Взгляд на русскую литературу 1847 года – В. Г. Белинский

Белинский совершенно великолепен, конечно. И как в нем чувствуется настоящая философская закваска! Ему, конечно, тесно в роли «только критика» – он то ли критик-философ, то ли даже скорее философ-критик (не зря на курсе «Русская философия» в универе нам читали и Белинского – замечательный, кстати, у нас был преподаватель (Бродский Александр Иосифович) – его лекции по русской философии были даже интереснее самой русской философии:)) – благо, русская классическая литература дает богатейший материал для размышлений. Вообще, если бы собрать воедино ряд текстов Белинского или выдержек из них, то получилась бы самая настоящая русская «Поэтика» – ей богу, в своем роде не хуже аристотелевской. Правда, Белинский все же тенденциозен, он стоит горой за конкретное литературное направление – а именно за реализм, за «натуральную школу» – собственно прославлению этой школы и посвящена конкретно разбираемая здесь статья («Взгляд на русскую литературу 1847 года»). Вообще, я бы активно советовал читать данную статью в паре с другой работой – не менее тенденциозной и не менее же блестящей – а именно в паре с «Упадком искусства лжи» Уайльда, который как раз стоит горой за «Искусство для искусства». Две противоположные горы сошлись – и обе показали свои пики. Белинский, я думаю, в целом ближе к истине, зато Уайльд, как и обычно, недосягаем в очаровании своих парадоксов. Да и что Уайльду истина! – если уж он мечтает о возрождении искусства лжи:) Но во всяком случае Белинский точно ухватил суть не только момента 1847 года в России, но целой классической литературной эпохи – заявив, что на первый план вышла натуральная школа и что именно она будет господствующей в России. Так и получилось – расцвет Достоевского и Толстого блестяще подтвердил этот диагноз, а всякие там крестовские в историческом смысле так и остались на обочине большой российской литературной жизни (жаль, но о достоинствах и недостатках романа Крестовского я судить не могу – не читал – но Дюма из него явно не вышло; впрочем, раз «не читал», значит, не совсем явно). Основал же натуральную школу Гоголь, и в этом несомненно есть своя ирония судьбы, учитывая всю специфику гоголевского реализма. Как Белинскому тесно в роли «только критика», так и Гоголю тесновата одежка «строгого реалиста» – Гоголь не был бы Гоголем без всей своей фантастической чертовщины – явной и подразумеваемой. Вообще, на примере работ Белинского и Уайльда как раз любопытно проследить за тем, как проявляет себя тенденциозность мышления. Так, Уайльд одним росчерком пера расправляется с Мопассаном (а другим – с Золя) – за натурализм:Г-н Ги де Мопассан, с его колкой иронией и жестким, прямолинейным стилем, лишает жизнь тех жалких одежд, что еще прикрывают ее наготу, и являет нам омерзительные раны и гнойные язвы. Он пишет душещипательные трагедийки, напичканные нелепыми персонажами, и горьковатые комедии, над которыми невозможно смеяться из-за ручьев слез. Верный высокому принципу, провозглашенному в его очередном литературном манифесте, L'homme de genie n'a jamais d'esprit («Истинному гению неведомо остроумие»), г-н Золя твердо решил доказать окружающим, что если гениальности ему и не дано, то уж занудства у него предостаточно; и необычайно в том преуспел.Белинский же, привычно пнув несколько раз Дюма, не преминул уничижительно отозваться и о «Соборе Парижской Богоматери» – вот мол, какие романтические глупости писал Гюго, но потом, слава богу, взялся за ум – за настоящую реалистическую работу. Но даже и презираемый всеми «серьезниками» Дюма прекрасно продолжает жить в сердцах читателей. Да и Мопассан поживает неплохо, – совсем неплохо. И Гюго не бедствует. И Уайльду пожаловаться не на что. Разве что сам Белинский, несмотря на всю свою известность, глядя из вечности, мог бы слегка пожаловаться на то, что его авторитет не до конца соответствует его вкладу в интеллектуальную жизнь России (именно глядя из вечности – при жизни на недостаток внимания ему жаловаться не приходилось – литературные критики в России были настоящими властителями дум своего времени). Белинский заслуживает того, чтобы провозгласить его прежде всего мыслителем, занимающимся литературной критикой, а не просто литературным критиком, хотя бы и неизбежно философствующим.