Виталий Храмов
Сегодня – позавчера
Работа кротового суслика (копать, бегать и свистеть)
Во-от! Все роют, как кроты, а я не могу – я раненый (и пьяный). Хожу, командую, «рулю». Не зря. Отловил группу бойцов во главе со старшим сержантом. В руках – пилы, топоры. Оказалось – в лес, деревья на перекрытия валить.
– Не понял я тебя, старший сержант. Сержанту голова для чего дадена? Кашу в неё есть и каску таскать? Вон же ветка чугунки. Тебе готовые перекрытия и скрепление. Рельсами яму перекрой, шпалами перпендикулярно, костылями пришей – землянка или огневая точка готовы. Путь всё равно повредить надо, чтобы немец им долго не смог пользоваться. Понял? С тебя махра за науку.
Взялся помогать, так до конца. Пошли искать путевой инструмент. А у сарая путейцев – скучающий часовой.
– Кого караулишь, пехота?
– Пленных, мать их растак! И не сменяют. Все пообедали, а я всё стою.
– Открывай, нам инструмент нужен.
– Так он с другой стороны, со стороны пути. Здесь помещение для отогрева путейское.
Сержанта с бойцами послал за инструментом, сам остался.
– И много их там?
– Дюжины три.
– Ни фига! Богатый улов. Ну, ты ещё покарауль, а я сейчас что-нибудь придумаю. Мои ребята пашут, а эти «сверхчеловеки» прохлаждаются? Не пойдёт!
Заставить их работать на благо нашего батальона – идея соблазнительная, но их же охранять нужно. А охранники – копают. Отрывать их – то же на то же. Медсанбат!
Легкораненые сидели на кирпичах, курили, гутарили в ожидании транспорта. Угостил их куревом.
– Ну, что, сачки? Кончилась для вас война?
– И когда же она кончится?!
– Есть желание ещё послужить на благо Родины?
– С удовольствием бы. Так не пустили врачи в строй.
– А в строй и не надо. Там пленные сидят, скучают, бедняги, от безделья. Их хотел заставить работать, так чтобы хребты затрещали, но боюсь – разбегутся. И в охрану им приставить некого – все позиции готовят. Вот, думаю – я копать не годный, прогнали меня ребята, а вот немца покараулить – в самый раз. Я его одной рукой пристрелю. Есть добровольцы помочь мне?
Нашлись. Отобрал дюжину ходячих.
– Вас хоть кормили?
Так и знал – не успели. Повёл к Тарасенко. Пока мой «комендантский взвод» питался, инструктировал старшину.
– Тарас, там ещё есть легкораненые. Наши и из дивизии. Голодные.
– Как я паёк спишу?
– Так не за просто так. Пусть трофеи собирают. А не ходячих, сидячих поставь на снаряжение лент пулемётных. Из немецких винтовок пусть патроны достают. Нашим пушкарям выдай трофейные пистолеты и автоматы вместо винтовок. Там сориентируйся по сколько на расчет, в зависимости от трофеев. И своей тыловой команде раздай пистолеты и автоматы. С ними удобнее, чем с винтарями. Если хватит автоматов – шоферам выдай. Пулемёты все – в роты. Винтовки пусть сдадут, а то побросают где попало. Их, вместе с трофейными карабинами, сдашь заму по тылу батальона. Я с ним переговорю – в тыл отправит, на формирование частей. Эта мысль ясна?
– Чего ж тут не ясного? И своих отправлю, как освободятся. Трофеи – дело серьёзное. Технику тоже брать?
– Конечно! Не вечно же на кобылах-то промышлять. Бензин, соляру, керосин, моторные масла – собрать. Вот, только вспомнил! Фляги у немцев неплохие, а у нас у половины – стеклянные. Обменяй. Их горючей смесью наполним – танки жечь будем, всё больше пользы. Что-то ещё хотел сказать.
– Иди уж, Виктор Иванович, не дети малые, разберёмся. Тут и Школеров меня инструктировал, и ты, сейчас ещё Степанов подвалит, цэ-у давать будет. Вспомнишь – скажешь.
– Ну, давай!
Ребята поели, вооружили их трофейными пистолетами и автоматами, показал, как это работает, повел к сараю с пленными. Там, произнеся «заклинание», положенное по уставу при снятии часового с караула, отправил его обедать, сам открыл широкую дверь. Первый, кого я увидел, был тот самый немец, что чуть меня не застрелил. Только теперь с перевязанным лицом (я, оказалось, ему пол-лица отгрыз). Он засучил ногами, отползая поглубже. Я усмехнулся. Боится – это хорошо. Передвинул автомат под руку, навел на немцев.
– Кто понимает русский?
Молчат. Блин, где Кадет? Покричал, докричался – бежит.
– Скажи им – надо работать, арбайтен, шнеллер. Кто не будет арбайтен, того пуф-пуф, расстреляем. Потом сварим и съедим. Переводи, переводи. Смотри, какие глаза у этого, недоеденного. Э, это не надо переводить. Спроси – они поняли? Тогда встать!
Немцы поднялись. Не все. Двое остались лежать.
– А эти что?
– Раненые.
– Нам такие не надобны.
Две короткие очереди моего автомата.
– Ещё им скажи – при малейшем нашем ими недовольстве – стреляем без предупреждения. Перевел? Ребята, слышали? Чуть что не понравится – вали их и в пинки. Оказывают сопротивление или попытаются бежать – стреляй без раздумий – их в Европе пятьсот мильёнов, ублюдков этих.
Сначала погнал их к медэвакопункту. Там я видел большую воронку. Раздали немцам лома, кирки и лопаты – выкопали большую и длинную яму. Это будет братская могила нашим пацанам.
– Нет, ребят, гони их к чугунке. Хоронить своих сами будем. Пошли путь разбирать и шпалы доставать. Кадет, иди. Отдохни до вечера. Если что – скажешь, я разрешил. А с вечера и всю ночь опять копать будем. Давай, давай! Шнеллер!
Подбегал Колька Школеров, старлей, зам по тылу нашего батальона. Протрещали с ним час, а может, и больше. Хороший парень. Двадцать два всего, а старший лейтенант. Из студентов. Учитель. Успел даже повоевать два дня взводным. Потом ранение – госпиталь, звание старлея, медаль «За отвагу».
– Хорошо – погода плохая, – скаламбурил он напоследок. – А то бы сейчас покоя их самолёты не дали.
Окликнул Степанова. Шёл он грустный.
– Досталось?
– Ага.
– Рассказывай.
– Тебе как? Как было или литературно?
– Нет, человечески.
– Наполеонами херовыми нас назвал, – вздохнул ротный, – и полчаса меня распекал. Жизни учил. Что бы, значит, я тобой командовал, а не ты мной.
– Ты ему сказал, что это моя идея?
– Нет, конечно. Он сам допетрил. Спросил только ехидно о твоём самочувствии. Просил вперёд батьки в пекло не лезть.
– А, значит, он сам задумал то же самое! А теперь сомневается. Думает, что если мы допёрли, то и немец его задумку разгадает. Для этого и отвел твою роту. Пушки где позиции готовят?
– Наши – на этом склоне, трофейные – на том.
– А энпэ он где задумал ставить?
– На гребне.
– Ну точно! На виду немца окапываются, а ночью отойдут. А глубоко копают?
– Да нет. Как-то странно роют. Сразу везде. И окопы, и ходы сообщения. И по пояс не закопались.
– И не будут. Если я правильно понял Ё-комбата – это ложные позиции. А основные – ночью копать будут. Во, я же говорил – вторая рота обедать идёт. Спорим, два взвода из трёх здесь останутся?
– Да ну тебя, гадалка херова!
Ротный ушел, потирая повязку на шее. Опять начал моросить дождик. Слава богу! Налётов не будет. Клонило в сон, ноги подкашивались. Сел на штабель свежевыкорчеванных шпал, положил автомат на колени, направив на работающих пленных. Закутался в куртку, нахохлился. Так и уснул, не заметив.
Разбудил меня майор-особист. Ух и орал же он! Оказалось, что я – военный преступник (расстрелял лежачих пленных), много о себе возомнивший выскочка, недисциплинированный партизан и вообще редиска.
– Что же мне на них молиться, что ли?
– Это пленные. По конвенции…
– Не надо мне о конвенциях! Ты, майор, читал их, «сверхчеловеков», приказ о коммунистах, комиссарах и евреях? Я, да и ты, подлежим немедленному расстрелу на месте, а не пленению. А с чего я должен их жалеть? Пусть работают.
– Я слышал об этом приказе. Я ладно, коммунист, а ты с чего?
– А у меня петлицы – не видишь – НКВД. Нас они тоже в плен не берут. Да я и не собирался сдаваться. Просто – они соблюдают конвенции?
– Их надо допросить.
– Допрашивай.
– Я их забираю.
– Нет. Они ещё работу не закончили. А у меня – нет людей их заменить.
– Тебя ждёт трибунал, сдай оружие!
– Не ты мне его давал! Здесь на рассвете танки пойдут. Ты их будешь останавливать? Или ты танки от меня спасти хочешь? Или немцев спешишь вывести? Не переживай – обратно из России они не вернутся.
– Ты арестован, старшина! Бойцы – взять его!
– Майор – посмотри туда. Видишь, у сарая снайпер. Ты в его прицеле. А вон – видишь, из оврага стволы трофейных пулемётов торчат? Смотри – зенитка ствол опускает на твой грузовик. Не советую. Эти люди не хотят меня отдавать. Мы сами – НКВД! Понял? Мы – истребители! Мы – каратели! Мы – смертники и мы – ангелы смерти! Завтра – наш день! Не мешай! А немцев я тебе пришлю на рассвете, нам уже не до них будет.
– Это массовый саботаж! Я доложу вашему командованию!
– Доложи. Ё-комбат тебя пошлёт по весёлому, но не культурному адресу, а над ним начальник – Лаврентий Павлович Берия. Вот ему и пожалуйся. Он человек вежливый и культурный. Он матом ругаться не будет. Что не понял ещё, майор? Я же тебе сказал – мы – ангелы смерти, и ты нам не указ! Иди отсюда! Тут стреляют! Не мешай! Пришлёшь взвод сапёров – отдам немцев.
– Ложи-ись! – истошный крик бросил всех на землю. В небе просвистело, взрыв бухнул с той стороны полотна.
Особист, кипя от бешенства, сунул наган обратно в кобуру, пошёл к машине.
– Старшина, мы с тобой ещё встретимся!
– Дай-то бог, майор! Живи долго!
Я сел обратно у штабеля шпал. Смотрел, как полуторка с майором в кабине и двумя автоматчиками в кузове развернулась по широкой дуге, выехала на дорогу и поехала в тыл, к видневшейся на горизонте деревни – там был штаб дивизии.
– Ты зачем это сделал? – крикнул рухнувший рядом Степанов. – Отдал бы этих немцев, без них бы управились.
– А я всё думаю – и чего немец притих, не стреляет. Теперь на душе даже спокойней стало.
– Сюда мины не долетают. Только гаубицы добивают. А по площадям бить – расточительство. Нас с того берега не видно из-за высотки. А вот там, у моста – долбит постоянно. Ты мне зубы-то не заговаривай. Он теперь комбату кляузу на тебя накатает. Тому выхода не останется – пойдёшь под трибунал.
– Саш, отстань. Дай поспать. Спать хочется, сил нет. Это, наверное, от потери крови.
– Спи. А ребята – молодцы! Не ожидал, что они так – особиста все на мушку взяли. Эх! Загремим мы все вместе на Колыму!
– Напугал ежа голым обстоятельством. Кто воевать-то будет, если вся рота – на Колыму? Дальше фронта не пошлют. Больше пули – не дадут. Из меня одну уже выковырнули – значит, я у смерти уже в должниках. Отстань, дай покемарить. Иди лучше места для дзотов подбери. Шпалы готовы, пора ямы копать. И танк бы сюда перетащить. Зарыть его по башню в землю – долговременная бронированная огневая точка с круговым обстрелом получится. Вот, отсюда, где мы сидим – линия огня почти на километр в любую сторону.
Обстрел был хоть и долгим – почти час, но редким и не прицельным. Снаряды ложились с большим разбросом то тут, то там. Погибших нет, четверо ранены. Вечером Степанов смеялся:
– Это немцы нам окапываться помогали. Воронку только углубить и шпалами накрыть – блиндаж готов.
– А раненые – побочный эффект? Типа мозолей на руках?
– Получается так.
Как меня пронесло
А как стемнело, Ё-комбат приказал мне лично отвезти пленных в штаб дивизии. Повёз. Взять с собой хотел только Мельника и Кадета, но пристроились попутчиками Школеров с тремя своими тыловиками и мешками. Их и поставили пленных вязать и охранять в дороге, вместе с Кадетом. Мельник, оказалось, разобрался с управлением трофейного здорового грузовика. В нём и поехали. Следом – полуторка с другой половиной пленных. По пути полуторку пропустили вперёд, чтобы случайно нас не обстреляли. Хотя Тарас и закрасил зелёной краской кресты и нарисовал корявые красные звёзды везде, где смог, но в темноте кто их разглядит? Стрелять будут не по звёздам, а по силуэту.
Три раза нас останавливали, Школеров сидел с краю, он и суетился, я всю дорогу продремал.
Не доезжая штаба, нас встретили дивизионные разведчики и забрали пленных. Но я с них стряс расписку в получении «пленных в количестве 31 штуки в приемлемом состоянии». Издеваются, юмористы. Меня вы садили у штаба, Школеров повёл колонну к дивизионным складам. Подошёл к часовому, представился, пропустил.
Штаб – это просто изба. Посреди комнаты – стол с картой, телефоны, лампа под потолком и на столе. Народу – не продохнуть. Все разом разговаривают, что-то кричат в трубки телефонов, суетятся. Я аккуратно, чтобы не задели раненую сторону, прошёл к столу. Сидящий у дверей сержант сквозь дремоту, проводил меня до стола стволом автомата. За столом склонились полковник с двумя орденами и подвязанной рукой, подполковник с тремя орденами и два майора, одного я знал – особист, но он что-то кричал в трубку, не видя меня. Я доложился.
– А, – полковник с интересом смотрел на меня, – так это ты тот самый Кузьмин?
Я пожал плечами. Тот ли я самый?
– Ты вел дозор перед батальоном и бесшумно обезвредил пост на лесопилке?
– Я командовал отрядом разведки батальона и приданными вашими разведчиками. Ребята хорошо сработали, пост удалось обезвредить без шума. Особо отличились старший лейтенант Семёнов и лейтенант Алёшин.
– Так. Ты предотвратил прорыв немцев и уничтожил командную группу батальона? И захватил при этом неповреждённым танк?
– Вы прямо геройства какие-то рассказываете. Не так всё было. Группа Малого, то есть сержанта Чивилёва, захватила дом, уничтожив в нём отделение немцев, и открыли из их пулемёта огонь, перекрыв улицу. Но и сами попали под обстрел. Я думал, там, за кустами, пулемёт, обошёл сбоку, кинул две гранаты. А оттуда – танк. Я не знал, что у них там планёрка была. Потом только ребята сказали, что там поленница из трупов.
– А как танк захватил?
– Я его не захватывал. Я его испугался и под ним спрятался. А потом им гранату в открытый люк сунул. Танк захватил сержант Мельников. И вел в нём бой, из его пушки и пулемёта расстреливал врага. Я в это время без сознания был – меня немец застрелил.
– Это как так?
– Вот, смотрите. Пулю сегодня вытащили. А немца этого боец Перунов в плен взял.
– Смотрите, какой скромный старшина. Он ни при чём. Все вокруг – герои, а он один – мимо проходил. Ты и немцев пленных не расстреливал.
– Это сделал я. Они работать не могли. Кормить их не за что. Навоз. Пусть теперь их родня хоронит. Остальные после этого работали, как стахановцы.
– Хорошо поработали?
– Правильно мотивированные немцы… два пленных с лопатой заменяют экскаватор.
– Понятно. И оскорблял при подчинённых вышестоящего командира, с угрозами, тоже не ты?
Вот тут крыть нечем. Вся моя давешняя отвага и дерзость куда-то испарились, я опустил голову:
– Я. Я не хотел отдавать пленных, майор угрожал меня арестовать.
– И правильно бы сделал! Во что превратится наша армия, если каждый старшина будет делать не так как надо, а как ему захочется? Отдавать он не хотел! Нам нужны сведения о противнике – не хотел он! А я вот хотел тебя к ордену представить, а теперь хочу расстрелять, как саботажника!
– Очень нужен мне ваш орден! Не за ними я шёл на фронт! Себе оставьте! Мне лучшая награда – ребята живые и гора трупов врага. А завтра наградой будет – куча покорёженных сгоревших танков! А меня – расстреливайте! Немец недострелил – свои добьют! Охренеть! Сведения! Да какие тут на хрен сведения – прёт на нас танковый корпус – вот и все сведения. Завтра мои ребята им танки повыбивают. Со мной или без меня – уже не важно! Я им бронники сделал, воевать научил, как врага убивать – показал, что он смертен и бояться может – показал, как унизить врага – показал! Теперь они немца не боятся. Они готовы! Я свой долг выполнил. Стреляйте!
Я почувствовал, что в глазах моих навернулись слёзы. Обидно!
– Старшина! Отставить истерики! Как барышня кисейная, сцены тут устраиваешь! Кем до войны был?
– Не знаю. Контуженый я. На фронт везли, на станции при бомбёжке контузило. Память и отбило. Как воевать – знаю, а о себе – ничего не помню.
– Контуженый, говоришь? Что ж, похоже. Ну, что будем делать с тобой, старшина?
Я пожал плечами, скривился – грудь прострелило болью:
– Как решите. Обвинения мною заслуженные, готов понести наказание. А отпустите в батальон – буду танки их жечь. И их убивать.
– Какой ты покладистый стал, – сказал особист, – а там что ж так нагло себя вёл?
– Сейчас дело касается меня лично, а там – всех. Себя не жаль, а пацанов – жаль. И мамок их.
– Пострадать за други своя? – хмыкнул подполковник. – А сначала махновцем казался. Анархист?
– Православный русский, – ответил я, – защитник Родины, людей и веры.
– Ого! – полковник даже откинулся на стуле. – Что-то я впервые подобное слышу. Не было такого на моей памяти. Так ты что, верующий?
Я вытащил из-под бинтов крест, показал, спрятал. Полковник нахмурился:
– В особом отдельном батальоне чекистов – верующий. Что-то я совсем перестал что-либо понимать.
– Жаль, комиссар наш в полк поехал. Ему было бы любопытно, – усмехнулся подполковник.
– Религия – опиум для народа, – пробубнил особист, – отсюда такое смирение к смерти, бесстрашие и жертвенность?
А особист – кручёный парень! Во, как глубоко смотрит.
– Так то – религия. А у меня – вера. Это разные штуки. Религия – для попов, вера – для Бога и его части в человеке – души.
– Отставить религиозные проповеди! – стукнул кулаком по карте полковник.
– Так что же решим? – спросил подполковник.
– Чёрт его знает! В этом старшине столько намешано! Вроде и герой, а вроде и махновец. Расстрелять – рука не поднимается. Мне бы роту таких старшин – хер бы я от границы отступил, – полковник махнул рукой, отвернулся: – Силантьев, давай чаю!
– Майор, основное обвинение – твоё. Оскорбление вышестоящего, угроза вышестоящему. Тебе решать!
Майор сидел, уставившись в одну точку на столе, сцепив пальцы на руках, казалось, не слышал.
– Майор!
– И не станет ни господ, ни рабов, ни вышестоящих, ни нижестоящих, все равны перед Богом.
– Так, то перед Богом! А мы в армии, – усмехнулся полковник. Почему-то повторив моё «так то…».
Майор как-то странно, отрешённо посмотрел на него, потом вздрогнул, тряхнул головой:
– Так, говоришь, старшина, богоугодное дело делаешь – врага изничтожаешь?
– Так точно! В тяжкий час надо отстоять людей и защитить их от бешеных собак, бесов-фашистов.
– Так. Бог велел тебе прощать?
– Велел.
– Простишь ли ты?
– Немцев? Когда над Рейхстагом красный флаг повиснет – прощу. А вы?
Майор долго смотрел на меня:
– Думаешь, повиснет?
– Знаю наверняка. По-другому – не бывать!
– Только на это и уповаем, – вздохнул подполковник, – и когда же?
– Победа просто так не даётся. Её заслужить надо. По бедам пройти, выстрадать её.
– Неужто мало настрадались?
Я пожал плечами, опять скривился от боли.
– Что-то вас занесло куда-то не туда, – сказал полковник, – вернитесь на грешную землю. Правильно, победу заслужить надо. Майор, оскорблён ты был прилюдно, прилюдное извинение тебя устроит? Ты, старшина, готов извиниться?
– Прошу простить меня, товарищ майор, я не хотел оскорбить вас, задеть ваши чувства. Слова и действия мои были продиктованы необходимостью того момента.
– Во как! И извинился, и правым себя считает! – подпрыгнул полковник, погрозил мне кулаком: – Ну, Кузьмин! Ну что, майор?
– Служи, старшина. Извинения приняты. Но прощен ты будешь, только если завтра перед мостами десять танков встанут навсегда!
– Хотел наградную на тебя писать, Кузьмин, а теперь не буду! Иди! Стой! Продиктуй начштабу, ему вот, фамилии, что ты давеча называл. На них твои геройства раскидаем. Что довольный такой? Награды Родины ценить надо! А ты – «себе оставьте»! Паршивец! Записали? Иди! И на глаза мне больше не попадайся!
Вот так как-то пронесло мимо трибунала. Машины меня уже ждали, ребята нервничали. Сел, поехали.
– Зачем вызывали? – спросил наконец Школеров, все елозил и елозил в нетерпении, пока посты не проехали.
– Просили назвать фамилии наиболее отличившихся бойцов. Мельник, тебя ждёт награда за захват танка.
– Так это же ты захватил его!
– Нет, Мельник, ты. Меня не расстреляли – и то награда. Извинениями обошлось. Добыли чего?
– Патроны, гранаты, бутылки с зажигательной смесью, два ящика снарядов для сорокопяток и ящик – для зениток. Мешок трофейных винтовочных патронов.
– Что отдали?
Школеров притворно вздохнул:
– Все трофейные карабины, три автомата для интендантов и пять десятков винтовок наших, мосинских. И ещё две машины хлама – ремни, кители, сапоги, ботинки, котелки, противогазы. Всё, кроме ботинок – трофейное. Сапоги немецкие ребятам раздали. Теперь даже батальон Свиридова в сапогах.
– В общем, всё барахло ты сбагрил.
– Не всё ещё. Ещё много лишнего – всю ночь возить. Расписок – полная планшетка. Одного боюсь – бросят всё это где-нибудь, а новые части вооружить нечем будет.
– От нас это уже не зависит. Что планируешь делать?
– Сейчас там должны ещё машины загрузить. Поеду сдавать и постараюсь ещё что-нибудь получить. Только теперь поеду на станцию. Там армейские склады, сейчас только узнал. Сегодня ночь будет последней для заготовки.
– Думаешь? Почему? Врят ли они нас за день отрежут.
– Отрезать не отрежут, а простреливать будут уже прицельно. И где складировать всё? Всё не зароешь.
– Думаю, в лесопилке промежуточный склад нужно сделать. Лесом нас сложно обойти, а вот мы туда – отойдём. И лесами будем пробиваться, кто выживет.
– Точно. Твоего Тараса и озадачу – он у тебя самый оборотистый и основательный.
– Весь в меня!
