Виталий Хонихоев
Синдзи-кун и его попытка прожить обычную жизнь

Полная версия

Серия «Современный фантастический боевик»

Выпуск 265

© Виталий Хонихоев, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Глава 1

Адмирал Ямамото не погиб от атаки «лайтингов» 339-й эскадрильи утром 18 апреля 1943 года. Он благополучно закончил войну в чине адмирала и прожил еще долгих двадцать лет в окружении жены и детей, как и полагается патриарху, национальному герою и основателю школы «Божественного кулака». А вот Уинстон Черчилль так и не произнес свою речь в палате парламента и даже не был премьер-министром, Иосиф Сталин проиграл гонку за престол и даже не Льву Троцкому, а какому-то незаметному заместителю наркома обороны Федору Липину. Какой-то Липин! И это только несколько фактов, отличающих этот мир от моего.

Да, после некоторого времени, потребовавшегося мне, чтобы осознать факт своей смерти и последующего воскрешения, я понял, что этот мир не мой родной. Помимо того факта, что я воскрес в теле худощавого мальчишки шестнадцати лет от роду, немало проблем доставил тот факт, что этот самый мальчишка – японец. Да, более того, живет в Японии и всегда в ней жил. Бонусом я получил память и навыки своего нового тела, да, знаю японский, все эти хираганы и кадзю, знаю, как употреблять суффикс – сан и на какой угол нужно наклониться в присутствии старшего, но не родственника и не начальника по учебе или работе, и прочие полезности, позволяющие не выделяться на общем фоне. Так что вопросов типа «А что это такое случилось с Синдзи-куном, что он даже палочки в руках держать разучился?» – не было.

И не то чтобы эти вопросы было кому задавать, все-таки Синдзи-кун, в теле которого я и пребываю в настоящее время, не был никому особо интересен. У него нет отца и, насколько я могу заглянуть в его (этого тела) память, никогда и не было. Есть какие-то родственники со стороны мамы, воспоминания рисуют высокого и худощавого мужчину в возрасте с поджатыми губами. Он смотрит на Синдзи-куна и его маму, как Ленин на буржуазию и как солдат на вошь. Не очень благодушно, скажем так. С пренебрежением смотрит. Даже презрительно. Смотрит и ничего не делает.

Мама Синдзи-куна лежит у него в ногах в догэдза – позе глубокого раскаяния, уперевшись лбом в татами, ее черные волосы рассыпались по плечам и полу. Сам Синдзи-кун тоже сидит рядом с мамой в догэдза, но он ребенок, и ему становится скучно, и он на секунду поднимает взгляд, как раз достаточно для того, чтобы поймать это выражение презрения и пренебрежения на лице мужчины. Кто этот мужчина и почему эта сцена выглядит словно клише из дешевых фильмов категории «Б» про якудзу, я не знаю. В памяти Синдзи-куна тоже ответа нет.

Зато есть память о прибрежном городе, улочках, залитых солнцем, восторге, когда катишься по этим улочкам на старом, с облупившейся синей краской и разбитым катафотом, велосипеде, о вкусе мороженого, купленного у толстого продавца возле фиолетовой тележки с надписью «Кока-кола», есть память о друге детства – рыжем мальчугане с веснушками по всему лицу и подруге – смешливой девчонке с черными косами, о доме, где всегда вкусно пахло хлебом – мама Синдзи-куна выпекала хлеб сама, по какому-то фамильному рецепту, и с утра в доме всегда был свежий хлеб, с кусочком которого, намазанного ореховой пастой или медом, Синдзи-кун вприпрыжку бежал в школу.

Школа, часы, которые издавали свой «динь-дон-динь», оповещая, что он опаздывает и надо прибавить шаг, одноклассники, которых он помнил и даже испытывал к ним теплые чувства, никто не дразнился, не обижал Синдзи-куна, класс был дружный, а учительницу, Мацуда-сан, пожилую женщину в строгом сером костюме с доброй улыбкой – все уважали и слушались. Хорошее детство, да.

До того момента, пока мама не заболела. Память Синдзи-куна начинала сбоить и рваться на части, словно старая кинопленка в отжившем свое проекторе. И цвет. Все стало черно-белым. Хотя нет, белого цвета почти не было. Белым был больничный халат. И мамино лицо на подушке. И кончики ногтей самого Синдзи-куна, когда он стискивал кулаки. Все остальное было черным. Или серым. Лица врачей. Костюм, который ему пришлось надеть. Гроб. Церемония погребения. Алтарь, перед которым курились палочки благовоний, а за ними, с черно-белой фотографии улыбалась мама. И маленькая черная ленточка, перечеркивающая угол фотографии.

Здесь память Синдзи-куна обрывалась и долгое время ничего не показывала. Словно бы ничего и не было. До того момента, пока в памяти не всплывала Нанасэ-нээсан. Сестренка Нанасэ. Старшая сестренка – тут она была непреклонна. Сестренка Нанасэ не была сестрой Синдзи-куна, не была его тетей или кузиной, насколько Синдзи-кун понимал, они вообще не были родственниками. Тем не менее Нанасэ-нээсан развила бурную деятельность, суть которой ускользала от самого Синдзи-куна, но в результате они переехали в другой город. Покрупнее. Дальше от океана. С самым настоящим метро и небоскребами, с огромными торговыми центрами и миллионами автомобилей на улицах утром и вечером. Днем улицы пустели, но вечером потоки автомобилей, гудки клаксонов и завывающие сирены то ли полиции, то ли «скорой помощи» были привычной музыкой для ушей.

И вот тут-то и угораздило Синдзи-куна шагнуть на дорогу не оглядевшись по сторонам. В больнице очнулся уже я, с дикой головной болью и тем, что обычно называют синдромом ложных воспоминаний.

Кто я теперь – человек из параллельного мира, где адмирал Ямамото погиб под крупнокалиберными «браунингами» 339-й эскадрильи, утром 18 апреля 1943 года, впитавший, поглотивший память и жизнь Синдзи-куна, или сплав этих двух личностей – обычного японского школьника и обычного попаданца? Кто знает. Этим вопросом я страдал в течение трех дней, что лежал в больнице, и заплаканная Нанасэ-нээсан приносила мне фрукты в палату, вырезая из кусочков яблок фигурки кроликов и рассказывая смешные истории про животных и духов. Сама она, кстати, в духов верила. И в магию верила тоже.

Да и как не верить, если в этом мире магия есть. Вернее, не совсем магия, здесь это называют «концентрация ки» – жизненной энергии. Но как бы это ни называлось, в здешних журналах и газетах есть фотографии того, как человек одной рукой переворачивает бульдозер, как от девушки с симпатичным лицом и почему-то зелеными волосами рикошетят пули.

По телевизору, установленному в палате, периодически показывают документальный сериал «Самураи Старого Токио» – и там творится просто трэш. Традиционными японскими мечами режут небоскребы, отражают бомбовый удар американской армии, какой-то из семерки этих вот самураев призывает натурального Годзиллу для атаки на авианосец и прочие чудеса из гонконгских фильмов начала восьмидесятых.

Этот мир был другим – где-то в мелочах, вроде изменения цвета знакомого логотипа (да, «Кока-кола» тут облюбовала ярко-фиолетовый цвет!), а где-то и по-крупному – вроде сдвоенной вершины Фудзи и названия – горы-близнецы Фудзи. Хотя, что есть крупное изменение, а что мелкое – не мне судить. У Рэя Брэдбери (кстати, вот кого в этом мире не было никогда) был рассказ про бабочку, изменившую мир… где и как этот мир разошелся дорогой с моим и почему какие-то вещи остались неизменными, ответов на эти вопросы я не знаю.

– Ямасита-кун! – раздается голос, и я подпрыгиваю на стуле. Да, мы все еще сидим в школе, и все еще идет урок истории, а с доски на меня смотрит огромный портрет Исороку Ямамото, генералиссимуса флота Объединённой Японской Империи и патриарха школы «Божественного Кулака», который выжил в апреле сорок третьего, чтобы одним точным ударом разгромить врагов страны в решающем сражении при Мидуэе, и война была окончена перемирием в сорок пятом. Да, никакой ядерной бомбы над Хиросимой. Сзади хихикают – опять этот тормоз Синдзи-кун на уроке воробьев считает.

– Сатоми-сан! – вскакиваю и кланяюсь. Япония. Как тут без поклона – «этот никчемный снова умудрился заснуть на уроке истории великолепной Сатоми-сан, приношу свои искренние извинения и готов искупить свою вину и смыть позор перед предками… любым приемлемым способом». Вот.

– Опять спишь на уроке, Ямасита-кун, – говорит Сатоми-сан, смягчаясь. – Повтори, что я только что сказала?

Я послушно повторяю материал учебника, отпечатавшийся в моей памяти. Сатоми-сан кивает, усаживает меня на место и продолжает урок, время от времени прерываясь, чтобы поднять очередного «счастливчика» и проверить усвоение гранита науки.

Звенит звонок, вернее школьные часы выдают свое «динь-донн-динь», и после того, как мы всем классом встаем и дружно кланяемся своему сенсею – домо аригато, годзаримашта! – класс разлетается по коридорам на большую перемену. Ко мне подсаживается Цудзи и небрежно толкает в плечо, за ним стоит его верный приспешник Акаи, низкорослый парень с веснушками по всему лицу.

– Эй, тормознутый! – говорит Цудзи, наваливаясь на мое плечо. – Сгоняй-ка нам с парнями за напитками к автоматам. Мне возьми газировку с вишневым вкусом, две штуки.

– А я буду колу, – кивает Акаи, – по дороге в столовой еще булочек с якисобой возьми.

– Точно. Якисоба. – Цудзи треплет меня по волосам. – Давай, не тормози, перемена не вечная. – И смеется. Я смотрю на них и невольно вздыхаю. Эти двое не дают покоя Синдзи-куну уже довольно давно.

С самого момента переезда в большой город – тогда Синдзи-кун был раздавлен смертью матери и переменой места жительства, новой школой, новыми людьми, да и вообще говоря, он никогда не был душой компании или просто общительным парнем. Он был тряпка. Еще и раздавленная тряпка. Прямо-таки подарок для школьных хулиганов, такой идеальный объект для травли, или как это по-современному – буллинга.

– Цудзи-кун, – говорю я, вставая и убирая его руку со своего плеча, – мне неприятно это говорить, но мы с тобой не друзья. Поэтому предлагаю вам самим сходить за напитками и якисобой.

Все-таки мне начинать первый свой день в школе с потасовки, да еще и с детьми… пусть даже у меня самого такое же тело. Но жизненный опыт, воля, умение разрешать конфликты и наработанный стиль ораторского мастерства должны позволить мне объяснить все сразу и как следует. Так сказать, решить все мирным путем. Да. Наверное.

– Что?! – глаза у Цудзи налились кровью и выпучились. – Что ты сказал, угребок?!

– Я… – начал было я повторять, но в этот момент словно грузовик въехал мне в голову. А точнее – в ухо. Бамц! В голове потемнело, в ушах стоял звон. Цудзи раскрывал рот, а я смотрел на него снизу вверх. Почему? Потому что я сидел на полу.

– …ты че, охренел, огрызок тормознутый?! – шипел сверху Цудзи, а я только начинал понимать, что произошло. Он ударил меня в ухо. Тело мелкого Синдзи-куна не привыкло к такому обращению и село на задницу, словив нокдаун. Я потряс головой – аккуратно, чтобы не встряхнуть еще раз, схватился за парту и встал. Ноги не держали, тряслись, в ушах стоял звон, во рту медный привкус, сердце колотилось, норовя выскочить из груди.

Весь мир стал каким-то далеким и отстраненным. Так, подумал я, это мы уже проходили, знаю, что со мной происходит, это просто сенсорный шок, адреналин и прочие гормоны «бей или беги», надо взять себя в руки, я сто раз бывал в такой ситуации, это просто тело у меня неопытное, тело малолетнего говнюка, нет, неверно, не надо так про Синдзи-куна, у него было тяжелое детство и отсутствие отца в воспитании, вот и вырос – как вырос. Важнее решить – что сейчас делать. Черт. Массаракш. К сожалению, нельзя не ответить на такой выпад. Мне придется довести дело до конца – иначе дальше будет только хуже. Пусть мое нынешнее тело и не создано для боя, более того, даже не тренировано в достаточной степени – все равно придется наводить порядок в нынешней табели о рангах. Я выдохнул.

– Только исподтишка бить умеешь? – мой вопрос заставил Цудзи задохнуться своими словами.

– Может быть, выйдем, разберемся? – продолжил я, кивнув в сторону двери. – Пока большая перемена.

Вызов на ритуальный поединок Цудзи проигнорировать не мог. Никак не мог. Одно дело раздавать тумаки и подзатыльники стоящим на низшей ступени школьной иерархии, и совершенно другое – уклониться от вызова. Да, он мог бы просто навалиться на меня в классе и отмудохать вместе со своим дружком Акаи, да еще кого-нибудь из своей свиты позвать.

Но это был бы конец его карьеры как самого важного альфы в классе. Нет, он обязан был не просто принять вызов, а еще и сделать все, чтобы поединок прошел как можно более честно, показывая, что он тут все еще самый крутой. Биться с парией – то еще удовольствие. Победишь – ну так никто другого и не ожидал. Проиграешь – проиграешь вдвойне, проиграл такому рохле. Никакого профита, одно расстройство.

– Ты в своем уме, тормозила? – Цудзи усмехается, глядя мне в глаза. – На твои похороны я денег собирать не буду. Тебя там во дворе и закопают.

– То есть ты отказываешься? Боишься? – завершаю я разговор окончательным аргументом. Как там писали на пушках – «последний довод королей»? Это вот последний довод пацанвы во все времена – «че, струсил?». Простой как три копейки и надежный как кувалда.

– Хм. Да, конечно. Пошли. Надеру тебе задницу так, что ты будешь своей маме-шлюхе жаловаться, зачем она тебя такого родила… – фыркает Цудзи и отходит в сторону, делая приглашающий жест рукой. Дескать – прошу, добро пожаловать на свои похороны. Но эти детские приколы хорошо работают с детьми и против детей. Я киваю головой – вежливо, так, словно бы ждал такого жеста от швейцара, и следую за движением.

В дверь классной комнаты. В коридор, по ступенькам и на школьный двор. Потом за угол, туда, где стоит небольшое помещение то ли кладовки, то ли склада спортивного инвентаря. Именно там собираются и курят старшеклассники, подальше от бдительных глаз дежурных и учителей, именно там и происходят разборки и драки. Да, ритуальный поединок.

Я шел, ускоряя шаг, чувствуя спиной, как за мной торопится Цудзи с его приспешниками. Из-за его жеста, которым он пытался показать свое превосходство, я перехватил инициативу, и сейчас все выглядело так, словно бы это я шел к месту поединка, а он торопился вслед за мной. Впрочем, это все, конечно, будет неважно, если я проиграю этот поединок. Неважно, кто и как шел, кто кому первый, что сказал и как дерзко ты смотрел в глаза противнику, если ты проиграл.

Свято место пусто не бывает. Едва завернув за угол, я увидел нескольких старшеклассников, стоящих возле кладовки. Подвернутые рукава, длинные чубы, сигареты в зубах, расстегнутые чуть ли не до пупа рубашки.

– Э, малые, чего надо? – спрашивает один из них, самый патлатый, с крашеным белым чубом, картинно сплевывая на землю. Плевок получается стремительным и точным.

– Драться будем, – оповещаю его я.

– О как. Здорово. Тогда и мы поглядим, – говорит он и поворачивается к своим: – Смотрите, малые щас будут махач устраивать.

– Класс, че… – откликаются его дружки и изображают заинтересованность.

Я поворачиваюсь назад и вижу Цудзи и его свиту – Акаи, Нобу и Такаши. Кроме них сюда прибежали еще несколько одноклассников и даже несколько девочек – видимо, в расчете на шоу. Среди девчонок неожиданно вижу и Юки, или Снежную Королеву нашего класса со своей свитой – двумя близняшками, Аей и Мико. Цудзи неожиданно бледен и нерешителен, непонятно с какой стати, мандражирует перед боем? Глупости, не может же он всерьез воспринимать Синдзи-куна, вечного хлюпика и неумеху.

– Так! – старшеклассник хлопает в ладоши и улыбается зубастой улыбкой, не выпуская сигарету изо рта: – У нас сегодня событие! Кто драться-то будет? А, ты, значит… и ты… ясно. Значит, сегодня на Токио-арене состоится великий бой! Ботаник-кун против Толстожопого. Я здесь прослежу, чтобы все было по правилам, честно и без грязных трюков. Значит так, никаких ударов по яйцам, откусывания ушей или добивания лежачего. Я хочу видеть честный бой! – он разводит руки, явно подражая спортивному рефери в боях без правил.

– Погоди, Акира, – говорит один из его дружков, длинный и нелепый словно жердь, – а разве не надо у них спросить, готовы ли они помириться и все такое? Это же дуэль. Как в «Семи самураях Токийской битвы».

– Вот еще, – мотает головой патлатый, – во-первых, это будет неинтересно, а во-вторых, они все равно пришли драться. Кстати, принимаю ставки и ставлю сам на Толстожопого. Должен уделать Ботаника в первом раунде.

– Как интересно, – я смотрю на Цудзи и понимаю, что тот сдулся не потому, что испугался меня, моего изменившегося поведения или поединка. Он струхнул, нарвавшись на троицу отшельников нашей школы.

Хрен их знает, почему они решили себя так называть, но в нашей школьной табели о рангах эта троица занимала почетное место где-то на Олимпе. Про них много чего говорили, но видеть их вживую Синдзи-куну не пришлось. Или пришлось, но он, конечно, был слишком занят, бегая за газировкой для Цудзи и его дружков. Попадаться лишний раз им на глаза было чревато даже для Цудзи. Может быть даже – особенно для Цудзи.

Такие, как я, троицу не интересовали и интересовать не могли, а вот наглые ребята вроде Цудзи вполне могли получить порцию заслуженного внимания со всеми вытекающими. Поэтому мой школьный «друг» сразу же прижал хвост и изобразил позу покорности, как и полагается при виде более альфистого альфы.

– И че, долго мы ждать будем? – лениво протянул третий, погасив сигарету о стену кладовки. – Когда мордобой начнется?

– Да сейчас, – оскалился Цудзи, неторопливо снимая пиджак и закатывая рукава, – сейчас я тут кое-кому его место укажу. Это недолго, уж извините нас, Акира-сан, но есть у нас в классе один дурачок… которому неймется.

– Хе. Хорошо сказано… – патлатый Акира качнул головой. – Давайте начинать.

– Я готов, – я уже снял пиджак и тоже закатал рукава – жест не сильно нужный, однако символичный, а пренебрегать символами в ритуальном поединке чревато непониманием со стороны публики. Пиджак я передал в руки одной из близняшек в свите Снежной Королевы – просто ткнул его ей в руки и все. Если бы я подошел с просьбой «подержи мой пиджак», мне бы даже не ответили, просто фыркнули бы и нос задрали, а так, она и сообразить ничего не успела, как держит его у себя в руках, а врожденная японская аккуратность и чувство долга не дает ей бросить его на землю. Потом, вероятно, его в меня кинут и обзовут, но это потом, а пока одна из близняшек (и я до сих пор не научился их различать) держит мой пиджак.

– Отлично! Итак! – патлатый Акира поднял руку, поочередно оглядел меня и Цудзи и резко опустил ее вниз. – Начали!

Как только слово прозвучало, Цудзи бросился ко мне. Он был массивнее меня, имел какой-никакой опыт в драках и, говорят, даже ходил в секцию дзюдо. Разумным выбором было бы отступить с линии атаки и попробовать зайти сбоку. Но я уже немного устал от всего этого детского сада и хотел завершить все как можно скорей. Кроме того, тело Синдзи-куна было неподготовлено к длительному поединку, нет, не так – Синдзи-кун выдохся бы на второй минуте. А потому затягивать процесс – не наш выбор. Я не стал отступать ни назад, ни в сторону. Я сделал подшаг вперед. Джэб. Я уже понял, что нынешнее тело не было выносливым или физически развитым, но координация и навыки, которые я вырабатывал всю прошлую жизнь, все еще были со мной. Не полностью, но насколько это вообще было возможно в этом неуклюжем подростковом теле.

Поэтому – джэб. Хороший джэб – словно электрон в современной физике – не столько частица, сколько волна. Это мгновенный, хлесткий и практически невидимый обычным глазом удар. Этим ударом нельзя разбивать кирпичи или дробить стены, он не может откинуть человека назад или свалить на землю. Этот удар-волна предназначен для разведки и остановки атаки противника – и то и другое одновременно. Боксер может закрыть глаза и прощупать пространство впереди с помощью джэбов – джэб, джэб, джэб… и как только перчатка соприкасается с противником – мощный кросс правой или хук. А еще джэб легко останавливает бегущего на тебя противника, слегка встряхивая ему голову.

В этой Японии не было западной оккупации, не было засилья западных фильмов и культуры, зато был подъем патриотизма и национального самосознания, как результат популярностью пользовались местные единоборства – каратэ, кемпо, дзюдо и так далее. Более того, никто даже не называл это каратэ или дзюдо – это были названия для гайдзинов. Вместо каратэ были многочисленные школы от Киокушинкай и Кудокана до «Божественного Кулака» и «Золотого Феникса».

Как итог – мой одноклассник не удосужился прикрыть голову или прибрать челюсть, двигался вперед с высоко поднятой головой и раскинутыми в стороны руками, видимо собираясь провести бросок или просто схватить меня и повалить на землю. Даже с моими невеликими силами джэб встряхнул ему голову и заставил остановиться. Это даже не нокдаун и уж тем более не нокаут.

Легкая встряска головного мозга, не приводящая к потере сознания или падению, просто заставляющая приостановиться, чтобы взять окружающее под контроль. Любой человек, которому хоть раз в жизни попадало по голове, знает это ощущение легкого ступора, попытки осознания ситуации, слабости в коленях.

Секунда, доля секунды – и этот эффект пройдет бесследно, человек выпрямится и продолжит атаку, и именно поэтому нельзя давать противнику опомниться после джэба. Рука в джэбе напоминает змею, индийскую кобру в броске, легкий толчок идет от бедра, вся сила всегда идет от бедра, от ног, продолжается небольшим разворотом корпуса, выпрямлением руки и заканчивается – словно удар кончиком хлыста – доворотом кулака. Щелк! Щелк! Щелк! – один за другим мои слабые джэбы взбалтывали голову Цудзи, словно желток в яйце всмятку.

Парадокс, но человек, которому быстро стучат в голову, словно бы теряется во времени, процессор не успевает переварить информацию, он вынужден загружаться снова и снова, но удары мешают, прерывают процесс восстановления. Три быстрых, хлестких джэба остановили Цудзи на какую-то долю секунды, и как только это произошло, я зарядил прямой правый прямо ему в челюсть. Тунц! В правой руке что-то хрустнуло, и Цузди рухнул на землю, закатив глаза.

– Черт! – сказал я, баюкая правую руку. Надеюсь, не сломал, косточки у Синдзи-куна слабые, с него станется.

– Ого! – сказал кто-то совсем рядом. Патлатый Акира, один из троицы «отшельников». – Круто. Я такого ни разу не видел.

– Что? Да не может быть! Он мошенничал! – Акаи дернулся ко мне, явно с нехорошими намерениями, и я поднял руки, готовясь встретить атаку, но патлатый положил руку ему на плечо и покачал головой.

– Все было честно, мелкий, не надо бучу поднимать. Мы все видели. Вон, Изаму и Горо видели все. Верно, парни?

Его дружки кивают, и Акаи словно бы сдувается, становясь заметно меньше.

– Но как это? – говорит он сам себе.

Цудзи-кун начинает ворочаться на земле, открывает глаза и обводит окружающих недоуменным взглядом.

– О, живой, – чему-то радуется патлатый Акира. – Встать можешь? – он протягивает руку, поднимает Цудзи с земли, деловито похлопывает, отряхивая от пыли, трогает ему лицо, словно что-то проверяя. Цудзи морщится от боли, но ничего не говорит, растерянно хлопая глазами.

– Нормально все. Даже перелома нет, – констатирует Акира. – Ну и хорошо. Значит, победил Ботаник-кун, а Толстожопый проиграл в честном бою. Хорошо, я не стал на самом деле ставки принимать… – он обводит собравшихся взглядом и нахмуривается: – Ну все, цирк окончен, что смотрите, бегом отсюда, скоро перемена закончится.

Народ начинает расходиться, и я только сейчас понимаю, что рядом с кладовкой собрался почти весь наш класс и даже кое-кто из параллельных.

– Ботаник-кун! – говорит Акира, едва я делаю шаг к свите Снежной Королевы – близняшки смотрят на меня с округленными глазами, Ая (или Мико – никак не могу их различить) держит в руках мой пиджак и кусает губу в нерешительности. – Эй, Ботаник-кун!

– Акира-сан? – я поворачиваюсь к патлатому и обозначаю легкий поклон. Он хохочет. Ему явно плевать на градус угла спины при поклоне и уважительный суффикс.

– Ботаник-кун, а тебя я бы попросил остаться. Ты интересный малый, и у меня к тебе есть пара вопросов. – Он жмурится, словно кот на солнцепеке.

Я задумываюсь. Моя задача в этом мире, в этой новой реальности предельно проста – я хочу прожить спокойную и счастливую жизнь, наслаждаясь всем, что она может мне предоставить.

Да, закончить школу, поступить в институт, найти девушку своей мечты, или хотя бы спокойную и тихую Ямато Надешико и даже сделать парочку детей, завести кота и золотых рыбок, умереть в окружении внуков в преклонном возрасте и переродиться в слизь. Или в паука. В общем – получить от этого перерождения весь комфорт и уют современного мира. Значит, мне желательно интегрироваться в социальную жизнь. Завести друзей и знакомых, приятелей и любимых, а у Синдзи-куна с социальной жизнью были большие проблемы. Отказать в общении Акире из троицы «отшельников» может только самоубийца, эти ребята считаются сильнейшими в нашей школе, и репутация у них так себе. С другой стороны, пока все было достаточно дружелюбно, а если они вдруг захотят меня отмудохать, то наверняка отмудоха-ют – я чувствовал, что тело Синдзи-куна практически исчерпало свой лимит.

– Да, конечно, Акира-сан, – кивнул я, – только пиджак заберу. – Я повернулся к Ае (или Мико) и, поклонившись (ох уж эта Япония), произнес: – Благодарю за то, что позаботились обо мне.

– A-а… да. Вот – пиджак, Синдзи-кун. – Близняшка торопливо протянула мне мой пиджак, одновременно кланяясь. И как они умудряются все это вот проделывать? У европейца обязательно бы спину заклинило, а этим хоть бы хны…

– Спасибо. – Принимаю пиджак и накидываю его на плечи – правая рука начинает саднить и просовывать ее в рукав сейчас не к месту и времени.

– Это было… интересно, Синдзи-кун, – говорит мне вторая близняшка, и они кланяются мне уже синхронно. Юки Онно, или Снежная Королева девичьего прайда нашего класса тоже изображает поклон, но едва-едва, буквально только глазами обозначив его.

– Не думаю, что тебе надо оставаться тут, – говорит она, даже не взглянув на патлатого и его компанию, – Синдзи-кун. Уже скоро звонок.

– Спасибо за вашу заботу, Онио-сан, – говорю я, – это не займет много времени.

Она поджимает губы и удаляется вместе со своей свитой. Близняшки семенят за ней, словно китайские мандарины за императором Шин Хуанди. Я поворачиваюсь к троице «отшельников». Они стоят все на тех же местах – патлатый Акира, худощавый Изаму и здоровяк Горо. Сигареты потушены, руки в карманах, небрежно оперевшись кто о забор, кто на стену кладовой.

– И что это было, Ботаник-кун? – спрашивает Акира. – Что это за техника такая? Ты не похож на бойца, у тебя нетренированное тело, да и удары эти… – он качает головой. – Это не тцуки, здесь что-то другое. Китайское кунг-фу? Школа обезьяны?

– Нет. Это не кунг-фу. Это из бокса. Джэб, – говорю я. Скрывать нет смысла, техника джэба на вид простейшая. Вот научиться ее выполнять правильно – на это могут уйти годы. Джэб – это волна, которую надо научиться чувствовать, посылать ее, начинать движение с ног, с кончиков пальцев, бедер, плеча, разгиба руки и в конечном счете – доворота кулака. И научившись делать это волной, по очереди – научиться делать это все одновременно, так, чтобы твой кулак двигался, словно язык змеи, преодолевая расстояние до противника менее чем за одну двадцать четвертую секунды. В этот момент кулак испытывает перегрузки до 10 g – должен испытывать.

Одна двадцать четвертая секунды – это промежуток времени, необходимый глазу для того, чтобы заметить движение. Если ты движешься быстрее, наносишь удар быстрей, то его невозможно увидеть. Никто и не видит хороший джэб. От него защищаются, увидев движение ног, бедер, но если джэб исполнен настоящим мастером, то все происходит одновременно, и заметить удар можно, только почувствовав его. Боксеры высокого класса обмениваются сверхскоростными ударами где-то даже на грани интуиции, чувствуя противника, не давая ему атаковать, атакуя в ответ, атакуя раньше, чем противник сделает это.

– Бокс? Как интересно. А откуда ты знаешь про этот самый бокс? – спрашивает Акира. Я его понимаю. Действительно, интересно, откуда ботаник может знать о боксе. Какая-нибудь школа «Длинного Кулака» или «Восьми Триграмм» – это вот запросто, а вот бокс?

– У меня дядя был, – поспешно придумываю я, – он и показывал. Я раньше не занимался, а вот сегодня вдруг вспомнил.

– Ага. Вспомнил. – Худощавый Изаму поворачивается к Акире, и глаза его округляются: – Слушай, этот мелкий словно герой манги «Удар-молот»! В критический момент его силы просыпаются, и он наносит поражение во имя Молота Правосудия! Есть идея…

– Но-но, не надо мне тут твоих идей…

– Да ты послушай, идея классная. Ему для того, чтобы пробудить силы, нужен критический момент, ситуация должна быть опасной, ну там злодей Осьминогий напал на его девушку, или Доктор Док заложил бомбу в банк, или…

– Нет у него девушки. Хотя… у тебя есть девушка?

Я отрицательно качаю головой, и патлатый Акира вздыхает, изображая жест рука-лицо:

– Нет у него девушки, а у нас нет осьминога, чтобы посадить его на эту бедную девушку, извращенец ты такой!

– Дело вовсе не в девушке, – не обижается худощавый, – дело в принципе. Ему нужно расправить крылья и найти свой потенциал – во имя Молота Правосудия!

– Не слушай его, – говорит мне Акира. – Он немного двинутый на всей этой теме, не обращай на него внимания и не вздумай обсуждать с ним мангу. А если у тебя все-таки появится девушка, держи ее от него подальше.

– И, кстати – Восьминогий, а не осьминог, – добавляет Изаму, – но основная мысль тут не в этом. Мысль тут такая – давайте все вместе дадим ему люлей, отмудохаем тут хорошенечко, только важно не сдерживаться, а именно хорошо так его побить. А у него в критической ситуации проснется сила, и он нас раскидает в стороны. – Тут он с торжеством оглядел присутствующих. – Так мы поможем парню раскрыть свой потенциал.

– Э-э… прошу прощения, Изаму-сан, но я уверен, что никакого потенциала у меня нет, – сказал я, пытаясь заверить этих добрых людей, что подобного рода усилия будут только пустой тратой энергии.

– Ну тут уж, пока не попробуешь – не узнаешь. – Изаму философски пожал плечами, но веселый блеск в его глазах не погас. Этот блеск мне не нравился. Именно с таким блеском ученые начинают вивисекцию «интересного объекта», чтобы узнать, почему он так забавно дрыгается.

– Отстань от парня, Дохлый-кун. Не приставай к людям. Мы не будем его мудохать. По крайней мере до тех пор, пока он этого не заслужит.