления). Ба! да и она плачет… Ну, плаксивый же нынче день… А всё я, чтоб чорт меня побрал, дикого полка, цепную собаку… Я с ума сойду… (Плачет). Вот же вам!..
ЛИЗАНЬКА и КАТЕНЬКА (в один голос). Дяденька! милый дяденька!.. Что с вами?..
ГОРСКИЙ. Ничего… плачу:., от досады… от бешенства… Ведь родятся же люди с таким грубым, бешеным характером, как я… Вот бы душить таких при рождении!..
МАЛЬСКИЙ. Дядюшка, вы себя не помните… придите в себя…
ГОРСКИЙ. Конечно… что и говорить… Придите в себя!.. легко сказать!.. Наделать глупостей… наговорить грубостей… пошлостей… заставить плакать… Да, приятель, тебе легко прийти в себя… ведь ты и не выходил из себя! Тебе что, что она плачет!.. По тебе, она хоть умри… Твое дело – сторона… Ты знаешь только вместе гулять… рвать цветы… для дядюшки… читать с ними Пушкина… фантазировать, мечтать… заноситься за облака… красно рассуждать о любви… по профессорским лекциям… Ты человек ученый… говорить умеешь… тебя заслушаешься… Ты мастер и любезничать и подслуживаться… а там, как дойдет до беды… тебе хоть трава не расти… чорт бы тебя взял… мечтатель проклятый… философ недопеченый… поэт доморощенный!..
МАЛЬСКИЙ. Зная вас хорошо, дяденька, я не сержусь… – и больше вам ничего не скажу…
ГОРСКИЙ. Да тебе что! Тебя чорт не урезонит!..
МАЛЬСКИЙ. Полноте, дядюшка – ведь вам самим потом будет совестно…
ГОРСКИЙ (кланяясь). Благодарю за наставление. Впрочем, я уж ушел от наставлений… Вон говорят, что я кажусь стар… Да! стар и глуп!..
МАЛЬСКИЙ. Дяденька, к чему всё это? Ведь я не плачу – я крепок на слезы…
ГОРСКИЙ. Что и говорить! У тебя слезы дороги…
МАЛЬСКИЙ. Зато вон у них дешевы: посмотрите – они обе опять плачут…
ГОРСКИЙ. Да… плачут… Ну, так давайте же все плакать… О, вы хотите уморить меня медленною смертию!.. Дети, дети! простите меня… Видно, я и в самом деле болен!.. Да, болен… тяжко болен… а не знаю, чем и отчего… Может быть, это ипохондрия… близость к сумасшествию… Я часто задумываюсь так, что не слышу, когда меня зовут… Прежде никогда не бывало со мною этого… Иногда без всякой причины так бывает тяжело, грустно, что умер бы… А иногда без причины радостно… да и радость-то какая-то тяжелая… хуже печали а после нее не смотрел бы на свет божий… Иногда на весь свет так досадно, что рад на ком бы нибудь зло сорвать… А таков ли я был прежде?.. Бывало лица печального не могу видеть… Хоть кого так назову бабой… Да, дети… болен… пожалейте…
ЛИЗАНЬКА и КАТЕНЬКА (обнимая его). Дяденька, милый, дяденька! бесценный дяденька… Мы будем молиться за вас!.. Бог помилует вас!.. (Целуют его самого и руки его).
ГОРСКИЙ (целуя их и рыдая). Мои милые! что бы я был без вас, а я так часто оскорбляю вас моим диким нравом… Володя, что ты стоишь… подойди ко мне… дай руку… прости… я виноват… обними меня… поцелуемся… (Мальский бросается ему на шею).
ГОРСКИЙ. Ух! – легче стало!.. Наказал бог!..
ЛИЗАНЬКА. Полноте, дяденька! Дайте слово не говорить об этом.
ГОРСКИЙ. Ах, Володя! обидел я тебя!..
МАЛЬСКИЙ. Вот еще! Я и не думал обижаться. Если в моих словах была заметна досада, то не за себя, а за них…
ГОРСКИЙ. Ты их любишь?.. А?..
МАЛЬСКИЙ. А разве вы в этом сомневаетесь?
ГОРСКИЙ. Да, Володя… люби их… как сестер… без фантазий… Я этим ничего особенного не хочу сказать… но так… знаешь… осторожность не мешает… Ты молод… воображение у тебя пылкое… Катенька ветрена, легка – она не увлечется сильным чувством… Лизанька…
ЛИЗАНЬКА (прерывая его). Дяденька!..
ГОРСКИЙ. Я, милая, ничего… я хочу только сказать, что у тебя воображение пылкое, романическое… ты наклонна к мечтательности… сердце у тебя чувствительное… конечно, всё это нисколько не предосудительно… но мне случалось слыхать… и даже видеть, что с таким характером часто бывают несчастны…
ЛИЗАНЬКА. Но к чему всё это?.. Я, право, не понимаю… Но не пойти ли нам в сад… походить до обедни… (Про себя). Это мучение!..
КАТЕНЬКА. А будет ли у нас нынче кто-нибудь?
ГОРСКИЙ. Ты знаешь, милая, что день рождения у меня – семейный праздник. Это всем известно, и никто ко мне не ездит в этот день, разве по крайней необходимости.
КАТЕНЬКА. Это жалко!
ГОРСКИЙ. Почему же? Разве тебе скучно с нами? Или кто-нибудь тебя особенно интересует?
КАТЕНЬКА. Вы, дяденька, столько наделали мне вопросов, что я не знаю, на который сперва и отвечать вам. С вами мне весело, но я люблю многолюдство, и люди для меня никогда не бывают лишними. Меня никто не интересует особенно – да и кому? все такие смешные – эти судьи, становые, помещики наши… А их жены и дочки… Всё это так смешно и так забавляет меня…
ГОРСКИЙ. Шалунья, ветреница!
