В. Г. Белинский
Рейнские пилигримы. Соч. Бульвера…
«Рейнские пилигримы» – единственный роман Бульвера, прочитанный мною; но, судя по его характеру и по упомянутой статье в «Revue Britannique», они могут дать полное понятие о Бульвере. Вот в чем состоит их содержание: Тревелиан, молодой человек, с душою сильною и характером возвышенным, любит Гертруду Ван, девушку, которая имеет все, что делает женщину на земле представительницею неба – красоту и способность к нежной, пламенной любви, безграничному самоотвержению, преданности и высокой покорности судьбе; отец этой девушки, лицо, тоже имеющее свою физиономию, есть третий персонаж романа Бульвера. Прелестная, очаровательная Гертруда страждет неизлечимою болезнию – чахоткою и, по совету докторов, пускается в путешествие по берегам Рейна, в сопровождении своего отца и любовника. Тревелиан, имея пылкое воображение, зная наизусть почти все предания, все древненемецкие хроники и притом обладая способностию приятного рассказчика, рассказывает Гертруде отрывки из этих преданий и хроник, чтобы отклонить ее внимание от собственного ее положения. Все это очень естественно, все верно, прекрасно и занимательно. Эта Гертруда, прекрасный, благоуханный цветок, рожденный для того, чтобы заставить другое существо полюбить жизнь, эта Гертруда, стоящая на краю могилы и живее ощущающая прелесть жизни, и сильнее желающая жить, и до последней минуты обманывающая себя лестною надеждою насчет жестокой истины своего положения; потом, этот Тревелиан, сосредоточивший в самом себе все силы души своей и кажущийся спокойным и холодным, тогда как в его сердце горит пламя любви и чувства, этот гордый, крепкий дуб, опершийся на розу и долженствующий пасть, когда она увянет; наконец, этот старик Ван, изведавший жизнь, утомившийся ее обманами, опершийся на самого себя и, в своем бесстрастии, еще глубоко любящий дочь свою, – все эти лица, повторяю, имеют собственную физиономию и живо занимают внимание читателя своею судьбою, своим положением, своею личностию. Но не здесь Бульвер, он в эпизодах, он в рассказах Тревелиана; в них силится он оживить старину с ее волшебными воспоминаниями, с ее романической жизнию, так противоположною расчетливой жизни. Эти эпизоды прекрасны, когда дело идет о изображении чувств и положений человеческих, общих всем векам, всем народам и понятным во всех веках и для всех народов. Таков эпизод: «Молодая девушка из города Мелина», в коем прекрасно изображена женщина, существо любящее и преданное; таков эпизод: «Братья», в котором воскресает поэтическая жизнь средних веков, с ее рыцарством, ее любовию, ее верностию, страданием и религиозностию; но и не здесь еще Бульвер; он в рассказах фантастических, которые тоже прекрасны; их два: «Душа в чистилище» и «Падшая звезда». Но особенно Бульвер, такой Бульвер, каким представляет его автор статьи в «Revue Britannique», Бульвер мечтатель, Бульвер, недовольный современною жизнию, виден в повествовании о феях и гениях, которые, бог знает по каким правам и ради каких причин, вмешиваются у него в людские дела, и здесь-то Бульвер смешон, жалок и нелеп до крайности. Эти феи, эти гении, их рассказы о любви кошек и собак – суть не что иное, как натяжки, самые скучные и утомительные, резные украшения русских крестьянских изб на доме италианской архитектуры, ломанье паяца в антрактах хорошей драмы. Если в этом состоит мечтательность и идеальность Бульвера, то едва ли ему удастся ниспровергнуть существующий порядок дел в Англии и из англичан, народа деятельного, торгового, положительного, сделать мечтательных, созерцающих, сумасбродных немцев по идеалу Тика. Бульвер часто, или, лучше сказать, беспрестанно жалуется на прозу нашей жизни, и очень заметно, что ему хочется быть мечтательным, хочется создать какую-то идеальную жизнь; это видно из самых его эпиграфов; он старается заставить своих читателей верить в бытие существ особенного рода, наполняющих глубину лесов, ущелия гор, дно морей и рек, воздушные пространства; словом, он силится возвратить мир к его первобытному состоянию, когда юное человечество населяло природу небывалыми существами и от души верило их действительности. Намерение нелепое! Разве нет поэзии в нашей жизни, разве сама истина и действительность не есть высочайшая поэзия? Разве естественное и верное изображение любви Тревелиана и Гертруды не лучше в тысячу раз глупых рассказов о небывалых феях и гениях, рассказов карикатурных, бледных и холодных? Разве пошлая аллегория о добродетелях есть поэзия?
